Глава 6. Дни и ночи на Лысой горе

 

Весенняя ночь над рекой, которую потомки назовут Днепром, чудесна. Ароматы проснувшихся для новой жизни трав и деревьев, нагретых за день, поднимаются вверх.

И ты летишь в этом душистом потоке. И кажется, что не надо и большого сбора. И так помолодеешь от одних только этих запахов и дивной красоты внизу.

Блестит река в лунном свете, а по правому берегу смутной темнотой наливается какая‑то гора. На ее вершине горят костры.

– Прилетели, Рыська, – говорит Сварог. – Давай к тем кострам.

Они приземлились на большой поляне на вершине горы.

– Вот она, Лысая гора у Большой реки, Рыська. Долго мы с тобой летели на закат, да на полудень. И вот, долетели.

Рыська чувствовала, что на поляне много людей. Но до поры они оставались одни. Костры горели достаточно далеко.

– Как долетели, Сварог? – подошел к ним стройный, легкий в движениях юноша.

– Купала! – ахнула Рыська.

– Рыська! Так ты теперь наша?!

– Наша, наша, – ответил за нее Сварог. – И не Рыська она теперь, а Рысье Сердце. Учится у самой Веды.

– Привет тебе, сестра! – сказал Купала, и, припав на колено, поцеловал колено Рыське.

Рыська засмущалась. Не было у родовичей такого понятия как стыд. Но все же необычно было стоять голой среди двух голых мужчин.

По этому поводу Веда перед отлетом наставляла Рыську.

– Не смущайся. Не выгляди дурочкой с Волчьей горы. И не висни на Свароге. Хоть у вас и колдовская любовь…

– Откуда ты знаешь?!

– Тоже мне, тайна великая. Для того, чтобы понять это не надо четыре тысячи лет жить.

– Что? – не поняла Рыська.

– Да так, потом поймешь. Но на Свароге не висни. А сама веди себя как на летнем празднике любви.

– Но на празднике мы по лесам друг друга ищем или друг от друга прячемся. А там, ты говоришь, много будет наших братьев и сестер. И все на одной поляне.

– Вот и представь, что вы все друг друга нашли. Но, мне кажется, не будут тебя особо никто тревожить. Тебя сразу старший возьмет подругой на этот сбор. Ты ведь еще наполовину смертная. Много в тебе жизненного сока, так нужного волхвам для бессмертия.

– А Сварог?

– И Сварог себе кого‑нибудь найдет. Один не останется. И пойми, наконец, ты не смертная, которая нашла себе добытчика и боится теперь его отпустить. Хотя чего бояться, род все равно всем родовичам помогает.

Но ты не глупая смертная, ты ведунья. И свободна. Как свободен и тот, кого ты любишь колдовской любовью.

Утром, среди множества себе подобных, Рыська понемногу освоилась. Она сразу определила, что среди женщин преобладали такие как она, живые невелички или высокие, но ужасно худые.

Костяные ноги, – подумала Рыська. И не догадалась, что так будут называть потомки таких ведуний. Впрочем, «костяные ноги», и Рыська это признала про себя, тоже были весьма привлекательны.

Помимо них были еще и похожие на Яру. Рыська сразу догадалась, что это наполовину ведуньи, не умеющие летать, которые смогли добраться на Лысую гору из ближайших окрестностей. Примерно так, как ходила Яра на Волчью гору.

Мужчины тоже были двух типов. И те, кто был повыше, обязательно был очень худ. Впрочем, все присутствующие сочетали в себе явную силу и ловкость с необычным выражением лиц. Все в этом отношении чем‑то напоминали Веду.

Все перемещались по поляне как бы хаотично, но в этом хаосе чувствовался скрытый смысл. И Сварог с Рыськой тоже ходил туда‑сюда, представлял ее своим знакомым, что‑то рассказывал. Но Рыська слушала рассеяно, а только пристально вглядывалась в окружающих ее новых братьев и сестер.

Она не заметила как они оказались в центре поляны. На двух, стоящих рядом огромных дубовых пнях, покрытых медвежьими шкурами сидели мужчина и женщина.

Мужчина был высок и худ. Худ настолько, что напоминал скелет. Женщина же была покрупнее Рыськи, но тоже по‑ведовски подтянутая и ловкая. Что было заметно даже по ее скупым движениям.

– Здрав будь, Тамирис, хозяйка Каменного пояса, – сказал Сварог.

– И ты здрав будь, Свароже, – сказала женщина, сверкнув своими прозрачными светлыми глазами.

– Здрав будь, Вольфганг, Волчий путь, хозяин заката, – обратился Сварог к мужчине.

– Рад видеть тебя, брат, – сказал Вольфганг.

– Хорошо получается, – сказал Сварог. – Тамирис с восхода, ты с заката. Много нового и разного принесли. И спасибо, что прилетели на наше сборище.

