Политическая корректность, или языковой такт

Осознавая интерес западной идеологии вообще и англоязычной в осо­бенности к отдельному человеку в сочетании с игнорированием коллек­тива как прямую противоположность принципам русского мира, легко понять, почему именно в мире английского языка возникла и разви­лась мощная культурно-поведенческая и языковая тенденция, полу­чившая название «политической корректности» (Political correctness — PC).

Эта тенденция родилась более 20 лет назад в связи с «восстанием» африканцев, возмущенных «расизмом английского языка» и потребо­вавших его «дерасиализации» — «deracialization» (см. выше о работе Али Мазруи).

Политическая корректность требует убрать из языка все те языко­вые единицы, которые задевают чувства, достоинство индивидуума, вернее, найти для них соответствующие нейтральные или положитель­ные эвфемизмы. Неудивительно, что это движение, не имеющее рав­ных по размаху и достигнутым успехам в мировой лингвистической ис­тории, началось именно в США. Английский язык как язык мирового общения, международного и межкультурного, используется как сред­ство коммуникации представителями разных народов и разных рас. Вот почему эти народы и расы предъявляют к нему свои требования. США же — особая страна, население которой состоит из представителей самых разных народов и рас, и поэтому межнациональные, межкуль­турные и межэтнические проблемы здесь стоят особенно остро.

К тому же «культ отдельной личности», культ индивидуализма в этой стране, претендующей на удовлетворение извечной человеческой меч­ты о свободной и счастливой жизни и привлекающей всех недоволь­ных, отчаявшихся воплотить эту мечту на родине, — этот культ, по вполне очевидным причинам, достиг апогея и составляет главный стержень идеологии, а значит, всех государственных систем — экономической, политической, культурной.

Итак, языковая корректность. В основе ее — весьма положительное старание не обидеть, не задеть чувства человека, сохранить его досто­инство, хорошее настроение, здоровье, жизнь. Сама идея — замечатель­ная, ее можно только всячески поддерживать. Термин политическая корректность представляется неудачным из-за слова политическая, подчеркивающего рациональный выбор по политическим (а значит, неискренним) мотивам в противоположность искренней заботе о чело­веческих чувствах, стремлении к тактичности, к языковому проявлению хорошего отношения к людям.

Попытка ввести термин языковой такт (linguistic tact) ¹⁷, по понят­ным причинам, не имела успеха: мы подоспели со своими поправками, когда движение достигло мирового размаха и термин стал привычным, устойчивым и заимствованным другими языками.

¹⁷ См.: S. Ter-Minasova. Language, Linguistics and Life (A View from Russia). Moscow, 1996, p. 120-122.

Политическая корректность языка выражается в стремлении най­ти новые способы языкового выражения взамен тех, которые заде­вают чувства и достоинства индивидуума, ущемляют его человече­ские права привычной языковой бестактностью и/или прямолиней­ностью в отношении расовой и половой принадлежности, возрас­та, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида и т. п.

Началось это движение, как уже было сказано, с африканских пользо­вателей английским языком, возмутившихся негативными коннотация­ми метафорики слова black [черный]. Оно немедленно и очень активно было подхвачено феминистскими движениями, боровшимися за права женщин всовременном обществе. Вот примеры тех изменений, кото­рые претерпели «расистские» слова и словосочетания в связи с тен­денцией к политической корректности:

Negro > coloured > black > African American/Afro-American [негр > цвет­ной > черный > африканский американец/афроамериканец];

Red Indians > Native Americans [краснокожие индейцы > коренные

жители].

Феминистские движения одержали крупные победы на разных уров­нях языка и практически во всех вариантах английского языка, начав­шись в американском. Так, обращение Ms пo аналогии с Mr [мистер] не дискриминирует женщину, поскольку не определяет ее как замужнюю (Mrs [миссис]) или незамужнюю (Miss [мисс]). Оно успешно внедрилось в официальный английский язык и прокладывает себе дорогу в разго­ворный.

«Сексистские» морфемы, указывающие на половую принадлежность человека, вроде суффикса -man (chairman [председатель], businessman [бизнесмен], salesman [торговец]) или - ess (stuardess [стюардесса]), вытесняются из языка вместе со словами, в состав которых они имели неосторожность войти. Такие слова заменяются другими, определяю­щими человека безотносительно к полу:

chairman [председатель] > chairperson; spokesman [делегат] > spokesperson;

cameraman [оператор] > camera operator,

foreman [начальник] > supervisor;

fireman [пожарник] > fire fighter;

postman [почтальон] > mail carrier;

businessman [бизнесмен] > executive [исполнительный директор] или

параллельно — business woman;

stuardess [стюардесса] > flight attendant;

headmistress [директриса] > headteacher.

