Альманах «Любовь моя Лебяжье»

Альманах «Любовь моя Лебяжье»

Выпуск I дополненный

 

Автор идеи и собиратель информации Сенотрусов Александр Иванович

приносит благодарность своим соратникам:

 

v Нине Николаевне Табаковой за помощь материалами и дельными советами,

v Елене Олеговне Григорьевой за работу с материалами и редактирование, а Полине Суржик за компьютерный набор текстов альманаха.

v Экологической организации «Зелёный мир» за сканирование фотографий.

 

О России петь – что стремиться в храм

По лесным горам, полевым цветам …

О России петь – что весну встречать,

Что невесту ждать, что утешить мать …

О России петь – что тоску забыть,

Что любовь любить, что бессмертным быть.

И. Северянин

Наша «Красная Горка» -

Приворотное зелье.

Здесь беспечная юность

Хохотала весельем.

Здесь лежат наши предки,

На погосте у моря.

Здесь росли наши дети

На широком просторе.

Чуть захочешь уехать –

Душу памятью колет,

Словно мы корабли

У неё на приколе.

Так нас цепью кручёной

Приковала к причалу,

Ни найти в этой жизни

Ни конца – ни начала.

Ермолина (Логинова) З.И.

 

 

Прошу уважаемых читателей не судить строго авторов статей и стихов, принимайте во внимание лишь искреннюю любовь и признательность нашу к родной старине и месту проживания – Лебяжью.

Альманах собирался последние 15 лет и, к сожалению, многих авторов уже нет в живых. Примите, читатель, их строки как прощальный поклон. Если вас удивит число людей, так искренне любящих Лебяжье, то наша цель достигнута.

 

 

Скудеет времени залог

И дорог день, и дорог час,

И возраста довлеет бремя,

И продолжается рассказ

О времени, вошедшем в нас,

О нас, впечатанных во время …

Лев Озеров

 

Печалью вдохновенный я пою

О ней одной – и всё, что чуждо ей,

То чуждо мне; я родину люблю…

М.Ю. Лермонтов

 

 

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар.

Отыми и ребёнка и друга,

И таинственный песенный дар –

Так молюсь за твоей литургией,

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над тёмной Россией

Стала облаком в славе лучей.

А.А. Ахматова

 

 

Борис Бобылёв. Размышления по-лебяженски

 

(Короткие заметки из блокнота журналиста)

 

Уважаемый читатель альманаха! Не суди строго о тех, кто решил поделиться своим самым дорогим и родным, а может быть, и наболевшим - своими воспоминаниями. Большинство участников этого проекта не являются профессиональными писателями или публицистами, скорее наоборот, им порой и школьные сочинения давались с трудом. Авторы альманаха – обычные жители нашего поселка Лебяжье, они искренне хотят высказаться.

Помню, с каким интересом разбирал вещи на чердаке в доме одного из своих соседей в Лоцманском поселке (эта часть Лебяжьего, о которой подробнее расскажу далее). Сюда, похоже, сносили все подряд: дырявые чайники, линялые пальто, кровати, удочки и прочее-прочее. И все это вперемешку с подшивками газет, старых журналов и томами уже немодных книг. Каждая вещь о чем-то напоминает, сосед пускается в пояснения, и получается почти экскурсия в историю этой семьи, этого дома. Так и наш альманах. Воспринимайте его, как своего рода виртуальный чердачок, где многие найдут что-то интересное и для себя.

 

Таинственный поселок

Да, наш поселок остается таинственным и до сих пор.Помню, с каким интересом мой первый редактор районной газеты «Балтийский луч» Людмила Дмитриевна Фомичева узнала, что к ней на работу просится после армии парнишка из поселка Лебяжье. «Это закрытая зона, корреспонденты оттуда нам нужны», - заявила она и дала первое задание, написать репортаж о первом тогда выпуске ЛВАТУ (Ломоносовское военное авиационно-техническое училище) в 1986 году. Кстати, самолет «Ил-2», который теперь украшает мемориал в центре поселка, в 1989 году был установлен в этом училище, а в середине 90-х это училище ликвидировали и, в буквальном смысле, военные, уходя, растащили все, включая оконные рамы и двери. Бригаде МВД, которая пришла в конце 90-х, пришлось всё восстанавливать практически с нуля, но об этом чуть позднее.

