Глава 2. Отражение в языке изменений и развития общественной культуры

Постановка проблемы

Живой современный язык находится в постоянном движении и разви­тии. Каждый человек, говорящий или пишущий на родном языке, по­вторяет уже готовые структуры, подражая миллионам носителей этого языка (если это развитой язык большого народа), черпая из сокровищ­ницы своего языка опробованные в неисчисляемом количестве рече­вых актов, признанные и регулярно употребляемые словосочетания, и одновременно творит язык. Это творчество идет двумя абсолютно про­тивоположными путями: стимулом может быть как талант художника слова, так и ошибки, оговорки, случайности. Даже ошибки иностран­цев, изучающих язык, могут послужить стимулом к языковому творче­ству. Об этом хорошо сказала Марина Цветаева: «Люблю, когда иност­ранцы коверкают чужой язык, как, например, Эмиль Людвиг: он недав­но выступал здесь по радио. Его французский — ломанный. Но тем луч­ше! Тут открываются какие-то новые возможности. Конечно, так вот говорить нельзя, но почему бы не попробовать: это вроде опыта. Преж­де люди говорили без грамматики и возникали новые диалекты: было больше разнообразия»¹.

Очевидно, что язык как зеркало культуры отражает и все наиболее важные и устойчивые изменения в образе жизни и менталитете народа.

Нагляднее всего изменения и в жизни и, соответственно, в языке видны на примере реалий, то есть разного рода фактов внеязыкового, реального мира.

В вариантах «Евгения Онегина» у Пушкина есть такие строки: «„Же­нись!" — „На ком?" — „...На Лидиной". — „Что за семейство! У них орехи подают, они в театре пиво пьют"». Современный читатель недо­умевает: какие явно негативные социокультурные коннотации не по­зволяют жениться на бедной Лидиной? Почему угощать орехами или в театре пить пиво настолько противоречило нормам дворянских жени­хов в культуре пушкинской эпохи, что исключало возможность брака.

¹ М. Цветаева. Лебединый стан. М., 1921, с. 32.

Собственно значения слов орех и пиво, разумеется, никакого отноше­ния к контексту не имеют и не проливают света на культурологическую загадку. Ясно одно: общественная жизнь (именно общественная, так как орехи подают гостям, а пиво пьют или не пьют в театре) изменилась настолько, что всякая связь с современностью утрачена, а с нею утра­чены и культурные коннотации этих слов. Без специального исследо­вания и последующего комментирования этот контекст непонятен со­временному русскому человеку.

Вопросы понимания художественной литературы. Социокультурный комментарий как способ преодоления конфликтов культур

Чтение классической художественной литературы и понимание ее не­возможно без комментария. Собственно говоря, комментарий часто тре­буется и для современных литературных произведений. И уж, разуме­ется, он просто необходим для иностранных читателей. Для классичес­кой литературы он нужен всегда, так как, по определению, литература становится классической, только если она прошла испытание време­нем и, следовательно, язык ее устарел — больше или меньше в зависи­мости от степени и возраста «классичности». Язык же устарел в связи с изменениями жизни и культуры и вместе с ними.

Таким образом, разрыв между культурами, их конфликт возможен не только в виде столкновения родной и чужой культур, но и внутри своей, родной культуры, когда изменения в жизни общества достигают такого уровня, что следующие поколения уже не помнят, не знают, не понима­ют культуры и мироощущения своих предков. Комментарий к класси­ческому литературному произведению, по определению удаленному от современности, выполняет роль моста над пропастью, разделяющей «наше» и «то» время, или очков, которые помогут сегодняшнему чита­телю разглядеть детали минувших эпох.

Еще 40 лет назад, в 1959 году, журнал «Вопросы литературы» опуб­ликовал письмо филолога Юрия Федосюка, поставившего вопрос о том, что сотни выражений, встречающихся в сочинениях русских классиков и отражающих бытовые особенности дореволюционной России, стано­вятся для все более широкого круга современных читателей «камнем преткновения» — либо непонятными вовсе, либо понимаемыми пре­вратно». «Мне, знакомому лишь с метрической системой, — писал он, — неясно, богат или беден помещик, владеющий двумястами десятин зем­ли, сильно ли пьян купец, выпивший „полштофа" водки, щедр ли чинов-

ник, дающий на чай „синенькую", „красненькую" или „семитку"» ². На­писанное им пособие на эту тему было издано только в 1998 году его сыном М. Ю. Федосюком, профессором факультета иностранных языков МГУ, под названием: «Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века».