– Нам это тоже интересно, Сварог. Давно, кстати, жду тебя у нас, на Белой горе, да ты все не прилетаешь, – сказала Тамирис.

– Прилечу.

– Что нового у тебя, брат? – спросил Вольфганг.

– Вот, новую сестру привел представить, наставь ее, – ответил Сварог.

– Как зовут тебя, сестра?

– Рысье Сердце.

– Останься с нами, Рысье Сердце, – сказала Тамирис. И Рыська послушно стала за ее плечом.

Последующие дни и ночи слились для Рыськи в сплошной калейдоскоп. Ее представляли разным братьям и сестрам. Они что‑то шептали и водили руками над ее головой. И она как будто начинала вспоминать то, чего не было в ее жизни. А с этими воспоминаниями приходили и новые знания.

Вечером же она варила вместе с сестрами разные зелья. И пока варили, все делились разными рецептами. А сестры поопытнее обменивались пучками трав, которые приносили из своих мест по просьбе друг друга.

Но не только рецептами делились новые подруги Рыськи. Говорили обо всем. Было интересно и весело. Рыська ощущала себя как будто среди своих родовичей. Только выходило, что простоватые родовичи вдруг все резко поумнели. И это тоже было поводом для веселья молодой ведуньи. Непроизвольно оценивая ситуацию с этой стороны, она испытывала то чувство, которое потомки назовут юмором.

Потом все эти зелья пили, после чего водили хороводы, плясали и что‑то пели.

От всего этого сердце наливалось какой‑то неведомой дотоле щемящей радостью. И все казались любимыми и даже больше, чем родными. За полночь пляски плавно переходили в любовные игры. И Рыська не помнила, кому дарила свою любовь. Но почему‑то думала, что часто это был старший на этом сборе, хозяин заката, Вольфганг.

Все дни и ночи слились в одну карусель. Среди всего этого отдельно запомнился лишь один случай.

Которым этот сбор неожиданно резко завершился.

Волны какого‑то беспокойства и удивления как будто пробежали по поляне. Рыська к тому времени уже научилась ощущать настрой братьев и сестер каким‑то шестым чувством. Она, даже не глядя вокруг, поняла, что на поляне появился кто‑то необычный.

И правда. По сразу образовавшемуся живому коридору к, все так же сидящим на своих пнях Тамирис и Вольфгангу быстро шел человек. Был он, в отличие от остальных, одет. Но на груди поверх одежды висел личный знак волхва.

Да это же Волчий Зев, – узнала его Рыська. Но как же он постарел. Он что, как и Веда, решил отказаться от бессмертия?

Зев решительно подошел к старшим. Стал на колено и поцеловал колено Тамирис.

– Здрав будь Вольфганг, хозяин заката! Здрава будь царица Тамирис!

– Я не царица, а старшая ведунья, хозяйка Каменного пояса! – гневно сверкнула глазами Тамирис. Как две голубые молнии ударили. – Не смей сравнивать меня со смертными дурами!

– И отодвинься подальше, Зев! – продолжала она. – От тебя несет падалью и кровью!

– Прости хозяйка, – смиренно сказал Зев, и отступил на шаг.

– А ты стал совсем вельможей, брат, – насмешливо сказал Вольфганг. – Снял бы ты свои блестящие лоскутья и намазался мазью как все.

На мгновение смутился Зев. Но потом быстро разделся. И сразу несколько сестер намазали его мазью.

Пока это происходило, присутствующие на поляне тесной гурьбой окружили место, где сидели хозяева, и Зева, стоящего перед ними.

– С чем пришел, Волчий Зев? – спокойно и все так же чуть насмешливо, спросил Вольфганг.

– Давно не омоложивался. Так скоро смертным станешь.

– Да, пострел, ты братец, – усмехнулся Вольфганг. – Не идут впрок вельможные яства и ласки рабынь?

– Я понимаю тебя, хозяин заката. Но послушайте меня и вы. Мало нас. Трудно иным добираться до наших сборов. Посмотрите, сколько здесь хороших ведуний собралось, не умеющих летать. Но им повезло. До Лысой горы они могут и посуху добраться.

А сколько этого не могут и пропадают для наших дел?

Свою лосиху Яру имеет в виду, – подумала Рыська. Между тем Зев продолжал.

– А почему бы нам не летать незнамо откуда, а жить вместе? И не только нам, но и этим ведуньям, не умеющим летать?

– Интересно, – протянул Вольфганг. – А кто тогда будет заботиться о нашей родне? Пропадут они без нас.

– Вот пусть они и добираются до наших мест. Или мы будем сами изредка приходить к ним на те места, которые они построят для общения с нами.

– А не мало ли этого будет для них?

– Сами начнут учиться получше. А то разленились. Все на нас надеются, а сами…

– Не оказывают царских почестей? Так, кровавый волхв?! – гневно спросила Тамирис. – Так реши, наконец, кто ты, волхв, или царь.