Отработав в районной газете несколько лет, я узнал много любопытных фактов из истории поселка. Так, закрытым его сделали еще в 1907 году, когда, собственно, и появилось сегодняшнее название поселка. Ни в коей мере не хочу дискутировать с авторами праздника 500-летия поселка, но дело в том, что даже на военной карте 1906 года при расчетах дальности стрельбы батарей будущего форта, Лебяжье обозначали восточнее Лоцманского поселения. То есть речь, вероятно, шла о Лебяжьем погосте, о нескольких дворах хуторского типа, возможно, даже и для временного проживания. Рядом с этими хуторами, в трех-четырех километрах на запад вдоль побережья в 1907 году начали строить Алексеевский равелин, теперь известный как форт «Красная Горка». Наш земляк, начальник строительного управления Ленинградской военно-морской базы Юрий Андреевич Скориков, выйдя на пенсию, напишет книгу «Кронштадтская крепость», в которой подробно расскажет о строительстве «непобедимого форта». Кстати, тогда русские мастера впервые в истории применили метод «зимней заливки бетона для трехметровых стен и потолка казематов форта, они торопились успеть до начала грядущей войны». Для доставки грузов к форту провели железную дорогу, а узловая станция получила название «Лебяжия» (такие таблички еще 20 лет назад украшали одноименную станцию). Ну, а это название, вероятно, появилось в честь погоста на побережье, где ежегодно два раза в год останавливаются перелетные лебеди.

То есть уже два столетия, как минимум, Лебяжье - военизированное, закрытое поселение. Но может быть, благодаря форту, нам, лебяженцам, есть чем гордиться. На территории поселка несколько столетий (еще до появления форта) не ступала нога захватчиков. Славную боевую историю поселка в 20-м столетии последние несколько лет активно воссоздают краеведы-энтузиасты.

Разве не наполняет сердце гордость, когда читаешь, что именно огонь орудий главного калибра (305 мм) форта «Красная Горка» не пустил германский флот к Санкт-Петербургу (Петрограду) в первую мировую войну, германцы постояли на подходах к горловине Финского залива, и ушли, даже не вступая в бой. В гражданскую войну наш форт закрыл подходы к Петрограду для флота Антанты. В годы Великой Отечественной войны «Красная Горка» стала «огневым сердцем «Ижорского укрепленного района» и фактически залпами своих батарей «нарисовала» границу так называемого «Ораниенбаумского плацдарма». Если поставить ножку циркуля на место форта на карте и отмерить 40 километров (дальность стрельбы орудий главного калибра), то на суше получится известная полуокружность Ораниенбаумского плацдарма.

К сожалению, наш непобедимый форт победило время и новые технологии, его закрыли в 1957 году, когда на смену дальнобойной артиллерии пришли ракеты, а из форта сделали мемориал, за которым почти 40 лет ухаживали флотские экипажи ЛенВМБ. Потом эти экипажи разукомплектовали, а безнадзорный мемориал позорно растащили (было модным и прибыльным сдавать цветные металлы в середине 90-х годов).

Сейчас в Лебяжье нет моряков, остались пограничники на восточной окраине поселка, которые следят за фарватером, да в военном городке ЛВАТУ поселилась бригада внутренних войск МВД России.

Свою долю таинственности поселку «подарили» и события так называемого сталинского периода. Незадолго до революции, в 1876 году, на краю Лебяжьего возникло Лоцманское селение, своего рода очаг культуры и образованности среди сельских ижоро-финских хуторов, но подробнее о «Лоцманке» читайте далее, в специальной статье альманаха. В годы борьбы с врагами народа в 1937-38 годах лоцманов поголовно репрессировали, а их семьи – выслали, в основном в Казахстан без права возвращения. Помню, с каким трудом удалось найти и договориться о единственном интервью с дочерью бывшего лоцмана, которая фактически тайком (после свадьбы и смены фамилии) вернулась в поселок, где родилась…

Помню и другое. Сильно бледнея, мой коллега-журналист, убеленный сединой, испуганно повторял: «Многие из тех, кто с наганом по Лоцманке бегал, еще живут и работают. Пойми и больше не спрашивай…» То есть те страницы истории Лебяжьего еще ждут своих первооткрывателей, если это вообще возможно.

Репрессии коснулись и коренного населения поселка. В 40-е годы, во время войны с территории поселка депортировали в Сибирь почти всех представителей финских национальностей, ингерманландцев. Из сосланных, как выяснилось, вернулись два старика, которые не любят вспоминать о годах лишений. То есть, в Лебяжье, которое сейчас объединяет шесть хуторов и деревень (Лоцманское поселение, деревня Борки, Петровский хутор, деревня Риголово, деревня Красная Горка и непосредственно Лебяжье), трудно найти коренных жителей хотя бы в 4-м поколении, однако я знаю и кое-кого даже из пятого колена на Старой Красной Горке.

