Противоречия нравственного мировоззрения Русской интеллигенции. Отношение к богатству и бедности

Этой теме так или иначе посвящены многие рассуждения в сборни-

ках "Вехи" и "Из глубины". Но, пожалуй, наиболее основательно она

разбирается в статье "Этика нигилизма (характеристики нравственно-

го сознания русской интеллигенции)". Она принадлежит перу превос-

ходного российского философа Семена Людвиговича Франка.

 

Франк исходит из того, что революция, ее последствия, развал

нравственных традиций обнажают дотоле скрытую картину бессилия,

непроизводительности и несостоятельности традиционного морально-

го и культурно-философского мировоззрения русской интеллигенции.

Пожалуй, это обвинение было одним из самых сильных и острых.

 

Дело в том, что русские интеллигенты всегда гордились своим

высоким моральным сознанием, своей бескорыстностью, тем, что в

отличие, скажем, от западной интеллигенции, подчас зараженной ути-

литаризмом, они, т. е. интеллигенты России, всегда бескомпромиссно

выбирали сторону самого высокого нравственного идеала. Согласно

Франку, именно эта гордость русской интеллигенции требует беспри-

страстного анализа. Франк согласен, что "нравственность, нравствен-

ные оценки, нравственные мотивы занимают в душе русского интел-

лигента совершенно исключительное место"". Но какой характер при-

сущ его моральному сознанию? В связи с этим С. Франк употребляет

слово "морализм". "У нас нужны особые настойчивые указания, ис-

ключительно громкие призывы, которые для большинства звучат все-

гда несколько неестественно и аффектировано, чтобы вообще дать по-

чувствовать, что в жизни еще существуют или, по крайней мере, мыс-

лимы еще иные ценности и мерила, кроме нравственности; что наряду

с добром душе доступны еще идеалы истины, красоты, Божества, ко-

торые тоже могут волновать сердце и вести их на подвиги"".

 

Морализм русской интеллигенции - одна из черт, в которые сле-

дует вглядеться, чтобы увидеть некоторую ущербность русского духа.

Согласно Франку, "морализм русской интеллигенции есть лишь вы-

ражение и отражение ее нигилизма"^. "Под нигилизмом, - продол-

жает он, - я разумею отрицание или непризнание абсолютных объек-

тивных ценностей"". Правда, Франк вовсе не упрощает дело до такой

степени, чтобы утверждать, будто русской интеллигенции были чуж-

ды научные, эстетические и религиозные интересы и переживания. Но

весь вопрос был в том, какие стороны жизни духа считались важны-

ми, а какие - второстепенными. В морализме русской интеллигенции

самым главным было служение народу.

 

"Русскому интеллигенту, - писал Франк, - чуждо и отчасти даже

враждебно понятие культуры в точном и строгом смысле слова" ^.

Франк видит суть проблемы в том, что культура в совокупном и глу-

бочайшем смысле этого слова почти не привлекала внимания русской

интеллигенции, а потому не была ею растолкована народу.

 

Отсутствие должной связи с культурой на Руси более всего про-

явилось в Требованиях, чтобы народу было все отдано, чтобы было

осуществлено перераспределение того богатства, которое у народа было

несправедливо отнято. Такова главная из тех мыслей, которые интел-

лигенция самыми разными способами внедряла в сознание народа. И

народ проникся идеей "великого передела", отождествив ее с высшей

справедливостью. Поэтому всякая русская революция была прежде

всего смутой во имя передела. А ведь есть совершенно иное понятие

культуры (в широком смысле), которое, с точки зрения Франка, орга-

нично укрепилось в сознании образованного европейца: "Объектив-

ное, самоценное развитие внешних и внутренних условий жизни, по-

вышение производительности материальной и духовной, совершенство-

вание политических, социальных и бытовых форм общения, прогресс

нравственности, науки, религии и искусства, многосторонняя работа

поднятия коллективного бытия на объективно высшую ступень - та-

ково жизненное и могущественное по своему влиянию на умы понятие

культуры, которым вдохновляется европеец. Это понятие, опять-таки

целиком основано на вере в объективные ценности и служении им. И

культура в этом смысле может быть прямо определена как совокуп-

ность осуществляемых в общественно-исторической жизни объек-

тивных ценностей"^. Можно по-разному относиться к определению

культуры у Франка. Но если культуру взять в широком смысле сло-

ва, то перед нами - одно из самых глубоких определений культуры в

русской философской литературе начала века.