– Не гневайся на брата, сестра, – примирительно сказал Вольфганг. _ Но Тамирис права, Зев. Наше искусство и умение невозможно поддерживать, без сосредоточения уединения. Оно нужно нам, так же, как и наши сборы.

– Будет уединение. Только реже. Сейчас мы много уединяемся, но редко видимся. А будем много видеться и редко уединяться. Только и всего.

– Нам мало надо, Зев, но мы не бестелесны. Как будем кормиться, и кто построит нам жилища, если собьемся жить в кучу? На всех не хватит рыбы с одной речки и меда с одного леса.

– Кормить нас будут смертные, которым мы смилостивимся помогать. И которых, если мало принесут, можно и поучить молниями.

– Я же говорю, ты стал кровавой тварью, Зев, – сказала Тамирис. – Вольфганг, надо отказать ему в омоложении. Пусть подыхает, как любой земной царек. И чем скорее, тем лучше.

– Не сердись на него, Тамирис, – выступил вперед Сварог. – Он долго жил среди чернявых потомков людоедов. Вот и озверел.

Возвращайся домой, Зев! Нельзя быть волхвом среди этой нечисти. Только уединение стран полуночных дает мудрость. От этих земель снизошла мудрость, этими землями она и питается.

– Вы неправы, братья, – печально сказал Вольфганг. – Зев не вернется к нам. Я это понял только что. Жаль. Но многие из здесь присутствующих найдут его слова разумными. Особенно те, кто прикасается к нечистым землям и нечистым людям.

От дурной крови надо освобождаться. Пусть уходит. И пусть уходят те, кто считает, что он прав.

И пусть они его и омолаживают.

Если сумеют, – вновь усмехнулся хозяин заката.

Все, братья и сестры! Наш праздник завершен. Небеса гудят. Сегодня можно легко взлететь.

Кто остается с Зевом, пусть продолжат праздник.

Но! – Вольфганг встал во весь свой рост, – не прилетайте и не приходите сюда больше!

Это наша гора! И мы найдем силы ее сберечь!

– Летим, Купала? – спросил Сварог, собирая свои крылья.

– Я подожду, – беззаботно сказал Купала. – Столько сестричек с окрестных мест остается. Жаль покидать праздник, не перепробовав их всех.

– Так наши лучше. Летим. Сейчас как раз наш праздник любви будет. Тебя и там ждут многие. И даже назвали этот день в честь тебя.

– Чего ты его уговариваешь, Сварог! – вступила в разговор Рыська. Ее взор напоминал сейчас гневный взор Тамирис. – Полетели!

– Летим!

 

Глава 7. Рабство богини

 

Не выдержала Яра ожидания. Зева все не было. Купала тоже куда‑то пропал.

И как засобирались купцы домой, попросилась Яра с ними. Может на Лысую гору успеет. Хотя плохо понимала она, сколько до той горы добираться. Знала лишь, что проплывут они мимо нее по Большой реке. А ее чутья хватило бы, чтобы узнать то место. Все же была она немного ведуньей.

И поплыла Яра на купеческой корабле.

Сначала ей все очень нравилось. И жесткая страстная любовь давнего знакомого купца, который уже не раз уговаривал ее поехать с ним. И сама жизнь на корабле, где все было ново и интересно.

Потом Яра вдруг поняла, что же еще так приятно ей. А приятным было то, что она ничего не делала и жила как госпожа. Слова такого Яра тогда еще не знала, но смысл своего нового положения поняла.

По сравнению с частенько полной забот жизнью родовичей это было очень хорошо.

И еще Яру заворожили слова купца по имени Харон, что там, куда они приплывут, не будет зимы. Да, хоть и любили все родовичи свою землю, но свой рай называли Страна Вечного Лета. Какому дурню зима понравится. Терпят ее. И только.

Может быть, – думала она, – и вообще мимо Лысой горы проплыть. И так много она знает и умеет, чтобы жить безбедно в теплых краях.

Между тем, корабли переволокли по волоку, и они поплыли вниз по рекам, текущим на закат и на полудень.

А однажды утром увидела Яра, что плывут они по большой реке. И почувствовала она, что это и есть та самая Большая река. Сердце наполнилось радостью. Нет, все таки останется она на Лысой горе. А к Харону потом приплывет. Или попросит его подождать.

В ту ночь она любила его особенно горячо.

Утром, брат Харона, Соломон хмуро сказал ему:

– Пора бы начать приручать твою лосиху к мысли, что она не госпожа, а рабыня.

– А куда спешить? Или ты просто завидуешь мне?

– Не скрою брат, завидую. Ты после каждой ночи с ней лоснишься, как маслом смазанный. А я уже зубами скрежещу, так женщины хочется.

– Так за чем же дело стало. Мне не жалко. Спи сегодня с ней ты.

