Несколько слов о духовной жизни посёлка

Пока в Лебяжьем трудно найти человека, чьи корни, хотя бы в четвёртом поколении, прорастают в нашей земле. В основном, местное население состоит из служивых или отставных военных, их семей, да случайно попавших сюда людей. Как следствие, в Лебяжьем только в последние годы начинают появляться некие поселковые обычаи и ритуалы. С другой стороны, в поселке представлены сейчас практически все основные конфессии, но официальный приход имеют только православные. Еще любопытная деталь: в поселке действует небольшая православная церковь в здании бывшего Лоцманского собрания, а около более крупного каменного здания (кирха, бывший кинотеатр в советское время), почти у входа, чиновники от церкви согласились со строительством автозаправочной станции, хотя против стройки возражали люди. В общем, духовная жизнь в поселке (заранее прошу извинения у тех, кто думает иначе) сродни раннему периоду язычества. Вероятно, после десятилетий навязываемого атеизма людям необходим период очищения и самоосознания. А может быть, нас ожидает приход новой религии, которая, как ислам, вберет в себя весь духовный путь других конфессий, но только с учетом опыта и славных дел наших предков: славян, финнов и скандинавов. Кстати, наши известные земляки, тот же Виталий Бианки, семья Ливеровских, доказывают, что возможное единение с тихой и вкрадчивой природой – тоже своего рода религия.

В общем, идет поиск душевного равновесия, люди тянутся к корням. Вот и ребята из лоцманского класса увлеченно ведут раскопки в разных участках поселка. Кстати, уже очевиден интерес молодежи к героическому эпосу и мифологии наших древних предков - Сварог, Перун и Даждьбог - вкупе с родственными скандинавскими богами Одином и Тором. Все чаще задаешься вопросом, а кто был до этих богов?

«Познание истории для духовного развития, что натянутая тетива лука: чем сильнее натянешь (чем глубже познаешь, шире осознаешь), тем сильнее полет стрелы и мысли»...

 

 

Валентин Львович Бианки

 

Сын швейцарского гражданина, технолога, Льва Валентиновича Бианки (род. 21 сентября 1827 г., скончался 6 мая 1889 года) и его жены малороссиянки Елизаветы Евдокимовны, урожд. Сидоренко. Родился в Москве 18 февраля 1857 г. и крещен по обряду православной церкви. Воспитывался в классической гимназии (1868 – 1878) в Петербурге. Осенью 1878 года поступил в Медико-Хирургическую академию, в которой в ноябре 1883 г. удостоен степени лекаря. В русское подданство перешел в 1884 году. С 1883 по 1885 гг. состоял ординатором при клинике внутренних болезней проф. Кошлакова и дежурным врачом в Мариинском родовспомогательном доме; в последнем учреждении занимался и в 1886 – 1887 гг. Осенью 1884 г. причислен сверхштатным медицинским чиновником к Медицинскому Департаменту Министерства Внутренних дел. В январе 1885 года занял место земского врача в Старицком уезде, Тверской губернии, которое покинул в сентябре того же года, чтобы поступить в ассистенты при кафедре Зоологии и Сравнительной Анатомии в Императорской Академии Наук; в апреле 1887 года занял тут место сверхштатного ученого хранителя, а в сентябре 1890 г. избран в штатные. Во время кратковременного пребывания за границею, осенью 1889 г., осматривал коллекции Музея Естественной Истории в Париже и Берлинский университетский музей; в первом из названных учреждений сравнивал китайских птиц, собранных при путешествии Потанина, с типами Армана Давида. – Пристрастие к естественным наукам имел с раннего детства; занятиям ими посвящалось все свободное время в течение гимназического курса; в летнее каникулярное время собирал коллекции по зоологии и ботанике (сохранившаяся и до сих пор) в окрестностях С.-Петербурга (1858 – 71: 1874 –84; 1886 –1890), Курляндии (1872 – 73; 1875 – 76) и Тверской губернии (1878 и 1885). – Состоит действительным членом С.-Петербургского Общества Естествоиспытателей.