 

Франк, как и другие веховцы, например С. Булгаков и Н. Бердя-

ев, вскрывают еще одно реальное противоречие сознания российского

интеллигента. С одной стороны, экономическая отсталость России за-

ставляла постоянно ставить вопрос о преодолении нищеты, разрухи,

запустения, нужды (что касалось и бедственного материального поло-

жения разночинной интеллигенции). С другой стороны, признать обо-

снованность притязаний занятого нелегким интеллектуальным трудом,

образованного человека на материальное благополучие решались очень

немногие. В ходу среди интеллигентов (а они нередко гибли, губили

свой талант из-за голода, нужды, чахотки, пьянства и т. д.) были

аскетические идеалы. Считалось, что духовность и материальное бла-

гополучие противоречат друг другу. При сведении всех ценностей к

морализму, морализма же - именно к аскетизму пропадают все от-

тенки культуры как целого, ее многообразные аспекты. Но разве не

следует признать ценной идею, не раз высказываемую и великими

писателями, и великими философами России - идею-призыв к ин-

теллигенции: не устремляться в погоню за призрачными материаль-

ными благами и тем более не звать лишь к материальному благополу-

чию свой народ и другие народы мира?

 

Этого Франк не отрицает. Но в своей статье "Этика нигилизма" он

обращает внимание на другую сторону дела. Идеал бедности, аскетиз-

ма, с одной стороны, и призыв к тому, чтобы сделать народ богатым,

с другой стороны, - вот что уживалось в сознании русской интелли-

генции. И она никак не могла в таком рассуждении свести концы с

концами. Она, с одной стороны, растравляла в народе сознание не-

полноценности, порождаемой нищетой. Интеллигенция была в нема-

лой степени причастна к тому, что в народе зрели чувства ненависти и

 

зависти к богатым. "Социалистическая вера, - пишет Франк, - не

источник этого одностороннего обоготворения начала распределения;

наоборот, она сама опирается на него, и есть как бы социологический

плод, выросший на метафизическом древе механистической этики"^.

А это характерная тенденция в сознании русской интеллигенции, ко-

торая передается, согласно Франку, и сознанию народа: "производ-

ство благ во всех областях жизни ценится ниже, чем их распределе-

ние; интеллигенция почти также мало, как о производстве материаль-

ном, заботится о производстве духовном, о накоплении идеальных

ценностей; развитие науки, литературы, искусства и вообще культуры

ей гораздо менее дорого, чем распределение уже готовых, созданных

духовных благ среди массы"^. И хотя распределение Франк признает

необходимой функцией социальной жизни (справедливое распределе-

ние благ и тягот жизни есть законный и обязательный моральный

принцип), он далее заявляет: "абсолютизация распределения, забве-

ние из-за него производства или творчества есть философское заблуж-

дение и моральный грех... Дух социалистического народничества, во

имя распределения пренебрегающий производством...в конце концов

подтачивает силы народа и увековечивает его материальную и духов-

ную нищету"". Вряд ли требуется разъяснять, насколько подтверди-

лось всей послереволюционной историей нашей страны это печальное

предвидение С. Франка.

 

ДЕФИЦИТ ПРАВА, ПРАВОСОЗНАНИЯ НА РУСИ

И РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

 

