Боги и твари. Волхвы. Греческий Олимп. Кгб

 

Пролог

 

Ветер прогудел в вершинах сосен и стих. Летний день клонился к закату, и небо на западе было рыжим. В этой рыжевато‑золотистой дымке как будто растворялось уходящее за горизонт солнце.

Как хорошо, как тихо и ясно, – подумал старик, не мигая глядя на солнце. Сколько лет живу, а не устаю удивляться красоте этого мира. Неужели люди так и не поняли до сих пор, что сам по себе этот мир, такой совершенный, такой светлый дан им Творцом, чтобы совершать такие же светлые и чистые дела.

Стареем, – вдруг рассмеялся про себя старик. Только ли красота присутствует в этом мире? И только ли светлые дела творим мы в нем. Светлое ли дело, стук мечей, ржание испуганных коней и запах крови?

И огонь. Огонь, наш помощник, наш символ, светлый Бог наших отцов. Он ведь и обогреет, но и сожжет. А если бы не мог жечь? Обрадовались бы мы?

И как тогда можно было очиститься этим огнем. А чиститься надо. Ибо много скверны в этом мире.

Много.

И завтра в это же время он призовет на помощь Священный Огонь Небес.

Призовет, чтобы помочь очистить эту горькую, но такую милую землю от скверны.

И стальная птица падет с небес. И вспухнет огненный шар. И полные отчаяния люди, для кого честь и свобода не пустой звук, получат свой шанс.

Ибо в этом огненном шаре сгорит многое и многие, кто самим фактом своего существования мешают землякам старика выползти из векового болота лжи, подлости и насилия.

Да будет новый день!

Я жду тебя, – подумал старик.

Правитель страны, населенной белыми людьми, но по дикому недоразумению называющейся именем семитского князя Роша, летел со срочным визитом в Китай.

Эта серия незапланированных визитов раздражала его. Но ничего нельзя было поделать. Надо было заручаться поддержкой и Востока и Запада, ибо его страна вдруг попала в жуткий кризис, что называется, на ровном месте.

Молодая демократия явно не нравилась выращенной при социализме элите этой страны. И нынешний правитель сумел задавить демократию. Он ее не расстрелял, не отбросил. Он ее расчетливо удушил.

И все было бы совсем хорошо, но было необходимо соблюдать политес на международной арене. И как‑то имитировать выборы и политическую борьбу.

Поэтому был разыгран изящный политический этюд. И на политическую арену буквально перед самыми выборами главы государства выброшен приемник. Выброшен неожиданно, в обход ожидаемых. И этот приемник правителя был такой же серый, безликий и полностью соответствующий элите страны, как и его предшественник.

И так же гарантированно брал власть независимо от мнений презираемых верхами подданных.

Ничто не предвещало беды. И эта фигура уже готовилась занять трон. Тьфу ты, Господи! Не трон, а президентское кресло.

И вдруг здоровенький, относительно молодой приемник загнулся буквально за полтора месяца. Не был бы атеистом, подумал, что это порча и колдовство, – часто думал правитель.

Уход из жизни приемника сломал всю игру. И, конечно же, началась грызня между соратниками за так внезапно освободившееся место.

Вдруг стало видно, насколько непрочен нынешний режим. В это время да еще бы пару природных или техногенных катастроф и страна бы попросту развалилась.

Надо было принимать срочные и нестандартные меры.

Но как на эти нестандартные меры отреагируют соседи?

Это было необходимо срочно провентилировать.

Вот и летел правитель разыгрывать политические и психологические этюды с коллегами из мировых центров силы.

Когда вылетали, небо было ясное. И, как ему доложили, условия полета по всему маршруту просто идеальные.

Обычно ему подобной информации не докладывали. Не царское это дело лезть в такие мелочи. Но сегодня он сам почему‑то поинтересовался у командира экипажа. И тот ему все толком объяснил.

И правда, солнце било в иллюминатор. Правитель даже приказал задернуть шторки в салоне.

