Провинциальная пресса и российская цензура

Российская верховная власть, внедрив периодическую печать, не допустила ее бесцензурной свободы. Права и обязанности представителей журналистского корпуса были помещены в законодательные рамки цензурного Устава, который содержал предписания для всех акторов массовой коммуникации: представителей журналистского корпуса, губернских цензоров, губернаторов, а также героев публикаций и читателей, имеющих основания выступать с опровержением. Таким образом вносимые Уставом «ограничения» служили упорядочению отношений, содержали процедуру возбуждения судебных дел против нарушителей закона в интересах тех, кто пострадал от противоправных действий, совершенных посредством печатного слова.

Эпохальным событием для истории России явилась отмена предварительной цензуры на условиях, изложенных в Указе Правительствующему Сенату от 1 апреля 1865 г.: при сохранении «административных взысканий по установленным на то правилам», «желая дать отечественной печати возможные облегчения и удобства», Александр II весьма ощутимо изменил условия существования российской прессы.

Но самое важное решение по прессе готовилось к марту 1881 г.: с июля 1880 г. под председательством П.А. Валуева работало Особое совещание для пересмотра действующих уголовных законов о печати. По проекту министра внутренних дел графа П.А. Валуева, окончательно обсужденному Особым совещанием 28 февраля 1881 г., все нарушения законов о печати должны были оказаться в ведении судебных инстанций, но «после 1 марта 1881 г. никто о нем [этом проекте – Е.К. ] не упоминал»[319]. Весной 1882 г. в отношении российской периодики был сделан «шаг назад» - Александр III утвердил «Временные правила о печати 27 августа 1882 г.», в совокупности с «Положением об усиленной и чрезвычайной охране губерний» (см. 1.2.1) усиливающие административные рычаги воздействия на прессу[320].

После Манифеста 17 октября 1905 г. произошло освобождение прессы (см. 1.1.3). Но у властных структур не было сил построить жизнеспособные отношения с периодической печатью и обходиться без административных санкций. А многим представителям журналистского корпуса не достало воли предпочесть конструктивное воздействие на реальность нагнетанию социальной напряженности.

 

Требования цензурного Устава и характер циркуляров Главного Управления по делам печати Министерства внутренних дел

Постоянно редактируемый и пополняемый новыми параграфами[321], цензурный Устав включал в себя и предписания «об оглашении в печати сочинений и статей, касающихся Особы Государя Императора и Членов Императорской Фамилии» (статья 73[322]), и статьи «о преступлениях против порядка управления» (статьи 274 и 281), и положения о должностных обязанностях и квалификационных характеристиках цензоров[323]. В разделе «Порядок возбуждения преследования» были отражены все возможные процессуальные аспекты: от должности лица, имеющего право «возбуждать преследование, совершенное посредством печати» (статья 1213-5), до порядка подачи «апелляционных отзывов и протестов на решения судебной палаты в Кассационные Департаменты Правительствующего Сената» (статья 1213-17). Отдельно издавались сборники, в которых перечислялись права и обязанности министра внутренних дел, вице-губернаторов, сотрудников цензурных учреждений[324]. С введением в судопроизводство «Уложения о наказаниях» в судебную практику были внедрены формулировки, защищающие права личности: «о клевете и распространении оскорбительных для чести сочинений и изображений» (статья 1535) и др.

Несмотря на то, что «Устав о цензуре и печати» был объемным законодательным актом, состоящим из сотен статей с множеством примечаний к ним, его применение на практике не было строгим, не искореняло экстремистских настроений, а, напротив, порождало еще большее недоверие к власти и нередко приводило к конфликту административной и судебной властей.

Основной причиной нарушения цензурных правил являлась невозможность их четкого соблюдения по причине несоответствия реалий российской действительности формулировкам положений Устава. Несистематичность контроля за периодикой, обусловленная большим – а с увеличением количества периодических и непериодических изданий в регионе[325] - все более возрастающим объемом работы представителей надзора за печатными изданиями в губерниях, являлась не менее важной причиной нарушений статей и параграфов «Устава о цензуре и печати» в практике применения этого закона.