В числе важнейших статей, помещенных в сборнике "Вехи", -

статья Богдана Александровича Кистяковского (1868-1920) "В за-

щиту права (интеллигенция и правосознание)". Тема, которой посвя-

щена эта статья, была и остается поистине животрепещущей. Кистя-

ковский ставит вопрос, и сегодня актуальный: обладает ли российская

интеллигенция зрелым, развитым правосознанием? И другой вопрос,

который тесно связан с первым: свойственно ли правосознание боль-

шим массам российского народа? Иными словами, являются ли пра-

вовые ценности важными и руководящими ценностями российского

сознания - наряду с ценностями научной истины, нравственного со-

вершенства, религиозного благочестия и т. д. Правда, Кистяковский

начинает свою статью как раз с утверждением о том, что право не

может быть поставлено в один ряд с такими ценностями, как научная

истина и религиозная святыня - это абсолютные ценности, а вот пра-

вовые ценности относительны. Но если речь идет об относительных и

формальных ценностях, то значение правовых ценностей - совер-

шенно особое. Они играют наиважнейшую роль. "Право, - пишет

он, - по преимуществу социальная система, и притом единственная

социально-дисциплинирующая система"^. Важность права определя-

ется также и тем, что свобода составляет "главное и существенное

содержание права"^. Итак, какую роль правовые ценности, правовое

сознание играют в духовном развитии интеллигенции и русского на-

рода? Согласно Кистяковскому, ответ на этот вопрос - самый неуте-

 

шительный. Он пишет: "русская интеллигенция никогда не уважала

права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценно-

стей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких услови-

ях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосозна-

ния, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития"^.

 

На чем Кистяковский основывает это свое утверждение, почему он

так низко ставит правосознание российской интеллигенции? Для него

свидетельством и доказательством является прежде всего состояние

правовой, философско-правовой литературы. Он утверждает, что в

России никогда не было именно такой книги, которая играла бы роль

некоего правового манифеста общественного сознания, сопоставимого

с трактатами "О гражданине" и "Левиафан" Гоббса, с сочинениями

Локка, с произведениями "06 общественном договоре" Руссо или "Дух

законов" Монтескье. Ведь все это были философско-правовые книги,

весьма специальные, но их влияние на общественное сознание в Анг-

лии, во Франции, во всей Европе было, в чем Кистяковский прав, в

высшей степени значительным. Справедлива и ссылка на философию

права Канта, Фихте и Гегеля. Что же касается России, то, по мнению

Кистяковского, аналогичных книг здесь вообще нельзя обнаружить.

 

Вспомнив о таких занимавшихся правом философах, как Влади-

мир Соловьев, Борис Чичерин, Кистяковский справедливо отмечает,

что и ими не было создано правовых сочинений, подобных назван-

ным. А отсутствие таких книг как раз и свидетельствует о том, что в

самом общественном сознании России не было потребности в подоб-

ных документах и литературе. Отсюда притупленность правосозна-

ния русской интеллигенции, отсутствие интереса к правовым идеям. В

свою очередь он связывает это обстоятельство с застарелым злом - с

отсутствием "какого бы то ни было правопорядка в повседневной жиз-

ни русского народа"^.

 

Обесценивание права также стало одной из отличительных черт

"народной", "национальной идеологии". <Так, Константин Аксаков

утверждал, - пишет Кистяковский, - что в то время как "западное

человечество" двинулось путем "внешней правды, путем государства",

русский народ пошел путем "внутренней правды". Поэтому отноше-

ния между народом и государем в России, особенно допетровской,

основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем жела-

нии пользы>". В связи с этим Кистяковский приводит остроумную

пародию поэта Алмазова, который вкладывает в уста Константина

Аксакова, одного из идеологов славянофильства, такое изречение:

 

По причинам органическим

Мы совсем не снабжены

Здравым смыслом юридическим,

Сим исчадьем сатаны.

Широки натуры русские,

Нашей правды идеал

Не влезает в формы узкие

Юридических начал и т. д."

 

И другие представители интеллигенции, из которых Кистяковский

упоминает также и Константина Леонтьева, чуть ли не прославляли

русского человека за то, что ему была, якобы, не свойственна "век-

 

сельная честность" западноевропейского буржуа. Такое состояние пра-

вового сознания, как считает Кистяковский - один из самых больших

изъянов в русской жизни вообще. Но ведь это происходит потому, что

основу прочного правопорядка составляют незакрепленные в право-

сознании россиян свобода личности и презумпция ее неприкосновен-

ности. И наоборот, если не существует основ правопорядка, если не

развиты правовая система и правовое сознание, то личность всегда

будет под угрозой ущемления ее политических и иных свобод, а постро-

ение конституционного, правового государства - весьма трудной за-

дачей.