Время шло. Моторы ровно гудели. Правитель сидя в кресле листал бумаги.

Вдруг самолет сильно тряхнуло. Потом еще и еще раз.

– В чем дело! – раздраженно бросил правитель кому‑то из челяди. Тот бросился в кабину пилотов.

– Идиот! Позвони по внутренней связи!

Он откинул шторку на иллюминаторе.

Увиденное за бортом поразило его.

Прямо по курсу на фоне совершенно ясного неба стремительно рос столб грозового облака. Оно наливалось сизой синевой и на глазах выметывало метлы грозовых «наковален» из верхней части.

Казалось, оно не только росло, но и надвигалось на самолет.

Правителю показалось, что облако живое.

И оно грозит ему местью.

Местью за многочисленные подлости и предательства. За мелочность и крысиную злобу. За убитого во сне последнего рыцаря страны. За развязанные войны. И за убитых во сне соотечественников, которые погибли, чтобы вызвать в стране истерию, приведшую его к власти. За тысячи погибших от издевательств и искалеченных в его проклятой армии молодых парней. За без счету сидящих по тюрьмам (ибо его страна занимала первое место в мире по числу заключенных на душу населения). За всю ту подлость и низость, который этот серенький человечек так старательно насаждал. За искалеченные души, одурманенные мозги и потерянные надежды целого поколения.

Самолет попытался уклониться от облака. И правитель увидел его на мгновение в иллюминатор целиком. Серые тени мелькнули на черном, и ему показалось, что из облака на него смотрит суровый старик. Лицо старика было строго и спокойно. Седые брови в разлет и прямой взгляд глаз цвета стали.

Самолет еще ушел в сторону, пытаясь обойти облако, а старик, казалось, слегка усмехнулся, презрительно скривив четко очерченные губы.

Облако же, нарушая все законы метеорологии, резко сдвинулось в сторону, перекрывая курс самолета, пытающегося от него уйти, и исчезло из иллюминатора.

Самолет нырнул в черноту. И тут же, как будто молоты забили по фюзеляжу.

В салоне вспыхнул, а потом погас свет.

Самолет задрожал и рухнул вниз.

Старик смотрел на вспухающий огненный шар. Давно он не вмешивался в дела своих потомков. Давно. С тех пор, как его изображения разбили и покидали в реки.

Но сейчас вдруг он получил какой‑то приказ изнутри. А ночью приснился отец.

– Выполняй свое дело! – сказал он. – Для этого ты и был оставлен жить.

Да, понятливо говорил старый кузнец. Не оставлял возможностей для сомнений и кривотолков.

Старик вошел в одинокую избу, где он жил. В пристройке тарахтел дизель‑генератор. А из приемника передавали известия. О катастрофе самолета правителя пока никто не знал.

Интересно, когда объявят?

А еще интересней, кто извел приемника. То, что тот умер не своей смертью, старик не сомневался.

Неужели остался еще кто‑то из наших? А может, просто люди догадались делать то, что умели делать только мы?

Да, непонятно.

Опять новости, и опять ничего про катастрофу. Ну да это‑то как раз понятно. Все в панике и не знают, что делать и что говорить.

Он повертел ручку настройки, и вдруг рассмеялся про себя. Вот бы удивилась тетушка Веда этому приемнику, этому дизель‑генератору, этому карабину «тигр» на стене.

И все же далеко всем этим неразумным потомкам до тетушки Веды.

Ох, далеко.

А может, нет?

Бывший ученый, бывший без пяти минут академик, бывший столичный житель сидел в гостиной своего коттеджа довольно далеко от Москвы и смотрел телевизор.

Вообще, по телевизору он смотрел только погоду. И сейчас просто ждал выпуска метео новостей, вынужденно пялясь в экран на показываемую там полнейшую чушь.

Впрочем, иногда даже в блевотной мути нового совка попадались светлые моменты. Вот, например, недавно скоропостижно загнулся приемник нынешнего правителя. Пустячок, а приятно.