Слово women [женщины] все чаще пишется как womyn или wimmin, чтобы избежать ассоциаций с ненавистным сексистским суффиксом.

Традиционное употребление местоимений мужского рода (his [его], him [ему]) в тех случаях, когда пол существительного не указан или не­известен, практически уже вытеснено новыми способами языкового выражения — или his/her [его/ее], или множественным their [их]: everyone must do his duty > everyone must do his or her (his/her) duty>

everyone must do their duty [каждый должен выполнять свой (букв. его) долг > каждый/ая должен/должна выполнять свой (букв. его или ее, его/ее) долг > все должны выполнять свои (букв. их) обязанности]. Все чаще встречается в письменных текстах написание s / he [он/а] вме­сто he/she [он/она].

В современном английском детективном романе стремление избе­жать форм, указывающих на грамматический род, усиленное нежела­нием раскрыть пол преступника и ускорить догадку читателя этого де­тектива, приводит к столкновению подлежащего one person [один чело­век] с дополнением their guilty knowledge [их преступное знание]:

Не had no intention of telling anyone in Nightingale House where the tin had been found. But one person would know where it had been hid­den and with luck might inadvertently reveal their quilty knowledge ¹⁸.

Он не собирался никому рассказывать в Найтингейл Хаузе о том, где нашли жестянку. Но один человек знал, где она была спрятана, и при случае мог бы неумышленно раскрыть их преступное знание.

И в этом же романе: Everyone who should be in Nightingale House was in her room [Все, кому надлежало быть в Найтингейл Хаузе, находились в ее комнате].

Режущее глаз сочетание everyone [все; всякий, всякая, всякое] с her room [ее комната] оправдано тем, что все обитатели Найтингейл Хау­за — женщины.

В приводимых ниже примерах представлены разные группы соци­ально ущемленных людей, которых англоязычное общество старается уберечь от неприятных ощущений и обид, наносимых языком:

invalid > handicapped > disabled > differently-abled > physically challenged [инвалид > с физическими/умственными недостатками > покалеченный > с иными возможностями > человек, преодолеваю­щий трудности из-за своего физического состояния]; retarded children > children with learning difficulties [умственно отста­лые дети > дети, испытывающие трудности при обучении]; old age pensioners > senior citizens [пожилые пенсионеры > старшие граждане];

poor > disadvantaged > economically disadvantaged [бедные > лишен­ные возможностей (преимуществ) > экономически ущемленные]; unemployed > unwaged [безработные > не получающие зарплаты]; slums > substandard housing [трущобы > жилье, не отвечающее стан­дартам];

bin man > refuse collectors [человек, роющийся в помойках > собира­тель вещей, от которых отказались];

natives > indigenious population [местное население > исконное на­селение];

foreigners > aliens, newcomers [иностранцы > незнакомцы; приезжие, нездешние];

foreign languages > modern languages [иностранные языки > совре­менные языки];

short people > vertically challenged people [люди низкого роста >люди, преодолевающие трудности из-за своих вертикальных пропорций];

¹⁸ P. D. James. Shroud for a Nightingale. London, 1989, p. 192.

fat people > horizontally challenged people [полные люди > люди, пре­одолевающие трудности из-за своих горизонтальных пропорций]; third world countries > emerging nations [страны третьего мира > воз­никающие нации];

collateral damage > civilians killed accidentally by military action [со­путствующие потери > гражданские лица, случайно убитые во время военных действий];

killing the enemy > servicing the target [уничтожение врага > попада­ние в цель].

Для того чтобы избежать антропоцентризма по отношению к живо­му миру и подчеркнуть наше биологически равноправное сосущество­вание на одной планете с представителями этого мира, слово pets [до­машние животные], предполагающее человека как хозяина или владель­ца, заменяется словосочетанием animal companions [компаньоны-жи­вотные], house plants > botanical companions [домашние растения > ком­паньоны-растения], а предметы неодушевленного мира — mineral companions [компаньоны-минералы].

Политически некорректно предпочитать красивое, приятное некра­сивому и неприятному. Этот вид политически некорректного поведе­ния получил название lookism (от look 'смотреть, проверять') — favouring the attractive over less attractive [предпочтение более привлекательно­го менее привлекательному]. (По-видимому, самый главный — и худ­ший! — lookist был «великий эстет» Оскар Уайльд с его эстетическими принципами поклонения Прекрасному.)