Тяжеловесность и объемность служебной переписки по вопросам нарушения журналистами цензурного Устава, непоследовательность в действиях представителей цензурного ведомства, слабый опыт ведения судебных дел в стране на фоне углубляющегося кризиса привели к введению в сферу борьбы с правонарушениями посредством печатного слова самый сильный, но малоубедительный административный ресурс.

Выявление структурных закономерностей отношений в сфере осуществления надзора за прессой на примерах, иллюстрирующих региональную практику, позволяет определить основные характеристики применения законодательства о печати в дореволюционной России.

 

2.1.1. Полномочия ГУДП

Действующим законодательством о печати ГУДП было наделено полномочиями надзора за прессой. В числе других вопросов[326] ГУДП ведало дела по региональной периодической печати: «сверху» руководило политикой развития прессы и концентрировало поступающую «снизу» информацию о положении дел по всей стране.

Главное Управление по делам печати регулярно рассылало циркуляры, адресованные губернаторам. Текст этих документов свидетельствует о корректности подхода власти к прессе. Показателен пример циркулярных распоряжений ГУДП, связанных с освещением в прессе проблем неурожая 1891 г.[327]

Дата	Текст документа
29.08.1891 г.	В связи с «бедствием, постигшим ныне несколько наших губерний, газеты могли бы принести несомненную пользу, сообщая сведения о том, что происходит в различных местностях, а также помещая на своих столбцах статьи более или менее компетентных лиц о средствах помочь злу. Но если Правительству чужды намерения ограничивать права, предоставленные у нас законом печати, то оно считает долгом зорко следить, чтобы печать пользовалась ими добросовестно, избегая всего, что могло бы служить к возбуждению страстей. К сожалению, в газетах появляются нередко сведения, заимствованные без всякой проверки из ненадежных источников, наряду с этим обнаруживаются попытки набросить тень на деятельность администрации, совершенно ни на чем не основанные. Вследствие сего покорнейше прошу Ваше Превосходительство сообщить лицу, заведующему цензированием периодических изданий во вверенной Вам губернии, чтобы, не стесняя их в намерениях добросовестно служить делу, он не допускал бы ничего такого, что могло бы раздражать общественное мнение и способствовать распространению в среде общества неверных слухов. Начальник ГУДП Е. Феоктистов».
20.10.1891 г.	В дополнение к циркуляру от 29 августа - «чтобы они [отдельные цензоры – Е.К. ] немедленно проверяли сомнительные известия путем сношения с подлежащими властями».
02.12.1891 г.	«В последнее время в некоторых периодических изданиях начали появляться крайне тревожные и совершенно неверные или преувеличенные сведения о положении населения в местностях, застигнутых неурожаем. Авторы такого рода произведений, не стесняясь красками и не заботясь о достоверности, стремятся, очевидно, лишь к тому, чтобы произвести наиболее сильное впечатление на читателя, возбуждая таким образом тревожное настроение в среде общества, всегда склонного в массе к преувеличениям и обобщениям. Произведения такого рода вместе с тем подрывают доверие к правительственным мероприятиям в области экономического воспособления нуждающемуся населению».

Циркулярные распоряжения касались разных аспектов содержания печатных материалов и непременно составлялись с целью защитить читателя от юридически или этически некорректных действий журналистов[328]:

