На шее у него остался четкий отпечаток моих зубов — как лиловеющий Красный кровоподтек на идеальной белизне шеи. Я могла бы сказать многое, но сказала Первое, что более всего меня ошеломило.

— Ты разорвал хватку ardeur’а.

— Я не хищник, Анита, но все же я царь. А это значит, что я должен отдать тебе себя, сама ты взять не сможешь.

— Прощу прощения.

— Все нормально, я не рассердился. Только не надо вырывать мне глотку или полосовать спину, о’кей?

— Не уверен, что она может с собой сладить, — сказал Мика.

Я выглянула из-за плеча мужчины, которого обнимала, и увидела, что не только Мика, но и все остальные столпились возле. Римус спорил с Реквиемом и Лондоном. Слишком тихо, я не слышала, но по жестам все было понятно. Я встретилась глазами с Микой и взглядом попросила о помощи. Я воспринимала Донована просто как мясо, как пищу. Секса было недостаточно, чтобы отвлечь меня от мяса и крови.

— Что я могу сделать, чтобы не подвергать себя опасности? — спросил Донован.

Реквием подошел к кровати в развевающемся черном плаще.

— Если у тебя хватает сил держать ее на руках, должно хватить и на то, чтобы удержать ее на кровати.

— Мы не можем гарантировать вашу безопасность, Риис.

Донован посмотрел на охранника. Руки, держащие меня, он сместил ниже, но они не дрожали, будто он так мог бы меня держать вечно. Это отвечало на вопрос, сильнее ли лебеди-оборотни обычных людей. Да, сильнее.

— Я знаю, что не можете.

— Она вырвет вам горло раньше, чем мы успеем шевельнуться, — сказал Римус.

— Если возникнет опасность, мы вмешаемся, — возразил Мика.

— Как? — спросил Римус.

— Схватим ее, поможем Доновану ее держать.

— Ardeur перекинется на всякого, кто до нее дотронется, — напомнил Римус.

— Я знаю, — кивнул Мика.

Римус покачал головой — чуть слишком быстро.

— Значит, я не могу делать свою работу. Не могу защитить Рииса от опасности.

— Потому что не станешь рисковать, что ardeur на тебя перейдет, — уточнил Мика.

— Да.

— Тогда уйди, — велел Лондон.

— Нам здесь нужен старший над охранниками, — ответил Римус. — Кого я вместо себя пришлю? Бобби Ли еще в Южной Америке. Клодия? Нет. Кто же меня заменит?

Он разрывался между долгом… и чем еще? Долгом и страхом? Долгом и ardeur’ом?

— У нас нет времени миндальничать, Анита, — сказал Реквием. — Я говорю от имени вампиров. Если младшие среди нас будут спасены, то только сейчас.

В этом заявлении не было поэтических аллюзий. Если Реквием перестает цитировать стихи, значит, дело плохо.

И тут будто его слова вернули вихрь ardeur’а обратно. Только что я в руках Донована была почти бесстрастна, и вдруг присосалась к его губам, будто хотела целиком влезть ему в рот. И снова ногти впились ему в спину, и ощущение поддающейся под ними плоти заставило меня вскрикнуть от наслаждения — а его от боли. Я сдерживала себя, не давала себе воли в том, что мне хотелось ему сделать. Не давала себе вцепиться зубами в рот, позволяла только целовать, но эти усилия заставляли меня стонать от досады прямо ему в губы.

Он прижал меня к кровати, вдруг навалившись всем весом. Я все еще обхватывала его ногами и старалась сосредоточиться на сексе, не думая о мясе и крови, но секс перепутывался с ощущением ногтей у него на спине, зубов у него на губах. Я хотела его, но еще я хотела прокусить ему губы и пустить кровь. Больше секса хотелось мне крови. Я ведь питалась для Жан-Клода, а для него ardeur не первый голод.

Я лизнула нижнюю губу Донована, втянула в рот, полную, сочную, такую… Резко и сильно прикусила ее, кровь, теплая, сладкая, с металлическим вкусом, наполнила мне рот, и мир исчез в танце световых пятен и наслаждения. Это не был ни секс, ни оргазм, а будто эта капля крови горячей волной удовольствия смыла весь мир. У меня бывало, что мир становился красным от гнева, но от чистой радости — никогда. Будто каждая клеточка моего тела наполнилась вдруг теплом и счастьем. Ощущение было и оргиастическое, и нет; но каким бы оно ни было, оно было изумительным.

Я лежала под Донованом, обмякшая, ловя ртом воздух. Кажется, я отключилась на время, потому что он держал меня за запястья, прижимая их к кровати, и искал нужную позу. Я моргала, не помня, как получилась такая позиция. Подбородок Донована покрывала яркая алая кровь, нижняя губа оказалась разорванной в клочья. Неужто это я сделала?

Наконец он приладился, и я взметнулась вверх ему навстречу. Глаза у него закрылись, трепеща, и он выдохнул:

— Ты совсем лишила меня контроля.

— Давай, Донован, — шепнула я.

Он глядел на меня, кровь текла по его лицу, но глаза — глаза смотрели чисто мужским взглядом, тем, который говорит: «Моя. Секс. И больше этого. И меньше».

Глаза у него стали синее, чем я когда-нибудь у него видела, он поймал ритм, быстрый и частый, снова и снова. Я смотрела и чувствовала, как нарастает и нарастает тепло.

— Скоро, — шепнула я.

— Глаза, — шепнул он в ответ. — У тебя глаза как синее пламя.