Но как‑то странно загнулся. Неужели кто‑то из бывших коллег сработал? Наших, или зарубежных.

– Экстренный выпуск новостей, – на экране вдруг показалось озабоченное лицо ведущего. – Сегодня, в семнадцать часов пять минут самолет президента потерпел катастрофу в районе города, – далее название неизвестного городка, где‑то по среди страны.

Ну, ничего себе совпадения!

Это точно, коллеги!

– Малыш! – позвал он.

В комнату вбежала девочка лет тринадцати.

– Да, папа!

– Сколько раз говорить тебе, что ты уже большая. А Малыш, это мама.

Девочка засмеялась.

– Все у тебя наоборот, папа.

– Так я человек‑наоборот. Разве ты до сих пор не знала?

– Хватит ребенка дурачить, – вошла в комнату небольшая ладная женщина.

– Она сама себя дурачит. Я собственно не о том. Малыш, не составишь компанию? Чего‑то хочется выпить.

– Эк, тебя колбасит. С чего бы это?

Он рассмеялся.

– Так, ни с чего. Так компанию составишь?

– С удовольствием.

 

ЧАСТЬ I

МАГИ 12‑Й ЛАБОРАТОРИИ КГБ

 

Глава 1. Человек‑вулкан

 

Чуден июльский полдень в окрестностях Воронежа. На ясном синем небе ни облачка. Очень тепло. Еще немного, и, можно сказать, было бы жарко. Но вот до этого «немного» температура пока не дотягивает. И случайный порыв легкого ветерка освежает. Так, самую малость. Но этого достаточно, чтобы не разомлеть полностью на солнце, не захотеть отползти в тень, и наслаждаться, наслаждаться этим сухим не столь уж жарким теплом.

Впрочем, все в мире относительно.

– Петр, как ты можешь сидеть на таком солнцепеке? – спросил, выйдя из‑под тента, мужчина лет под сорок у своего, судя по всему, младшего коллеги, блаженно вытянувшегося на обтрепанном шезлонге. Фамилия мужчины была Корягин. И был он, судя по повадкам, руководителем среднего звена. Имидж которых во всем Советском Союзе был в чем‑то неуловимо похожим. Несмотря на профессиональные, национальные и возрастные различия.

– Разве это солнцепек, Василий Михайлович? – ответил тот, кого назвали Петром. – Не Кара‑Кумы, и даже не Сочи.

– Да, плюс двадцать восемь. Для чистоты эксперимента можно было бы и побольше. Но все равно, ждать больше нельзя. Завтра начинаем работу.

– Можно подумать, мы до этого не работали.

Петр приподнялся на шезлонге и повел рукой, будто приглашая старшего собеседника взглянуть вокруг. Тот невольно огляделся по сторонам, словно желая проверить сказанное младшим коллегой. И перед глазами предстала, ставшая уже привычной за несколько недель картина.

Небольшой лужок будто прятался, с трех сторон отгороженный от остального мира склоном балки и двумя крутыми оврагами, в эту балку впадавшими. Склоны оврагов и балки заросли мелким дубняком.

Человеку мало знающему могло показаться странным, что дуб может быть так мелок. Но в степи не место деревьям, и дубки, забравшиеся по склонам балок и оврагов в эти сухие для них места, демонстрировали поразительную живучесть. И крепость не меньшую, чем их собратья великанского роста.

Впрочем, дубки дубками, но степь напоминала о себе сухим ветром, залетавшим на лужок с четвертой стороны, открытой в сторону огромных бескрайних полей. Которые можно было даже в этот чудный полдень назвать унылыми и скучными, если бы не эти живописные балки и овраги, поросшие дубняком и кустарниками, так оживляющими однообразный степной пейзаж.

Однако не только природа постаралась внести разнообразие в бескрайнюю пустоту бесконечных окрестных полей в данном месте. Ряд палаток, ажурная паутина каких‑то антенн, могучие армейские грузовики, все это придавало небольшому лужку некую скрытую энергетику.

