Нравственные учения софистов

 

Внравственной области точно так же, как и в области теоретической, софисты отнюдь не являются глашатаями какого-либо одного определенного учения: хотя этические вопросы и занимали их, они и здесь распадались на множество различных направлений, хотя и здесь объединялись некоторыми общими чертами – отсутствием высшего идеального интереса и рас­судочностью, которые, как и в области теоретической, вели к субъективизму и скептицизму. "Мера всего – человек" – это положение имеет прежде всего отношение к области оценок и ценностей.

Было бы крайне ошибочным видеть в софистах "развра­тителей" юношества, как это делали иные древние и новые судьи, или же считать их проповедниками чистого имморализма, хотя некоторые из представителей софистического движения и не останавливались перед крайними выводами субъективизма. Но в общем нравственный результат софистической культуры не мог быть и положительным: давая уму формальное образование, эмансипируя личность, освобождая ее от предрассудков, обучая

 

* Это было сделано Аристотелем.

 

Глава X. Софисты 249

ее "мыслить и говорить", софисты не задавались целью внушить ей новые положительные идеалы взамен старых. Иные из них, как Протагор, величали себя "учителями добродетели"; но самое понятие и термин "добродетель" (_______) означает у греков нечто иное, нежели у нас: это своего рода хорошее качество, доброт­ность, сила (vis, virtus), или "способность", полезная тому, кто ею обладает: Горгий ставит себе целью формировать сильных, способных людей (______ _____ ____ _________), Протагор воспитывает "добродетель", полезную для наилучшего ведения своих собственных и общественных дел, – находчивый ум, свободный от предрассудков, и "политическую добродетель" – красноречие. Подобно логике, и этика поглощалась риторикой. Честный Продик, обучая риторике, декламировал о добродетели, превознося ее над призрачными внешними благами, что не мешало ему зарабатывать "удивительно сколько денег" своим красноречием и преподаванием (PI. Hipp. maj. 282 С). Другие софисты, подобно ему, составляли образцовые похвальные слова в честь тех или других героев, победителей городов, надгробные слова, моральные декламации*, в которых прослав­ляются те или другие добродетели и в которых софисты опе­рируют с общепринятыми нравственными понятиями и воззре­ниями. Это делают, по-видимому, и Горгий, и Протагор, что не заставляет их, однако, подчинять свое "словесное искусство", или искусство убеждать людей, каким-либо объективным этическим нормам. Настоящий адвокат, настоящий ритор, умеющий спо­рить за и против любого положения, должен уметь делать сильное слабым и слабое сильным (___ ____ _____ _____ _____). Учи­тель дает своим ученикам оружие и научает их владеть им: от них зависит то употребление, какое они из него сделают. При этом, однако, при отсутствии ясно осознанных нравственных принципов, этическое до такой степени подчиняется ритори­ческому, что само "оружие" софистов и те приемы владения им,

• Продик написал своего "Геракла у распутья" (Xen. Mem. 11,1, 21–34). Гиппий – поучения Нестора Неоптелему. Антифон – о единомыслии, Горгий – мно­гие похвальные и надгробные слова. Ср. также "Миф Протагора" у Платона (Prot. 320 С sq.).

250 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

которым они обучали, были сами по себе далеко не безразлич­ными в нравственном отношении и возбуждали к себе отрица­тельное отношение как со стороны представителей традицион­ной морали, так и со стороны углубленного философией нравст­венного сознания, высказавшегося в лице Сократа.

Мысль об относительности всех нравственных и правовых норм, об условности всех человеческих оценок естественно сама собою прокладывает дорогу среди распространения рациона­листической культуры и разложения традиционного быта и воззрений. Верования, нравы, обычаи, законы или установления, все то, что "почитается" (_ ________) людьми, – различно у раз­ных народов. Софисты с интересом останавливаются на этих различиях, которые отмечает уже Геродот. Да и не выходя за пре­делы греческого народа, не встречаемся ли мы с величайшим различием в нравах, обычаях, нравственных воззрениях и право­вых установлениях? Эти последние являлись особенно изменчи­выми, и всякий влиятельный политик или демагог мог способст­вовать их изменению. Законы – нормы справедливого и неспра­ведливого – сами зависят от произвола правителей, обладате­лей законодательной власти.

И вот в связи с сознанием условности человеческих зако­нов и установлений является вопрос о естественном основании и происхождении права и нравственности. С одной стороны, еще жива старинная идея о вечном, неписаном божественном зако­не, вечной правде, – идея, которую высказывал уже Гесиод, и отголоски которой слышатся еще в софистической литературе. Вера в "закон" как высшую, единственную власть в свободном человеческом обществе характеризует собою политические идеа­лы Периклова века. Но относительно самого содержания веч­ного, естественного "закона", или права, мнения расходились и до и после софистов. Согласно традиционному представлению, в нем заключалась высшая божественная санкция справедливости, добра, верности долгу, человеколюбия, благочестия. Но уже для Гераклита, например, вечный и естественный закон определяет­ся как закон всеобщей борьбы и вражды. Это – закон природы,

 

Глава X. Софисты 251

стоящий выше условных человеческих понятий добра и зла и санкционирующий неравенство, обусловленное борьбою.