До революции 1917 года жители поселка Лебяжьего (в сегодняшнем территориальном понимании) жили хуторским хозяйством, рыбной ловлей, занимались браконьерством в чужих, баронских лесах, отстреливая косуль, да обслуживали именитых гостей-дачников из Петербурга, позднее – состоятельные лоцманские семьи. Поселковые краеведы, правда, находят некоторые следы гончарного, кузнечного, корабельного дела, кирпичных заводиков, но факты преемственности и развития ремесел не подтверждаются. Позднее, в советский период, лебяженцы в основном служили в армии и на флоте, или работали на военных. В том числе опытный цех института «КБ Связьморпроект», что на побережье поселка, тот же военно-промышленный комплекс. В Красной Горке базировалась бригада рыбколхоза «Прогресс», да около сотни человек трудились в местном отделении леспромхоза и лесничестве. Сейчас на площадке бывшего леспромхоза работают три скромных лесопильных участка, да деревообрабатывающий участок бывшего УНР-69 (тоже военная структура). Символично, что в смутное время перестройки и приватизации Лебяжье как бы вернулось в дореволюционный период.

Расположенное между лесом и Финским заливом, Лебяжье сейчас опять привлекает состоятельных дачников, а коренная часть населения, по большей части, здесь дома только ночует и проводит выходные. С одной стороны, вдоль побережья залива продолжают появляться дорогие коттеджи, где поселяются топ менеджеры известных компаний: «Равиоли», «Сургутнефтегаз», «Филип Моррис-Ижора». С другой стороны, основную часть населения поселка удобнее всего увидеть разом, если рано утром в будний день придти на железнодорожный вокзал. Земляки торопятся на утреннюю электричку, едут на работу в Сосновый Бор, Ломоносов, Петродворец и Санкт-Петербург.

Валентин Львович Бианки

 

Сын швейцарского гражданина, технолога, Льва Валентиновича Бианки (род. 21 сентября 1827 г., скончался 6 мая 1889 года) и его жены малороссиянки Елизаветы Евдокимовны, урожд. Сидоренко. Родился в Москве 18 февраля 1857 г. и крещен по обряду православной церкви. Воспитывался в классической гимназии (1868 – 1878) в Петербурге. Осенью 1878 года поступил в Медико-Хирургическую академию, в которой в ноябре 1883 г. удостоен степени лекаря. В русское подданство перешел в 1884 году. С 1883 по 1885 гг. состоял ординатором при клинике внутренних болезней проф. Кошлакова и дежурным врачом в Мариинском родовспомогательном доме; в последнем учреждении занимался и в 1886 – 1887 гг. Осенью 1884 г. причислен сверхштатным медицинским чиновником к Медицинскому Департаменту Министерства Внутренних дел. В январе 1885 года занял место земского врача в Старицком уезде, Тверской губернии, которое покинул в сентябре того же года, чтобы поступить в ассистенты при кафедре Зоологии и Сравнительной Анатомии в Императорской Академии Наук; в апреле 1887 года занял тут место сверхштатного ученого хранителя, а в сентябре 1890 г. избран в штатные. Во время кратковременного пребывания за границею, осенью 1889 г., осматривал коллекции Музея Естественной Истории в Париже и Берлинский университетский музей; в первом из названных учреждений сравнивал китайских птиц, собранных при путешествии Потанина, с типами Армана Давида. – Пристрастие к естественным наукам имел с раннего детства; занятиям ими посвящалось все свободное время в течение гимназического курса; в летнее каникулярное время собирал коллекции по зоологии и ботанике (сохранившаяся и до сих пор) в окрестностях С.-Петербурга (1858 – 71: 1874 –84; 1886 –1890), Курляндии (1872 – 73; 1875 – 76) и Тверской губернии (1878 и 1885). – Состоит действительным членом С.-Петербургского Общества Естествоиспытателей.

В.Л.Бианки напечатал следующие работы:

1.Заметка (без особого заглавия) о гнезде и яйцах Acrcephalus dumetoruv Blyth., in extenso приведенная Е.А.Бихнером в его «Птицах С.-Петербургской губернии» (Труды Сиб. Общ. Естеств. Т. ХIУ, стр. 612 – 614. 1884; Beitr. z. Kennt. D Russisch. Reichs (3) П, pp. 20-22/1887).

2. Ueber einen neuen Wurger aus

 

der Untergattung Otomela (Otomela Bogdanowi) в Bull. Acad. Sciens/ St.-Petrsb. ХХХ, pp. 514-519/ 1885; Melanges Biolog., ХП., pp. 581- 588. 1886.

3. Zur Ornis der westlichen Auslaufer des Pamir und des Altai, в Bull. Acad. Sciens/ St.-Petrsb. ХХХI, стр. 337-396. 1886; Melanges Biolog., ХП, pp. 599-683, 1886.