И даже определенную загадочность. Ибо на первый взгляд было невозможно определить, кто же это раскинул лагерь в этом скрытом от посторонних глаз месте. Какие‑то военные? Но для военных лагерь был слишком беспорядочно раскинут. И, кроме того, в массе деталей явно ощущалось присутствие многих женщин Да и сами милые дамы изредка расслабленно перемещались между палатками. Геологи? Но для простых геологов лагерь был слишком уж хорошо и богато обустроен. Не было у советских геологов такого изобилия техники. Кроме того, несколько явно импортных фургонов, этаких домов на колесах, стоящих среди палаток как дворцы среди хижин, указывали на присутствие начальства, не привыкшего к геологическому полевому аскетизму.

Разумеется, изобилие техники не избавляло от необходимости весь этот лагерь разбить и обустроить. Видимо на эти работы и намекал Петр, обведя рукой окрестный пейзаж.

Старшему этот пейзаж явно нравился, и он оглядывал лагерь с удовольствием. Однако, в советские времена начальство не могло демонстрировать полное удовлетворение работой подчиненных. Поэтому Василий Михайлович, усмехнувшись сказал:

– Лагерь разбили неплохо. Однако, мы же не туристы, черт побери, и не лагеря разбивать приехали, а делать наше дело. Так что, лагерь дело десятое. Завтра начинаем эксперимент.

Он хотел что‑то добавить, но его слова прервал шум мотора. На лужок со стороны полевой дороги, идущей по его краю, выкатывался грузовик. Явно принадлежащий их экспедиции.

Грузовик лихо подкатил к тенту. Как‑то даже излишек лихо. Из кабины буквально вывалился шофер, длинный тощий блондин. Довольно молодой, но уже, судя по ранним морщинам, изрядно потрепанный жизнью.

– Народ, принимай груз! – заорал шофер.

– Коля, ты опять пьян. И опять в таком виде за рулем, – строго сказал Василий Михайлович.

– У нас же спецпропуск, начальник, – криво усмехнулся шофер.

Василий Михайлович озлился не на шутку.

– Коля, забудь про спецпропуска и прочие прибамбасы. Мы обычная экспедиция Института геофизики Академии наук. Ты понял?! Или ты будешь иметь проблемы не только с ментами, но и с людьми по серьезнее.

– В чем дело, коллеги? – к спорящим легко и неслышно подошел человек лет тридцати с небольшим. Среднего роста, спортивный, интеллигентный и, судя по повадкам, великолепно воспитанный. Нечто аристократическое, западное, проскальзывало в его мягких движениях и речах. Его светлые глаза излучали искреннюю, горячую доброжелательность ко всем на свете. И в первую очередь к присутствующим.

Однако эта доброжелательность почему‑то не встретила ответного чувства у Василия Михайловича.

– Да вот, Валерий Кондратьевич…, – начал он, несколько настороженно, но шофер прервал его.

– Начальник, – шофер был сибиряком и полу уголовную лексику усвоил с детства, проведенного в поселке около большого исправительного лагеря. Хотя сам в тюрьмах и лагерях не был. В противном случае, он просто не попал бы в эту непростую экспедицию.

– Начальник, – повторил он, – мне поручили тут кое‑чего привезти. Ну, я привез. А товарищу Корягину чего‑то не нравится.

– Мне не нравится…, – взвился Корягин, но был прерван радостным женским возгласом.

– Ой, Коля, ты привез?!

– Да, Людочка, сейчас будем разгружаться.

Все присутствующие мужчины невольно повернули головы в сторону подошедшей женщины. Ей было лет под тридцать. Небольшого роста, с ладной фигурой. Ее лицо отличалось выразительностью. Изящный нос с тонкими, трепетными ноздрями, круто изогнутые брови, глубокие светло‑карие глаза, убранные в высокую прическу волосы медового цвета. Без сомнения она была хороша собой. И весьма сексуальна.