Но Яра не захотела спать с Соломоном. Женщины ее рода сами выбирали, кого любить, и она была рассержена домогательствами брата своего покровителя. Да и не самими домогательствами, а их грубостью и бесцеремонностью. Может быть, если бы Соломон вел себя помягче и ласковей, она бы и не отказала ему в ласках.

– Что ты о себе возомнила, лосиха дикая, – заорал Соломон получив резкий отказ.

Он бросился на Яру, надеясь взять ее силой. Она сделала неуловимое движение рукой, и низ его живота пронзила острая боль. Никаких ласк уже не хотелось.

– Ты еще заплатишь мне за это, – прошипел он.

Харон долго смеялся над неудачей брата. Но на следующую ночь обиженная Яра отказала и ему.

– Ну, что, получил свою долю ласк? – спросил Соломон, когда Харон в раздражении вышел из господской надстройки и стал на носу корабля.

– Все из‑за тебя! – раздраженно бросил Харон.

– Брось, брат. Не жену же ты взял из этих диких, холодных, варварских мест. А обманом заманил будущую рабыню. Рано или поздно ей надо будет показать ее место.

– Я бы предпочитал, чтобы поздно.

– Как знаешь. Ты старший. Но не забывай, что ты купец. А даром взяв такую рабыню, ты неплохо заработал.

Все это так бы и осталось пока без результатов.

Но на следующий день Яра почувствовала, что они подплывают к Лысой горе. Там, правда, никого не было. Но, может, она просто ошибается? Не ахти какая сильная она ведунья.

– Харон, давай пристанем, – попросила она купца. – Мне надо на ту гору сбегать.

– На какую? – настороженно спросил Харон.

– Да вот на ту, видишь?

– Вижу.

– Так пристанешь, а то я могу и вплавь добраться.

Это еще больше встревожило Харона. Но он не выдал своих чувств.

– Пристанем. Не волнуйся. Но вечереет. Пойдешь туда утром. А пока перекусим. И, кстати, коль скоро добралась ты до своей горы, отпразднуем это. И выпьем ка вина.

Яра согласилась.

А утром, когда она проснулась, то почувствовала, что корабль плывет. Она выскочила из господской надстройки и увидела, что солнце уже высоко, а горы и в помине нет. Проплыли они ее.

Не раздумывая, хотела броситься Яра в реку.

Но за ней уже следили. Схватили и связали. Так, связанную, и бросили в господскую надстройку.

– Ну, что теперь делать будешь, брат? Такую рабыню надо долго приручать, это как дикую кобылицу объездить.

– Хочешь предложить свои услуги в этом деле? – хмуро сказал Харон.

– Нет. Хочу предложить тебе выгодное дело. Приручать ее. Потом мыть, кормить и поротый зад маслом мазать, прежде чем на продажу выставить. И еще не ясно, сколько за нее получишь.

– Не заговаривай зубы! Получишь много.

– Много, много. Не спорю. Но торговля дело рисковое. Предвидеть всего нельзя.

– Что ты предлагаешь?

– Снизить твой риск. Я куплю ее у тебя здесь. Необъезженную.

Он гадко захохотал.

– Сколько?

– Золотой.

– Три.

– Ты не получишь за нее столько даже на рынке в Иллионе.

– Два.

– По рукам.

– Ты теперь моя рабыня, глупая лосиха, – сказал ночью Соломон, присаживаясь к ней на ложе. – Как, будешь со мной ласкова?

Она презрительно отвернулась.

– Ты, полночная дура, наверное, не знаешь даже, что такое рабыня? Ничего. Завтра узнаешь.

На следующий день ее вывели на палубу, ловко сорвали одежду и привязали к какому‑то бревну.

У Соломона рот наполнился сладковатой слюной. Он обошел бревно, жадно всматриваясь в это великолепное тело. Рука с плетью подрагивала.

– Сол, – обратился к нему брат.

– Да, – раздраженно бросил Соломон. – Не вмешивайся. Она теперь моя.

– Я не вмешиваюь, а говорю как старший купец, наставляющий младшего.

– Давай, наставляй, но поскорее.

– Брось плеть, дурень. Ты сейчас в таком состоянии, что запорешь ее. И не получишь ни ласк объезженной кобылицы, ни денег за нее, когда она тебе наскучит.

– Ты просто жалеешь ее!

– Я жалею тебя. Купец не доложен быть таким страстным. А то разоришься и сам окажешься за долги на ее месте.

– И что ты предлагаешь?

– Я же говорю, брось плеть. И…

Соломон напрягся, ожидая подвоха.

– И возьми розги. Так и ее не запорешь, и себя потешишь. И впредь, не пори ее плетью. Можешь не рассчитать.

Соломон бросил плеть.

– Ты прав, брат. Ты настоящий купец! Но где я возьму розги здесь, посреди реки?