В.Л.Бианки напечатал следующие работы:

1.Заметка (без особого заглавия) о гнезде и яйцах Acrcephalus dumetoruv Blyth., in extenso приведенная Е.А.Бихнером в его «Птицах С.-Петербургской губернии» (Труды Сиб. Общ. Естеств. Т. ХIУ, стр. 612 – 614. 1884; Beitr. z. Kennt. D Russisch. Reichs (3) П, pp. 20-22/1887).

2. Ueber einen neuen Wurger aus

 

der Untergattung Otomela (Otomela Bogdanowi) в Bull. Acad. Sciens/ St.-Petrsb. ХХХ, pp. 514-519/ 1885; Melanges Biolog., ХП., pp. 581- 588. 1886.

3. Zur Ornis der westlichen Auslaufer des Pamir und des Altai, в Bull. Acad. Sciens/ St.-Petrsb. ХХХI, стр. 337-396. 1886; Melanges Biolog., ХП, pp. 599-683, 1886.

4. Biologisch Notizen uber die im Sommer 1884 bei Unhaki (Gouverment Nowgorod.) beobachteten Vogel. Beitr. Z. Kenntn.d. Russisch. Reichs (3) IY, pp. 189 – 275. 1888.

5. Птицы Ганьсуайского путешествия Г.Н.Потанина 1884 – 1887 г. Материалы по орнитологии Китая, главным образом южной части провинции Гань-су. С.-Петербург. 1891. gr. 80 (совместно с чл.-сотр. Русс.Геогр. Общ. М.М.Березовским).

 

Воспоминания о Лоцманском селении Анатолия Валентиновича Бианки (1892 – 1972)

 

Родители (отец – заведующий Орнитологическим отделением Зоомузея) снимали дачу в Лоцманском селении пять лет: с 1897 по 1901 гг. Ездили из Петербурга через Кронштадт. В середине Лоцманского селения была пристань.

Пятнадцать ярко-желтых домиков с красными крышами, с садиками за зелеными заборами, стояли вдоль песочного пляжа, резко выделялись на фоне темно-зеленого парка. Все 15 домов соединены мостками. Параллельно им протекает маленькая речка, за ней – парк, в котором вдоль большой дороги стоит еще 12 домов; а дальше – лес, большой огороженный участок которого тоже относился к Лоцманскому селению. «Нашей» оказалась самая крайняя справа дача, под № 1. Четыре комнаты и кухня. Вид на море, до которого – рукой подать. Маленький садик на песке, обнесенный штакетной изгородью, веранда.

Все дома заселены семьями лоцманов, служащих в Кронштадте. Должность важная, а зарплата невелика: большинство лоцманов были вынуждены сдавать свои дома на лето дачникам, приезжавшим, главным образом, из Кронштадта, а также и из Петербурга. А сами лоцманы с семьями переселялись на летние месяцы в соседнюю деревушку – Лебяжье, где за комнаты в избах платили пустяки.

Лоцманское селение на лето превращалось в дачный поселок. Дачники скоро познакомились друг с другом, молодежь играла, купалась, каталась на на лодках, а по вечерам устраивала концерты и танцы в помещении домашней лоцманской церкви. Отец, приезжая из города, ходил с нами на экскурсии в лес. В Лоцманском селении родители познакомились с семьей Оскара Эдуардовича Гаген-Торна, главного врача Обуховского завода, и семьей его брата – Ивана Эдуардовича – известного в Петербурге хирурга, профессора Военно-Медицинской академии. В Лоцманском селении к отцу несколько раз в лето приезжал генерал Таринецкий, начальник Военно - Медицинской академии. Из местных жителей родители посещали помещиков Ливеровских и Якубович, а также командира Красногорского маяка Куприянова.

 

Выписано 30.12.93 г. Ел. Бианки

 

Виталий Бианки

Морской чертенок

1.В борьбе со стихиями

 

Сам теперь не пойму, как я отважился на эту поездку. Один! Море было грозно, по нему ходили злые барашки. Едва только я отшвартовался, снял конец с прикола, волны кинули лодку и, ударив ее бортом о пристань, погнали к берегу. С большим трудом я успел поставить в уключины весла и направить лодку носом в море. И тут началась борьба.