Поэтому не было ничего удивительного, что мужчины сразу забыли свои споры, и начали интенсивно раздевать ее глазами. Это было настолько явно, что Людмила откровенно усмехнулась всем им сразу, несколько иронично скривив свои красивые, четко очерченные губы.

Между тем, пользуясь замешательством начальников, шофер, забрался в кузов и заорал:

– Эй, Петя, принимай груз!

Петр, судя по всему, к начальству не принадлежал. Но столь откровенное напоминание этого факта, тем более в присутствии красавицы Людмилы его раздосадовало. Он бросил на шофера раздраженный взгляд и нехотя поднялся с шезлонга, невольно несколько подчеркнуто демонстрируя великолепную фигуру и повадки тренированного спортсмена. Легким, упругим шагом он подошел к кузову, несколько качнулся в сторону, как будто демонстрируя игру мышц пресса и спины, и сказал шоферу:

– Давай, подавай, чего спишь.

Николой хотел ответить нечто хамоватое, но, встретив злой взгляд Петра и быстро скользнув глазами по его слегка покачивающейся фигуре, подрагивающим плечам и как‑то не к месту сжатым кулакам, мигом увял.

Да, умеют иногда на уровне подсознания оценивать такие вот представители простонародья ситуацию, когда можно легко схлопотать по роже даже от не облеченного властными полномочиями интеллигента.

– Я что, я ничего, для вас же привез, – пробормотал он, с трудом приподнимая над бортом большую баранью тушу.

Петр легко принял барана и положил его на траву. Потом так же легко принял один ящик вина, а вслед за ним другой.

– Что это такое?! – чуть ли не в отчаянии вскричал Корягин.

– Видите ли, Василий Михайлович, – начала Людмила.

Но Петр прервал ее. И стоя рядом с бараном, театрально продекламировал:

 

И волком трубя у бараньего трупа

Далекую течку ноздрями ощупать

 

А потом закончил:

– У нашей Люды сегодня день рождения.

– Петр, какой же ты хам, – сказала Людмила.

– Это не я. Это Багрицкий. Его стихи.

Петр действительно хамил. Ибо с Людмилой, дамой весьма щедрой в вопросах любви, не спал. И это его злило.

Валерий же, все так же излучая доброжелательность, внимательно оглядывая всех присутствующих, счел нужным засмеяться. Чем разрядил обстановку.

– Ладно, дорогие дамы и господа, – счел нужным сказать Корягин, – можете гулять по такому поводу. Но эксперимент завтра не отменяется. А если кто не сможет выйти с утра на работу, то будет иметь большие неприятности.

– Ну, что ты так, Василий Михайлович, – с мягкой улыбкой сказал Валерий.

– Уж вам‑то Валерий Кондратьевич следовало бы в данной ситуации поддержать меня, – раздраженно бросил Корягин.

– Но ведь ничего такого пока нет. Лагерь поставили быстро. Оборудование смонтировали тоже очень оперативно. Можно и отдохнуть немного. А утром…

– А утром вы посмотрите, кто не умеет цивильно расслабляться? – несколько иронично спросил Корягин.

Они остались одни, ибо Петр и Николай в сопровождении Людмилы и еще одного к месту оказавшегося товарища потащили барана и вино на кухню.

– И это тоже нужно, – легко согласился Валерий. – Думаю, это должно быть понятным и вам, парторгу отдела.

Корягин промолчал и подумал, что представитель заказчика, а заказчиком было всесильное КГБ, еще не имел возможности понаблюдать персонал в состоянии коллективного опьянения. Но это ему было бы весьма полезным. Потому‑то он и строит из себя либерала. А глупые в вопросах специальных молодые интеллектуалы, сегодня нажрутся, как свиньи, и будут для опытного опера как на ладони.