– Что бы ты делал без заботливого старшего брата? Возьми там, – он кивнул головой в сторону, – заранее припас и размочил.

Соломон взял длинный прут, стал сбоку от Яры. Потом немного сместился, примериваясь, как бы получше нанести первый удар.

– Я тебе сейчас покажу, что такое рабыня, лосиха! – весело заорал он, и ударил ее, косо рассекая эти ягодицы, которые ему пока так и не удалось взять в руки.

Яра уже поняла, что попала в положение, не сулящее ей ничего хорошего. Но что ждет ее конкретно, она понять и предвидеть не могла. Ибо не было ни у нее, ни у ее вольных родственников никакого опыта тех взаимоотношений между людьми, которые уже вовсю господствовали среди южных потомков людоедов, которые одарили мир гнусностью под названием «государство». Гнусностью, предполагавшую рабов и господ, палачей и жертв. Клетки, где людей содержат как зверей. Огромные толпы голодных озлобленных убийц, под командованием пресыщенных вечно пьяных извращенцев, которые назовут «армиями».

Гнусностью, которой иные потерявшие ум не их потомки еще будут гордиться.

Не зная этой гнусности, Яра еще могла подумать, что ее растянули на бревне, чтобы как то взять силой. Но то, что ей сознательно будут причинять боль, она даже представить не могла.

Поэтому первый удар ожег ее совершенно неожиданно. И она закричала не только от боли, но и от растерянности и обиды.

– Получила, лосиха! – злорадно расхохотался Соломон. Крик Яры раззадорил его. И он начал сыпать удары без разбора.

А она все кричала от боли, обиды, но, поначалу, даже и от возмущения. Но розга все жгла и жгла ее. И она внезапно поняла, что это может и не прекратиться. Что она так и потонет в этих волнах обжигающей боли. И она завизжала от страха.

Этот пронзительный визг вернул Соломона к действительности. Он на мгновение опомнился. Опустил прут и злорадно осмотрел покрытые рубцами ляжки и ягодицы Яры. А потом начал бить ее медленно, с разбором, наслаждаясь результатом каждого удара, наблюдая, как дергаются ее бедра после того, как розга со свистом впивается в ее ляжки или зад.

Но вскоре он снова вошел в раж, и опомнился, только, когда понял, что длинный прут в его руках сломался.

Яра лежала перед ним безмолвная.

Соломон отбросил прут.

– Вот видишь, Сол, если бы ты меня не послушал, и порол ее плетью, то сейчас мог бы распрощаться со своими двумя золотыми, – раздался рядом голос старшего брата. – Она бы уже подохла. А ты не царь, чтобы так дорого платить за столь короткое удовольствие.

– Спасибо, брат. Это было бы слишком легко для нее. Но ей можно еще немного всыпать?

– Давно не торговал рабами, – сказал Харон, и подошел к Яре. Пощупал ее в нескольких местах, и сказал, – еще удара три можно.

Соломон взял новый прут и обошел свою жертву. Выбрав несколько мест на ее ягодицах и ляжках, где пересекающиеся шрамы особо обильно сочились кровью, он расчетливо с потягом ударил по ним.

Яра застонала.

– Поняла, лосиха, что такое быть рабыней? – спросил Соломон почти миролюбиво, и тут же деловито спросил у брата, – а когда ее можно будет снова выпороть?

– Не раньше, чем через пять дней, и, конечно, не так много, как сейчас, – ответил тот. – А послезавтра можешь прийти к ней ночью. Вряд ли она будет сопротивляться, но и особого удовольствия тебе вряд ли доставит. Будет лежать, как бревно.

– За что получит при следующей порке.

После этого все слилось для Яры в один темный провал. Ее пороли и насиловали. Насиловали и пороли.

Болели иссеченные розгами бедра и ягодицы. А также низ живота. Она впервые узнала, что телесная близость может приносить боль, если ее не хочешь.

Однажды она почувствовала, что может не выдержать. Надо было что‑то делать. Но что она могла? Только утихомирить гнев Соломона.

И когда он пришел к ней ночью, она неожиданно ласково, как будто не он порол ее днем, сказала:

– Я жду тебя, мой господин.

А после этого сделала все, что умела, только бы доставить ему удовольствие.

Больше ее не пороли.

В Иллионе Яра отъелась и отмылась. Покорная, она как‑то быстро наскучила Соломону. И он выставил ее на невольничий рынок.

Красивая статная, и, судя по всему, не строптивая рабыня привлекла внимание покупателей. Они толпились и азартно торговались с Соломоном. Но он не спешил.

Яра стояла, опустив голову, и покорно снося жадные руки, которые задирали ей тунику, мяли грудь и ляжки.

– Эй, отойди, – заорал Соломон на одного невзрачного покупателя. – Все равно не купишь, нечего тогда и товар лапать.