В эпоху софистов спор о естественном основании права и нравственности, об отношении "природы" к "установлению", естественного права к положительным законам – занимает умы, волнует общество, проникает на площадь, на театральные под­мостки. Отдельные законы (_______), учреждения, обычаи гре­ческих и варварских племен делаются предметом сравнительно­го изучения. Одни софисты, как Гиппий, противополагают веч­ное "естественное" право, сближающее всех людей в общем ра­венстве и братстве, – человеческому "закону", который разде­ляет "насилует" их, принуждая их жить противно природе. Дру­гие софисты, как более скептический Протагор, видят в "естест­венном состоянии" лишь общую борьбу и анархию и ищут основа­ния нравственности в нормах и законах упорядоченного граждан­ского союза. Как человек есть мера всех вещей, так мерою справед­ливого и несправедливого, доброго и недоброго является общест­венный союз: что в каком государстве считается справедливым и хорошим, то для него так и есть, пока оно признает его таковым. Такой вывод делает Платон из основного положения Протагора (Theat. 167 С), хотя нет основания полагать, чтобы он сам его делал. Но уже Архелай, последователь Анаксагора, признавал, что доброе и дурное, справедливое и постыдное существует не по природе, а по установлению (_____ Diog. L. II, 16). Но если нрав­ственные понятия создаются и воспитываются учреждениями и законами посредством наказаний и наград или похвал и пори­цаний, то где граница между законом и насилием, произволом законодателей, власть имущих? Не сводится ли все к субъектив­ному произволу и к тому "политическому" искусству слова, которое дает человеку власть в государстве и средство для удовлетворения своих желаний? По мнению Протагора, существуют, по-видимому, нравственные нормы, без которых ни­какое общежитие не может существовать. Другие софисты, как Антифон, тоже указывают на необходимость единодушия или внутренней солидарности (_________) для существования общест-

252 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

венного союза. Стало быть, существуют естественные законы человеческого общества; но положительные законы отдельных государств, очевидно, не только не совпадают с ними (будучи все различны), но даже нередко явно им противоречат, где они являются результатом насилия и произвола или обусловливают собою пороки общественного строя.

Такое противоположение естественного права (__ _______ ____________) положительному (__ ________) сильно занимает общественную мысль. Естественное право уже тогда понимается одними как основание общего равенства и братства. Мы только что видели зачаток этой мысли у Гиппия: по природе все люди – "сродники, сограждане друг другу, – не по закону; ибо подобное подобному сродно, но закон, тиранически властвуя над людьми, принуждает ко многому противно природе" (Plat. Prot. 337 С). Софисты Алкидам и Ликофрон (Горгиевой школы) восстают против института рабства и родовой аристократии: "природа никого не создала рабом". И эти мыслители встречают отголосок в драме Еврипида. _________, равенство, говорит Иокаста, связы­вает, соединяет друзей, государства, союзников между собою – "ведь равноправие есть правда людям от природы"*. Но существует и другое воззрение: мы видели, что уже Гераклит признает неравенство между людьми естественным законом. И мы видим отдельных младших представителей софистической культуры, особенно в ярком образе Платонова Калликла (в "Гор-гии"), которые видят в "естественном праве" лишь право силь­ного: законы человеческие суть лишь путы, которыми слабые связывают сильных, "справедливое" и "законное" есть лишь то, что выгодно обладателям власти. Законы установлены слабыми. "Ради себя самих и своей выгоды, – говорит Калликл, – они и устанавливают законы, и воздают хвалу, и преследуют порица­ниями. Запугивая сильнейших себя и способных достигнуть преобладания, чтобы они не возобладали над ними, эти слабые говорят, что своекорыстное притязание постыдно и неправедно и что неправда состоит в том, чтобы стремиться к преобладанию

 

* "Финикиянки", 536–538.

