Я хотела уравнять эти шансы и потому сейчас сидела с сотовым в ванной жан-клода, в последний раз пытаясь дозвониться до Эдуарда.

Набрала номер и чуть уже не бросила звонить, когда услышала щелчок и хриплый спросонья голос. Я сперва подумала, что это Эдуард, потому так и спросила:

— Эдуард?

На том конце человек прокашлялся:

— Анита, ты?

Голос мужской, но определенно не Эдуард. Черт, прокололась.

Эдуард помолвлен с одной вдовой, матерью двоих детей. И последнее время, когда я точно хотела его застать, то сперва звонила ей, а не ему. Они еще не жили вместе официально, но у нее он проводил времени больше, чем у себя.

— Привет, Питер! Извини, забыла про разницу времени.

Слышно было, как он пошевелился — наверное, затащил телефон под одеяло.

— Ничего, все нормально. Так что случилось?

Весь год у него ломался голос, но зато теперь превратился в такой глубокий бас, что иногда я вздрагивала.

— Мне нужен Тед, — сказала я, очень надеясь, что он пропустил «Эдуарда» мимо ушей.

— Да все нормально, Анита. — Он засмеялся, еще несколько лениво и сонно. — Я знаю, кто такой Эдуард, но тебе повезло, что трубку взял я. Мама или Бекки начали бы вопросы задавать.

Я до сих пор не знала, известно ли кому-нибудь из новых родственников Эдуарда о его тайной жизни. И не очень понимала, хорошо это или нет, что Питер знает — или что знает вообще кто-то из них. Они знали, чем он занимается, так сказать, законную часть, но кто он на самом деле — не знали. По крайней мере я так думала до сих пор.

Я глянула на часы, которые надела вместе с халатом, прикинула время и спросила:

— А тебе не пора уже собираться на карате?

— Там в зале ремонт, — ответил он.

Я бы еще спросила, почему у него в комнате телефон, но он же не мой ребенок. Я в том смысле, что слегка рановато в шестнадцать иметь свой телефон? Или нет?

— Я в субботу на турнире по карате первое место взял, — сказал он.

— Поздравляю.

— Это не настоящая драка, конечно, как бывает у тебя и Эдуарда, но все равно прикольно.

— Я никогда ни по каким боевым искусствам первых мест не брала, Питер. Отлично выступил.

— Но у тебя же черный пояс по дзюдо?

— Ага.

— И ты же другими искусствами тоже занимаешься?

— Ну, да, но…

— Турниры — детская забава, я знаю, но Эдуард говорит, что мне сначала надо вырасти хотя бы до возраста, когда можно записываться на военную службу. Только тогда он меня возьмет на что-то настоящее.

Что-то мне все это не нравилось.

— Да, в восемнадцать.

— Ага. — Он тяжело вздохнул. — Два года.

Прозвучало как вечность. Что ж, в шестнадцать лет так оно и есть.

Хотелось мне ему сказать, что бывает и другая жизнь, где нет драк, пистолетов, насилия. Хотела сказать, что не следует ему идти по стопам его без пяти минут отчима, но не смогла. Не мне было это говорить, да Питер и не стал бы слушать все равно. Я занимаюсь тем же, чем его «папочка», так что я тоже крутая.

— Тед дома?

— Анита! — укорил он меня. — Я же знаю его настоящее имя.

— Да, но ты прав: не должна я называть его Эдуардом, когда звоню по этому телефону. Только Тедом, пока не буду точно знать, с кем говорю. Так что я тренируюсь.

Он снова засмеялся. Я лично ничего смешного не видела.

— Тед дома. — Снова послышалось шуршание одеяла. — Хотя в те дни, когда нам в школу не надо, они с мамой в восемь утра не встают.

Это он, видимо, повернулся посмотреть на часы.

— Я не хотела звонить так рано, — ответила я. — Я потом перезвоню.

Голос его стал встревоженным:

— Анита, что случилось? Ты очень напряженно говоришь.

Класс. Уже настолько не владею голосом, что от мальчишки не могу скрыть волнения. А случилось вот что: я вдруг поняла, что не просто зову Эдуарда охотиться на монстров. Я его зову оставить свою семью ради охоты на монстров. Он жил для того, чтобы искать злобных тварей, на которых может испытать свое искусство. Смысл его жизни был — опережать, быть быстрее, злее, ловчее, смертоноснее тех монстров, за которыми он охотился. А потом он встретил Донну, и вдруг выяснилось, что есть смысл жить и для другого. Не знаю, пойдет ли он с ней к алтарю когда-нибудь, но он — единственный отец для ее детей и единственный муж, который у нее есть. Первый ее муж был убит вервольфом, а восьмилетний Питер поднял оброненное отцом ружье и добил раненого оборотня. Спас своих родных, когда тело отца еще дергалось на полу. В некотором смысле Эдуард отлично вписался в эту семью. Он забирал Бекки из балетной школы — подумать только. И теперь — что, если его из-за меня убьют? Убьют, и Питер с Бекки еще раз потеряют отца, потому что у меня кишка тонка самой разгрести вокруг себя кучу?

— Анита? Анита, ты здесь?

— Да, Питер, я слушаю.

— У тебя такой странный голос… чуть ли не испуганный.

Иногда он бывает неприятно проницателен, этот Питер.

— Я просто… — Черт, что же мне теперь сказать, как замять разговор? — Пусть Эдуард спит, не буди их.