 

Возникает вопрос: способен ли русский народ встать на путь со-

здания правового государства, правовых структур или же его еще не-

развитое правосознание окажется к тому непреодолимым препятстви-

ем? Кистяковский исходит из того, что вместе с развитием правовой

практики интерес русского народа к правовым формам, развитию соб-

ственного правосознания будет возрастать. Вот тут на помощь народу

как раз и должна прийти интеллигенция, она должна способствовать

как "дифференцированию норм права, так и более устойчивому их

применению, а также их дальнейшему систематическому развитию"^.

 

Веховцы, однако, в 1909 г. еще и не могли подозревать, насколько

далеко грядущий Октябрь и послеоктябрьские десятилетия отодвинут

эту важнейшую социально-историческую задачу России. (По суще-

ству только в последние годы стала настоятельной необходимость и

выявились новые трудности решения всей суммы поднятых Кистяков-

ским и другими авторами вопросов - это создание в России правово-

го государства, развитых и свободных юридических структур, вклю-

чая судебные, разработка конституции, формулирование и соблюде-

ние исходных прав человек, заключение "общественного договора",

соблюдение правового порядка, повышение уровня правосознания всего

народа, включая интеллигенцию и т. д.

 

То, что еще смутно различалось в период написания "Вех", после

Октября стало явным результатом свершения революции. Выдающийся

философ права П. И. Новгородцев подвел печальные итоги в 1918 г.

в сборнике "Из глубины". "Отрава народничества", "утопические ил-

люзии", питаемые и пропагандируемые социалистическими, анархи-

ческими слоями российской интеллигенции - все это привело к "ве-

ликой смуте наших дней". Уплачена дорогая цена: государственность

не только не была реформирована, как того требовало время, - она

по сути дела распалась. "Не только государство наше разрушилось,

но и нация распалась. Революционный вихрь разметал и рассеял в

стороны весь народ, рассек его на враждебные и обособленные части,

Родина наша изнемогает в междуусобных распрях. Неслыханное рас-

стройство жизни грозит самыми ужасными, самыми гибельными по-

следствиями"^. П. Новгородцев четко сформулировал "огромной жиз-

ненной важности задачу", которая и в этих поистине бедственных ус-

ловиях не перестала быть настоятельной для "русского государствен-

ного сознания": "в непосредственном взаимодействии власти и народа

осознать и утвердить необходимые основы государственного бытия"^.

 

Для возрождения и обновления российской государственности сле-

дует, подчеркивает Новгородцев, разорвать тот заколдованный круг,

в котором господствует узкое, по сути реакционное и устаревшее по-

 

нимание государственности сверху, полное отрицание государствен-

ности снизу". "Но для этого великого государственного дела надо от-

казаться от всяких частных, групповых и партийных лозунгов. Сцеп-

ляют и живят только начала общенациональные, объединяющие всех

общей внутренней связью; партийные же лозунги и программы только

разделяют. Лишь целительная сила, исходящая из святынь народной

жизни и народной культуры, может снова сплотить рассыпавшиеся

части русской земли"^.

 

Новгородцев предупреждает: это "общее дело, долженствующее

спаять воедино интеллигенцию и народ", должно возникнуть исклю-

чительно на путях достижения согласия, заключения договора, осу-

ществления демократических процедур. Ни одна группа и партия не

имеют права претендовать на то, что именно их лозунги и программы

наилучшим образом выражают суть "общего дела". В таком случае

страну ожидает новая распря, разрушительная смута. Совершенно

очевидно, что рассуждения и формулировки Новгородцева и сегодня

ничуть не устарели и по сути дела обращены и к нам, его потомкам.

 

В своей статье П. Новгородцев обращается еще к одной теме - он

подытоживает полемику против "Вех". А поскольку эта полемика об-

разует одну из важнейших и интереснейших страниц в истории рос-

сийской культуры, в частности и в особенности в социальной филосо-

фии, мы далее кратко к ней обратимся.