Дата	Цель публикации / суть отображаемого явления	Смысл цензурного запрета
29.08.1891 г.	Проявление популизма	Приглашения к пожертвованиям могут печататься на страницах газет лишь после того, как гражданин заявит не только о цели инициированного им сбора средств, но и о целевом назначении вложений и получит на то разрешение администрации.
18.07.1892 г.	Усиление тревожных настроений в обществе путем опубликования непроверенных сведений	«Различные листки в тех или других губерниях как бы соперничают между собой в сообщении разного рода известий, которые причиняют положительный вред, усиливая тревожное настроение общества».
20.01.1893 г.	Проявления азарта	Воспрещение заманивать подписчиков «типом лотерей».
28.06.1893 г.	Возбуждение неприязни одной части населения против другой	«Некоторые периодические издания занялись обсуждением состояния наших фабрик и заводов, касаясь при этом вопроса об отношениях рабочих к хозяевам… Отличаясь тенденциозным направлением, сообщая неверные сведения, они могут причинить существенный вред».
28.01.1894 г.	Возбуждение тревожных настроений в обществе	Нередко в прессе помещаются сообщения «о несчастных происшествиях на железных дорогах, совершенно извращенные или отличающиеся явными преувеличениями», подчас «редакции газет отказываются печатать опровержения неверных сообщений, доставляемые им управляющими и начальниками железных дорог».
27.07.1894 г.	Возбуждение тревожных настроений в обществе	Возникают «случаи убыли довольно значительного количества типографского шрифта вследствие пропажи или продажи его. Т.о. возникает нежелательное облегчение условий существования тайных типографий».
27.02. и 22.06.1897 г.	Развращение читателя интересом к частной жизни других людей	Запреты помещать информацию о скандальных событиях под «особыми громкими заголовками», напоминание о том, что в характере сообщений о случаях самоубийства и покушениях на самоубийство следует руководствоваться п. 4 ст. 4 цензурного Устава.
17.02.1899 г.	Возбуждение недоверия к отдельным ведомствам	«В провинциальных периодических изданиях иногда появляются статьи и заметки, направленные против деятельности почтово-телеграфных учреждений, подрывающие доверие публики к почтово-телеграфному ведомству».
18.03.1899 г.	Укоренение нигилистических настроений среди молодежи[329]	«Не дозволять к печати никаких сведений и известий о волнениях, происходящих в среде учащихся в университетах и в других высших учебных заведениях, а также и объявлений о нежелании разных личностей продолжать получение газет, несочувствующих студенческим беспорядкам»[330].

Циркуляры МВД рассылались губернаторам подчас по нескольку в день (так, дату «28 января 1909 г.» имеют циркуляры № 1034 и 1035[331], дату «29 января 1909 г.» - № 1098 и № 1110[332]. Из циркуляров, направленных губернаторам в 1911 г., явствует, что местная периодическая печать нередко публиковала несоответствующие действительности сведения, а административная власть в губернии оставляла эти «выступления» прессы без должного внимания. Так, в обращении от 15 декабря 1911 г. значилось: «В Циркулярах Департамента полиции от 18 января, 25 апреля и 29 ноября 1911 г. были изложены весьма подробно указания бывшего министра внутренних дел статс-секретаря Столыпина на обязательное отношение представителей местной административной власти к помещаемым в периодической печати всякого рода вымышленным и тенденциозным известиям,а равно и к запросам по поводу этих известий Департамента. Практика последнего времени показывает, что гг. губернаторы в значительном большинстве случаев не реагируют на такие выходки печати, оставляя таковые без опровержения, и в отзывах департаменту полиции, посылаемых зачастую с большим промедлением, редко указывают на принятые ими по отношению к отдельным органам печати меры. Признавая крайне вредные для общественного спокойствия последствия распространения путем печати всякого рода неосновательных и часто намеренно ложных тенденциозных известий, напрасно волнующих население, привыкшее доверчиво относиться к печатному слову, и особенно ложных известий о действиях и мероприятиях представителей власти, покорнейше прошу Ваше Превосходительство принять изложенные в помянутых циркулярах указания министра внутренних дел к неуклонному исполнению»[333].

Циркуляр, направленный в губернии два дня спустя, (от 17 декабря 1911 г.) был посвящен проблеме роста экстремистских настроений и отражений их в региональной периодике. «Характерной чертой социал-демократического движения в течение последнего времени является широкое развитие легальной партийной прессы в России. Этому способствовало, с одной стороны, продолжающееся затишье непосредственно революционной деятельности, развал существовавших организаций, повышение умственного уровня и идейных запросов рабочей массы, в особенности, ее более сознательных элементов, с другой стороны, - стремление литераторов социал-демократического направления использовать время затишья для пропаганды наиболее основных идей моралистской философии, программы и тактики и, тем самым революционизировать массы, подготовляя их к будущей активной деятельности. Эта литературная деятельность выражается в издании целого ряда газет и журналов соответственного направления, причем, состав редакций и сотрудников помянутых органов печати зачастую подбирается из лиц, заведомо принадлежащих к революционным партиям… По докладе изложенных сведений г. министр внутренних дел, обращая внимание на издающиеся в некоторых местностях Империи газеты и журналы левого и в особенности социал-демократического направления и исходя из тех соображений, что агитация социал-демократических организаций и пропаганда идей последних посредством легальной печати должна быть всемерно прекращаема и в будущем недопускаема, преподал указание в том смысле, что за подобными газетами и журналами надлежит иметь непрестанное наблюдение, подвергая их ответственности в случае нарушения изданных по сему предмету обязательных постановлений или возбуждая против них в установленном порядке уголовное преследование»[334].