 

Две стихии - море и ветер, казалось, сговорились, чтобы не дать мне достигнуть цели и погубить меня. Я изо всех сил наваливался на весла, волны рвали их у меня из рук, а ветер, накидываясь, то с одной, то с другой стороны, старался повернуть лодку назад к берегу и, поставив бортом к волне, опрокинуть ее. Очень скоро мои ладони покрылись мозолями. Но я почти не чувствовал боли: все мое внимание было поглощено тем, чтобы держать правильный курс.
Как я жалел теперь, что не подготовил с собой кого-нибудь из товарищей! Будь у меня рулевой, он мог бы, сидя на корме, держать руль по курсу, и мне оставалось бы только справляться с веслами. А одному приходилось каждую минуту оборачиваться то через одно плечо, то через другое плечо - смотреть, прямо ли к цели идет моя лодка.

Целью моего плавания были запретные Пять Братьев. Так назывались пять скал, дружной грудой возвышавшиеся над волнами невдалеке от берега.

Я сказал – «невдалеке». Но все на свете относительно. Преодолеть это расстояние при тихой погоде было бы не трудно, а сейчас оно казалось огромным.

Несмотря на ветер, пот лил с меня градом. И вдруг я почувствовал облегчение: лодка подошла под прикрытие Пяти Братьев, и тут – в заветерках – сразу перестало рвать ее из стороны в сторону.

Однако пристать к скалам с береговой стороны не было никакой возможности. Надо обогнуть их с запада: войти в проход между двумя старшими Братьями – самыми большими из камней. Это я знал, потому что мне уже дважды пришлось побывать на Пяти Братьях. Я знал, что ворота – очень опасное место: прибой там бьет с удесятеренной силой и может в щепки разбить лодку, бросив ее на камни.

Придержав лодку на месте, я немного отдохнул: надо было набраться сил для последнего, самого рискованного перехода.

Я оглядел берег. На нем никого не было. Да и кто будет выходить в море в такую рань и в такой ветер?

Наконец я собрался с духом и направил лодку в каменные ворота.

Сильное течение разом загородило мне путь. Мне показалось даже, что лодку тащит назад.

Оборачиваться уже не было времени, но, скосив глаза, я по камню увидал, что потихоньку ползу вперед.

Это придало мне силы. Я налег на весла и как-то неожиданно легко очутился по другую сторону каменных ворот.

Резко повернув лодку, я без приключений ввел ее в узкую гавань между двумя Братьями – одним из старших и младшим.

Тут было тихо. Я кинул весла на дно лодки, перешел на нос, взял кошку – четырехлапый якорь – и забросил ее на старшего Брата. Подергал – зацепилось крепко.

Опасный переход кончен.

Теперь можно собраться с мыслями и приниматься за дело.

 

2. Из темной пучины

Отдохнув, я разложил в лодке все мои запасы и нацепил на крючок целый клубок червей. Мелкая добыча, что берет на одного червя, меня не интересовала: не затем я ехал сюда, рискуя жизнью.

Я забросил удочку. Поплавок из сухой камышины вынырнул и лег спокойно. Тогда все исчезло – берег, небо, лодка; осталась только эта камышинка да кусочек моря, на котором она покоилась. Я смотрел на нее, не отрывая глаз.

Смотрел и думал о том, что сегодня ожидает меня необыкновенная добыча. Ведь не на простую ловлю я выехал, не с берега, в мелкую воду, закинул удочку. Я – в море на скалах. Кто знает, какая тут глубина? И что таит в себе пучина, какие живут в ней огромные, невиданные рыбы? Может быть, сегодня ждет меня счастье, и я вытащу какую-нибудь рыбину, у которой даже названия нет, потому что никто еще не ловил таких. Может быть, тут, под скалами, стоит сейчас целая стая таких рыб, и как начнут они клевать одна за другой – только поспевай вытаскивать! Я полную лодку набью добычей.

Поплавок по-прежнему спокойно лежал на воде.

Следуя мысленно за лесой, ушедшей в темную воду, я думал, какой невообразимой глубины бывают моря и океаны. Целые километры воды под тобой. Неизведанная глубина!

И мне представился крошечный-крошечный человечек на скорлупке-лодочке. Под ним бездна – пучина морская. И над ним бездна – воздушный океан, межзвездные неизмеримые пространства…

Оторвав на минутку глаза от поплавка, я взглянул вверх и между разорванными ветром тучами увидел бездонное синее небо. «Ведь будет такое время, - подумалось мне, - когда человек научится спускаться в глубь океанов, до самого дна, и подниматься ввысь – до луны, до планет, может быть, до самых далеких звезд».