 

ПОЛЕМИКА ВОКРУГ "ВЕХ"

 

П. Новгородцев в цитированной ранее статье в сборнике "Из глу-

бины" снова определил замысел и объективное значение "Вех" как

выдающегося исторического документа, обращенного к зараженной

революционаризмом интеллигенции и призывающего ее снова и снова

задуматься, с одной стороны, над возможными губительными послед-

ствиями идеологии революционаризма, а с другой стороны, продол-

жить традиции Чаадаева, Достоевского, В. Соловьева. "Что же отве-

тила на эти вещие призывы русская интеллигенция? К сожалению,

приходится констатировать, что ее ответом было единодушное осуж-

дение того круга мыслей, который принесли "Вехи". Интеллигенции

нечего пересматривать и нечего менять - таков был общий голос кри-

тики: она должна продолжать свою работу, ни от чего не отказываясь

и твердо имея в виду свою цель. Все сошлись на том, что общее

направление "Вех" явилось порождением реакции, последствием уны-

ния и усталости"^. Особенно типичным в связи с этим П. Новгород-

цев считает отклик профессора Р. Виппера, "тонкого критика", кото-

рый заявил, что подобный российскому раскол на "две интеллиген-

ции" (одна занята "выработкой внутренних сокровищ души", другая

хочет кардинально переустроить бытие) существует в мире со времен

древней Греции. Вывод Виппера: "в нашей великой и несчастной стране

сильными и здравыми являются только мысль и порыв нашей интел-

лигенции"^; а потому интеллигенции не в чем каяться.

 

П. Новгородцев, однако, акцентировал лишь одну сторону в воз-

никшей дискуссии. Между тем выступило и немало известных авто-

ров, которые во многом поддержали "Вехи". Андрей Белый в своей

 

статье, помещенной в "Весах" (1909, № 5), написал: <Вышла замеча-

тельная книга "Вехи". Несколько русских интеллигентов сказали горь-

кие слова о себе, о нас. Слова их проникнуты живым огнем и любо-

вью к истине. Имена участников сборника гарантируют нас от подо-

зрений видеть в их словах выражение какой бы то ни было провока-

ции. Тем не менее печать уже учинила над ними суд. Поднялся скан-

дал в благородном семействе. Этим судом печать доказала, что она

существует как орган известной политической партии, а не как выра-

жение внепартийного целого, подчиняющего стремление к истине иде-

ологическому быту. Поднялась инсинуация: "Вехи - шаг вправо, тут,

де, замаскированное черносотенство">.

 

Спектр негативных оценок "Вех", действительно, был весьма ши-

роким и разнообразным. Так, автор, назвавшийся В. Ильиным, выс-

тупил в газете "Новый день" (1909, № 15, 13 дек.) с оценкой сборника

"Вехи" как энциклопедии либерального ренегатства. За этим псевдо-

нимом скрывался Владимир Ильич Ленин. "Энциклопедия либераль-

ного ренегатства, - писал Ленин, - охватывает три основные темы:

1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской и меж-

дународной демократии; 2) отречение от освободительного движения

недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение

своих ливрейных чувств и соответствующей ливрейной политики по

отношению к октябрьской буржуазии, по отношению к старой власти,

по отношению ко всей старой России вообще". <"Вехи", - продол-

жал Ленин, - состоят в том, что это крупнейшие вехи на пути пол-

нейшего разрыва русского кадетизма, русского либерализма вообще с

русским освободительным движением, со всеми его основными зада-

чами, со всеми его коренными традициями>^.

 

Здесь очень важно подчеркнуть, что в "Вехах" Ленин увидел как

бы манифест кадетизма, кадетской партии, либерализма. А слово "ли-

берализм" всегда было бранным для Ленина и российских социал-

демократов. (Кстати, многие современные революционаристы всей ду-

шой, "по-ленински" ненавидят демократический либерализм.) Ленин

был прав в том, что "Вехи" представляли собой разрыв части ранее

увлекавшихся марксизмом интеллигентов России с идейными основа-

ми русской и международной социал-демократии. Но Ленин изобра-

зил дело так, будто бы идет отречение от демократии как таковой. А

вот это было заведомой клеветой: "Вехи" были нацелены на спасение

основ демократии в России.