Стремительно распространяясь, политическая корректность доходит до крайностей (например, требуя заменить history [история] на herstory), становится предметом насмешек, развлечения, юмора. В результате эффект «корректности» снижается, иногда получается обратный, пря­мо противоположный.

Джеймс Финн Гарднер, писатель и актер из Чикаго, переписал самые популярные сказки политически корректным языком, и его книга «Politically Correct Bedtime Stories», изданная одновременно в Нью-Йор­ке, Торонто, Оксфорде, Сингапуре и Сиднее, немедленно стала бестсел­лером номер один ¹⁹.

В предисловии к этой книге автор оговаривается, боясь обвинений в нарушении политической корректности (но и здесь не удержавшись от юмора):

«If, through omission or commission, I have inadvertently dis­played any sexist racist, cultura list nationalist, regionalist, ageist, lookist,

ableist sizeist, speciesist, intellectualist, socioeconomicist, ethnocentrist,phallocentrist heteropatriarchialist, or other type of bias, as yet un­named, I apologize and encourage your suggestions for rectification».

Если по причине недосмотра или пристрастия я неумышленно проявил какие-то сексистские, расистские, культуралистские, националистские, регионалистские, «лукистские», социально-экономистские, этноцент­ристские, фаллоцентристские, гетеропатриархалистские взгляды, а также любые другие, не упомянутые мною предрассудки, касающие­ся возможностей, размеров, рода, умственных способностей, я прино­шу свои извинения и призываю всех предлагать мне свои уточнения.

Отрывки из этих «политически корректных» сказок не нуждаются в комментариях, они иллюстрируют тенденцию последовательной поли­тической корректности, доведенной до абсурда.

¹⁹ J. F. Gardner. Politically Correct Bedtime Stories. New York, Toronto, Oxford, Singapore, Sydney, 1994.

The Three Little Pigs

Once there were three little pigs who lived together in mutual respect and in harmony with their environ­ment. Using materials which were indigenous to the area, they each built a beautiful house... One day, along came a big, bad wolf with expansionist ideas. He saw the pigs and grew very hungry in both a phys­ical and ideological sense. When the pigs saw the wolf, they run into the house of straw. The wolf ran up to the house and banged on the door, sho­uting, «Little pigs, little pigs, let me in!»

The pigs shouted back, «Your gun­boat tactics hold no fear for pigs defending their homes and cul­ture».

But the wolf wasn't to be denied what he thought was his manifest destiny. So he huffed and puffed and blew down the house of straw. The frightened pigs ran to the house of sticks, with the wolf in hot pursuit. Where the house of straw had stood, other wolves bought up the land and started a banana plantation.

At the house of sticks, the wolf again banged on the door and sho­uted, «Little pigs, little pigs, let me in!»

The pigs shouted back, «Go to hell, you carnivorous, imperialistic oppres­sor!»

At this, the wolf chuckled conde­scendingly. He thought to himself: «They are so childlike in their ways. It will be a shame to see them go, but progress cannot be stopped».

So the wolf huffed and puffed and blew down the house of sticks. The pigs ran to the house of bricks, with the wolf close at their heels. Whe­re the house of sticks stood, other wolves built a time-share condo resort complex for vacationing wolves, with each unit a fiberglass reconstruction of the house of sticks, as well as native curio shops, snorkeling, and dolphin shows.

Три поросенка

Жили-были три поросенка, во взаимном понимании и полной гармо­нии с окружающей средой. Используя природные материалы своего края, каждый из них построил себе по чудному домику... Однажды к ним пришел огромный, злой волк с экспансионистскими идеями. Он увидел поросят и сразу проголодался — и физиологически, и идеологически. Увидев волка, поросята спрятались в соломенном домике. Волк подбежал к домику и стал колотить в дверь, крича: «Поросята, поросята, впустите меня!»

Поросята закричали в ответ: «Твоя интервентская тактика не напугает поросят, защищающих свое жилье и свою культуру!» Но волк не намеревался лишиться того, что он явно считал своей судь­бой. Он дул-дул, пыхтел-пыхтел и сдул соломенный домик. Напуганные поросята, преследуемые волком по пятам, перебежали в домик из хво­роста. То место, где раньше стоял домик из соломы, выкупили другие волки и основали там банановую плантацию. У домика из хвороста волк опять стал колотить в дверь и кричать: «Поросята, поросята, впустите меня!»

Поросята закричали в ответ: «Убирайся к черту, плотоядный притесни­тель-империалист!»

Волк снисходительно хмыкнул. Про себя он подумал: «У них такие детские замашки! Очень жаль, что они исчезнут, но прогресс не оста­новить».