В этом пособии автор обосновывает необходимость объяснения со­циокультурного фона классических произведений: «Да, люди всегда были людьми, они дружили и враждовали, трудились и развлекались,. уступали или боролись, защищая свои жизненные идеалы, — без этих общих с нами черт незачем было бы читать и перечитывать произведе­ния о далеком прошлом. Но вот исторические условия, вся обстановка их жизни в очень многом отличались от современных». Знание истории русского быта описываемых в классической литературе времен нужно «для того, чтобы облегчить восприятие русской классической литера­туры, убрав слегка застлавшую ее дымку времени, затрудняющую пони­мание» ³.

Социокультурный комментарий, предназначенный представителям иной культуры, высвечивает изменения в родной культуре и в языке как зеркале культуры. Социокультурное комментирование, ориентиро­ванное на иностранцев, обнаруживает и одновременно улаживает кон­фликт культур. При этом, подчеркиваем, по большей части это конф­ликт не только родной культуры с иностранной, но и культуры прошло­го, запечатленной в классическом произведении, с современной куль­турой того же народа.

В качестве материала исследования были использованы зарубеж­ные (в основном английские) издания произведений Пушкина с учеб­ным комментарием на английском языке.

Социокультурный комментарий, имеющий целью обеспечить наи­более полное понимание текста, восполнить недостаток фоновых зна­ний у читателя, разрешить конфликт культур и перевести его в диалог, остро необходим как иностранному читателю при изучении русского языка, так и современному русскому читателю. Важно то, что коммен­тарий не только отражает восприятие писателя читателем, но и форми­рует его.

Социокультурный комментарий называют также и реальным коммен­тарием, чтобы подчеркнуть противопоставление реалий языковым фак­там. Языковой комментарий, по понятным причинам, резко различает­ся в зависимости от того, адресован он русскому или иностранному чи­тателю.

Социокультурный комментарий для русских и иностранных читате­лей в основном совпадает, поскольку растущий разрыв между русской культурой пушкинского времени и современной все больше перекре­щивается с различием между русской и другими культурами. Учебный социокультурный комментарий включает: 1. Историзмы — слова, вышедшие из употребления вследствие того, что обозначаемый ими предмет или явление уже неизвестны говоря­щим как реальная часть их повседневного опыта — и слова, и обозна-

² Ю. А. Федосюк. Такое пособие необ­ходимо // Вопросы литературы, 1959, № 6, с. 248.

³ Ю. А. Федосюк. Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. М., 1998, с. 6.

чаемые ими реалии ушли из языка и из жизни народа. Например: бар­мы, власяница, воевода, боярство, бунчук, вече, дьяк, плаха, приказный, разрядная книга, синклит.

2. Архаизмы — устаревшие слова и обороты речи, вышедшие из упот­ребления: свейский (шведский), лях (поляк), егож (форма родительно­го падежа относительного местоимения из церковнославянского язы­ка: иже, еже), земь (земля), заутра (завтра утром), вечор (вчера вече­ром), дотоле (до тех пор), борзый (быстрый).

3. Слова, изменившие свои значения в современном русском языке: мамка (кормилица, няня), мошонка (кисет, кошелек), гость (купец, ино­странец), деньга (медная монета), ток (струя, жидкость).

Во всех этих случаях (достаточно распространенных) слово сохра­нилось, но изменило свое значение в связи с уменьшением социальной роли или полным исчезновением обозначаемого им понятия и, соот­ветственно, факта реальной жизни. Так, мамка существует сейчас как просторечное обращение к матери, но Пушкин в «Борисе Годунове» употребляет это слово в значении 'няня, кормилица':

А тут народ остервенясь волочит Безбожную предательницу-мамку.

Царские палаты. Царевич, чертит географическую карту. Царевна, мамка царевны.

Современное слово мытарство изменило и ударение (было мытар­ство), и значение — 'муки'. В «Борисе Годунове» мытарство употреб­лено в значении 'взимание пошлины, неправедная корысть', от мыт 'на­лог, пошлина' (отсюда, кстати, и названия Мытищи, Мытная улица). Для стилизации речи персонажа Пушкин вложил это устаревшее слово в уста беглого монаха старца Варлаама, намеренно заменившего перед стражником свое просторечие на церковнославянский:

Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства.

Варлаам жалуется на скудость подаяния:

Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться.

Полушка — полкопейки; слово ушло вместе с реалией, и напомина­ние о нем только в пословице: За морем телушка полушка, да рубь пе­ревоз.