 

"Отречение от освободительного движения недавних лет" в "Ве-

хах" действительно существовало. Но то было глубокое выстраданное

отречение, не имеющее ничего общего с "обливанием помоями" ин-

теллигенции. Выдающиеся ее представители пытались проанализиро-

вать - и с глубокой болью, с тревогой за будущее - черты "освобо-

дительного движения", как оно сформировалось в России. Но что было

черной клеветой на "Вехи", так это утверждение, будто авторы выра-

зили некие "ливрейные чувства" по отношению к старой власти, к

старой России вообще. Как раз одна из самых главных идей "Вех"

(как и сборника "Из глубины") - мысль о необходимости реформи-

рования старых порядков, о серьезных ошибках власти, о неслучай-

ности и глубоких корнях "освободительного движения" в жизни и

сознании народов России.

 

Оценка Ленина была сугубо партийной, продиктованной взглядом

российской социал-демократии. Естественно, что взгляды веховцев были

приписаны их партийной приверженности кадетской точке зрения. Но

кадетской в догматически-партийном смысле позиция веховцев не была.

В подтверждение можно сослаться как раз на то, что к числу главных

противников "Вех" принадлежали лидеры кадетской партии. Они со

своей точки зрения проанализировали "Вехи" и подвергли сборник

резкой критике.

 

Два главных лидера кадетской партии, два ее главных идеолога -

Н. А. Гредескул и П. Н. Милюков - выступили в сборнике, посвя-

щенном русской интеллигенции и опубликованном в 1910г. Таким

образом, по крайней мере, можно было говорить о том, что либераль-

ное кадетское движение раскололось, но этого Ленин, конечно, не

желал замечать.

 

Правда, и Гредескул, и Милюков отметили заслуги авторов "Вех",

их громкие имена, их популярность. "За авторами "Вех", - говорил

Гредескул, - имеется несомненная заслуга перед русской обществен-

ной мыслью. Заслуга заключается в том, что они сумели сделать воп-

рос о кризисе русской интеллигенции жгучим, сенсационным. Они

привлекли к нему столь широкое и напряженное общественное внима-

ние, что само по себе составляет благодетельный общественный факт...

...Это осмысление оказалось такого свойства, что оно сразу, внезап-

ным и грубым толчком вывело общественное внимание из обычного,

будничного состояния и заставило его прыгнуть вверх... "^. "Вехи",

действительно, положили начало серьезному размышлению российс-

кой интеллигенции о своей судьбе и социальной роли. Гредескул, как

и другие лидеры кадетской партии, по-иному, чем веховцы, ставили

вопрос о роли интеллигенции, о ее трагедии. Согласно Гредескулу,

главная проблема русской интеллигенции заключалась совсем не в

том, что она вела за собой русское освободительное движение, что

она вообще была лидером социальных процессов в России. На самом

деле, согласно Гредескулу, в России имело место постоянное запазды-

вание по отношению к тем процессам, которые происходили в мире, в

развитии мировой культуры, в мировой цивилизации. Формы нашего

социального и политического бытия те же, что и у других народов, но

мы запаздываем, отстаем с их переживаниями. Так мы запоздали с

отменой крепостного права примерно на полстолетия по сравнению с

другими народами. Запоздали мы с отменой абсолютизма тоже при-

мерно на полстолетия по сравнению с другими народами. Но если это

так, то у интеллигенции, по мнению Гредескула, установилась как раз

совсем другая роль. Интеллигенция все время тоскует, плачет и как

бы рефлектирует по поводу этого тягостного опоздания. Отсюда и

тягостное положение нашей интеллигенции. Когда интеллигенты на-

чинают раздумывать о какой-то проблеме, о какой-то форме жизни,

устаревшей форме жизни, о какой-либо новой, настоятельной задаче,

то оказывается, что эта задача уже как-то решается^.