Значимо в этой связи, что даже столь категоричные циркулярные предписания требовали аргументированных санкций властных структур.

ГУДП нередко напоминало губернатору о необходимости действовать строго в соответствии с предписаниями цензурного Устава. Это касалось и случаев, связанных с оформлением текста опровержения. Так, на обращение казанского губернатора С.С. Скарятина в Главное Управление по делам печати по поводу того, что редактор столичной газеты «Современные Известия» текст губернаторского опровержения «напечатал не полностью, как он был на то обязан, а сократил его в виде частного возражения»[335], в Казань пришел ответ из Петербурга: ГУДП «затрудняется в настоящем случае понудить редакцию напечатать вновь означенное опровержение, т.к. сообщение Вашего Превосходительства в редакцию «Современных Известий» не удовлетворяет установленной практикою особой при сем прилагаемой форме»[336].

Губернатор, в свою очередь, распространял эти требования в масштабе вверенной ему губернии. Так в «Казанском Биржевом Листке» (№ 58, 59 за 1892 г.) были напечатаны сведения, вызвавшие протест председателя Мензалинской уездной Управы Останкова. Останков направил возражение в редакцию газеты 26 марта. Не обнаружив в ближайших номерах текста своего «возражения», он обратился к казанскому инспектору по делам печати (цензору). Цензор в ответе от 16 апреля написал, что «в цензурное учреждение текст опровержения от Останкова не поступал». Кроме этого служебного сообщения, Останкову было адресовано письмо губернатора, в котором начальник губернии объяснял, что «следует представить опровержение казанскому цензору, руководствуясь статьями 138 и 139 цензурного Устава»[337].

Нередко в случаях нарушения процедурных вопросов частного характера ГУДП отмечало некорректность действий губернатора. Так, в связи с ходатайством о смене издателя газеты «Нижегородский Листок» губернатор направил служебное отношение в ГУДП, на что ГУДП ответило: «Ваше Превосходительство изволили сообщить Главному Управлению по делам печати лишь заключение Департамента полиции касательно изложенного ходатайства, не высказав при этом Вашего личного мнения по настоящему предмету. Вследствие сего Главное Управление по делам печати имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство почтить Вашим заключением, насколько удобным представляется местным условиям удовлетворение ходатайства Казачкова и Протопопова». Отвечая на замечания ГУДП, вице-губернатор барон Фредерикс писал, что в данном деле «препятствий не имеется»[338].

В ответ на публикации столичной прессы губернатор нередко обращался в ГУДП в случаях, когда «отзывы печати, нисколько не помогая делу, распространяют в обществе лишь неверие к правительственным мерам, что может оказать услугу только врагам общественного порядка»: «В газете «Русская Жизнь» от 7 июля 1892 г. помещена из Казани корреспонденция, в которой сообщаются факты или явно вымышленные, или в извращенном виде (ход холерной эпидемии будто бы скрывается от общества). Изложенные случаи не связаны с холерой: с одним из больных случились судороги, которые случались в продолжение 20 лет, с другим больным рвота и расстройство желудка произошли от трехдневного беспробудного пьянства, женщина заболела простой холериной и через 3 дня совершенно поправилась». В данном и подобных случаях, выявив некую тенденцию, свойственную прессе в освещении действительности, губернатор считал должным обратиться к начальнику ГУДП: «Ввиду нелепости изложенных сведений я позволяю себе покорнейше просить Ваше Превосходительство не изволите ли признать возможным сделать указания редакциям о неуместности и несвоевременности печатания подобных тенденциозных и лживых известий»[339].