— Что-то у тебя не так, я же слышу. Ты позвонила, потому что в беде. Верно?

— Я не в беде, — ответила я и про себя добавила: «Пока что».

Секундное молчание.

— Ты мне говоришь неправду, — прозвучал осуждающий голос.

— Ну знаешь, это уже хамство! — Я попыталась возмутиться. На самом же деле я не врала, я просто замазывала правду. Ладно, замазывала густо, как орешки шоколадом, но все равно это не была совсем уж ложь.

— Твое слово? Твое честное слово? — сказал он очень серьезно. — Ты можешь мне дать слово, что звонишь Эдуарду не чтобы просить помощи против каких-то жутких монстров?

— Слушай, а тебе никогда не говорили, что ты несносный зануда?

— Мне шестнадцать, мне положено быть несносным занудой — во всяком случае, так мама говорит. Дай мне слово, что говоришь правду, и я тебе поверю. Дай мне слово, я поверю всему, что ты скажешь, повешу трубку, а ты вернешься к своей не беде.

— Питер, черт побери!

— Ты не можешь дать слово и сорвать? — В его голосе был вопрос, почти удивление, будто он не мог до конца поверить.

— Как правило — нет.

— Эдуард говорил, что не можешь, но я как-то не до конца ему поверил. А ты действительно не можешь.

— Не могу. Доволен?

— Да, — ответил он, хотя голос у него был не совсем довольным. — Скажи, что случилось? Зачем тебе помощь Эдуарда?

— Мне нужно говорить с Эдуардом, но я не скажу тебе ни зачем, ни о чем.

— Анита, я не младенец.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь, видимо.

Я вздохнула:

— Я знаю, что не младенец, но ты еще не взрослый, Питер. Ты достаточно взрослый для своих шестнадцати лет, но кое-какие темные моменты жизни я бы предпочла держать от тебя подальше хотя бы до восемнадцати. Если Эдуард захочет потом тебе рассказать, это его дело.

— С тем же успехом можешь рассказать и ты, Анита. Если я спрошу, он мне расскажет.

Я только надеялась, что он ошибается, но опасалась, что он говорит правду.

— Если Эдуард захочет, чтобы ты знал, он тебе расскажет, Питер. Я тебе рассказывать не собираюсь, и этот вопрос дальше не обсуждается.

— Вот так плохо? — спросил он, и я услышала первую нотку тревоги.

Черт и еще раз черт. Просто не получается у меня взять верх в разговоре с ним. Их было у нас немного последнее время, но всегда он меня как-то загонял в угол.

— Питер, дай мне Эдуарда к телефону.

— Анита, я умею держаться в драке. Я могу помочь, Анита.

Блин, твою мать. Не победить мне в этом разговоре.

— Я вешаю трубку, Питер.

— Нет, Анита, не надо. Прости, я больше не буду! — Это уже был голос не взрослого циника, а паникующего мальчишки. К такой интонации больше подходил его голос до того, как сломался. — Не вешай трубку, я сейчас Теда позову!

Трубка так стукнулась об дерево, что я отодвинула телефон от уха. Питер тут же появился снова:

— Извини, уронил трубку. Я одеваюсь, иду к ним стучать. Уж если дело такое серьезное, что ты позвонила Эдуарду, то тебе и правда надо с ним говорить. Перестаю ребячиться и даю ему трубку.

Он слегка на меня сердился, но больше всего досадовал. Он хотел помочь, хотел быть взрослым, хотел драться по-настоящему… хрен его знает, что это значит. Чему учит его Эдуард? А надо ли мне это знать? Нет. А буду ли я спрашивать? Да, к сожалению. О Господи, вот только еще одной проблемы мне сейчас не хватало. Подумала я было соврать Эдуарду, сказать, что позвонила поболтать насчет очередного выпуска «Ежеквартального наемника», но уж если я Питеру не смогла соврать, то с Эдуардом мы тут вообще в разных весовых категориях.

Я села на край ванны, ожидая, чтобы Эдуард взял трубку. Разговор я решила провести без свидетелей, хотя сказала Жан-Клоду и Мике, кому буду звонить. Жан-Клод только и сказал: «Помощь лишней не будет». По этому одному замечанию можно было судить, что он встревожен. И чем яснее до меня этот факт доходил, тем тревожнее становилось мне.

В телефоне послышался шум, движение, кто-то взял трубку, и голос Эдуарда произнес:

— Питер, повесь вторую трубку. — Через секунду он уже сказал в телефон: — Анита, Питер сказал, что тебе нужна помощь. Помощь по моей линии.

Вот акцент у него совершенно неопределимый. Когда он говорит своим нормальным голосом. Но как по-южному тянет гласные «старина Тед»…

— Я не говорила, что мне нужна помощь.

— Зачем тогда ты звонишь?

— Разве не могу я позвонить просто потрепаться?

Он засмеялся, и смех показался мне почему-то знакомым. Потом я поняла, что это — эхо того смеха, которым смеялся Питер — или наоборот, то было эхо от смеха Эдуарда. Генетически у них ничего общего нет, так откуда же это? Наверное, подражание.

— Ты никогда бы не позвонила просто потрепаться, Анита. Не те у нас с тобой отношения. — Он снова засмеялся, повторяя вполголоса: «Просто потрепаться». Будто ему было так смешно, что и слов не найти.

— Твое снисходительное отношение мне не нужно, спасибо.