Личность и деятельность Сократа

 

В истории трудно найти образ философа, образ великой человеческой личности, который был бы запечатлен в памяти потомства так ярко и так живо во всех своих индивидуальных особенностях, как образ Сократа. Гениальное художество Пла­тона показывает нам его на афинских площадях в беседах и спо­рах с афинскими юношами, с софистами, с согражданами; мы видим его на поле битвы, среди попойки, перед судом, в темнице, в его последние часы. Мы знакомы со всеми особенностями его речи, с приемами его бесед, – и тем не менее, само учение Сокра­та представляется нам менее известным, чем учение многих из его предшественников.

Среди многочисленных учеников Сократа мы находим представителей самых разнообразных умственных и нравст­венных течений – диалектиков мегарской школы и резонера-практика Ксенофонта, идеалиста Платона, аскетов кинической школы и проповедника наслаждения – Аристиппа. Все они, несмотря на коренное различие философских идей и нравствен­ных интересов, ведут свое начало от Сократа. Чему же учил сам Сократ?

Среди учеников его возникает новая особенная литера­турно-философская форма "сократических речей", или диалогов, в которых главным действующим лицом выводится Сократ в беседе с самыми различными представителями афинского об­щества. Образчики этой литературы дошли до нас в некоторых произведениях Ксенофонта ("Меморабили", "Экономик", "Сим-посион") и в подлинных и неподлинных сочинениях Платона; кроме того, "сократические диалоги" писали и другие ученики Сократа и их последователи, причем особенною верностью "сократическому" характеру, по отзыву древних, отличался Эсхин.

260 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Платон увековечил образ своего учителя, но он постоянно влагает в уста его свое собственное учение – порождение собст­венной мысли, оплодотворенной Сократом. Но точно так же, по-видимому, поступали с Сократом и другие ученики. Нередко думали, что Ксенофонт в своих "воспоминаниях" дает нам под­линный и точный отзыв о беседах Сократа. Трезвый практик, расчетливый хозяин и знаток военного дела, Ксенофонт считает­ся наиболее достоверным свидетелем об учении величайшего из философов на том основании, что сам он совершенно чужд фило­софского духа. Но это не мешало Ксенофонту влагать в уста Сок­рата рассуждения о стратегии и сельском хозяйстве, которые, очевидно, были ему совершенно чужды. Ксенофонт делает из не­го практического утилитариста, благонамеренного гражданина по своему подобию, ревнителя мантики и древнего благочестия. Если Платон видит в нем воплощение философии, как вечного стремления к истине, то Ксенофонт превращает его из философа в докучливого резонера, который был бы совершенно неспосо­бен произвести коренную реформу в истории мысли, явиться про­возвестником нового нравственного мира, умереть его исповед­ником, вдохновить Платона. И тем не менее, сличая Ксенофон-товы воспоминания с некоторыми из произведений Платона, мы несомненно видим, что они относятся к одной и той же личнос­ти, сколь ни различно ее понимание у обоих наших свидетелей.

Среди диалогов Платона явственно выделяется группа т. наз. "сократических диалогов", в которых отсутствуют или почти отсутствуют особенности Платонова учения, мало того – обыкновенно отсутствуют следы какого бы то ни было поло­жительного учения вообще: это диалоги, приводящие к чисто скеп­тическому результату, к недоумению по поводу той или иной этической проблемы, которая обсуждается между собеседника­ми; в живой драматической форме Сократ выводится в споре с ними; он спрашивает их, хочет от них научиться, разбирает их ответы или определения, которые одно за другим оказываются

 

Глава XI. Сократ 261

несостоятельными; в итоге собеседники приходят к сознанию собственного незнания и к сознанию необходимости искать ответа на основные вопросы о целях и нормах человеческой деятельности. Эти "сократические" диалоги Платона, по-ви­димому, близко передающие особенности Сократовой речи, по самому языку своему настолько отличаются от позднейших произведений старческого периода Платона, что в них видели ранние его произведения, во время написания которых он находится под наиболее сильным влиянием Сократа. В. С. Со­ловьев думал даже, что они большею частью были написаны при жизни Сократа. Правда, есть основание относить некоторые из них к несравненно более позднему периоду и видеть в них не передачу случайных бесед Сократа, а полемику Платона с мне­ниями, выражаемыми другими учениками Сократа, – иногда в других "сократических" диалогах. Но, тем не менее, в этих диалогах содержится много положительного материала для характеристики Сократа, поскольку в самой полемике против отдельных мнений им не противополагается никакого догмати­ческого учения, никакого учения вообще, а только Сократово искание, которое и составляло душу его философии. Особое мес­то среди других произведений Платона занимает "Апология" Сократа, или его защитительная речь перед судьями. Хотя и эта речь не есть стенографическая запись, но все же, если и не видеть в ней точной передачи слов Сократа, сказанных на суде, она имеет первостепенное значение в качестве защиты истори­ческого Сократа, уяснения его дела и проповеди его служения. Пусть это "стилизированная истина", как выразился Гомперц, пусть это идеализированный портрет, – все же "Апология" сохраняет нам множество реальных подробностей не только о деятельности Сократа, но и о самом его процессе и вместе дает нам его духовный образ, исполненный высшей правды. Поэтому совершенно необходимым дополнением ко всякому изложению "философии" Сократа, и в частности к предлагаемому изложе­нию мы считаем ознакомление с "Апологией". В ней особенно