4. Biologisch Notizen uber die im Sommer 1884 bei Unhaki (Gouverment Nowgorod.) beobachteten Vogel. Beitr. Z. Kenntn.d. Russisch. Reichs (3) IY, pp. 189 – 275. 1888.

5. Птицы Ганьсуайского путешествия Г.Н.Потанина 1884 – 1887 г. Материалы по орнитологии Китая, главным образом южной части провинции Гань-су. С.-Петербург. 1891. gr. 80 (совместно с чл.-сотр. Русс.Геогр. Общ. М.М.Березовским).

 

Воспоминания о Лоцманском селении Анатолия Валентиновича Бианки (1892 – 1972)

 

Родители (отец – заведующий Орнитологическим отделением Зоомузея) снимали дачу в Лоцманском селении пять лет: с 1897 по 1901 гг. Ездили из Петербурга через Кронштадт. В середине Лоцманского селения была пристань.

Пятнадцать ярко-желтых домиков с красными крышами, с садиками за зелеными заборами, стояли вдоль песочного пляжа, резко выделялись на фоне темно-зеленого парка. Все 15 домов соединены мостками. Параллельно им протекает маленькая речка, за ней – парк, в котором вдоль большой дороги стоит еще 12 домов; а дальше – лес, большой огороженный участок которого тоже относился к Лоцманскому селению. «Нашей» оказалась самая крайняя справа дача, под № 1. Четыре комнаты и кухня. Вид на море, до которого – рукой подать. Маленький садик на песке, обнесенный штакетной изгородью, веранда.

Все дома заселены семьями лоцманов, служащих в Кронштадте. Должность важная, а зарплата невелика: большинство лоцманов были вынуждены сдавать свои дома на лето дачникам, приезжавшим, главным образом, из Кронштадта, а также и из Петербурга. А сами лоцманы с семьями переселялись на летние месяцы в соседнюю деревушку – Лебяжье, где за комнаты в избах платили пустяки.

Лоцманское селение на лето превращалось в дачный поселок. Дачники скоро познакомились друг с другом, молодежь играла, купалась, каталась на на лодках, а по вечерам устраивала концерты и танцы в помещении домашней лоцманской церкви. Отец, приезжая из города, ходил с нами на экскурсии в лес. В Лоцманском селении родители познакомились с семьей Оскара Эдуардовича Гаген-Торна, главного врача Обуховского завода, и семьей его брата – Ивана Эдуардовича – известного в Петербурге хирурга, профессора Военно-Медицинской академии. В Лоцманском селении к отцу несколько раз в лето приезжал генерал Таринецкий, начальник Военно - Медицинской академии. Из местных жителей родители посещали помещиков Ливеровских и Якубович, а также командира Красногорского маяка Куприянова.

 

Выписано 30.12.93 г. Ел. Бианки

 

Виталий Бианки

Морской чертенок

1.В борьбе со стихиями

 

Сам теперь не пойму, как я отважился на эту поездку. Один! Море было грозно, по нему ходили злые барашки. Едва только я отшвартовался, снял конец с прикола, волны кинули лодку и, ударив ее бортом о пристань, погнали к берегу. С большим трудом я успел поставить в уключины весла и направить лодку носом в море. И тут началась борьба.

 

Две стихии - море и ветер, казалось, сговорились, чтобы не дать мне достигнуть цели и погубить меня. Я изо всех сил наваливался на весла, волны рвали их у меня из рук, а ветер, накидываясь, то с одной, то с другой стороны, старался повернуть лодку назад к берегу и, поставив бортом к волне, опрокинуть ее. Очень скоро мои ладони покрылись мозолями. Но я почти не чувствовал боли: все мое внимание было поглощено тем, чтобы держать правильный курс.
Как я жалел теперь, что не подготовил с собой кого-нибудь из товарищей! Будь у меня рулевой, он мог бы, сидя на корме, держать руль по курсу, и мне оставалось бы только справляться с веслами. А одному приходилось каждую минуту оборачиваться то через одно плечо, то через другое плечо - смотреть, прямо ли к цели идет моя лодка.

Целью моего плавания были запретные Пять Братьев. Так назывались пять скал, дружной грудой возвышавшиеся над волнами невдалеке от берега.

Я сказал – «невдалеке». Но все на свете относительно. Преодолеть это расстояние при тихой погоде было бы не трудно, а сейчас оно казалось огромным.

Несмотря на ветер, пот лил с меня градом. И вдруг я почувствовал облегчение: лодка подошла под прикрытие Пяти Братьев, и тут – в заветерках – сразу перестало рвать ее из стороны в сторону.