Я опять перевел глаза на поплавок и не мог дать себе ясного отчета: действительно ли он дрогнул, или это мне только показалось?

Мгновенно исчезли бездны – вверху и внизу: глаза мои впились в поплавок.

Он спокойно лежал на воде.

Я выждал несколько минут. Потом повел его удочкой – подальше от скалы: может быть, там клюнет?

Вдруг поплавок встал – и вмиг исчез под водой. Какая-то неведомая сила увлекла его в темную бездну, натянула лесу, согнула конец моего удилища.

Но другой конец я крепко держал в руках. Вскочив на ноги, я порывистым движением дернул удочку.

Руки мои почувствовали сопротивление: кто-то там, в глубине, упирался.

Я потянул сильнее. Руки у меня дрожали.

Тот – внизу – немножко поддался.

Я тянул и тянул.

Из воды показалась камышинка-поплавок.

Поплавок, стоймя, стал подвигаться ко мне.

Но вдруг тот, под водой, стал – и ни с места.

Я рванул. Он поддался, но сейчас же утянул лесу назад. Я рванул изо всей силы.

На конце лесы вылетела из моря рыба, не рыба – настоящее чудовище: все в колючках; голая голова с разинутой зубастой пастью, за ней растопыренные когтистые крылья; спины нет, а сразу хвост, тоже весь в шипах.

Блеснув на солнце темными пятнами, чудовище вместе с лесой опустилось на дно лодки.

Я с торжеством посмотрел на берег: моя взяла!

И хорошо сделал, что посмотрел: оттуда, с берега, грозила мне такая опасность, что я разом забыл даже о своей необычайной добыче.

На берегу стеной стоял сосновый лес. В полкилометре справа он кончался. За ним виднелась дача. От дачи к лесу шел человек, в костюме из желтовато-коричневой шерсти, с ружьем за плечами.

Сейчас он войдет в лес. Оттуда ему не будет видно меня. Но если он выйдет из лесу против Пяти Братьев раньше, чем я окажусь на берегу, он сразу заметит меня в море. Тогда я пропал.

Я спрыгнул с борта на камень, отцепив кошку, махнул с ней назад в лодку и сел за весла.

Грести к берегу было легко: ветер дул в спину, волны сами несли меня к цели.

В несколько минут я достиг пристани и поставил лодку на прикол.

Схватив удочку, не успев отцепить болтающуюся на крючке добычу, я бегом по мосткам кинулся к берегу.

 

3. Мечты и действительность

Только я соскочил с мостков на песок, из лесу вышел человек с ружьем в верблюжьем костюме. Это был мой отец.

Мой отец был строгий человек. Узнай он, что я ездил на Пять Братьев, да еще в такой ветер, не бывать бы мне больше в лодке до следующего года.

Ведь мне было всего десять лет, и отец строго запретил мне одному, без взрослых, брать лодку.

Но я был на берегу. Отец, наверное, подумает, что я удил с мостков. В этот день мне везло.

Солгать отцу я не мог бы. Но, действуя по вдохновению, я избежал прямого вопроса и, можно сказать, выскочил сухим из воды.

- Папа! – закричал я вместо приветствия. – Я поймал морского черта!

- Ну, что за пустяки! – отозвался отец, с любопытством, однако взглянув на мою добычу, все еще бившуюся на конце удочки. Он был большой знаток природы и с великой страстью изучал ее.

- А любопытно, - прибавил он, перехватив у меня лесу. – Это бычок-подкаменщик. Удивительная мелководная рыбка. Прячется под камнями, а проплывет кто-нибудь мимо – рыбка ли, водяная мокрица, жучья личинка, - стрелой вылетит и в пасть. Обжора страшный!

Я слушал и ликовал: гроза миновала, отец не видел меня на Пяти Братьях! Когда-нибудь, когда я буду большой, я сознаюсь ему в своем проступке. А пока – я герой.

И что ж такого, что это не морской черт, а всего чертенок, бычок какой-то, рыбка, умещающаяся на моей ладони? Сам отец говорит, что это – удивительная рыба.