262 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ярко подчеркивается то обстоятельство, что Сократ не был "учи­телем" в обычном смысле слова – у него не было никакого опре­деленного учения; он был, для Платона в особенности, воплоще­нием философии как стремления к истине, стремления к позна­нию, именно потому, что он был искателем, а не учителем, учил исканию, пробуждал философию в душах и не подменивал ее ни­каким личным догматическим учением, никаким рукотворным кумиром. Он не порождает новых готовых идей, но "повивает" умы в их духовном рождении.

Поэтому-то художественное изображение личности Сократа в творениях Платона имеет для нас первостепенное значение и уясняет нам тайну его могущественного влияния на умы. Его философия была не учением, а духовной деятельностью, жизнью: недаром Лахес говорит о Сократе, что он производит на него музыкальное впечатление, "потому что он извлек прекраснейшую гармонию не из лиры или какого-либо другого инструмента, а из самой жизни, согласив в себе самом слова с делами" и являя образец "истинно эллинской гармонии" (188 D). В этом тайна его личного обаяния и объяснение особенностей его личного влияния. Поэтому ознакомление с личностью Сократа есть главное, что требуется для разумения его философии.

Сократ родился в 469 г. от небогатых афинских граждан. Отец его, Софрониск, был ваятелем, а мать, Фенарета, – по­вивальной бабкой. Он наследовал ремесло отца и в молодости занимался ваянием: Павсаний видел еще три грации, будто бы изваянные Сократом. По-видимому, однако, он рано оставил свое ремесло и предался своей философии – тому "исканию мудрости", которому он посвятил всю свою жизнь и в котором он не имеет предшественников. Правда, мы имеем позднейшее свидетельство Аристоксена, будто Сократ в юности был последо­вателем Анаксагора и Архелая, и, по указаниям Ксенофонта и Платона, можно предполагать, что со всеми предшествовавши­ми и современными ему философскими учениями он был знаком. Среди ближайших последователей его мы находим пифагорей-

 

Глава XI. Сократ 263

цев – Симмия и Кебета, последователя элеатов – Евклида, гераклитейца – Платона и многих последователей софистов. Кроме того, Сократ был лично знаком с выдающимися предста­вителями греческой мысли, посещавшими Афины, вступая с ни­ми в беседы и состязания. В своем искании он обращался ко всем, не находя ни у кого той истинной "мудрости" или знания, кото­рое он ставил себе целью. Отношение его к физике – совершен­но отрицательное: он признает ее бесплодным умствованием о делах, превышающих человеческий разум. Но и в рассуждениях софистов о "делах человеческих", о нравственных вопросах он также не находил ничего, кроме ложной, мнимой мудрости. Он ищет истинных начал, истинных норм всей человеческой дея­тельности – теоретической и практической: без познания та­ких норм или начал вся наша деятельность случайна и суетна, вся наша жизнь неразумна и неосмысленна. И если у признан­ных мудрецов такого знания нет, то нет его ни у государствен­ных людей, ни у риторов, ни у поэтов, ни у простых граждан. К ним тоже, и притом постоянно и ежедневно, обращается Сократ со своими вопросами и своим исканием: ту мудрость, которой он ищет, он требует от всех, потому что она нужна каждому; вся­кий человек, который хочет вести достойное разумное человече­ское существование, должен искать ее, стремиться к ней. В этом вся проповедь Сократа. Вся жизнь его протекает в разговорах и беседах с согражданами и гостями – на площадях и улицах, в па­лестрах, в частных домах. За ним ходит молодежь и любители словесного спорта, чтобы присутствовать при его беседах, ко­торые всегда и неизбежно кончаются тем, что собеседник Сокра­та не выдерживает испытания и оказывается неспособным ответить на его вопросы: мнимые знания обличаются, положе­ния, казавшиеся достоверными, несомненными, очевидными, являются шаткими и несостоятельными. Собеседник уходит оза­даченный, смущенный, иногда раздраженный против "софиста Сократа"; слушатели стекаются к нему, чтобы насладиться состяз­анием, юмором Сократа, его диалектическим искусством, отчас-

