Я показала ему, что на коробке мое имя.

— Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.

— Ты не любишь сюрпризов.

У меня участился пульс — не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный — по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками — нормальнее не придумаешь.

— Что там внутри? — спросил Натэниел.

— Маска, — ответила я шепотом.

— Можно посмотреть?

Я кивнула.

Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.

— Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, — сказал он.

— Да, слишком пустая.

— И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?

— Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?

— Коробка большая, Анита. Я бы заметил.

— А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?

— Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.

— Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.

Мы переглянулись.

— Но я не видел.

— Блин, — сказала я тихо и с большим чувством.

— Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.

— Ты что-нибудь почувствовал? — спросила я.

Он подумал, потом покачал головой:

— Ничего.

— Блин еще раз.

— Позвони Жан-Клоду, — сказал он. — Прямо сейчас.

Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.

— Мне сделали подарок, — сказала я.

— И что же тебе купил наш пушистый котенок? — спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.

— Это не от Натэниела.

— Говорить загадками — это не твоя манера, ma petite.

— А ты спроси меня, что за подарок.

— Что за подарок? — спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.

— Маска.

— Какого цвета?

— Кажется, ты совсем не удивлен?

— Какого она цвета, ma petite?

— Какая разница?

— Есть разница.

— Ну, белого, а что?

Он выдохнул — я даже не знала, что он задержал дыхание, — и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.

— Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая — значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.

Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае — и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.

— А какой цвет означал бы вред? — спросила я.

— Красный.

— О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?

— Ты права.

— Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?

— Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.

— А зачем тогда мне ее посылать?

— Не знаю, ma petite.

Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.

— Ты боишься.

— Да. И очень.

— Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».

— Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.

— Кто это такие, Жан-Клод?

— Название тебе ничего не скажет.

— Все равно скажи.

— Арлекин. Это Арлекин.

— Арлекин? Французский клоун такой?

— Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.

— Насколько серьезна сейчас опасность?

Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.

— Белая — значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.

— А тогда зачем нам вообще об этом говорить?

— Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию — совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.

— Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?

— Быть может.

— Но ты в это не веришь.

— Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.

— Что собой представляет этот Арлекин?

— Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.

— Элинор и другие вампиры такого не говорили.

— Потому что не имели права.

— Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?

— Да.

— Но это же идиотизм. Они же все это знают!

— Между собой — oui, но для чужих — нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.

— То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?

— Oui.

— Идиотизм.

— Закон.

— Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?

— В такой формулировке — никогда.

— Ну так сейчас говорю.

— Езжай домой, ma petite, а еще лучше — приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.

— Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.

— Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.

— Ладно, мы приедем.

— Они идут сюда, — шепнул Натэниел.

Я обернулась — та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:

— Сотрудники Арлекина — все вампиры?

— Насколько я знаю. А что?

— К нам идет пара человек, — ответила я.

— Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.

— Я тебя люблю.

— И я тебя.

Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина — миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко — или неприятно.

— Ты Брэндон, — сказала она Натэниелу.

Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.

А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.

— Но ведь вы тоже были на сцене, — повернулась она ко мне.

Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда — по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.

— Однажды, — кивнула я.

Натэниел рядом со мной напрягся — мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.

— Я наконец-то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?

Она обернулась к своему мрачному бойфренду.

Он наконец-то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.

— Это так эротично было — то, что вы делали, — сказала она. — Так чувственно.

— Я так рад, что вам понравилось! — ответил Натэниел. — Я буду выступать завтра вечером.

Она просияла счастьем:

— Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: — Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?

Но смотрела она при этом на меня.

В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:

— Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?

Она кивнула.

— А я должен был уговорить ее выйти на сцену.

— Правда? — удивилась она.

— Правда, — ответил Натэниел.

И наконец заговорил Грег:

— Это был ваш первый раз на сцене?

— Да. — Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость — не его стихия.

— Не было впечатления, что у вас это первый раз.