И что ж такого, что Пять Братьев совсем не скалы, а просто пять камней в каких-нибудь ста метрах от берега? И что там не пучина морская, а совсем мелко?

Ведь я то вправду рисковал жизнью, поехав туда в лодке один, в такой ветер.

И я вправду поймал там замечательное маленькое чудовище – все из колючих крыльев-плавников да из хвоста с шипами.

Отец пойдет сейчас дальше – он вышел на охоту, а я побегу домой и буду хвастать своей необычайной добычей матери и всем своим товарищам. И все будут ахать и удивляться. А кой-кому из товарищей я даже шепну на ушко, как я этого морского черта добыл с риском для жизни.

И все равно, над морем – бездонное небо, под ним – бездонные моря и океаны, и весь огромный мир вокруг меня, надо мной и подо мной полон неизведанных тайн. И я буду открывать всю жизнь, потому что это самое интересное, самое увлекательное занятие в мире!

 

Ольга А. Ливеровская

 

Мы прорастаем, как трава сквозь камень

Из нашей жизни суетной и злой,

И погружаемся, пока не канем

Как старые дома в культурный слой.

Не нам сверкать стеклом, дрожать металлом,

совсем другая участь нам подстать:

Стоять, оцепенело и устало,

И слой за слоем в грунт родной врастать

В надежде, что когда-нибудь потомок

Случайно шевельнет гнетущий пласт

И вызволит из тлена, из потемок,

И высветлит, и расшифрует нас.

 

 

На урезе воды и снега

стаи белые лебедей

словно это спустились с неба

души живших до нас людей

Разбежались живые пятна

по летящим стальным волнам.

Звонким клекотом непонятным

что поведать хотели нам?

То ли хлопья живой метели,

то ли памяти дальний хор,

то ли лебеди прилетели

на лебяженский свой простор.

 

Из «Поэмы о Лебяжьем» Юрий Ливеровский

Лебяжье – там, где мы скучали, -

Великолепный уголок!

Там друг возвышенной печали

Благословить бы небо мог.

Сей тихий дом уединенный

От ветров с моря защищенный

Стоял над речкою. Вдали

Под мягким снегом не цвели

Луга и нивы золотые,

А только, презирая снег,

Неистовый носился Джек.

……

зимний день так недолог,

Солнце низкое горит,

Ночь закроет пологом

Дымно тлеющий блеск зари.

Утром розовый свет лижет

Снега. Лес не спит.

Я беру свои лыжи,

Сухо снег скрипит.

На просеках мохнатые елки

Пухом забросают меня.

Мороз, румяный и колкий,

Улыбка веселого дня.

Рыжая белка вон мелькнула,

Тяжело взорвались тетерева.

Лыжу в снег затянуло,

Вытаскиваю едва.

 

Алексей Ливеровский

Каждый год мы выезжаем из Петербурга на дачу в Лебяжье. Всей семьей, кроме папы: он морской доктор и летом всегда в плавании.

Две речушки, Черная и Лебяженка, бегут из леса через небольшие поля к морю и у моста, перед устьем, сливаются и впадают в Финский залив. Вот тут, в двадцати километрах от города Ораниенбаума, по обеим сторонам реки и у шоссе, наша деревня Лебяжье. Не такая уж она маленькая, домов много. Две лавки, школа, трактир «Бережок», земской докторский приемный пункт, часовенка, пожарный сарай и «Зеленый сарай». «Зеленый сарай» - это низкое пустое помещение, окрашенное в зеленый цвет, где по вечерам и по праздникам устраиваются танцы. Есть и участок. Там урядник, два стражника – они же пограничники. Участок – это просто большая разгороженная изба: тут и квартира урядника, и приемная комната, и еще одна – с решетками на окне, - которую называют «холодная». Так и грозит урядник крестьянам: «Посажу тебя в «холодную». А вообще, стражники и урядник должны следить за порядком в деревне и ловить контрабандистов, приходящих с Финского берега залива на лодках. Они тайно привозят папиросы, вина и всякие товары, которые в Финляндии дешевле. У контрабандистов на нашем берегу в деревнях много друзей и даже родных. Наши финны – уже не совсем финны, но язык приезжающих понимают хорошо. Впрочем, и русские так давно живут рядом, что с детства начинают понимать по-фински и кое-как объясняться. И мы, лебяженские мальчишки, любим огорошить городских гостей приветствием «терве» или в разговоре ввернуть финское слово…