Будто читая его мысли, Валерий, все так же доброжелательно улыбаясь, сказал:

– Да не нажрутся они, Василий Михайлович. Что тут пить для такой большой компании, да еще под такую добротную закуску.

– Так у них по рюкзакам у каждого еще по бутылке, другой припрятано. Да и бабы на природе озверели. Будут как суки этих кобелей заводить. А чем их еще заводить, кроме как ударными дозами спиртного.

– Не будьте столь строги к ним, – сказал, завершая разговор, майор КГБ, кандидат технических наук, Валерий Кондратьевич Коваленко. И повернувшись, пошел прочь своей неподражаемой легкой и бесшумной походкой.

Яркие звезды усыпали черное небо над степью. Ночь была душной и наполненной запахами нагретых за день степных трав. В центре лагеря, недалеко от большого тента, раскинутого над полевой столовой, горел огромный костер. К запахам степных трав примешивался запах жаренного мяса.

Как и предполагал товарищ Корягин, двумя ящиками вина дело не ограничилось. Хотя, надо отдать должное, и закуска состояла отнюдь не из одного только огромного барана. В начале сезона у всех было еще полно домашних припасов, взятых в дорогу.

И сейчас все это громоздилось на столе под тентом.

Впрочем, праздничный стол был уже порядком разорен. Пир был уже окончен. И большинство народа пело под гитару.

Как всегда в таких случаях, советские интеллигенты, забыв на кого работают, пели все более двусмысленные куплеты. Которые перемежались анекдотами политическими и эротическими. А также новыми тостами «под десерт».

При этом эротические анекдоты становились откровенно похабными, а политические откровенно антисоветскими.

Коваленко тоже рассказывал анекдоты, провозглашал тосты и задорно хохотал. Его кошачьи аккуратные усы топорщились, а глаза в свете костра сверкали масляным блеском.

Корягин же все более мрачнел и смотрел на Коваленко с откровенной досадой.

Знакомый уже нам Петр между тем, несмотря на свой спортивный вид, набирался опережающими темпами. Он много пил, жадно ел и громогласно орал, наивно принимая свой ор за «громкую беседу». Его смех был самым громогласным, а анекдоты самыми похабными и злыми.

Сидевшая рядом с ним за столом женщина, биолог Тамара пыталась утихомирить своего кавалера. Но Петра явно несло.

Тамаре было чуть больше тридцати. Она имела великолепную спортивную подтянутую фигуру и весьма выразительное лицо. Аккуратный прямой носик, выразительные губы и очень красивые глаза. Светлые, широко расставленные с легкой косинкой.

Ее можно было назвать либо темной блондинкой, либо светлой шатенкой. И сейчас ее рыжевато‑золотистые волосы живописно растрепались и падали на раскрасневшийся лоб крупными прядями.

Тамара была женой заместителя директора института, который был старше ее лет на двенадцать. А может, и все пятнадцать. Сам он в экспедиции не ездил и относился к участию в них своей молодой жены снисходительно.

Тем более, что до этого сезона Тамара не подавала особых поводов для ревности. Но этим летом что‑то как будто сломалось в ней. И ее буквально понесло.

Причиной этого был сидящий рядом с ней Петр. О котором стоит рассказать подробнее.

Петру было двадцать девять лет. Он был младшим научным сотрудником, то есть занимал должность весьма непритязательную. Которую сам он считал просто убогой.

Между тем, это был человек, несомненно, обладающий массой достоинств. С отличием закончив Географический факультет МГУ, Петр отслужил в Армии офицером – двухгодичником. Надо сказать, отслужил отлично. Получил очередное звание и, что очень редко даже для кадровых офицеров, стал специалистом второго класса. Обычно второй класс офицеры получали после трех‑четырех лет службы.

Разумеется, Петра уговаривали остаться в кадрах. Он долго думал, но в итоге все же не согласился.

После демобилизации он поступил работать в Институт геофизики Академии наук. Хотя устроиться в такое престижное место стоило больших трудов, нудная научная карьера не вызывала в нем особого энтузиазма. И он решил, как он сам говорил, ускориться. И получил второе высшее образование, закончив вечернее отделение Механико‑математического факультета МГУ.