Нередко губернатор апеллировал к ГУДП и в случаях своих сложных отношений с местной прессой. «Редакция «Нижегородского Листка», - писал губернатор в 1897 г., - дозволяет себе благодаря недостаточному надзору со стороны редактора, печатать в газете то, что цензором запрещается. Не желая возбуждать против редактора судебного преследования, позволяю себе покорнейше просить Ваше Превосходительство не отказать в исходатайствовании распоряжения о принятии против редактора «Нижегородского Листка» какой-либо административной меры по Вашему усмотрению»[340].

ГУДП периодически напоминало о необходимости строгого соответствия действий губернатора положениям нормативных документов при выдаче свидетельств на продолжающиеся и новые издания[341] - по всей видимости, информация об имевших место «несоответствиях» поступала в ГУДП от губернских цензоров, т.к. попустительство подобного рода приводило к цепи нарушений законных предписаний и осложняло цензорскую деятельность. В адрес провинциальных цензоров ГУДП также направляло своего рода «напоминание» о необходимости согласованных действий Комитетов по делам печати или инспекторов с губернатором: «Главное Управление по делам печати предлагает о всяком случае наложения ареста на то или иное произведение печати незамедлительно поставлять в известность как местного губернатора, так и начальника почтово-телеграфного округа, в районе коего находится Комитет или инспектор по делам печати»[342]. Рекомендуя «бороться с революционным направлением газет посредством упорной и последовательной, номер за номером, их конфискации»[343], ГУДП утверждало значимость последовательной и аргументированной работы органов охраны правопорядка по поиску оснований для арестов.

Из переписки ГУДП с губернаторами явствует, что «надзор за печатью» был весьма сложной и проблемной сферой. Нередко ГУДП адресовало губернатору замечания о недостаточно продуктивной работе в подведомственной ему губернии представителей цензурного ведомства: «Из доставленных в минувшем году отчетов за 1906 г. между прочим усматривается, что некоторыми из лиц, наблюдающих за повременной печатью одни из предъявленных к ним Главным Управлением по делам печати требований были оставлены совершенно невыполненными, другие же выполненными только отчасти, причем, и самые сведения, сообщенные ими, носили иногда неопределенный и сбивчивый характер: не указывалось общего количества возбужденных в отчетном году судебных преследований, а также и распределения их по статьям уголовных законов и т.д.»[344].

После февральских событий 1917 г. структура госаппарата была изменена. Однако надзор за печатью остался в ведении МВД Временного Правительства. Циркуляр МВД губернским и уездным комиссарам от 16 мая 1917 г. гласил: «Постановлением Временного Правительства от 27 апреля с.г. Главное Управление по делам печати и все подведомственные ему местные учреждения, ведавшие цензуру и наблюдение за печатью и типографиями, упразднены. Имея вместе с тем в виду, что единственною задачею законодательства о печати является обеспечение правильной регистрации произведений тиснения и установление порядка, гарантирующего привлечение к ответственности по суду на общем основании лиц, совершивших преступления путем печати, Временное Правительство нашло необходимым озаботиться сохранением тех функций ведомства бывшего Главного Управления по делам печати, за которыми нельзя не признать огромного государственного и культурного значения»[345].

2.1.2. Полномочия регионального представительства цензурного ведомства

Во исполнение статьи 25 цензурного Устава «во время занятий сей должности они [цензоры – Е.К. ] не должны вместе с оною нести никаких других обязанностей, ниже принимать участие в редакции периодических изданий». По букве закона претендент на должность цензора, являясь представителем университетской среды, был вынужден выбирать: служить по Министерству просвещения или в ведомстве Министерства внутренних дел. Так, в ответе канцелярии попечителя Казанского учебного округа казанскому губернатору от 5 декабря 1902 г. значилось: «Как по закону, так и по существу своих обязанностей помощник инспектора студентов не может состоять на какой-либо посторонней – казенной или частной – службе, а потому Его Превосходительство [попечитель Казанского учебного округа – Е.К. ] не признает возможным удовлетворить прошение помощника инспектора студентов казанского университета статского советника Державина о разрешении ему заниматься в вечернее время цензурою при казанском отдельном цензоре»[346].