 

 

Глава X. Софисты 253

над другими; ведь и сами-то они.я полагаю, дорожат равенством, будучи ничтожнее. Вследствие этого стремление к преобладанию над большинством и признано дурным и постыдным, и это называют нарушать справедливость. А между тем, я думаю, сама природа учит тому, что лучшему справедливо преобладать над худшими и сильнейшему над слабейшим. И часто показывает она, что это действительно так – как среди прочих животных, так и в целых государствах и родах человеческих, т.е., что суть права в том, чтобы сильнейший имел власть и перевес над слабейшим. А то по какому другому праву Ксеркс пошел походом на Грецию, или отец его на скифов, или еще – десятки тысяч примеров мож­но было бы привести. И я думаю, что эти люди действуют сооб­разно природе самого права и, клянусь Зевсом, по закону самой природы, хотя, уж конечно, не по тому закону, какой измышляем мы, когда, взявши смолоду наилучших и наисильнейших из нас, заговаривая и завораживая их как (приручаемых) львов, мы пора­бощаем их, говоря, что следует держаться равенства и что оно-то есть прекрасное и справедливое. Когда же, полагаю я, найдется муж, обладающий достаточно сильным характером, то он все это стряхнет с себя и разорвет, убежит от всего этого и, растоптав ваши писания, и чары, и заклинания, и законы – те, что против­ны природе, восстанет и явит себя господином ваш бывший раб, и здесь-то просияет естественное право. Мне думается, что и Пин-дар указывает на то, что я говорю, в песне, где он говорит:

Закон, царящий надо всеми, Над смертными и над богами,

этот закон, по его словам,

Правит, оправдывая высшее насилье, Горней рукой: свидетельствуюсь я Геракла подвигами, как он, не купив –

 

254 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

так приблизительно он говорит: самую песнь-то я не знаю, только говорит он, что Геракл угнал быков, не купивши их и без того, чтобы ему подарил их Герион, так как это-то и есть право по природе, и быки и прочее достояние худших и слабейших – все принадлежит лучшему и сильнейшему" (Gorg. 483-4).

Такова "господская мораль" Калликла, выражение край­него анархического индивидуализма, одна из разновидностей морали Геракла – могучей человеческой личности. Подобные крайние воззрение, распространявшиеся в обществе, находившие отголоски в драме, в публицистике, в самой политической практике тиранов и демагогов, образы которых нередко окру­жались своеобразным обаянием, возносясь "по ту сторону доб­ра и зла", – подобные воззрения естественно возбуждали реак­цию. Большинство софистов прославляют добродетель, восхва­ляют доблесть героев, взывают к общественной солидарности и благочестию, в которых иные признавали "неписаный" божест­венный закон. Гиппий и Продик проповедовали упрощение жизни, возвращение к природе, к первобытной простоте нравов предков. Протагор указывал гарантию мира и безопасности в за­конном гражданском порядке.

Но основы традиционной морали и права расшатались. Проповедь безнравственных разрушительных учений, правда, могла иметь лишь успех скандала или смелого парадокса, но общие места моральной риторики могли мало помочь делу. Не помогала, очевидно, и реакция против нового течения. Воз­вращение к золотому веку наивной веры было немыслимо. Стрепсиад Аристофана, поджигающий "мудрилище" Сократа, противополагает натурфилософии старые мифологические объяснения, которые, очевидно, вызывали в публике большую веселость, нежели осмеиваемые гипотезы физиологов, – вспом­ним его объяснения дождя и грома в особенности*... Да и сам Аристофан, искренно указывающий на великую опасность на­двигающегося течения философов, в своих комедиях обращает богов в такие же комические маски, какими они являются в опе­ретках XIX века.

 

* Облака 372 ел.

 

Глава X. Софисты 255

Пути назад не было. Приходилось искать нового обосно­вания нравственности, и понятие "естественного закона", выдви­нутое в эпоху софистов, было слишком двусмысленно, чтобы служить таким обоснованием, в особенности в своем противопо­ложении положительному закону.

В области религиозных верований софистика вносит с собою то же начало рационалистического скептицизма. "О бо­гах, – говорит Протагор, – я не могу знать, ни что они есть, ни что их нет, ни каковы они видом, ибо есть многое, что мешает их знать, – и неясность предмета и жизнь человеческая, которая так коротка". – Таково начало сочинения Протагора о богах, за которое он был осужден в атеизме. Из этого начала мы видим только агностицизм философа, который вполне последователь­но согласуется с его основным положением о субъективности человеческого познания и его относительности.

В связи с сознанием относительности всех человеческих учреждений естественно явилась мысль и об относительности, условности религиозных установлений: боги, различные у различных народов, чтимы по "закону" каждой страны. Религия, как и нравственность, держится "установлением" – мысль, которая настолько проста, что для ее выражения требовалось бо­лее дерзости, нежели оригинальности. Но, с другой стороны, не есть ли религия, культ богов вообще – всеобщий, неписаный за­кон всех народов?