Человечек в застиранном хитоне быстро отошел.

Вдруг Яре захотелось поднять голову. Она оглядела торжище и увидела лениво бродящего среди толпы вельможу. Народ перед ним расступался.

Вот он огляделся и скользнул взглядом по Яре.

Зев! Волчий Зев! Это он!

– Волчий Зев! – крикнула она.

Соломон развернул плеть. Вот тебе и объезженная кобылица. Придется сейчас ее ударить. А потом ждать, пока шрам не сойдет. Вот скотина варварская.

– Эй, хозяин! – голос Зева был повелителен. Соломон узнал вельможу‑громовержца, о котором так много говорили.

– Слушаю, мой господин.

– Сколько стоит эта рабыня?

– Три золотых, мой господин.

Зев небрежно кинул ему деньги.

Соломон застыл, как истукан.

«Надо было попросить четыре. Нет, пять». Но купеческое слово на торжище должно быть незыблемо.

– Ну?! – грозно сказал Зев. – Чего встал?!

– Прошу прощения, мой господин. Она твоя.

Зев подошел к небольшому низкому помосту, на котором стояли рабы. Взял Яру за руку, и, не глядя по сторонам, пошел прочь с торжища.

 

Глава 8. Заботы императора

 

Солнце клонилось к закату. И на обширной крытой, окруженной колоннами каменной террасе было не жарко. Чего нельзя было сказать об улице.

Из полумрака террасы был виден сверкающий на солнце песок и рощица пальм вдали. Фараон сидел в кресле с высокой спинкой и задумчиво глядел вдаль.

Никто не нарушал уединение владыки.

А он любил вот так, с этой высокой террасы смотреть из полумрака и относительной прохлады вдаль на раскаленные равнины своей страны, и размышлять о ее судьбах.

Огромная империя начиналась с этих мест. Владыка, в отличие от большинства своих поданных хорошо знал ее истинную историю. Историю, начавшуюся много столетий назад, когда массы людей из становящейся пустыней Сахары, сбились в кучу в долине реки Ра, которую потомки назовут Нилом.

Места на всех не хватало, и озверевшие люди несколько поколений уничтожали друг друга. Пока стихийно не сложился новый порядок, где уничтожение было регламентировано. Оно перестало быть стихийным. Но не перестало быть уничтожением.

Только теперь одних уничтожали непосильной работой, других, не согласных, казнили. А верхушка этой пирамиды вроде бы жила, не зная забот. Но и она уничтожалась. В интригах и кознях. Тайно. Петлей, наброшенной сзади, ударом ножа из‑за угла дворцового лабиринта, или ядом в кубке с вином.

Теперь уже людишек, дотоле бывших в избытке, стало не хватать. И пришлось выходить за ними на охоту.

Вначале охота была неудачной. Охотников погибало почти столько же, сколько приводили захваченных рабов.

Но потом предки нынешнего владыки нашли решение. Они отказались от первоначального аскетизма собственной жизни, и строгости к своим вельможам. Теперь демонстрация сладкой жизни стала для них профессией.

И эту сладкую жизнь показывали вождям окрестных племен. «Делайте, как мы, и будете жить так же», – лукаво зазывали имперские вельможи и цари.

И вожди с червоточиной в сердце, переставали быть вождями, а становились рабовладельцами. И присоединялись к империи. Им было так спокойней. А честных и непокорных былых коллег из когорты племенных вождей, уничтожали, наваливаясь всем скопом.

И империя росла, и росла, охватывая теперь все земли Восточного Средиземноморья.

Конечно, трудно было управлять такой империей из одного центра. И, говоря современным языком, это уже была не империя, а некая имперская конфедерация. Где иногда отдельные сатрапы кое‑где даже и воевали друг с другом.

Но, милые дерутся, только тешатся.

Главное, все эти земли были организованы по одному лекалу. Везде были рабы и рабовладельцы, владыки и подданные. И все верили одним и тем же жестоким, таинственным и развратным богам. Которые назывались почти одинаково, но с небольшими различиями, обусловленными спецификой существующих диалектов.

Так, у одних развратная богиня называлась Астартой, а другие называли ее Иштар.

Да, богиня…

Вот она идет, похожая на Иштар его официальная любовница, или вторая не официальная жена. А, неважно, как назвать. Осирис их разберет.

Да, это земное воплощение Иштар он считал когда‑то эталоном красоты. Пока не увидел рабынь, привезенных с севера.

Господи! Да разве эта плоскозадая, носатая, смуглая Иштар может назваться красивой?! А эта всегда наклоненная вперед шея?! А эти черные волосы, в жестких кудрях?! А эта коническая грудь, которую через много веков те, кто будут зваться антропологами, определят как «вымеобразную».

Иногда ему в его размышлениях казалось, что только такие уродины и могут рожать таких подлых вельмож и таких тупых рабов, которые его окружают.