И волк дул-дул, пыхтел-пыхтел и сдул домик из хвороста. Поросята побежали к домику из кирпичей, а волк за ними по пятам. Там, где раньше был домик из хвороста, волки построили курортный комплекс тайм-шер для волков-отпускников, где каждый блок воспроизводил домик из хвороста, но на самом деле был изготовлен из стеклоткани, а также магазинчик местных редких вещиц, бассейн для подводного плаванья и шоу с дельфинами.

У кирпичного домика волк вновь заколотил в дверь и закричал: «Поросята, поросята, впустите меня!».

На этот раз поросята в ответ запели песни солидарности и написали протест в Организацию Объединенных Наций. К этому времени волк уже разозлился из-за отказа поросят посмот­реть на ситуацию с точки зрения хищника. И вот он опять дул-дул, пыхтел-пыхтел и вдруг схватился за грудь, упал и умер от обширного инфаркта в результате чрезмерного потребления пищи, содержащей повышенное количество жиров.

Три поросенка возрадовались тому, что справедливость восторжест­вовала, и сплясали вокруг мертвого волка свой маленький танец. Следующей их целью было освободить свои земли. Они собрали целый отряд из поросят, которых прогнали с их родины. Новая брига­да свинистов с автоматами и ракетными орудиями атаковала курорт­ный комплекс и уничтожила злых волков-притеснителей, давая понять всему полушарию, что не стоит влезать в их внутренние дела. Затем поросята установили образцовую социалистическую демократию с бесплатным образованием, всеобщим здравоохранением и доступ­ным для каждого жильем.

Заметьте, пожалуйста: волк в этой истории — персонаж-метафора. Ни один волк не пострадал при написании этой сказки.

At the house of bricks, the wolf again banged on the door and shouted, «Little pigs, little pigs, let me in!»

This time in response, the pigs sang songs of solidarity and wrote letters of protest to the United Nations.

By now the wolf was getting angry at the pigs' refusal to see the situation from the carnivore's point of view. So he huffed and puffed, and huffed and puffed, then grabbed his chest and fell over dead from a massive heart attack brought on from eating too many fatty foods.

The three little pigs rejoiced that justice had triumphed and did a little dance around the corpse of the wolf. Their next step was to liberate their homeland. They gathered together a band of other pigs who had been forced off their lands. This new brigade of porcinistas attacked the resort complex with machine guns and rocket launchers and slaughtered the cruel wolf-oppressors, sending a clear signal to the rest of the hemisphere not to meddle in their internal affairs. Then the pigs set up a model socialist democracy with free education, universal health care, and affordable housing for every­one.

Please note: The wolf in this story was a metaphorical construct. No actu­al wolves were harmed in the writing of the story.

Snow White

Once there was a young princess who was not at all unpleasant to look at

and had a temperament that many found to be more pleasant than most other people's. Her nickname was Snow White, indicating of the discrim­inatory notions of associating pleas­ant or attractive qualities with light, and unpleasant or unattractive qual­ities with darkness. Thus, at an early age Snow While was an unwitting if fortunate target for this type of colorist thinking.

Белоснежка

Жила-была одна молоденькая принцесса, которая была вовсе не не­приятна на вид, и характер у нее был такой, что многие признавали его лучшим, чем у других. Ее называли Белоснежкой, что указывает на укоренившееся дискриминационное предубеждение — ассоциировать приятные или привлекательные свойства со светом, а неприятные или непривлекательные качества — с темнотой. Таким образом, с раннего возраста Белоснежка была невольной, хоть и удачливой мишенью для подобного мышления — дискриминации по цвету кожи.

Cinderella

There once lived a young wommon named Cinderella, whose natural birth-mother had died when Cinderella was but a child. A few years after, her fa­ther married a widow with two older daughters. Cinderella's mother-of-step treated her very cruelly, and her sisters-of-step made her work very hard, as if she were their own person­al unpaid laborer.

One day an invitation arrived at their house. The prince was cele­brating his exploitation of the dis­possessed and marginalized pe­asantry by throwing a fancy dress ball. Cinderella's sisters-of-step were

very excited to be invited to the palace. They began to plan the expensive clothes they would use to alter and enslave their natural body images to emulate an unrealistic standard of feminine beauty. (It was especially unrealistic in their case, as they were differently visaged enough to stop a dock.) Her mother-of-step also planned to go to the ball, so Cinderella was working harder than a dog (an appropriate if unfortunately speciesest meta­phor).