 

Интеллигенция России снова на историческом распутьи. Опять остро

встает вопрос о роли и ответственности интеллигенции, ее отличии от

"интеллигенщины" ("образов^нщины", по выражению А. Солжени-

цына). И те жгучие проблемы, которые поднимались в начале века, те

 

социальные, идейные, духовно-нравственные опасности, о которых

говорили выдающиеся российские мыслители, осуществляя самокри-

тичный анализ сознания и действий интеллигенции, в новой форме

беспокоят наших современников. Для их осмысления необходимо в

полной мере учитывать духовный опыт прошлого.

 

Как уже отмечалось, стержневой проблемой отечественной мысли

и центром ее дискуссий был вопрос о русской идее, к рассмотрению

которого мы далее и переходим.

Глава 4

 

СПОРЫ ВОКРУГ "РУССКОЙ ИДЕИ^

В РОССИЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ XX в.

 

ЧТО ТАКОЕ "РУССКАЯ ИДЕЯ"?

 

"Русская идея" - понятие, с помощью которого можно, следуя за

философами XIX-XX столетий, объединить целую группу тем и про-

блем, идейных течений и направлений, дискуссий, которые в немалой

степени определяли картину развития российской культуры, в частно-

сти и в особенности философии. Но и на исходе нашего века и второго

тысячелетия наблюдается новая вспышка интереса к ушедшим в про-

шлое спорам и к тем выдающимся мыслителям, которые в них уча-

ствовали. Ибо сходные темы и проблемы стали вновь волновать рос-

сиян и всех тех, кому небезразличны судьбы России.

 

Мы могли бы сегодня сказать о себе и нашем времени то, что писал

видный поэт и философ России Вяч. Иванов (1866-1949) в статье

"О русской идее", опубликованной в 1909 г. в журнале "Золотое руно":

"Наблюдая последние настроения нашей умственной жизни, нельзя

не заметить, что вновь ожили и вошли в наш мыслительный обиход

некоторые старые слова-лозунги, а следовательно, и вновь предстали

общественному сознанию связанные с этими словами-лозунгами ста-

рые проблемы'".

 

О каких же проблемах, "словах-лозунгах" говорили в начале века

и идет речь сегодня, когда употребляется объединяющее их понятие

"русская идея"? Суммируя дискуссии, можно условно выделить сле-

дующие основные группы проблем и линий спора:

 

1. Любовь к России, к Родине - характер русского, точ-

нее, российского патриотизма. Патриотизм и критическое отно-

шение к России, к российскому, значит, многонациональному народу,

в частности к народу русскому - совместимы ли они? Патриотизм

как пробуждение национального самосознания, его исторические фазы

и роль в "национальной идентификации" россиян.

 

2. Историческая миссия России и ее народа. Утверждение о

русском народе-мессии, возрождение идеи о России как "третьем Риме".

Различия между "миссионизмом" и "мессианизмом".

 

3. Исторический путь России, его своеобразие и его пересе-

чение с путями других народов, стран, регионов.

а) Россия и Запад.

 

6) Россия и Восток. Россия как Евразия.

 

4. "Русская душа", или специфика национального характера

русского народа.

5. Своеобразие российской национальной культуры. Специ-

 

фика российской философии. "Национальные" ценности и ценности

общечеловеческие.

 

6. Российская государственность. Специфика решения про-

блем свободы, права, демократии, реформ и революции в России.

Особая социальная роль и ответственность российской интеллигенции.

 

Вопрос о специфике русской культуры и своеобразии философии

России уже возникал в ходе предшествующего рассмотрения.

 

Как и в дискуссиях XIX в., в XX столетии, в ответах на очерчен-

ную совокупность сложнейших философско-исторических, политичес-

ких, социологических, социально-психологических, культурологичес-

ких, историко-философских, этических и эстетических проблем сфор-

мировались три основных подхода к "русской идее'.

 

Сторонники первого подхода не просто ратовали за своеобразие

"русского пути", но резко противопоставляли его траекториям исто-

рического движения других народов. Предпочтительным историчес-

ким состоянием для России они считали изоляционизм. Вместе с тем

именно они были склонны говорить не просто о миссии русского на-

рода, сопоставимой с миссиями других народов: они считали его на-

родом-мессией, народом-богоносцем - исходя из того, что правосла-

вие объявлялось единственно истинным христианством. Подразумева-

емой, а иногда и явно выражаемой предпосылкой этого подхода ста-

новилось резкое неприятие образа жизни, культуры, философии дру-

гих народов неправославных вероисповеданий, а то и проклятия, по-

сылаемые в адрес этих стран, народов, их религий.

