Красота провокации или Красота потребления?

[413] Представим себе, что какой-нибудь искусствовед будущего или исследователь, явившийся из космоса, зададутся вопросом: какое представление о Красоте господствовало в ХХ в.? В сущности, на протяжении всего этого экскурса в историю Красоты мы только и делали, что задавали себе аналогичные вопросы о Древней Греции, эпохе Возрождения, первой или второй половине XIX в. Конечно, мы по возможности стремились выявить контрасты, уживавшиеся в один и тот же период, когда, например, неоклассицизм соседствовал с эстетикой Возвышенного, – но, в сущности, складывалось впечатление, если смотреть «издалека», что каждый век имеет вполне однородные характеристики или не более одного серьезного противоречия.

[414] Не исключено, что, глядя «издалека», будущие интерпретаторы выделят что-то действительно характерное для XX в., например признают правоту Маринетти и скажут, что Никой Самофракийской минувшего столетия была красивая гоночная машина, а Пикассо и Мондриана оставят без внимания. Мы же, со своей стороны, не можем смотреть настолько издалека; нам приходится довольствоваться наблюдением что первая половина XX в., ну и максимум еще 60-е гг. (дальше уже трудновато) были ареной драматической борьбы между Красотой провокации и Красотой потребления.

Авангард, или Красота провокации

[415] Красота провокации — ее предлагали различные авангардистские течения и творческие эксперименты: футуризм и кубизм, экспрессионизм и сюрреализм, Пикассо и великие мастера информального искусства и так далее. Искусство авангарда не задается проблемой Красоты. Конечно, подразумевается, что новые образы художественно «прекрасны» и должны доставлять то же наслаждение, какое испытывали современники перед живописью Джотто или Рафаэля, но обусловлено это тем, что авангардистская провокация нарушает все до сих пор соблюдавшиеся эстетические каноны. Искусство отныне отказывается давать отражение природной Красоты и не хочет дарить безмятежную радость от созерцания гармоничных форм. Оно, наоборот, стремится научить воспринимать мир другими глазами, получать удовольствие от возврата к архаичным или экзотическим моделям — а это мир грез и фантазий душевнобольных, видения, вызванные [417] наркотическим дурманом, вновь обретенная материя, ошеломляющие моменты появления обычных вещей в невероятных сочетаниях (см. новый объект, дада и т. д.), импульсы бессознательного. Только одно направление современного искусства восприняло идею геометрической гармонии, напоминающую о временах эстетики пропорций, — это абстрактное искусство. Восстав против подчинения природе, с одной стороны, и повседневной жизни, с другой, оно предложило нам чистые формы, от геометрических фигур Мондриана до больших одноцветных полотен Ива Кляйна, Марка Ротко или Пьеро Мандзони. Но ведь сколько раз в минувшие десятилетия, придя в музей или на выставку, доводилось слышать, как посетители, глядя на абстрактную картину, спрашивают другу друга: «Что здесь изображено?» или возмущаются, неизменно восклицая: «Разве это искусство?» Значит, и этот «неопифагорейский» возврат к эстетике пропорций и числа идет вразрез с общепринятым восприятием, с тем, как представляет себе Красоту обычный человек.

И наконец, существует в современном искусстве множество течений (хеппенинги, представления, в ходе которых художник истязает и калечит собственное тело, вовлечение публики в световые или звуковые действа), где под знаком искусства разворачиваются скорее церемонии с ритуальным привкусом, вполне сравнимые с древними мисте-риальными обрядами; их цель — не созерцание чего-то прекрасного, а опыт почти религиозного свойства, хотя религиозность эта примитивная и плотская, без всяких богов. В то же время мистериальный характер носят музыкальные действа, когда колоссальные толпы людей собираются на дискотеках или рок-концертах и при стробоскопическом мелькании и невероятно громкой музыке вкушают радость «встречи» (нередко сопровождаемую употреблением возбуждающих средств), что может даже показаться «прекрасным» (в традиционном смысле циркового представления) стороннему наблюдателю, но явно не воспринимается так самими участниками. Кто сам переживает это событие, тоже может говорить о «прекрасном времяпрепровождении», но только в том смысле, как говорят о прекрасном заплыве, прекрасной прогулке на мотоцикле или принесшем удовлетворение любовном соитии.

Красота потребления

[418] Однако наш пришелец из будущего непременно сделает одно любопытное открытие. Люди, которые приходят на выставку авангардного искусства, покупают «непонятную» скульптуру или участвуют в хеппенинге, одеты и причесаны по канонам моды, носят джинсы и фирменную одежду, красятся в соответствии с моделью Красоты, предлагаемой глянцевыми журналами, кинематографом, телевидением, то есть массмедиа. Они следуют идеалам Красоты, предлагаемым миром коммерческого потребления — того самого, против которого пятьдесят с лишним лет боролось искусство авангарда. Как истолковать это противоречие? Не пытаясь объяснить, скажем: это и есть типичное противоречие XX в.