Золушка

Жила-была молодая женщина по имени Золушка, чья природная мать умерла, когда Золушка была еще ребенком. Несколько лет спустя ее отец женился на вдове с двумя более взрослыми дочерьми. Мачеха Золушки обращалась с ней очень жестоко, а сводные сестры заставля­ли ее трудиться до седьмого пота, как будто она была их личным не­оплачиваемым работником.

Однажды в дом прислали приглашение. Принц решил в честь эксплуа­тации неимущего и маргинального крестьянства устроить бал-карна­вал. Сводных сестер Золушки очень взволновало это приглашение во дворец. Они стали обдумывать дорогие наряды, для того чтобы изменить свой природный образ в подражание реально не существую­щему стандарту женской красоты. (Это было особенно нереально в их случае, так как они были столь нестандартной внешности, что от их вида могли остановиться часы.) Ее мачеха тоже собиралась поехать на бал, так что Золушке пришлось вертеться как белке в колесе (под­ходящая метафора, но, к сожалению, некорректная по отношению к виду животных).

Jack and the Beanstalk

Once upon a time, on a little farm, there lived a boy named Jack. He lived on farm with his mother, and they were very excluded from the nor­mal circles of economic activity. This cruel reality kept them in straits of direness, until one day Jack's moth­er told him to take the family cow into town and sell it for as much as he could.

Never mind the thousands of gal­lons of milk they had stolen from her! Never mind the hours of pleasure their animal companion had provided! And forget about the manure they had ap­propriated for their garden! She was now just another piece of property to them. Jack, who didn't realize that nonhuman animal have as many rights as human animals — perhaps even more — did as his mother asked.

On his way to town, Jack met an old magic vegetarian, who warned Jack of the dangers of eating beef and dairy products.

Джек и бобовое дерево

Давным-давно на маленькой ферме жил маленький мальчик по имени Джек. На ферме он жил со своей мамой, и они были исключены из обычных сфер экономической активности. Эта жестокая реальность постоянно держала их в стесненных обстоятельствах, пока как-то од­нажды мать Джека не попросила его отвести их корову в город и про­дать ее как можно дороже.

Забыты литры молока, которые они украли у нее! Забыты часы удо­вольствия, которые доставляло им их верное животное! Забыт и навоз, которым они удобряли свой сад! Теперь корова для них лишь часть их собственности. Джек, который не понимал, что просто животные наде­лены столькими же правами, что и животные-люди, — а может, и большим количеством прав, — сделал, как велела ему мать. По пути в город он встретил старого волшебника-вегетерианца, кото­рый рассказал Джеку об опасностях, с которыми можно столкнуться, если есть говядину и молочные продукты.

Приведенные тексты не нуждаются в комментариях. Обратим вни­мание лишь на несколько «политически корректных» исправлений при­вычных слов.

Слова Snow White и Белоснежна политически некорректны в обоих языках (и в английском, и в русском), потому что имеют white и бело- и таким образом внушают расистскую идею, что «белый» — это хорошо, положительно, а «черный» — плохо, отрицательно.

Вместо привычного very poor [очень бедный] в описании Джека и его матери читаем very excluded from the normal circles of economic activi­ty [исключены из сфер обычной экономической активности]. В дру­гой сказке вместо very poor приводится обычный политически коррект­ный вариант — very economically disadvantaged [экономически ущем­ленный].

В сказке о трех козлятах самый маленький (the smallest) описывает­ся так: this goat was the least chronologically accomplished of the siblings and thus had achieved the least superiority in size [этот козленок хроноло­гически был наименее развитым из всех братьев и поэтому не добился преимущества в размере]».

Некрасивые сестры Золушки были differently visaged [нестандартной внешности], а красивая Белоснежка описана по законам «недооцен­ки» — understatement: not at all unpleasant to look at [вовсе не непри­ятная на вид]. И в корзине у Красной Шапочки, разумеется, не было политически некорректных пирожков и масла. Это была a basket of fresh fruit and mineral water [корзиночка с фруктами и минеральной водой] по вполне очевидным причинам, которые Красная Шапочка не преми­нула объяснить бабушке: Red Riding Hood entered the cottage and said: «Grandma, I have brought you some fat-free, sodium-free snacks» [Красная Шапочка вош­ла в дом и сказала: «Бабушка, я принесла тебе обез­жиренные гостинцы, не содержащие нитратов»].

Политическая корректность как направление развития языка вызывала много вопросов, критики, сомнений. Бесспорно, что в живом языке все попыт­ки создать стилистически нейтральные «заповедни­ки» разбиваются о способность слов приобретать в новых условиях новые коннотации, часто негатив­ные.