 

Сторонники второго подхода, ни в коей мере не отрицая специфи-

ческой миссии России и россиян в истории, специфики и даже уни-

кальности "русского пути", "русской души" и культуры России, счи-

тали русский путь неотделимым от исторического развития, пути дру-

гих народов, от развития цивилизации, от опыта всего человечества.

 

Сторонники третьего подхода, считая первый подход скорее воскре-

шением славянофильства, а второй - западничества XIX в., призывали

подняться над этими ушедшими в прошлое идейными крайностями,

учесть уже приобретенный исторический опыт, а также характер но-

вой эпохи, принесшей с собой и новые линии дифференциации, и еще

более мощные объединяющие, интеграционные тенденции. Вот поче-

му в спорах о "русской идее" не принимали участие или мало в них

включались некоторые видные деятели русской культуры, в частности

философы. Ибо они считали такие споры устаревшим, из политичес-

ких соображений реанимируемым духовным феноменом. Но так уж

случилось, что интерес к "русской идее" в XX в. был и остается весь-

ма характерным для российской философии, все равно, развивалась

ли она на родной почве или за рубежом, после вызванной революцией

эмиграции. Этот интерес особо усиливался в кризисные времена оте-

чественной истории. В частности, спор возобновился, когда на рубеже

XIX-XX вв. некоторых интеллектуалов России - а они-то ведь и

спорили о русской идее - испугал стремительный рост российского

капитализма, приведший к пересмотру укоренившихся идей, тради-

ций, всего уклада медленно развивавшейся "патриархальной" России.

 

Русско-японская война, позорное поражение в ней огромной импе-

рии вновь способствовали оживлению интереса к российской идее. 06

 

этих умонастроениях хорошо написал Федор Степун (1884-1965),

видный российский мыслитель, публицист, историк культуры (выс-

ланный в 1922 г. из советской России): "На рубеже двух столетий

Россию, как отмечает Вячеслав Иванов, охватила страшная тревога.

Владимир Соловьев остро ее почувствовал:

 

Всюду невнятица

Сон уже не тот.

Что-то готовится,

Кто-то идет.

 

Под идущим Соловьев, как писал Величко, понимал самого Анти-

христа... За несколько лет до русско-японской войны он не только

представил ее начало, но и ее прискорбный конец:

 

О Русь! Забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

 

...Все эти тревоги, внезапно зазвучавшие в русской поэзии и лите-

ратуре, оказались отнюдь не беспредметны"^. Под "небеспредметны-

ми тревогами" Степун, писавший процитированные строки уже после

второй мировой войны, имел в виду возможное "наступление" Азии

на Европу. Но тогда, на рубеже веков, тревоги российской интеллек-

туальной элиты были вызваны не только и даже не столько опасностя-

ми, исходившими от воинственно настроенных "желтых детей". "Не-

беспредметные тревоги" продолжали нарастать, когда глубокие умы

анализировали ту ситуацию в Европе, которая привела к первой ми-

ровой войне, а потом и к революциям в России и других европейских

странах. В статье "Душа России", опубликованной в 1915 г., Н. А.

Бердяев писал: "Мировая война остро ставит вопрос о русском наци-

ональном самосознании. Русская национальная мысль чувствует по-

требность и долг разгадать загадку России, понять идею России, опре-

делить ее задачу и место в мире. Все чувствуют в нынешний мировой

день, что Россия стоит перед великими мировыми задачами. Но это

глубокое чувство сопровождается сознанием неопределенности, почти

неопределимости этих задач. С давних времен было предчувствие, что

Россия - особенная страна, не похожая ни на какую страну мира.

Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и

богоносности России. Идет это от старой идеи Москвы как третьего

Рима, через славянофильство - к Достоевскому, Владимиру Соловь-

еву и к современным неославянофилам. К идеям этого порядка налип-