264 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ти, чтобы научиться от него его приемам: но некоторым запа­дает в душу искра философии – пробуждается искание. Для большинства Сократ есть софист, только особого рода: прочие софисты – риторы, говорят искусственно, вычурно и простран­но, преподают риторику и берут за это и за прочие свои уроки громадные деньги с учеников; Сократ ни с кого денег не берет, говорит просто и безыскусственно, простонародною речью и о простых повседневных вещах, причем он даже более спрашивает, нежели говорит; прочие софисты хвалятся своими знаниями и рекламируют свое искусство, свое учение, а Сократ, наоборот, все твердит о том, что сам он ничего не знает, от каждого хочет научиться и, задавая вопросы своим собеседникам, приводит каждого к сознанию собственного неведения. Для многих, для массы это – софистика худшего сорта, самая опасная из всех; для других это – начало духовного пробуждения. Вокруг Сокра­та соединяется тесный кружок поклонников, из среды афинской молодежи в особенности; тем отрицательнее относятся к нему иные зрелые граждане, отцы, которые винят его в том, что он сбивает с толку их сыновей и спутывает их понятия. Процесс Сократа показал, как много накопилось против него недоразу­мений и раздражения. Для постороннего наблюдателя, для которого положительная идеальная внутренняя сторона Сокра-товой проповеди оставалась скрытой, деятельность его являлась чисто отрицательной: Сократ – диалектик, опровергающий вся­кое мнение, всякое предположение.

Для Платона Сократ есть воплощенное искание истины. Но мы чрезвычайно ошиблись бы, если бы представили себе этого искателя скептиком, мучимым сомнениями, вечно неудовлет­воренным, тревожным умом, преследующим убегающую мечту. Образец "истинно эллинской гармонии", Сократ отличается, наоборот, совершенно невозмутимой ясностью и спокойствием, из которого ничто не может его вывести; он неизменно верен себе и остается самим собою среди бесед с друзьями и противниками, на попойке и на поле брани, перед судом и перед казнью. Ничто

 

Глава XI. Сократ 265

не может нарушить его внутренней свободы, вывести его из состояния его душевной гармонии: в этом – особенность его доблести, того мужества, о котором говорят Лахес и Алкивиад и которое он явил своим концом; той умеренности, господства над чувственностью, которое он постоянно доказывал; эта внутрен­няя гармония давала ему его неизменное благодушие и радост­ную ясность, столь привлекавшую к нему его друзей. Недаром он являлся им не только учителем добра, но и учителем радости и счастья, наслаждения жизнью, который умер столь безмятежно и свободно, как и жил. "И он выказал силу души, – говорит Ксе-нофонт, – ибо, признав, что умереть для него лучше, нежели жить, он, как и прочим благам не противился, так и перед смертью не ослабел, но радостно и ожидал ее, и принял" (Апол.ЗЗ).

Личность в высшей степени оригинальная, загадочная в самой своей цельности и многогранности, Сократ умел совмещать в себе трезвую рассудочность с духовной прозорливостью, скептический рационализм с религиозностью, этический идеализм Платона, жизнерадостность Аристиппа и аскетическое презре­ние киников к чувственным благам: "ты так живешь, – говорит ему Антифон, – что ни один раб, которого господин стал дер­жать таким образом, не захотел бы остаться: ты ешь и пьешь самую скверную пищу и питье и платье носишь не только сквер­ное, но одно и то же летом и зимою, пребываешь босым и без нижнего белья" (Хеn. Мem. 1, 6). Сама наружность Сократа при­ковывала внимание своею странностью: "музыкальная" лич­ность, образец истинноэллинской гармонии, он был вместе с тем образцом внешнего безобразия, ходячей комической маской: фигу­ра пузатого Силена с необычайно мясистыми губами, вздутым курносым носом и глазами навыкат под громадным нависшим лбом как бы говорила о соединении сильной чувственности с мощ­ным интеллектом. В этой мощи, господстве разума, и состояла "мудрость" Сократа, источник его внутренней свободы и гар­монии, его мужества, его праведности, его счастья или "евдемо-нии". Нравственное учение Сократа, который именно и сводил добродетель к знанию добра или господству разума, нередко