Разумеется, владыки, которые могут себе позволить все, при первой возможности выбирают женщин с севера. Статных, белокожих, голубоглазых.

Но жрецы постоянно подсовывают фараонам в качестве цариц и официальных любовниц своих дочерей, всех этих плоскозадых Иштар с запавшими грудями и наклоненными вперед шеями. Все уродство которых может понять только человек, в жилах которого течет хоть капля крови с севера.

Как у него, например. Спасибо деду, сластолюбие которого взяло верх над политическими резонами, и который все же сумел сделать царицей женщину с севера. За что и поплатился через пару лет, скоропостижно скончавшись от неведомой болезни.

– Можно побеспокоить тебя, о мой повелитель?, – спросила между тем подошедшая.

– Что тебе надо? – грубо спросил фараон.

– Мой повелитель гневается?

Надо бы ее приказать удавить, – вдруг подумал фараон. – Или отравить. Но яд придется брать у тех же жрецов. А она дочь жреца. Разумеется, они друг друга готовы сами и удавить и отравить. Но, при случае могут и сдать родне этой уродины.

И тогда отравят уже его. Скольких его предшественников таким образом отправили на тот свет?

Нет, все же лучше удавить. Прямо сейчас, своими руками. Нет, не царское это дело. О Боже! До чего трудна участь фараона!

– Говори быстрее, не мешай мне размышлять о благе страны.

– Конечно, конечно, мой повелитель! Я именно об этом. Высокочтимые жрецы хотели бы поговорить с тобой о положении с верой в твоих северных провинциях.

– Каких именно?

– О, повелитель, сколь много земель слушают твою волю! Но твоя воля доходит до твоих рабов с помощью высокомудрых жрецов наших богов. А их перестали уважать в заморских северных провинциях.

– Ах, заморских? Тогда понятно. Ладно, пусть явятся завтра в это же время. Не официально, на частную аудиенцию.

– Ты мудр, мой повелитель! Я могу идти?

– Иди, иди! – нетерпеливо машет он рукой. Она медленно пятится назад, а потом все же поворачивается. Он наблюдает за ней из‑под полу прикрытых век.

Да, зад не плох. Широк и подвижен.

Он вспоминает свои первые ночи с ней.

Но, ширина это еще не все. До чего же он плоский! Как плоская земля, плавающая на трех китах на каких‑то рисунках каких‑то жрецов.

Он снова задумывается.

Северные провинции. Эллада. Когда эти земли попали под опеку империи, они были самой захолустной окраиной. Но потом именно там, в этих низких горах и на островах стали добывать медь и олово. В таких количествах, которых раньше в империи не было. Просто потому, что там, в Элладе, руд этих металлов было во много раз больше, чем во всех остальных провинциях империи вместе взятых.

Захолустная окраина начала богатеть на глазах.

Но рудники и плавильни требовали много рабов. Которых много не наловишь в этих диких, сухих, бесплодных горах. И их стали массами ловить на севере. Благо тамошние люди, не знавшие бронзы, были легкой добычей вооруженных металлическим оружием солдат империи.

Как доставлять этих рабов?

Морем, разумеется. В этих чертовых горах не то что рабов, приличные стада не прогонишь.

И стала Эллада строить корабли. Благо, и лес, и металлический инструмент был.

И стала еще быстрее богатеть. Уже как хозяйка морей.

Потомок бы сказал, что эта провинция стала экономическим центром империи, оставаясь в политическом и религиозном плане ее задворками. Хотя в целом, религия была все же родная, имперская.

Например, обрезание мальчикам гордые эллины до нашествия дорийцев (а до этого было еще ой как далеко!) делали исправно.

Но хуже было другое. Приток рабов с севера быстро изменил население. Оно стало не похоже на население остальной империи. А многочисленные царьки, разумеется, тоже не стояли в стороне. Погнали всех своих чернявых, кудрявых плоскозадых «Иштар»…

Прости, богиня, что упоминаю тебя так, – подумал фараон.

Итак, погнали они всех этих Иштар, и уже три поколения исправно белеют, отбирая себе в жены лучших рабынь с севера.

Как мужчина фараон их прекрасно понимал. Но с точки зрения правителя это было возмутительно. Они позволяли себе то, что не мог позволить себе он! Царь царей! Ишь, чего взяли! Мне, значит, надо со всеми этими жреческими доченьками и племянницами делить ложе, чтобы сохранить трон. А им все можно. Им не надо себя ломать, чтобы остаться на своих жалких тронах, которые и тронами‑то назвать нельзя.

Сегодня они проигнорируют этих плоскозадых «Иштар», – прости еще раз, богиня, но ты и впрямь, хоть и блудлива, но по сравнению с дочерьми севера просто плоскозадая уродина. Итак, сегодня они проигнорируют дочерей имперских жрецов. Завтра проигнорируют имперских богов. А послезавтра проигнорируют волю императора.