Рационалистическое отношение к богам и к мифам отли­чает философию со времен Ксенофана. Физика радикально изме­нила религиозно-мифологическую концепцию природы. Задол­го до софистов появляются попытки рационального объяснения мифов, делаются опыты аллегорического истолкования Гомера, которые тянутся от VI в. до Р.Х. вплоть до того времени, когда этот аллегорический метод переносится в Александрии на истол­кование священных книг Ветхого Завета! Здесь софисты лишь продолжали дело своих предшественников. Первым по времени истолкователем Гомера в этом смысле был некто Феаген из Ре­гиона, современник Ксенофана, столь жестоко нападавшего на нечестие Гомера. Феаген истолковывает его в "физическом" и в

256 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

"моральном" смысле (см. D. Fr. параграф 72, р. 510), объясняя борьбу богов борьбою стихий или столкновением страстей, ко­торые они олицетворяют. Позже такими истолкованиями занима­лись Демокрит (fr. 25 и др.), Анаксагор и в особенности его Мет-родор из Лампсака, который обращает Агамемнона в эфир, Ахилла – в солнце, Гектора – в луну, а богиню Деметру – не более и не менее, как в печень, Аполлона – в желчь и Диониса

– в селезенку (Fr. параграф 48, 3 и 4). После таких попыток нас не должна удивлять попытка Продика объяснить происхож­дение религии из боготворения полезных человеку предметов: "Солнце и луну и реки и источники и вообще то, что приносит пользу человеческой жизни, древние признали богами вследст­вие вытекающей от них пользы, например, египтяне – Нил, и через это хлеб был признан Деметрой, вино – Дионисом, вода

– Посейдоном, огонь – Гефестом, и так каждая из благопот-ребных вещей" (Fr. пар. 77 В 5; Sext. adv. math. IX, 18). Иначе учил о происхождении религии Критий, один из "тридцати" ти­ранов, ученик Горгия, яркий представитель второго поколения софистической культуры (Fr. пар. 81 В 25).

Было время – была беспорядочна жизнь человека:

Зверской силе одной служила она в подчиненьи.

Не было в те времена ни доблестным славной награды,

Ни наказание злым никакое тогда не грозило.

Думаю я, что затем уставили люди законы

С силой карательной, дабы над всеми правда царила

Всюду равно и в рабстве обиду держала;

Так они стали карать того, кто творит реступленья.

Вслед же за тем как законы стали препятствовать людям

Явно насилья творить, – они стали делать их тайно.

Тут-то впервые, должно быть, какой-нибудь мудрый

умыслил Страх изобресть пред богами для смертных людей,

чтобы было Пугало злым на тот случай, если хотя бы и тайно

 

Глава X. Софисты 257

Будут творить что-нибудь, или скажут, иль даже

замыслят.

Вот для того-то и ввел мудрец священную веру В то, что есть божество, цветущее жизнью нетленной: Духом своим оно видит и слышит и все разумеет, Ум направляя к тому и божественно всюду витая, Дабы услышать все то, что между людей говорится, Дабы все то, что творится, видеть оно бы могло. Если же ты и в молчаньи зло умышляешь какое, Даже и то от богов не укроется: мудрая сила Всюду присуща. Такими словами он убеждая, Это учение ввел сладчайшее всяких учений, Истину скрыв от людей одеждой обманчивой речи. Он рассказал им, что боги живут на месте том самом, Где всего более мог поразить он их своей речью,– Месте, откуда, он знал, исходит все страшное смертным, Также и то, что пользу приносит их горестной жизни – С горнего круга небес, откуда перуны сверкают, Где наводящие страх слышатся грома раскаты, Звездноочитого неба образ великий и дивный, Времени пестрый покров – строителя мудрого дело, Там, где восходит в лучах раскаленная масса светила*, Где образуется дождь, орошающий землю собою. Всюду мудрец разбросал людям страхи такие. ' Помощью этих-то страхов, прекрасно и мыслью

разумной,

Он божество поселил, притом в подобающем месте, Помощью их беззаконье законами он упразднил.

Таким образом религия есть изобретение мудрого законо­дателя, как и прочие законы. Но это тоже один взгляд среди многих других. Во всех теоретических и практических вопросах софистика открывает поле для состязания противоположных

* _________ ________ – такими считал солнце и Анаксагор __ _______ ____________ (Aet. II, 20, 6).

 

258 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

взглядов, да и каждый искусный софист в отдельности должен уметь по каждому данному вопросу защищать противопо­ложные положения, как мы видим это в ____________("разговорах") – наиболее обширном изо всех остатков обильной софистиче­ской литературы, до нас дошедших, где неизвестный софист, писавший около 400 г. на дорийском наречии, доказывает, что добро и зло, хорошее и дурное, справедливое и несправедливое, истина и ложь – тожественны и различны. Всемогущие боги софистов, вытеснившие прежних богов, суть "язык и облака", по выражению Аристофана – риторика и туман, оставшийся от прежйей натурфилософии и "метеорологии".

Религия, нравственность разлагались сами собою. Софис­ты сделали многое для их критики, частью путем популяризации знаний, частью путем развития скептицизма. Этим они подгото­вили реформу Сократа, положившего начало рациональной эти­ке и рациональной теории познания.

 

Глава XI

Сократ