Своеобразный эксперимент такого рода был про­делан в лингвистической школе профессора 0. С. Ахмановой, выдающегося советского лингвис­та международного уровня. В лингводидактических и лингвопрагматических целях О. С. Ахманова и ее ученики (к числу которых автор этих строк с гордо­стью принадлежит) разработали учебный вариант английского языка — «The English We Use». Принципы выделения этого варианта представ­лены в известной книге 0. С. Ахмановой и Р. Идзелиса «What is the English We Use?»²⁰, в докторской диссертации И. М. Магидовой ²¹и в мно­гочисленных диссертациях и публикациях членов лингвистической школы Ахмановой.

В качестве предмета изучения английский язык как иностранный представлен двумя разновидностями: 1) The English We Speak About, то есть тот английский язык, который ориентирован на навыки узнавания (recognition skills) — чтение и восприятие на слух; 2) The English We Use — английский язык, направленный на развитие навыков речепро­изводства (production skills) — письмо и говорение. В основе этого варианта учебного английского языка (прагмалингвистического стиля, по терминологии И. М. Магидовой) лежат моделированные тексты. Мо­делированный текст — это такой текст, из которого, по научно разра­ботанным принципам, изъято все, что не может быть скопировано, зау­чено и употреблено иностранным учащимся; в нем каждое слово, каж­дое словосочетание, каждая грамматическая форма (а в устном виде — каждый звук) — образец для подражания, то есть язык представлен в самой чистой и правильной с точки зрения современных норм форме. Эти два основных «подвида» — язык, о котором мы говорим, и язык, на котором мы говорим, — коррелируют соответственно с двумя основ-

²⁰ 0. Akhmanovo, R. F. Idzelis. What is the English We Use? Moscow, 1978. ²¹ И. М. Магидова. Теория и практика прагмалингвистиче­ского регистра английской речи. Докт. дисс. М., 1989.

ными функциональными стилями (художественным и научным), отра­жающими две важнейшие функции языка — воздействие и сообщение.

The English We Use, «английский, который мы употребляем», — это учебный вариант английского как иностранного, это абсолютно нейт­ральный стилистически, научно стерилизованный, «безопасный» для иностранцев язык учебников, лингафонных курсов и т. п., нацеленных на обучение активному владению языком, на производство речи — ус­тной и письменной. В 70-80-е годы кафедра английского языка фило­логического факультета МГУ издала множество учебных пособий по лингвистике и общей филологии, написанных на этой разновидности языка. Идея, как и в случае с политической корректностью, была абсо­лютно правильная, благородная (уберечь учащихся от глупых и слож­ных ситуаций, в которые можно попасть, взяв за образец английский, который мы должны понимать, о котором мы, иностранцы, можем и дол­жны говорить, но не использовать его в собственной речи), научно обо­снованная, но живой язык сломал рамки заповедника. Стилистически выверенные, абсолютно нейтральные фразы стали превращаться в ко­довый язык кафедры, обросли коннотациями, их употребление стало производить нарочитый, часто комический эффект.

Особо избитые, ключевые фразы типа «the problem has not received all the attention it deserves» [проблема не была исследована с долж­ным вниманием], произносимые с одинаковой заученной интонацией, стали вызывать иронию, усмешку, восприниматься как развлечение, тай­ный общий код. Это отнюдь не означает, что нужно отказаться от идеи, поскольку идея — правильная. Это означает, что ее надо модифициро­вать, представить более гибко, не загоняя лексику в жесткие рамки «за­поведника», соблюдая чувство меры и не ускоряя внедрение новых форм.

Политическая корректность языка направлена на то, чтобы обере­гать права и достоинства индивидуума, и поэтому нельзя допустить, что­бы она себя дискредитировала крайностями или выродилась в свою противоположность, став средством лакировки, завуалирования вся­кого рода человеческих проблем, красивой упаковкой горького, гряз­ного, гнилого продукта. Такого рода обвинения в адрес политической корректности уже формулируются в общественной и научной прессе. По словам С. С. Аверинцева, Умберто Эко считает политическую коррект­ность главным врагом толерантности сегодня.

В результате постоянного интереса к человеческой личности как Центру западной идеологии, на который направлены усилия и полити­ки, и экономики, и культуры, английский язык и добрее, и гуманнее, и вежливее к человеку, чем — увы! — русский язык. С нашей идеологи­ей коллективизма и игнорирования индивидуализма (само это слово имеет в русском языке негативные коннотации) трудно ожидать чего-то другого. Русский язык, как правило, не обременяет себя соображе­ниями гуманности и чуткости по отношению к отдельному человеку.