266 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

упрекали в одностороннем, крайнем интеллектуализме. На де­ле это учение было непосредственным выражением самой лич­ности, самой духовной жизни Сократа и являлось не головной, рассудочной моралью, а результатом пережитого нравственно­го опыта, нравственного самосознанья; оно является столь же естественным духовным плодом аттической культуры, как аттическое искусство и поэзия, обращая самую человеческую личность в "инструмент гармонии" и человеческую жизнь – в прекрасное художественное произведение. Наряду с проповедью разума мы находим в учении Сократа признание безотноси­тельной ценности нравственного добра или правды и безотноси­тельной ценности человеческой личности как носительницы разумного начала; в Платоновой "Апологии" с особою силою указывается на этот мотив Сократовых речей, которые он настойчиво обращает к каждому встречному: "О лучший из людей, гражданин города Афин, величайшего из городов и боль­ше всего прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их было у тебя как можно больше, о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь? Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и силь­нее не о телах наших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше..." (29 Е след.). Эта проповедь по своим прие­мам, как по самому существу своему, тоже является чуждой отвле­ченного морализма, какой мы находим впоследствии, например, у стоиков: ее сила – в ее непосредственности, в живом сознании нравственных ценностей, в идеально-эротическом сознании красоты человеческой личности, того "самого дорогого", что в ней есть и что люди обыкновенно не ценят ни во что. Платон показывает, каким образом Сократ умел пробуждать такое сознание в своих друзьях: он видел в них "самое дорогое" и ценное с прозорливостью влюбленного, для которого любимое существо является в идеальном совершенстве, и он умел заставлять их самих почувствовать то, что он видел: в этом состоял эрос Сократа, о котором так много говорил и он сам, и все его ученики. И вместе,

 

Глава XI. Сократ 267

с неподражаемой иронией, он умел показать, раскрыть своим любимцам все несоответствие идеала и действительности, все недостоинство их жизни. "Когда я слушаю его, – говорит Ал­кивиад в диалоге "Пир", – сердце мое стучит гораздо сильнее, чем у корибантов, и слезы льются от его речей. Вижу и многих других, которые испытывают то же самое. Слушая Перикла и многих других хороших ораторов, я считал, что они хорошо говорят, но ничего подобного я не испытывал, и душа моя не возмущалась против собственной рабской природы; а этот Мар­сий (силен или сатир) часто приводил меня в такое состояние, что мне казалось недостойным жить таким, каков я есть". Если не Алкивиад, то сам Платон говорит здесь по личному опыту.

Душа, разумный дух, его превосходство, его красота и доблесть (_______) – вот единственная истинная ценность, по которой расцениваются все прочие ценности. Путь к ее позна­нию есть нравственный опыт – новая область, открываемая Сократом. Этот путь заключается в самопознании или самоис­пытании и в разумном нравственном общении с ближними. В этом он видит свое дело, свое служение и назначение: "сам бог поста­вил меня, чтобы проводить жизнь в философии, испытывая себя и других" (Апол. 28 Е). Здесь тоже было бы крайне ошибочным сводить такое "испытывание" к чисто рассудочной диалектике, принимая внешнюю оболочку за самое содержание, как это час­то делают иные историки. Если "испытывание" других, не своди­лось к простому спору и формальному опровержению, а было своего рода нравственным деланием, пробуждением духовного самосознания, то таким же внутренним деланием было и "само­познание", самоиспытание Сократа. В том же диалоге "Пир" мы видим, как он, идя на праздник к ожидающему его Агафону, внезапно останавливается и стоит в размышлении у порога со­седнего дома: его надо "оставить", таков уж его "обычай" – отойдет и стоит, где придется. Однажды в лагере, на походе, он простоял таким образом целые сутки от восхода солнца, не сму­щаясь ни полдневным зноем, ни свежестью ночи, – прием, бо­лее напоминающий восточных подвижников с их аскетическим "деланием", нежели рассудочного философа-моралиста (220 С).

268 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Это ценное указание на "странный обычай" Сократа бросает свет на его духовную жизнь и объясняет нам некоторые важные его особенности – прежде всего ту необычную "прозорливость" старца Сократа, которою он поражал своих близких, подобно иным нашим "старцам", и которая обусловливалась напряжен­ностью духовной жизни. Сюда относится то таинственное "зна­мение" или голос, то "даймонион", которое он постоянно в себе слышал, следуя его указаниям или предупреждениям, и с кото­рым связывалась его живая вера в Промысл. Эта вера в высшее разумное начало опять-таки не была каким-либо рассудочным, философским деизмом, а коренилась точно так же в нравствен­ном опыте, основывалась на "испытании", на событиях напря­женной умственной жизни.