Так, что ли?!!

Да, не надо быть политтехнологом далекого ХХ века, чтобы понять, что экономическая, геополитическая и этногенетическая ситуация в Элладе чревата крахом мирового порядка под мудрым руководством Империи, и ее божественного фараона с мутной реки Ра.

Разумеется, слов типа экономика и геополитика фараон не знал. Но ему их было знать не обязательно.

Важно было осознавать суть проблемы.

А она была очевидна.

 

Глава 9. План мести

 

Терраса из белого камня под навесом, поддерживаемым колоннами из того же камня. Свежий ветерок с моря. Огонь светильника мечется под его легкими порывами. И вино в чашах кажется черным.

– Вот так я и попала сюда, Зев, – закончила свой рассказ Яра. Она отпила из чаши.

– Не пей много, Яра, ведунам пить нельзя.

– Да, какая я ведунья? Глупая лосиха из варварского северного леса.

Ему снова становится остро жаль ее. В который уже раз за то время, что прошло с того мгновения, как он услышал ее зов, там, на невольничьем рынке.

– Не надо, Яра. Все пройдет.

– Если ты о шрамах на заду и бедрах, то они и так почти прошли.

– Все, забудь об этом!

– Слушаю, мой господин.

– Яра, ты еще станешь и богиней и царицей! А я тебе не господин, а твой родович. И твой мужчина. А ты моя женщина. И ты нужна мне. Я не просто выручил тебя. Ты тоже меня выручила и ты действительно нужна мне. Это Судьба, что мы встретились.

Поэтому отдохни, отоспись, отмойся.

А потом поговорим.

Она откинула назад свои густые волосы цвета меда и грустно подперла голову рукой.

– Ты придешь сегодня ко мне на ложе?

– Приду, Яра, приду. Но не сегодня. Сегодня спи, родимая. Спи, моя царица.

Эй, кто там! – он хлопнул в ладоши. Из полумрака выступила служанка. Местная уроженка.

– Проводи госпожу в ее комнаты! – резко сказал Зев. Он уже привык общаться со слугами так же, как и все вельможи на пространствах огромной Первой империи планеты Земля.

И вчерашняя рабыня Яра невольно вздрогнула от этого, внезапно изменившегося, голоса родного человека. Да, ей еще много надо было пройти, чтобы стать госпожой.

Ибо путь от рабыни до госпожи гораздо короче, чем путь от «лосихи из северного леса» до все той же госпожи. А она все еще оставалась этой «лосихой». Несмотря на «уроки» Соломона.

Но вот Зев, похоже, свой путь от волхва вольного народа до имперского вельможи уже дано прошел.

По напряженному лицу Зева стекал пот. Он уже долгое время водил руками над головой Яры, сидящей в кресле.

– Ну, как, легче? – спросил он. – Только не ври. Не ври! Мне надо знать, сколько волховской силы у меня осталось.

Она полуобернулась назад, схватила его руку и поцеловала в ладонь, прижав ее к своему лицу.

– Легче, правда, легче. Ты все еще колдун, мой родной. Не беспокойся. Конечно, не такой, как Веда. Но ведь ты и никогда не был таким сильным в ведовстве, как она.

Вопреки всем ожиданиям, Яру в доме Зева начали вдруг донимать многие недуги. Казалось, до этих пор она крепилась, а тут вдруг все горести прошлых месяцев враз проявились в виде недомоганий.

Зев в изнеможении, не присел, а просто рухнул на скамейку у ее кресла, откинув голову к ней на колени.

– А теперь я тебе поколдую, родимый. Можно?

– Конечно.

Она стала водить руками над его головой. И столько любви, благодарности и страстной нежности было в ее сердце, что рукам казалось передался этот душевный огонь. В кончиках пальцев стало ощущаться легкое покалывание. И она вдруг поняла, что в этот момент по отношению к Зеву ее колдовство действительно сильно.

Она мельком взглянула на него. И увидела подтверждение своей уверенности. Морщины на его лице на глазах разглаживались. Полуприкрытые глаза бодро распахнулись, устало откинутая голова энергично выпрямилась.

Гордость от сознания собственной силы заполнили ее. И дрожь восторга пронзила все ее тело, начинаясь от кончиков пальцев и распространяясь по рукам куда‑то под сердце.

Зев вскинулся, повернулся к ней и прижал ее ладони к своим губам.

– Колдунья, ты моя колдунья! Где и когда ты научилась такому волховству?

Он знал, что получил то, в чем ему отказали на Лысой горе. Он снова был бодр, энергичен и ощутимо помолодел.

Но, взглянув на нее, он понял, что заметно посвежела и она. Щеки разрумянились, глаза блестели. Голова была гордо откинута назад. Перед ним снова была уверенная в себе дочь старшины рода.

Исчезла только дурная взбалмашенность избалованной му<