Однако пристать к скалам с береговой стороны не было никакой возможности. Надо обогнуть их с запада: войти в проход между двумя старшими Братьями – самыми большими из камней. Это я знал, потому что мне уже дважды пришлось побывать на Пяти Братьях. Я знал, что ворота – очень опасное место: прибой там бьет с удесятеренной силой и может в щепки разбить лодку, бросив ее на камни.

Придержав лодку на месте, я немного отдохнул: надо было набраться сил для последнего, самого рискованного перехода.

Я оглядел берег. На нем никого не было. Да и кто будет выходить в море в такую рань и в такой ветер?

Наконец я собрался с духом и направил лодку в каменные ворота.

Сильное течение разом загородило мне путь. Мне показалось даже, что лодку тащит назад.

Оборачиваться уже не было времени, но, скосив глаза, я по камню увидал, что потихоньку ползу вперед.

Это придало мне силы. Я налег на весла и как-то неожиданно легко очутился по другую сторону каменных ворот.

Резко повернув лодку, я без приключений ввел ее в узкую гавань между двумя Братьями – одним из старших и младшим.

Тут было тихо. Я кинул весла на дно лодки, перешел на нос, взял кошку – четырехлапый якорь – и забросил ее на старшего Брата. Подергал – зацепилось крепко.

Опасный переход кончен.

Теперь можно собраться с мыслями и приниматься за дело.

 

2. Из темной пучины

Отдохнув, я разложил в лодке все мои запасы и нацепил на крючок целый клубок червей. Мелкая добыча, что берет на одного червя, меня не интересовала: не затем я ехал сюда, рискуя жизнью.

Я забросил удочку. Поплавок из сухой камышины вынырнул и лег спокойно. Тогда все исчезло – берег, небо, лодка; осталась только эта камышинка да кусочек моря, на котором она покоилась. Я смотрел на нее, не отрывая глаз.

Смотрел и думал о том, что сегодня ожидает меня необыкновенная добыча. Ведь не на простую ловлю я выехал, не с берега, в мелкую воду, закинул удочку. Я – в море на скалах. Кто знает, какая тут глубина? И что таит в себе пучина, какие живут в ней огромные, невиданные рыбы? Может быть, сегодня ждет меня счастье, и я вытащу какую-нибудь рыбину, у которой даже названия нет, потому что никто еще не ловил таких. Может быть, тут, под скалами, стоит сейчас целая стая таких рыб, и как начнут они клевать одна за другой – только поспевай вытаскивать! Я полную лодку набью добычей.

Поплавок по-прежнему спокойно лежал на воде.

Следуя мысленно за лесой, ушедшей в темную воду, я думал, какой невообразимой глубины бывают моря и океаны. Целые километры воды под тобой. Неизведанная глубина!

И мне представился крошечный-крошечный человечек на скорлупке-лодочке. Под ним бездна – пучина морская. И над ним бездна – воздушный океан, межзвездные неизмеримые пространства…

Оторвав на минутку глаза от поплавка, я взглянул вверх и между разорванными ветром тучами увидел бездонное синее небо. «Ведь будет такое время, - подумалось мне, - когда человек научится спускаться в глубь океанов, до самого дна, и подниматься ввысь – до луны, до планет, может быть, до самых далеких звезд».

Я опять перевел глаза на поплавок и не мог дать себе ясного отчета: действительно ли он дрогнул, или это мне только показалось?

Мгновенно исчезли бездны – вверху и внизу: глаза мои впились в поплавок.

Он спокойно лежал на воде.

Я выждал несколько минут. Потом повел его удочкой – подальше от скалы: может быть, там клюнет?

Вдруг поплавок встал – и вмиг исчез под водой. Какая-то неведомая сила увлекла его в темную бездну, натянула лесу, согнула конец моего удилища.

Но другой конец я крепко держал в руках. Вскочив на ноги, я порывистым движением дернул удочку.

Руки мои почувствовали сопротивление: кто-то там, в глубине, упирался.

Я потянул сильнее. Руки у меня дрожали.

Тот – внизу – немножко поддался.

Я тянул и тянул.

Из воды показалась камышинка-поплавок.

Поплавок, стоймя, стал подвигаться ко мне.

Но вдруг тот, под водой, стал – и ни с места.

Я рванул. Он поддался, но сейчас же утянул лесу назад. Я рванул изо всей силы.

На конце лесы вылетела из моря рыба, не рыба – настоящее чудовище: все в колючках; голая голова с разинутой зубастой пастью, за ней растопыренные когтистые крылья; спины нет, а сразу хвост, тоже весь в шипах.