Так, мой ровесник и коллега, профессор истории из США Питер Запп, получил по достижении определенного возраста так называемый golden

passport — «золотой паспорт», дающий ему «за выслугу лет» много мо­ральных и материальных льгот. Я в возрасте 55 лет также получила ана­логичный документ — пенсионное удостоверение, первая строчка ко­торого извещает всех интересующихся этим документом: «пенсия на­значена по старости». Этот документ тоже предоставил мне много льгот (бесплатный проезд на общественном транспорте по Москве, например), но прямота формулировки и полное отсутствие всякого намека на по­литическую корректность надолго испортили настроение.

Еще пример. В МГУ пересматривались зарплаты и должности сотруд­ников. В результате этой кампании моя коллега, работавшая на истори­ческом факультете МГУ старшим редактором, получила должность «ис­торика третьего разряда». Увеличение зарплаты ее мало утешило: не­корректное название новой должности («третий разряд» звучало как «третий сорт») огорчило ее до слез.

Английский язык проявляет заботу о человеке, избегая «негативных» антонимов в парах: good — bad [хорошо — плохо], present — absent [присутствовует — отсутствует]. В старейшей и известнейшей школе английского языка как иностранного International House при проверке письменных работ учащихся антонимом слова good стало не bad, как можно было ожидать, а словосочетание to think about [подумать о], после чего перечислялись недостатки работы. В таком психологически тон­ком деле, как преподавание иностранных языков, нужно быть особен­но внимательными и чуткими к учащимся, чтобы не отпугнуть их от пред­мета изучения, не углубить неизбежных комплексов, чувства неуверен­ности и страха при вступлении на территорию чужого языка, чужой куль­туры, чужого мира. Приглашение подумать о, to think about ободряет идти дальше по трудному пути.

В англоязычных официальных документах: протоколах разного рода заседаний комитетов, ассоциаций, конференций — после перечисле­ния участников под словом present,соответствующего русскому присут­ствовали, вместо ожидаемого absent 'отсутствовали' употребляется «ан­тоним» apologies, то есть 'прислали извинения в связи со своим отсут­ствием'. Даже если Вы не прислали никаких извинений и вообще про­игнорировали это заседание, английский язык представит Вас макси­мально вежливо и культурно.

Русский язык такого уровня изящества еще не достиг, хотя «влияние Запада» (на этот раз, для разнообразия, благоприятное) уже дает о себе знать. Так, говоря об отзыве оппонента на защите диссертации, доцент факультета иностранных языков Е. В. Маринина сказала: «В отзыве были отражены и позитивные, и спорные стороны моей работы», избежав очевидного антонима негативные.

Русский язык советского времени, отражая идеологию полного под­чинения интересов отдельного человека интересам коллектива, не снис­ходил до выражения заботливого, теплого отношения к человеку. От­ношения учитель — ученик, врач — пациент, офицер — солдат тради­ционно строились на приказах, командах, предполагающих беспрекос­ловное выполнение. Приведу только один пример. В студенческом ка-

пустнике филологического факультета МГУ в 60-е годы была сцена об­суждения школьного урока методистом — руководителем студенческой педагогической практики:

практикантка. Ну как?

методист. Хорошо!

практикантка. А мне так страшно было!

методист. Только говорить школьникам «спасибо» и «пожалуй­ста» — непедагогично.

В «женском вопросе» русский язык, до которого пока не добрался феминизм, все еще стоит на позициях «мужского шовинизма»: мужчи­ны в русском языке женятся или берут в жены, а женщины — выходят замуж, то есть прячутся за мужа.

Постсоветский русский, разумеется, претерпевает радикальные из­менения, в первую очередь в связи с радикальной переменой идеоло­гии (см. следующую главу). Однако «политическая корректность» как мощное языковое движение еще только зарождается и пока что раз­вивается по линии эвфемизмов. Так, аборт рекламируется как преры­вание беременности. Горьковские босяки были вытеснены в 20-30-е годы бездомными и беспризорниками, затем эти слова выпали из обо­рота вместе с явлением, ушедшим из жизни, а в постсоветской России, когда явление не просто вернулось, а расцвело пышным цветом, вошел в употребление милицейский термин бомж (сокращение от без опреде­ленного места жительства) и производные от него бомжиха, бомжевать и т. п.

Итак, сопоставление двух языков отчетливо демонстрирует подчер­кнутую вежливость, заботливое, чуткое отношение к человеку со сто­роны английского языка, и игнорирование, в соответствии с противо­положной идеологией, этого аспекта со стороны русского языка.