Однако в практике регионального применения в этом вопросе высшая инстанция подчас вынуждена была разрешать отступления от законодательства: исполняющий обязанности начальника ГУДП В.В. Григорьев в обращении к казанскому губернатору от 13 марта 1875 г. писал, что «со стороны Главного Управления по делам печати не встретилось бы препятствий к соединению в одном лице должности цензора с какою-либо другою»[347].

До вступления в силу закона от 24 ноября 1905 г. будучи подчинена предварительной цензуре, провинциальная пресса была зависима от губернского цензора[348] или губернского Комитета по делам печати[349]. По именным указам от 24 ноября 1905 г. и 26 апреля 1906 г., явившимся следствием провозглашенных в «Манифесте об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г. свобод слова, печати, собраний, союзов, предварительная цензура отменялась и вступало в силу судебное разбирательство[350]. Но цензурные комитеты не были расформированы и губернские инспекторы по делам печати (цензоры) не потеряли своей работы. Инициируя возбуждение судебных процессов в отношении редакторов и издателей тех периодических изданий, на страницах которых были допущены нарушения оставшихся в силе (по указам от 24 ноября 1905 г. и 26 апреля 1906 г.) отдельных статей «Устава о цензуре и печати», «Уголовного Уложения» и «Уложения о наказаниях», цензоры были призваны предотвращать распространение изданий, содержащих «признаки преступных деяний»[351].

Сложность деятельности цензора весьма обстоятельно изложил П.А. Валуев в своей Всеподданнейшей записке еще в сентябре 1868 г.: «Цензор должен учитывать и соображения, основанные на внутренних мотивах совершенного преступления, на современном состоянии умов и политических отношений страны и, наконец, на заботе, чтобы вчиняемое преследование, с одной стороны, не было признано несостоятельным судебными учреждениями, что может повести к поколебанию правительственного авторитета, а с другой стороны, не получило бы для виновных, нередко ими самими избираемым, способа для приобретения незаслуженной популярности или для косвенной пропаганды посредством более общего оглашения преследуемого факта. Одно сличение с текстом закона не может посему привести к цели. На обязанность цензора возлагается не только подвести закон, но и сообразить в полном объеме средства к его применению».

По Уголовному Уложению 1903 г.[352] в отношении печати наиболее применимы были статья 126 (посеять смуту) и статья 129 (деяния, носящие характер возбуждения массы или отдельных лиц к неповиновению закону, т.е. преступная пропаганда).

Полномочия цензора (инспектора по делам печати или члена губернского цензурного Комитета) были весьма значительными. Среди них на начальном этапе – обязанность осуществлять предварительную цензуру. Условия деятельности цензора: объем цензируемых материалов, их разноплановость, необходимость согласования условий и обстоятельств момента с требованиями закона – обусловливали роль личностного фактора. Являясь региональным представителем ГУДП и посредником в отношениях журналистов к закону, губернский цензор был обязан оповещать редакторов газет о существе циркулярных предписаний ГУДП МВД[353].

Мнение цензора было влиятельным. Так, из формулировки служебного письма начальника ГУДП казанскому губернатору, в котором «Камско-Волжская Газета» названа газетой, «отличающейся крайне вредным направлением и особенно затруднявшей местного цензора»[354], следует, что о характере «затруднений» в ГУДП докладывал сам цензор, статский советник Готвальд, «вошедший в Главное Управление по делам печати с ходатайством об освобождении его от занятий по цензуре».

ГУДП осознавало роль личностного фактора и было заинтересовано в том, чтобы в должности губернского инспектора выступал компетентный специалист. Так, в ответ на ходатайство профессора Казанского университета А.И. Осипова «об увольнении его от должности отдельного цензора ввиду необходимости, главным образом, воспользоваться на летнее время отпуском для поправления здоровья», начальник ГУДП Е. Феоктистов в ответе губернатору А.П. Полторацкому от 20 февраля 1892 г. сообщил, что «оставление Осипова при исполнении обязанностей цензора ввиду служебной опытности представляется весьма полезным и желательным» и предложил «указать на лицо, которое могло бы с успехом выполнять обязанности» помощника цензора и заменять А.И. Осипова на время его отпусков. Судя по тому, что с 20 мая 1892 г. к ведению дел по цензуре в Казанской губернии приступает М.Н. Пинегин, впоследствии получивший полномочия председателя казанского губернского Комитета по делам печати, А.И. Осипова не устроили условия, предложенные губернатором и ГУДП.