Мошонка — от мошна 'кошель, сумка, мешочек для денег с завязка­ми' (Д.). Ушла реалия, ушло и значение слова. В современном русском это слово обозначает кожаный мешочек, где находятся мужские поло­вые железы (0.).

Послушание — у Пушкина это церковный термин, означавший вид епитимьи в монастырях, наказания или добровольного исполнения всех работ, чтобы показать смирение и отсутствие гордыни:

Пимен

Тогда я в дальний Углич

На некое был услан послушанье.

В современном русском языке послушание употребляется в значе­нии 'повиновение, покорность'.

Слово язык, хорошо всем известное в разных значениях (в том чис­ле и как 'военнопленный'), в нижеследующем контексте употреблено в давно забытом значении, которое уже у Даля имеет помету «стар.» (ус­таревшее) и формулируется как 'обвинитель, обличитель пред судом, оговорщик на допросе':

Легко ль, скажи! Мы дома, как Литвой, Осуждены неверными рабами; Все языки, готовые продать, Правительством подкупленные воры.

Слово ток существует в современном русском языке, но употребля­ется в основном лишь терминологически — об электричестве. В значе­нии 'струящаяся жидкость' оно уже почти забыто. Ср. в «Борисе Году­нове»:

Оставим их; пойдем, товарищ мой,

Венгерского, обросшую травой,

Велим открыть бутылку вековую,

Да в уголку потянем-ка вдвоем

Душистый ток, струю, как жир, густую.

4. Реалии, ссылки, аллюзии, требующие фоновых социокультурных знаний, отсутствующих у иностранных читателей и утраченных совре­менным русским читателем.

Такой комментарий необходим представителям той же культуры, что и автор, и литературные герои, так как социокультурные изменения на­столько велики, что современный читатель не имеет фоновых знаний как обоюдного кода (shared code), на котором зиждется коммуникация. Комментарий этого рода не просто «переводит» на современный язык устаревшее слово и не просто объясняет ушедшее из жизни народа по­нятие — он контекстуально ориентирован, помогает раскрыть замысел автора, дать характеристику персонажа, увидеть событие или действу­ющее лицо через призму описываемого времени, прочитать за текстом, между строк, то, что было известно и понятно современникам автора.

Приведем примеры:

Воротынский

Ведь Шуйский, Воротынский...

Легко сказать, природные князья.

Шуйский

Природные, и Рюриковой крови.

Воротынский

А слушай, князь, ведь мы б имели право

Наследовать Феодору.

Шуйский

Да, боле,

Чем Годунов.

Ключевое понятие в этом отрывке из драмы Пушкина «Борис Году­нов» — это рюрикова кровь. Комментарий к английскому изданию «Бо­риса Годунова» объясняет читателю очень важный момент: каждый рус­ский князь, в отличие от не-князя Годунова, может по праву крови стать правителем русского народа, так как титул князя обо­значает принадлежность к роду Рюрика, легендарного первого правителя Руси ⁴. Знание этого факта рас­крывает глаза читателю и на коллизии драмы, и на обиды «природных, рюриковой крови» князей, и на успехи самозванца, и на дальнейшее, послегодуновское развитие русской истории с Шуйским на троне. Годунов «приемлет власть», наследуя «могущим Иоаннам» (Ивану III и Ивану IV Грозному) и «анге­лу-царю». Современный читатель, не слишком иску­шенный в истории четырехсотлетней давности, не имеет четких культурных представлений о том, что «ангел-царь» — это царь Федор, слабый, кроткий сын Ивана Грозного, на фоне которого, по-видимому, было нетрудно заслужить звание ангела.

Приводимые далее отрывки становятся понятными читателю, узнав­шему из комментария о родственных связях Бориса Годунова: его родная сестра — вдовствующая царица, супруга его пред­шественника царя Федора, сына Ивана Грозного, а его собственная жена — дочь печально известного пред­водителя опричников Малюты Скуратова ⁵.

Но месяц уж протек,

Как, затворясь в монастыре с сестрою,

Он кажется покинул всё мирское.

Его сестру напрасно умоляли

Благословить Бориса на державу;

Печальная монахиня-царица,

Как он тверда, как он неумолима.

И далее:

Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха...