Однако изучение более обширного материала английского языка в этом плане раскрывает подлинные корни и идеологии, и соответствую­щей реакции языка. В подавляющем большинстве корректность анг­лийского языка вызвана коммерческими мотивами. В центре идеоло­гии Запада оказывается, таким образом, человек, рассматриваемый как потенциальный клиент, покупатель, пассажир, абонент. И этого клиен­та (покупателя и т. д.) надо привлечь, обласкать, не спугнуть, побудить сделать, купить, продать то, что нужно компании, магазину, организа­ции.

Это коммерческая корректность и коммерческая забота о челове­ке-клиенте. В этом вопросе английский язык достиг высокого мастер­ства. Так, пассажиры разных видов транспорта делятся на 1) first class [первый класс] — это престижно, первый класс возвышает человека в собственных и чужих глазах; 2) business (dub) class [бизнес-класс (клуб)] — тоже избранные, но рангом чуть пониже, и билеты, соответ­ственно, дешевле; 3) все остальные, но, конечно, не второй класс. Второй класс вообще не существует. Клиенту не нравится быть человеком второго класса или сорта. Поэтому у пассажиров самолета не первый и не бизнес-класс называется economy class [экономический класс] (эко-

номным быть не зазорно, даже похвально), а у пассажиров железнодо­рожного транспорта — standard class [стандартный класс]. Standard — это хорошо, это, как все, стандартно. Однако в самолете, чтобы не за­деть чувств пассажиров непервого класса и не потерять клиентов, на салоне первого класса пишут: First cabin customers [Пассажиры первого класса].

Для того чтобы привлечь, а вернее, не оттолкнуть покупательниц больших размеров, владельцы и директора магазинов проявляют изоб­ретательность в придумывании приятных, комплиментарных, привле­кательных вывесок: BIB — сокращенно от Big Is Beautiful [Большое — это великолепно]; Renoir Collection [ренуаровская коллекция]. Все точ­но продумано: ренуаровские женщины — розовые, нежные, приятно округлые. «Рубенсовская коллекция» звучала бы гораздо менее при­влекательно.

Телефонный тариф классифицируется также с учетом «чувств» кли­ента. Он может быть cheap [дешевый]. Это хорошо для клиента, выгод­но, клиент доволен. Следующий разряд — дороже — называется все тем же удобным нейтральным словом standard [стандартный]. Наконец, максимальный по дороговизне разряд должен был бы, как антоним cheap, называться expensive [дорогой]. Но, разумеется, это коммерчес­ки некорректно, слишком прямо, слишком «в лоб». И самое дорогое те­лефонное время называется peak [пик].

Стиральные порошки продаются в трех упаковках: small [маленькая], medium [средняя], но вместо пугающего large [большая] используется гораздо более «корректное» и приятное слово family [семейная] или Jumbo [Джамбо] — по имени милого мультипликационного слоненка.

Даже зубные щетки продаются очень деликатно: for small teeth — для маленьких зубов, for standard teeth — для стандартных зубов, а боль­ших зубов у носителей английского языка не бывает — это не соответ­ствует представлениям о красоте лица, поэтому следующий, последний размер называется for regular teeth — для обычных, нормальных, пра­вильных зубов, именно так переводится слово regular.

И сигарет не бывает ни big, ни large — ни больших, ни крупных раз­меров. Это было бы как-то слишком прямолинейно. Сигареты бывают King size — королевского размера.

Все слова, которые могут привлечь покупателя при описании това­ра: натуральная кожа — real, genuine, natural leather, при описании обуви или одежды обязательно будут упомянуты. Однако не натураль­ная кожа только по-русски так будет называться: искусственная, син­тетическая, кожезаменитель. Английский язык не допускает ни artificial, ни synthetic. Антоним натуральной кожи даже и не переводит­ся на русский язык: man-made — буквально 'сделанный человеком'.

Русские продукты маркированы без всякой коммерческой коррект­ности: Годен до и дальше дата. И подразумевается: а потом — негоден. И покупатель не купит этот продукт на следующий день после срока годности. Английский язык выражается очень аккуратно и не так кате­горично: Best before [Лучше всего употребить до] — и дата. Но это —

best,превосходная степень, не исключающая годности, когда better [лучше], сравнительная степень, а потом еще некоторое время может быть просто good [хорошо] — положительная степень.

Итак, повышенная корректность английского языка, его вежливость и заботливое отношение к индивидууму обусловлены следующими фак­торами:

1) высоким уровнем социальной культуры и хорошими традициями общественного поведения;

2) идеологией и менталитетом общества, провозгласившего культ отдельной личности и устоев ее индивидуального мира (privac