Как правило, губернатор придавал мнению цензора большой вес. Когда на прошение Н.А. Ильяшенко издавать «Биржевую и сельскохозяйственную газету Камско-Волжского края» и последовавший за этим вопрос губернатора казанский инспектор по делам печати дал положительный ответ[355], в своем ответе ГУДП губернатор не просто использовал аргументацию цензора, но, соглашаясь на издание газеты, категорично заострил его мысль: «Для города Казани вполне достаточно двух газет с общим содержанием»[356], но в интересах торгово-промышленных и землевладельческих классов имеет смысл разрешить издание новой газеты.

Губернатор Полторацкий последовал совету Пинегина и в деле, связанном с инициативой П.И. Кидалинского о расширении программы его газеты «Листок объявлений покупки, продажи имений, земель, заводов по всей России» в связи с переименованием издания в «Камско-Волжский корреспондент для деловых людей»[357]. Черновик обращения губернатора в ГУДП[358] полностью состоит из формулировок Пинегина.

Однако иначе отреагировал губернатор на подобного же рода предостережения Пинегина в связи с делом по ходатайству М.А. Констанского о разрешении издавать в Казани бесплатную газету «Реклама, листок объявлений Волжско-Камского края». На поступившее в ГУДП прошение Констанского начальник ГУДП 25 июня 1899 г. направил казанскому губернатору запрос. Губернатор, в свою очередь, 6 июля адресовал вопрос цензору. Ответ Пинегина от 7 июля содержал привычные формулировки: «Я полагал бы излишним помещение в «Листке объявлений» беллетристических произведений, которые придадут этому справочному изданию уже характер обще-литературной газеты»[359]. Получив 15 июля рапорт казанского полицмейстера, 23 июля губернатор писал в ГУДП: «к удовлетворению ходатайства о разрешении издавать названную газету с помещением в ней торгово-промышленных объявлений и перепечаток из подцензурных изданий беллетристического содержания препятствий не встречается»[360]. Однако биография «названной газеты» на этом завершилась - газета М.А. Констанского в свет не выходила.

Губернатор не всегда был согласен с цензором и в вопросах наложения ареста на конкретные номера местных изданий. Так, казанский губернатор М.В. Стрижевский выразил цензору А.В. Фролову свое несогласие по поводу ареста им номера «Волжского Курьера»[361] за критику губернаторских распоряжений: «Против газетной критики моих распоряжений я ничего не имел ранее, ничего не имею и в настоящее время, если критика производится в выражениях приличных и вообще допустимых. Скажу даже более, если бы подобная критика была даже допущена в выражениях оскорбительных для должностного лица, то я воспользовался бы принадлежащим мне правом привлечения за это виновного к судебной ответственности, но ни в каком случае не считал бы допустимым наложение за это на газету ареста. Задача администрации заключается в борьбе с революционным направлением газет и с попытками их возбудить в населении неуважение к Верховной власти и восстановить население против правительственных властей, против войсковых частей и против одной части населения на другую»[362].

Как показывает региональная практика применения закона о печати, принимаемые цензором решения ставились на обсуждение в заседаниях губернского Комитета по делам печати. Так, по случаям запрета перепечатывания в «Камско-Волжской Речи» статьи «День гнева» из журнала «Современный Мир» и исключения из текста статьи той же газеты от 19 декабря (№ 642) характеристик членов общеземского съезда «на полноправных и бесправных»[363], Комитетом было постановлено: «Исключение из газет одобрить».

Нередкими были случаи апелляции к цензору должностных лиц различных ведомств губернии с инициацией запретов для выхода в печать материалов, несмотря на то, что сам цензор не нашел в них «состава преступления». Так, директор казанской учительской семинарии писал попечителю Казанского учебного округа о «возбуждении», произошедшем по прочтении статьи г. Глебского «Татарское счастие» («КТ», 1906, № 4128, нояб.) в среде «разноплеменного состава воспитанников семинарии»[364]. Директор отметил: «Статьи полны полемического задора, неправильно и односторонне передают факты с произвольным освещением их». Основной посыл обращения директора состоял в аргументации просьбы о запрещении подобного рода публикаций: «Имею честь почтительнейше ходатайствовать, не признаете ли целесообразным через губернское начальство прекратить временно газетную полемику по инородческим вопросам как вносящую племенной раздор и вражду среди населения»[365].