Рядом с Лебяжьем – Лоцманское селенье – длинный ряд вдоль самого берега одинаковых, всегда свежеокрашенных, чистеньких домов. Между домами и морем полоса песка с режущей босые ноги голубой травой, а за ней шуршит или шумит прибой. Здесь живут кронштадтские лоцманы. Они постоянно уходят на шлюпках или на лоцманском пароходике в Кронштадт и там дежурят. Если корабль идет из Петербурга в Балтийское море, лоцманы осторожно проводят его по заливу, сами потом высаживаются при выходе в море на Лондонский плавучий маяк. Оттуда приводят в Кронштадт встречные корабли, наши и иностранные. Главный у лоцманов лоц-командир, суровый седобородый старик, всегда затянутый в мундир и в белых перчатках. У лоцманов все свое: церковь, магазин, школа для лоцманских учеников, дома для престарелых отставных, садоводство, клуб и кладбище.

Наша компания живет в Лебяжьем в нескольких домах. У самой дороги главный дом – бабушкин. Называется Большой дом, в нем много комнат. Бабушка живет там сама с дочкой, моей тетей Зиной, и сдает свободные комнаты дачникам, потому что «у нее маленькая пенсия и надо жить». Рядом с Большим домом, подальше от дороги тоже у речки, дача моего отца, где живем мы: мама, Кира, Юрка, Муся и я.

Компания у нас большая. Галя наша старшая девочка. У нее длинные косы и очки. Она очень хорошая и умная. Главное, почти как взрослая знает, что нельзя, а что можно. Мама говорит, что когда Галя «в этой дикой шайке», то есть с нами, то она спокойна. Ее сестра Нина немного младше, она тоже с косами, черная, похожа на цыганку и страшно смелая. Алешка Артист и его брат Мишка мои двоюродные. Артист он потому, что его отец настоящий артист, Алешка ходит к нему на представления и все знает про театр. Есть еще Лялька Булка, очень толстая, подруга Муси, и Алька, он тоже двоюродный, кажется, даже троюродный. Из Лоцманского селения приходят к нам Наточка и Володя Буцефалушка.

Как я люблю Лебяжье! Уверен, что на свете нет места лучше. У нас и поле, и лес, и речка, и, главное, море. Оно называется Финский залив, потому что напротив, на той стороне, Финляндия. Ее даже видно, особенно хорошо в ясные дни, - кажется, совсем близко. Море самое настоящее и не везде мелкое. За Лебяжьем в двух верстах Новая Красная Горка, это деревня; и там, дальше – под береговыми обрывами, десять шагов отойдешь – вода по грудь. И в другую сторону, к Ораниенбауму, например, у Борковой поляны есть глубокие места под самым берегом, туда и приплывают на лайбах контрабандисты; это все знают…»

 

Из книги А.А.Ливеровского «Приключения загольного бека». Ленинград.

«Детская литература». 1984 г.

 

 

Нина Гаген-Торн

 

Виталию Бианки

 

Детство лебедиными крылами

Плескало в зияющий залив

И ловило солнечное пламя,

В струи руки омочив.

Запевали в сердце песни – птицы,

 

 

О том, что потом нигде

Сосен таких мы не знали

Инеем тридцати зим

Головы наши покрыты.

И вот мы стоим,

Вспомнив о том,

Что забыто.

О том, что одним песком

Стерты подошвы наши,

И рядом был дом,

И той же зарей окрашен.

Плакали кукушками в лесу.

Вам бы только раз оборотиться,

Посмотреть, что я несу.

Но Вы шли, не замечая,

И с усмешкой встала я вдали.

Тридцать лет, Как пестрых гончих стая

Пробежали и легли.

 

 

Июль 1945 г.

 

Сердце бьется так молодо,

Снег – ослепительно голубой,

Но зимний день недолог,

Поворачиваю домой.

Прохожу поляны и гривки,

Вот мой старый суровый дом,

В чай наливаю сливки,

Рассказываю о пережитом.

 

Виталий Бианки