⁴ Theoretically at least, every Russian boyar who bore the title князь was descended from Riurik the Varangian who, according to tradition, founded the Russian state around A. D. 862. His blood was therefore as noble as that of the ruling dynasty [По крайней мере теоретически, каждый русский боярин, носив­ший титул князя, был потомком Рюрика — ва­ряга, который, согласно преданию, основал Русь около 862 года после Р. X. Таким обра­зом, его кровь была такой же благородной, как и кровь правящей династии] (А. С. Пуш­кин. Борис Годунов. Bristol, 1995, р. 123).

⁵ Godunov was supposed to have been descen­ded from a certain Tartar prince who came to serve Ivan I («Kalita») in the first of the 14th century. The Godunovs had been for generations free servants of the Grand Dukes of Muscovy. But Boris was the first Godunov to be made a boyar. The Czarina, Mania Godunova, was in fact the daughter of Grigory Luk'ianovich Skuratov-Bel'sky, nicknamed Maliuta, long­time favourite of Ivan IV and the most notori­ous of the oprichniki [Предполагается, что Годунов происходил от татарского князя, который находился на службе у Ивана I (Калиты) в начале XIV века. Несколько поко­лений Годуновых были свободными слугами Великих Князей Московских. Но Борис — первый из рода Годуновых, кого сделали боя­рином. Царица, Мария Годунова, на самом деле была дочерью Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, по прозвищу Малюта, который долее всех оставался фаворитом Ивана IV и пользовался дурной славой как главный опричник] (Ibid., p. 123).

После смерти Годунова при восшествии на престол «законного царя» — Лжедмитрия народ нужно настроить против его предшествен­ника:

Московские граждане!

Мир ведает, сколь много вы терпели

Под властию жестокого пришельца:

Опалу, казнь, бесчестие, налоги,

И труд, и глад — всё испытали вы.

Комментатор разъясняет, что «жестокий пришелец» — это ссылка на татарское происхождение Годунова ⁶. Становится понятной немед­ленная реакция народа, сотни лет страдавшего от татарского ига:

Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий!

Да гибнет род Бориса Годунова!

Наиболее распространенное комментирование такого рода — объ­яснение устаревших деталей быта, образа жизни, столь хорошо знако­мых современникам Пушкина, но совершенно забытых их потомками. Эти детали весьма существенны для раскрытия внутреннего и внешне­го мира героев, отношения к ним автора, оценок читателей-современ­ников.

Рассмотрим, например, через «очки» комментария начало истории о станционном смотрителе:

Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади.

Многие комментаторы учебных изданий «Повестей Белкина» огра­ничиваются лишь переводом на английский язык или вообще не ком­ментируют эту фразу. Однако современный читатель нуждается в разъяс­нении системы передвижения пушкинских времен. Езда на переклад­ных возможна только на почтовых трактах, по которым регулярно возили почту с остановками на станциях, где смотрителям предъявляли подо­рожную — свидетельство о чине, определявшее положенное количе­ство лошадей. Прогоны — это плата за проезд, выделенная казной. И, наконец, главное: две лошади полагались служащим самого низкого звания ⁷. Все вместе эти данные характеризуют и рассказчика, и отноше­ние к нему смотрителя, доверившего свою историю человеку именно из низшего, то есть наиболее близкого к нему самому, сословия.

Подобные примеры можно продолжать бесконечно долго, но основ­ная мысль очевидна: меняется жизнь, меняется и отражающий ее язык, и чем разительнее перемены, тем нужнее специальные разъяснения (чтобы восстановить «связь времен») и специальный комментарий, вос­полняющий пробелы в культурных знаниях.

5. Скрытые, как правило, неосознаваемые читателем «непонятные места», в отличие от явных аллюзий, намеки на исторические факты, события, детали быта, образа жизни и пр.

⁶ An allusion to Godunov's Tartar origin [Намек на татарское происхождение Году­нова] (Ibid., p. 121).

⁷ For the travels of low-ranking officials the State Treasury paid for only two horses (out of usual team of three) [Путе­шественникам низ­ких рангов государ­ственное казначей­ство оплачивало лишь двух лошадей (а не обычную трой­ку)] (A. S. Pushkin. Tales of the Late Ivan Petrovich Belkin. Oxford, 1947, p. 59).

Общеизвестно изображение «мирной цыганской жизни», в которую так хорошо вписался Алеко («Цыганы»):

Старик лениво в бубны бьет,

Алеко с пеньем зверя водит,

Земфира поселян обходит

И дань их вольную берет;

Настанет ночь; они все трое

Варят нежатое пшено;

Старик уснул — и все в покое...

В шатре и тихо и темно.