Личность и деятельность Сократа встречала различную оценку среди современников. Помимо простых недоразумений, которые он вселял, были и внутренние причины разлада, была вражда, которую возбуждает всякий пророк, всякая высшая духовная личность. Всякий человек по-своему реагирует на духовные воздействия: одних они влекут, других отталкивают, возбуждая гнев и вражду; сначала они смущают душу, поселяют в ней жало. Платон мастерски изображает эту игру противопо­ложных чувств, вызываемых Сократом в своих собеседниках, эти различные реакции низменных и благородных душ в общении с Сократом.

Он доступен всем, обращается ко всем, но вокруг него естественно образуется тесный круг друзей и почитателей, ко­торые впоследствии признали "сократовцами". Они постоянно беседуют с ним и присутствуют при его беседах, иногда читают и разбирают вместе с ним философские и литературные произве­дения, вместе слушают софистов и появляются на праздниках. Но это не школа в строгом смысле, – и Сократ не схоларх: от него ведет начало не одна, а несколько различных между собою школ, и у него нет "учеников", а есть только друзья, товарищи, подражатели, если угодно – последователи. Он не обладает готовой премудростью, не берется учить ей ни даром, ни за деньги: он ищет ее и побуждает других искать ее внутри самих

 

Глава XI. Сократ 269

себя, – он только "повивает" умы в духовном рождении, про­должая в нравственной области дело своей матери – ее "майев-тику" (повивальное искусство).

Сократ уклонялся от всякой иной общественной деятель­ности, считая свое дело единым полезным и важным и не видя возможности состязаться с демагогами в публичных собраниях. Нравственная реформа осуществима лишь через личность, и потому Сократ шел только туда, "где мог частным образом оказать всякому величайшее благодеяние, стараясь убеждать каждого не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом – как бы ему быть что ни есть лучше и разумнее, не заботиться также и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе" (Апол. 36 С): и здесь и там – забота о душе, о нравст­венном добре и правде, о нравственном существе личности и общества.

Платон называет это единой истинной политикой (Горгий 521 D): как ни расходится она с государственною мудростью афинских государственных людей, она одна и верна, и спаси­тельна.

И, несмотря на новизну этого политического или, точнее, этического идеализма, корни его лежат в духовной жизни греческого народа, и не случайно расцвел он на аттической почве! Еще у древних поэтов видели мы простую, но глубокую веру в "закон" и "правду", и эта вера находит свое выражение и у аттических трагиков, у Софокла в особенности ("Эдип", 865; "Антигона", 450 ел.). Идеал общества свободного, не подчинен­ного никакой человеческой власти и управляемого одними установленными законами, в основании которых лежит неписа­ный закон – вечное право, – таков нравственно-политический идеал лучших людей Периклова века (см. речь Перикла у Фу­кидида, И, 37). Этот идеал входит органически и в миросозер­цание Сократа: вера в "закон" – в высшую разумную форму всех "дел человеческих" – есть руководящий принцип всех его ис­каний. Если его философия не стоит в непосредственной связи с физиологией его предшественников, которые искали такой "нор­мы" во внешней природе, то она имеет глубокую связь с искон-

270 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ным нравственным миросозерцанием греков и возводит его на новую, высшую ступень.

Для того чтобы жить разумно и праведно, надо прежде всего уразуметь, "познать законное относительно богов и людей", познать норму должного – такова цель, начало и конец разумной человеческой деятельности не только частной, но и общественной, ибо и общественный идеал осуществим лишь при условии царства истинного закона, при том условии, чтобы граждане "познали законное" – прониклись сознанием права и закона.

Этим объясняется и отношение Сократа к современному ему обществу – строгое исполнение своих гражданских обязан­ностей в качестве воина, судьи (притана), даже в качестве под­судимого и осужденного, когда он отказывается уклониться от суда и от несправедливого приговора из уважения к отечест­венным законам (см. "Критон" Платона). Участвуя в качестве притана в аргинузском процессе, он один восстает против не­законного и несправедливого решения, подсказанного страстью и возбуждением толпы, точно так же как впоследствии он про­тивится незаконным требованиям 30 тиранов (Апол. 32). Он исполняет и все религиозные обязанности, предписываемые отечественными законами. Он никогда не выходил из Афин "ни на праздник, ни еще куда бы то ни было, разве что на войну, и никогда не путешествовал, как прочие люди, и не нападала на него охота увидать другой город и другие законы" ("Критон" 52 В). Со всеми выдающимися общественными деятелями своего времени он был в общении, и жизнь его протекала публично; и между тем, вне строгого исполнения гражданских обязанностей, он отказывался от всякой внешней политической деятельности, преследуя цель внутреннего преобразования личностей, которыми составляется, образуется, управляется общество.