Блеснув на солнце темными пятнами, чудовище вместе с лесой опустилось на дно лодки.

Я с торжеством посмотрел на берег: моя взяла!

И хорошо сделал, что посмотрел: оттуда, с берега, грозила мне такая опасность, что я разом забыл даже о своей необычайной добыче.

На берегу стеной стоял сосновый лес. В полкилометре справа он кончался. За ним виднелась дача. От дачи к лесу шел человек, в костюме из желтовато-коричневой шерсти, с ружьем за плечами.

Сейчас он войдет в лес. Оттуда ему не будет видно меня. Но если он выйдет из лесу против Пяти Братьев раньше, чем я окажусь на берегу, он сразу заметит меня в море. Тогда я пропал.

Я спрыгнул с борта на камень, отцепив кошку, махнул с ней назад в лодку и сел за весла.

Грести к берегу было легко: ветер дул в спину, волны сами несли меня к цели.

В несколько минут я достиг пристани и поставил лодку на прикол.

Схватив удочку, не успев отцепить болтающуюся на крючке добычу, я бегом по мосткам кинулся к берегу.

 

3. Мечты и действительность

Только я соскочил с мостков на песок, из лесу вышел человек с ружьем в верблюжьем костюме. Это был мой отец.

Мой отец был строгий человек. Узнай он, что я ездил на Пять Братьев, да еще в такой ветер, не бывать бы мне больше в лодке до следующего года.

Ведь мне было всего десять лет, и отец строго запретил мне одному, без взрослых, брать лодку.

Но я был на берегу. Отец, наверное, подумает, что я удил с мостков. В этот день мне везло.

Солгать отцу я не мог бы. Но, действуя по вдохновению, я избежал прямого вопроса и, можно сказать, выскочил сухим из воды.

- Папа! – закричал я вместо приветствия. – Я поймал морского черта!

- Ну, что за пустяки! – отозвался отец, с любопытством, однако взглянув на мою добычу, все еще бившуюся на конце удочки. Он был большой знаток природы и с великой страстью изучал ее.

- А любопытно, - прибавил он, перехватив у меня лесу. – Это бычок-подкаменщик. Удивительная мелководная рыбка. Прячется под камнями, а проплывет кто-нибудь мимо – рыбка ли, водяная мокрица, жучья личинка, - стрелой вылетит и в пасть. Обжора страшный!

Я слушал и ликовал: гроза миновала, отец не видел меня на Пяти Братьях! Когда-нибудь, когда я буду большой, я сознаюсь ему в своем проступке. А пока – я герой.

И что ж такого, что это не морской черт, а всего чертенок, бычок какой-то, рыбка, умещающаяся на моей ладони? Сам отец говорит, что это – удивительная рыба.

И что ж такого, что Пять Братьев совсем не скалы, а просто пять камней в каких-нибудь ста метрах от берега? И что там не пучина морская, а совсем мелко?

Ведь я то вправду рисковал жизнью, поехав туда в лодке один, в такой ветер.

И я вправду поймал там замечательное маленькое чудовище – все из колючих крыльев-плавников да из хвоста с шипами.

Отец пойдет сейчас дальше – он вышел на охоту, а я побегу домой и буду хвастать своей необычайной добычей матери и всем своим товарищам. И все будут ахать и удивляться. А кой-кому из товарищей я даже шепну на ушко, как я этого морского черта добыл с риском для жизни.

И все равно, над морем – бездонное небо, под ним – бездонные моря и океаны, и весь огромный мир вокруг меня, надо мной и подо мной полон неизведанных тайн. И я буду открывать всю жизнь, потому что это самое интересное, самое увлекательное занятие в мире!

 

Ольга А. Ливеровская

 

Мы прорастаем, как трава сквозь камень

Из нашей жизни суетной и злой,

И погружаемся, пока не канем

Как старые дома в культурный слой.

Не нам сверкать стеклом, дрожать металлом,

совсем другая участь нам подстать:

Стоять, оцепенело и устало,

И слой за слоем в грунт родной врастать

В надежде, что когда-нибудь потомок

Случайно шевельнет гнетущий пласт

И вызволит из тлена, из потемок,

И высветлит, и расшифрует нас.

 

 

На урезе воды и снега

стаи белые лебедей

словно это спустились с неба

души живших до нас людей

Разбежались живые пятна

по летящим стальным волнам.

Звонким клекотом непонятным

что поведать хотели нам?

То ли хлопья живой метели,

то ли памяти дальний хор,

то ли лебеди прилетели

на лебяженский свой простор.