Вся эта идиллия разбивается о комментарий к нежатому пшену: «lit. «unreaped millet», i. e. stolen from the fields [букв. «нежатое просо», т. e. украденное с полей]» ⁸. «Вольный житель мира», «презрев оковы просвещенья», питается ворованным пшеном. Эта бытовая деталь выс­вечивает всю двойственность его жизни, ее фальшь, борьбу в его «из­мученной душе», которая не может кончиться добром.

В калифорнийском издании «Повестей Белкина» комментарий к имени героя «Станционного смотрителя» Самсона Вырина сообщает читателю, что в первом издании «Повестей» Вырин был назван Симео­ном, но ошибка была сразу же исправлена в приложенном списке опе­чаток. Это показывает, по мнению комментатора, что имя Самсон было значимым для Пушкина, так как одноименный библейский герой был погублен женщиной ⁹.

В повести «Выстрел» в сцене дуэли соперник Сильвио вызвал у последнего особое раздражение своим спокойным поведением перед лицом смерти: «Он сто­ял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые че­решни и выплевывая косточки, которые долетали до меня». Автор комментария к оксфордскому изданию «Повестей Белкина» разъясняет читателю, что эта сцена автобиографична: Пушкин также ел черешни во время своей дуэли с офицером Зубовым в Киши­неве ¹⁰.

Еще пример: «Столь же долго я не мог привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блю­дом на губернаторском обеде». Оксфордское изда­ние «Повестей Белкина» дает к этому важнейшее и ценнейшее пояснение: «This sentence obviously refers to a personal recollection: the unpleasant experience had happened to Pushkin himself at a dinner given by Strekalov, the military governor of Tiflis, during a journey made by the poet to the Caucasus in 1829, therefore a year before he wrote „The Stationmaster". The incident is mentioned in „Путешествие в Арзрум", Ch. 2 [Эта фраза явно имеет отношение к личным воспоми­наниям: неприятный случай произошел с Пушкиным на обеде у Стрекалова, военного губернатора Тифлиса, во время путешествия поэта на

⁸ А. С. Пушкин. Цыганы. London, 1962, р. 27.

⁹ In the first edition the name of the stationmaster was given as Simeon Vyrin but the mistake was immediately corrected in the list of printer's errors appended to the volume, showing that the original name, Samson, refer­ring to the biblical hero deprived of his power by a woman, was important to Pushkin [В пер­вом издании имя станционного смотрителя приведено как Семен Вырин. Ошибка была сразу же указана в списке опечаток, при­лагавшихся к изданию, где подчеркивалось, что подлинное имя, Самсон, ассоциирующееся с библейским героем (тот был лишен силы женщиной), было очень важно Пушкину]

(A. Pushkin. Complete Prose Fiction. Translated by P. Debreczeny. California, 1983, p. 96).

¹⁰ The detail is autobiographical: like Silvio's young adversary, Pushkin was eating cherries at the time of his duel in Kishinev with Zubov, a staff officer [Это автобиографическая де­таль: как и противник Сильвио, Пушкин ел вишню во время своей дуэли в Кишиневе

с Зубовым, штабным офицером] (A. S. Pushkin. Tales of the Late Ivan Petrovich Belkin. Oxford, 1947, p. 18).

Кавказ в 1829 году и, следовательно, за год до написания „Станционно­го смотрителя". Этот инцидент упоминается в „Путешествии в Арзрум", гл. 2]» ¹¹.

6. Факты, не поддающиеся объяснению из-за того, что «порвалась связь времен».

В некоторых случаях разрыв между культурой пушкинского време­ни и современной культурой настолько велик, что тот или иной факт реальности уже не поддается объяснению.

Выше приводился пример из черновиков «Евгения Онегина»: на де­вушке нельзя жениться, потому что «у них орехи подают, они в театре пиво пьют». Эта культурная загадка остается нерешенной, поскольку в наши дни ни орехи, подаваемые гостям, ни пиво, распиваемое в театре, не имеют отрицательных коннотаций.

Еще пример — из «Бориса Годунова». Отец Варлаам говорит о Гриш­ке Отрепьеве:

Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда — да еще спесивится; может быть кобылу нюхал...

Комментарий к этому выражению только отмеча­ет вульгарность языка, вызывавшую негодование ран­них критиков Пушкина ¹², не разъясняя значения са­мого выражения. Значение же это «теряется во тьме веков»: наказание плетьми по судебному приговору совершается на доске — кобыле ¹³.