Тогда пришелец из будущего, скорее всего, попытается понять, каким же был идеал Красоты, предлагаемый массмедиа, и обнаружит, что развивался он с резкими перепадами и что перепады бывают двух [425] видов. К первому относятся перепады между разными моделями на протяжении одного десятилетия. Так, кино в одни и те же годы предлагает модель роковой женщины, воплощенную Гретой Гарбо и Ритой Хейворт, и модель «девушки из соседней квартиры», которую олицетворяют Клодетт Кольбер или Дорис Дэй. Героем вестерна выступают крепкий и мужественный Джон Уэйн и кроткий и слегка женоподобный Дастин Хофман. Гэри Купер выступает одновременно с Фредом Астером, а стройный Фред танцует вместе с коренастым Джином Келли. Мода предлагает роскошные женские наряды, как в фильме Роберта, и в то же время — андрогинные модели Коко Шанель. Массмедиа абсолютно демократичны, в них заготовлена модель Красоты и для тех, кто от природы наделен аристократическим изяществом, и для простолюдинок с пышными телесами; легкая Делия Скала служит примером для тех, кто не может похвастаться роскошными формами Аниты Экберг; для тех, кто не наделен мужественной и рафинированной Красотой Ричарда Гира, есть скромное обаяние Аль Пачино и пролетарская привлекательность Роберта де Ниро. И наконец, кому не по карману Красота «мазерати», тот может удовлетвориться Красотой малолитражки «мини-моррис». Перепад второго типа делит столетие надвое. В целом идеалы Красоты, которые берут на вооружение массмедиа в первые шестьдесят лет XX в., так или иначе ориентированы на «высокие» виды искусства. Экранные дивы вроде Франчески Бертини или Рины де Лигуоро — это близкие родственницы томных женщин Д'Аннунцио, женские образы из рекламы 20-х или 30-х гг. напоминают об утонченной Красоте «цветочного» стиля, либерти и ар деко. Реклама многих продуктов пронизана эстетикой футуризма, кубизма, позднее — сюрреализма.

[426] Ар нуво оказал влияние на комиксы Уинзора Мак-Кея о снах мальчика Литтл Немо, городские пейзажи в комиксах о приключениях космического героя Флэша Гордона напоминают утопии архитекторов-модернистов вроде Антонио Сант'Элиа и предвосхищают формы будущих ракет. Комиксы Честера Гулда Дик Трейси выражают медленное свыкание с авангардистской живописью. И, в сущности, достаточно проследить за Микки и Минни от 30-х гг. до 50-х, чтобы увидеть, как рисунок приспосабливается к развитию доминирующего эстетического восприятия. Но когда, с одной стороны, поп-арт как искусство экспериментальное и провокационное завладевает образами мира коммерции, индустрии и массмедиа, а, с другой — Битлз принимаются серьезно исследовать и традиционные музыкальные формы, расстояние между провокационным и потребительским искусством сокращается. Больше того, если считать, что в наши дни еще существует качественное различие между искусством «элитарным» и искусством «народным», то элитарное искусство в этой атмосфере, именуемой постмодерном, предлагает одновременно как новые эксперименты за пределами фигуративности, так и возврат к фигуративности и новое обращение к традиции. Массмедиа со своей стороны больше не дают никакой универсальной модели, никакого единого идеала Красоты. В какой-нибудь рекламе, которой жить-то всего неделю, ow могут собрать весь опыт авангарда и в то же время предложить модели 20-х, 30-х, 40-х, 50-х гг. и даже заново открыть забытые очертания автомобилей середины века. В массмедиа можно найти образы XIX в., сказочный реализм, роскошные телеса Мэй Уэст и худосочную [428] грацию нынешних манекенщиц, черную Красоту Наоми Кемпбелл и англосаксонскую Красоту Кэйт Мосс, изящество традиционной чечетки из фильма Кордебалет и леденящие душу футуристические кадры из фильма Бегущий по лезвию бритвы, роковую женщину из многочисленных телепередач и рекламной продукции и нежное создание вроде Джулии Роберте или Камерон Диас, Рэмбо и Плати-нетт, Джорджа Клуни с короткой стрижкой и неокиборгов с лицом цвета металлик и волосами, превращенными в лес разноцветных пиков, или обритыми наголо. Наш пришелец из будущего уже не сможет определить, какой эстетический идеал пропагандируют массмедиа в XX в. и позже. Ему придется отступить перед этой оргией терпимости, тотальным синкретизмом, абсолютным и безудержным политеизмом Красоты.