В своем обращении к М.Н. Пинегину от 15 марта 1907 г. профессор Третьяков писал: «в № 153 «Дневника Казани» помещена клеветническая заметка по поводу женской гимназии. Помогите мне Вашим авторитетом восстановить истину и распорядитесь о напечатании в этой газете прилагаемого при сем опровержения»[366].

С целью предусмотреть возможные эксцессы цензор регулярно направлял запрос о целесообразности помещения журналистских материалов по конкретным информационным поводам в адрес попечителя Казанского учебного округа. Так на обращения от 17 и 19 января[367], 3,7 марта, 11 апреля, 28 июля 1905 г. цензор не только не получил согласия попечителя, но и - в отличие от ответов на подобные запросы, данных цензору в 1901 г., - не получил и убедительной аргументации отказа[368].

Возникали случаи обратного характера: когда совершенно «благонамеренные» материалы не допускались цензором в печать лишь «по нежеланию давать другим газетам материал для полемики»[369].

Нередко цензоры, сообразуя свои решения со статьями цензурного Устава[370], сокращали проектируемый для прессы текст выступлений представительных органов местной власти или перечень вопросов повестки дня их заседаний. В данном и подобных случаях нередким был конфликт выборной (органов самоуправления) и административной (представителей цензурного ведомства) властей.

Обратив внимание на то, что из 11 дел, принятых и обсужденных на последнем заседании городской Думы, решения по которым направлены для напечатания в местных газетах, в «Волжско-Камском Слове» поименованы лишь 10 дел (одно, именно восьмое по порядку, предполагавшееся к обсуждению при закрытых дверях, выпущено), Городской Голова Казани обратился с вопросом к редактору газеты. Редакция в своем ответе уведомила, что «означенный параграф извещения не дозволен к напечатанию г. отдельным цензором». Высказав свое удивление тем, что «г. отдельный цензор контролирует действия Городского Головы, как какие-нибудь стишки»[371], г. Городской Голова предложил «принести на г. отдельного цензора жалобу».

Так, была сокращена статья «О спуске грязных вод в Булак», о содержании которой казанский инспектор докладывал губернатору: «Имею честь препроводить для сведения Вашего Превосходительства сообщение в «Казанском Телеграфе» о заявлении гласного Д.И. Образцова городской Управе по поводу спуска грязных вод в Булак из клиник и бактериологического института, [в коем (сообщении) – Е.К. ] было исключено окончание, в котором говорится, что в случае устройства упомянутых спусков грязной воды при появлении в Казани какой-либо эпидемической и заразительной болезни население будет винить не только означенные заведения (клинику и бактериологический институт), но и Думу. К этому считаю нужным присовокупить, что, по моему глубокому убеждению, при изложенных обстоятельствах простой народ не только будет «обвинять» клинику и институт в распространении той или другой заразной болезни, но и могут произойти серьезные беспорядки и волнения, как с нанесением вреда названным учреждениям, так и с причинением насилия служащим и заведующим ими лицам. Считаю своим долгом сообщить о сем Вашему Превосходительству на предмет обсуждения этого вопроса в Думе, откуда при публичности ее заседаний высказываемые мнения могут распространиться в население в измененном и преувеличенном виде и послужить источником для нежелательных толков и слухов в малокультурной массе»[372].

После сокращения цензором текста «Протоколов общего собрания земских гласных Казанской губернии», опубликованных на страницах «Казанской Газеты»[373], председатель губернской земской Управы П.И. Геркен настаивал на разрешении публикации полного текста протоколов в готовящейся к изданию отдельной брошюре по итогам деятельности Управы. М.Н. Пинегин дал свое согласие лишь после вмешательства губернатора А.А. Рейнбота, который по телефону уведомил цензора, что «он разрешает печатать протоколы собрания земск<