 

Из «Поэмы о Лебяжьем» Юрий Ливеровский

Лебяжье – там, где мы скучали, -

Великолепный уголок!

Там друг возвышенной печали

Благословить бы небо мог.

Сей тихий дом уединенный

От ветров с моря защищенный

Стоял над речкою. Вдали

Под мягким снегом не цвели

Луга и нивы золотые,

А только, презирая снег,

Неистовый носился Джек.

……

зимний день так недолог,

Солнце низкое горит,

Ночь закроет пологом

Дымно тлеющий блеск зари.

Утром розовый свет лижет

Снега. Лес не спит.

Я беру свои лыжи,

Сухо снег скрипит.

На просеках мохнатые елки

Пухом забросают меня.

Мороз, румяный и колкий,

Улыбка веселого дня.

Рыжая белка вон мелькнула,

Тяжело взорвались тетерева.

Лыжу в снег затянуло,

Вытаскиваю едва.

 

Алексей Ливеровский

Каждый год мы выезжаем из Петербурга на дачу в Лебяжье. Всей семьей, кроме папы: он морской доктор и летом всегда в плавании.

Две речушки, Черная и Лебяженка, бегут из леса через небольшие поля к морю и у моста, перед устьем, сливаются и впадают в Финский залив. Вот тут, в двадцати километрах от города Ораниенбаума, по обеим сторонам реки и у шоссе, наша деревня Лебяжье. Не такая уж она маленькая, домов много. Две лавки, школа, трактир «Бережок», земской докторский приемный пункт, часовенка, пожарный сарай и «Зеленый сарай». «Зеленый сарай» - это низкое пустое помещение, окрашенное в зеленый цвет, где по вечерам и по праздникам устраиваются танцы. Есть и участок. Там урядник, два стражника – они же пограничники. Участок – это просто большая разгороженная изба: тут и квартира урядника, и приемная комната, и еще одна – с решетками на окне, - которую называют «холодная». Так и грозит урядник крестьянам: «Посажу тебя в «холодную». А вообще, стражники и урядник должны следить за порядком в деревне и ловить контрабандистов, приходящих с Финского берега залива на лодках. Они тайно привозят папиросы, вина и всякие товары, которые в Финляндии дешевле. У контрабандистов на нашем берегу в деревнях много друзей и даже родных. Наши финны – уже не совсем финны, но язык приезжающих понимают хорошо. Впрочем, и русские так давно живут рядом, что с детства начинают понимать по-фински и кое-как объясняться. И мы, лебяженские мальчишки, любим огорошить городских гостей приветствием «терве» или в разговоре ввернуть финское слово…

Рядом с Лебяжьем – Лоцманское селенье – длинный ряд вдоль самого берега одинаковых, всегда свежеокрашенных, чистеньких домов. Между домами и морем полоса песка с режущей босые ноги голубой травой, а за ней шуршит или шумит прибой. Здесь живут кронштадтские лоцманы. Они постоянно уходят на шлюпках или на лоцманском пароходике в Кронштадт и там дежурят. Если корабль идет из Петербурга в Балтийское море, лоцманы осторожно проводят его по заливу, сами потом высаживаются при выходе в море на Лондонский плавучий маяк. Оттуда приводят в Кронштадт встречные корабли, наши и иностранные. Главный у лоцманов лоц-командир, суровый седобородый старик, всегда затянутый в мундир и в белых перчатках. У лоцманов все свое: церковь, магазин, школа для лоцманских учеников, дома для престарелых отставных, садоводство, клуб и кладбище.

Наша компания живет в Лебяжьем в нескольких домах. У самой дороги главный дом – бабушкин. Называется Большой дом, в нем много комнат. Бабушка живет там сама с дочкой, моей тетей Зиной, и сдает свободные комнаты дачникам, потому что «у нее маленькая пенсия и надо жить». Рядом с Большим домом, подальше от дороги тоже у речки, дача моего отца, где живем мы: мама, Кира, Юрка, Муся и я.

Компания у нас большая. Галя наша старшая девочка. У нее длинные косы и очки. Она очень хорошая и умная. Главное, почти как взрослая знает, что нельзя, а что можно. Мама говорит, что когда Галя «в этой дикой шайке», то есть с нами, то она спокойна. Ее сестра Нина немного младше, она тоже с косами, черная, похожа на цыганку и страшно смелая. Алешка Артист и его брат Мишка мои двоюродные. Артист он потому, что его отец настоящий артист, Алешка ходит к нему на представления и все знает про театр. Есть еще Лялька Булка, очень толстая, подруга Муси, и Алька, он тоже двоюродный, кажется, даже троюродный. Из Лоцманского селения приходят к нам Наточка и Володя Буцефалушка.