Я не успела спросить, что он имеет в виду, как на меня налетел оргазм. Я заорала, задергалась, забилась под ним, он придавил мне руки к кровати, изо всех сил держал меня, старался зафиксировать на месте, а может, я и не переставала орать и дергаться, и ardeur ел, кормился на этом теле, на силе его рук у меня на запястьях, на его жаре — и тут я ощутила лебедей. Три жительницы Сент-Луиса, которых я знала, сидели в маленькой спальне и смотрели на меня, будто видели, будто я пришла их сожрать. Еще лица, еще вспугнутые глаза, кто-то вскрикивает, кто-то падает, кто-то сваливается со стула, кто-то извивается на кровати, а я, мы, ardeur — едим. Питаемся. Десятки лиц, десятки тел, и тут я почувствовала, что просыпается Жан-Клод — у меня дернуло в животе, в паху.

Он взял на себя управление этой энергией, и я бы, может, остановилась, но было поздно останавливаться. Мы питались от лебедей, от них от всех. Невероятно много силы, невероятно много жизни. Мы выедали их энергию, и они спотыкались, пошатывались, сползали по стене, но никто не пытался сопротивляться — они просто сдавались. Армия трофеев, армия еды, величественный поток энергии.

Ричард пришел в себя — я ощутила, как распахнулись у него веки, как он закашлялся, пытаясь вытолкнуть из глотки трубку. Жан-Клод меня от него отвлек отчасти, чтобы я хотя бы не задыхалась вместе с ним. Вокруг Ричарда сгрудились белые халаты, он задергался, стал вырываться.

А потом была ночь, и луна, и крылья, сильные крылья, бьющие воздушный простор. Ardeur пронзил эти крылья как пущенная в сердце стрела. Миг — и перья с крыльями превращались в человека, падающего на землю. Ardeur забрал его силу, выпил бледное тело и темные волосы, и падающий сгорал в смешении радости и ужаса. Сила Ричарда полыхнула через меня, насквозь и накрывая с головой приливом жара и электричества. Он коснулся падающего и просто мыслью велел ему: «Перекинься», вызвал его зверя, энергию, покрывшую его тело перьями, превратившую руки в крылья, и человек успел раскинуть их и спланировать над верхушками деревьев. Листья хлестнули нас по ногам, но отчаянно бьющие крылья уже начали набирать высоту. Нет, не отчаянно — неподходящее слово для этой плавной, мускулистой силы. И когда мы ощущали уже только ветер и простор, мы его оставили, и какой-то миг я видела только лицо Ричарда, его грудь, покрытую заживающими на глазах шрамами — и снова я оказалась на узкой кровати, и надо мной был Донован, изогнувшийся надо мной и вцепившийся мне в запястья так, будто я была последней надежной опорой в распадающемся мире. Глаза его были закрыты, кровь капала изо рта, распускаясь на моем теле красными цветами.

— Донован, — шепнула я его имя.

Он открыл глаза — они были сплошь чернота, не глаза человека. Запрокинув голову, Донован вскрикнул, и это был нечеловеческий крик, высокий и жалобный. От него у меня сердце застыло в горле. Я только успела подумать: «Я его ранила», — и тут же он стал снова и снова вбиваться в меня, будто и не было у нас только что такого секса. Но прежде он был нежен и осторожен — а сейчас ничего нежного не было. Я снова свалилась в оргазм, вопя и дергаясь, а он сжимал мне руки крепко, до синяков, удерживал на месте, разгоняясь все сильнее и сильнее, отрывисто дыша, и перья колыхались вокруг него нимбом белого света. На секунду мелькнула у меня мысль: «Ангел», а потом в мире остались только перья, оглаживающие меня и накрывающие меня, как одеяло. Он снова вскрикнул, снова вызвал у меня оргазм — перья слепили меня, гладили, не давали дышать. Руки у него исчезли, освободив мои, но куда я ни тянула их, всюду были только перья и кости слишком тонкие для человеческих. Огромные крылья взбили надо мной воздух, наконец-то я увидела грациозную длинную шею, голову, клюв. Меня заклинило в центре бури из перьев и крыльев — он изо всех сил хотел взлететь. Я закрыла лицо локтями, потому что лебедь может ударом крыла сломать кость взрослому мужчине. Потом он взлетел, почти паря, но слишком низкий тут был потолок — он рухнул на пол.

Я осталась лежать, измочаленная, запыхавшаяся, и сердце стучало в груди молотом. На животе у меня лежало одинокое перо длиннее моей ладони. Я смогла приподняться — перо, взмывая и оседая, опустилось мне между ног и легло рядом с брошенным презервативом. Другой одежды на нем во время секса не было.

Во мне прозвучал голос Жан-Клода:

— Je t’aime, ma petite, je t’aime.

— Я тебя тоже люблю, — шепнула я.

Наступил рассвет, и я почувствовала смерть Жан-Клода. Мое чудо, мой возлюбленный покинул меня. Я услышала звук упавшего наземь тела — Реквием рухнул грудой черного плаща. Кто-то из охранников успел подхватить Лондона и опускал его на землю несколько бережнее. Вампиры умерли на день — все умерли. У нас остались часы дневного света — найти арлекинов и всех их перебить. Не знаю, этого ли хотели бы Жан-Клод и все другие вампиры, но они до наступления темноты отключились. Был день, и главными стали люди. А я, благодаря Жан-Клоду, была среди них главной в этом городе. Из-за отвращения Ричарда к самому себе охрана будет слушаться меня, а не его. Ну, конечно, кроме волков. Волки верны ему, но это меня устраивает — мне нужны профессионалы, а не талантливые любители. Мне нужен Эдуард и кто там еще с ним. В данный момент меня устраивал любой сотрудник Эдуарда, который может справиться с этой работой.