Как я люблю Лебяжье! Уверен, что на свете нет места лучше. У нас и поле, и лес, и речка, и, главное, море. Оно называется Финский залив, потому что напротив, на той стороне, Финляндия. Ее даже видно, особенно хорошо в ясные дни, - кажется, совсем близко. Море самое настоящее и не везде мелкое. За Лебяжьем в двух верстах Новая Красная Горка, это деревня; и там, дальше – под береговыми обрывами, десять шагов отойдешь – вода по грудь. И в другую сторону, к Ораниенбауму, например, у Борковой поляны есть глубокие места под самым берегом, туда и приплывают на лайбах контрабандисты; это все знают…»

 

Из книги А.А.Ливеровского «Приключения загольного бека». Ленинград.

«Детская литература». 1984 г.

 

 

Нина Гаген-Торн

 

Виталию Бианки

 

Детство лебедиными крылами

Плескало в зияющий залив

И ловило солнечное пламя,

В струи руки омочив.

Запевали в сердце песни – птицы,

 

 

О том, что потом нигде

Сосен таких мы не знали

Инеем тридцати зим

Головы наши покрыты.

И вот мы стоим,

Вспомнив о том,

Что забыто.

О том, что одним песком

Стерты подошвы наши,

И рядом был дом,

И той же зарей окрашен.

Плакали кукушками в лесу.

Вам бы только раз оборотиться,

Посмотреть, что я несу.

Но Вы шли, не замечая,

И с усмешкой встала я вдали.

Тридцать лет, Как пестрых гончих стая

Пробежали и легли.

 

 

Июль 1945 г.

 

Сердце бьется так молодо,

Снег – ослепительно голубой,

Но зимний день недолог,

Поворачиваю домой.

Прохожу поляны и гривки,

Вот мой старый суровый дом,

В чай наливаю сливки,

Рассказываю о пережитом.

 

Виталий Бианки

Но и тогда,

Когда во всей планете

Пройдёт вражда племён,

Исчезнет ложь и грусть, -

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь»

С.А. Есенин

 

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

Б.Авлас

(Сборник «Это трудное спортивное счастье». – Л.: Лениздат, 1981).

 

 

…Вручали четыре медали. А завоевывали их пятеро. Александр Краснов, еще один ленинградец, стартовал в составе советской сборной в предварительном и четвертьфинальном заездах, стал соавтором олимпийского и мирового рекордов для крытых треков. Но на полуфинал и финал его заменили Владимиром Осокиным. Было от чего расстроиться 20-летнему мастеру спорта международного класса. Саша ведь не мог знать тогда, что через месяц он все же получит свою золотую медаль: МОК на основании Правила 45 Олимпийской хартии примет решение о награждении всех участников командных соревнований, независимо от того, выступали они в финале или были заменены. А в тот момент он был, наверное, самым несчастливым человеком на велотреке…

Но вернемся немного назад… Какие же дороги привели сразу трех ленинградцев в олимпийскую сборную?

…Весь предолимпийский цикл сборная не раз проигрывала команде Ленинградского опорного пункта олимпийской подготовки, созданного Институтом физкультуры имени П.Ф.Лесгафта и Дорожным советом ДСО «Локомотив» Октябрьской железной дороги. Там есть даже по крайней мере пять претендентов: мастера спорта международного класса Виктор Манаков, Александр Краснов, Олег Клеников, Александр Куликов и Николай Кузнецов.

Всего за полгода до Игр, на первом зимнем чемпионате страны, который проходил на только что построенном олимпийском треке «Крылатское», ленинградцы завоевали золотые медали. В мае четверо из них (Кузнецов был запасным) установили мировое достижение для крытых треков, превысив результат швейцарской команды. А 12 июня прошли дистанцию еще на 3 секунды быстрее.

Выиграй ленинградцы и летний чемпионат страны (состоялся за 29 дней до открытия Игр ХХП Олимпиады), они могли бы претендовать на то, чтобы стартовать на Играх своим клубным коллективом. Но именно в этот решающий момент первая сборная СССР оказалась сильнее: квартет для командной гонки составят: В.Петраков, В.Мовчан, В.Манаков и А.Краснов. Владимир Осокин выступит на Олимпиаде в индивидуальной гонке преследования (как чемпион страны) и будет запасным в командной гонке.

…Особенно напряженными эти дни, конечно, были для самых молодых в команде – Виктора Манакова и Александра Краснова. Их путь в сборную был значительно короче и прямее, чем у Владимира. Но не было у них и опыта.

Как-то возвращались вместе самолетом из Крыма с многодневной гонки… Я слушал Манак