Вулканической энергии Петра, тем не менее, хватило и на то, чтобы параллельно написать еще кандидатскую диссертацию. Которую он только что, два месяца назад защитил.

Читатель может не поверить, но ко всему этому Петр был еще неплохим спортсменом. Имел первый разряд по боксу и второй разряд по классической борьбе.

Внешность этого «человека‑вулкана», была своеобразна. Великолепная спортивная фигура сочеталась с довольно заурядным грубоватым лицом. Однако это лицо с перебитым носом украшала потрясающая голливудская улыбка и живые умные глаза.

Сам Петр считал себя некрасивым, но по этому поводу не комплексовал, говоря, что в два счета сможет превратить любого красавца в урода. Это, кстати, весьма полно характеризовало его имидж.

Ибо несомненный интеллект выпускника МГУ сочетался в нем с пещерной грубостью, за что в университете его прозвали «питекантропом».

Впрочем, при определенных обстоятельствах он мог быть и совершенно очаровательно галантен с нравившимися ему женщинами. Знававшие его в таких ситуациях звали его «гусаром» или «поручиком».

Впервые встретившись с Тамарой в лаборатории, Петр сразу восхитился ею. Но при этом был уверен, что эта женщина не про его честь. И поэтому вел себя с ней безо всякого почтения.

Между тем, Тамара сразу обратила внимание на этого человека‑вулкана и про себя подумала, что, пожалуй, неплохо было бы оказаться с ним в одной экспедиции в очередной полевой сезон. О дальнейшем она пока не задумывалась.

Второй раз Тамара обратила на него внимание, когда он пришел на работу с огромным кровоподтеком под глазом и лицом, расчерченным какими‑то царапинами. Тогда ее поразила аномальная веселость и некий явно ощущаемый душевный подъем Петра. Это никак не вязалось с его побитой физиономией.

Между тем, все обстояло предельно просто. Накануне Петр выиграл открытое первенство одного из московских ВУЗов по боксу. Финальный бой был труден. Петр пропустил несколько весьма неплохих ударов. Кроме того, противник расчетливо черканул ему по лицу шнуровкой перчатки, надеясь этим нечестным способом добиться победы.

Этого ему, тем не менее, не удалось. И Петр просто светился от счастья и удовольствия от заслуженной победы.

Ибо к своим спортивным занятиям относился с мальчишеским трепетом. Он был бесперспективен для большого спорта, но занимался упорно и фанатично. Это нужно было ему для себя. И только для себя.

Увидав тогда этого, такого нестандартного младшего научного сотрудника, Тамара вдруг ощутила, что хотела бы быть ему старшей сестрой. И иметь сейчас право приложить платок к сочащейся царапине на лбу.

Петр, разумеется, не заметил этого состояния Тамары, ибо просто не обращал на нее внимания, как на «объект, работать с которым бесперспективно».

Третий раз он обратил на себя внимание красавицы Тамары перед самым полевым сезоном. В ту весну их институт как‑то особенно часто гоняли на работу на овощную базу. Молодой читатель может не знать, что это такое. Но помнящий советские времена, наверняка знает, как абсолютно всех специалистов и служащих заставляли по много дней в году работать чернорабочими на стройках, в колхозах, на овощных базах.

Просто поразительно, что сразу после краха СССР все это прекратилось. И, что характерно, овощей от этого меньше не стало.

Впрочем, мы отвлеклись.

Итак, их лабораторию гнали на базу уже третий раз за месяц. Между тем у Петра буквально на носу была защита диссертации. Разумеется, он проигнорировал очередной поход на базу, после чего был вызван к заместителю директора, отвечающему за подобные работы.

Молва потом по‑разному трактовала происшедшее. Но факт остается фактом. После некоего разговора Петра и упомянутого босса, лабораторию не трогали три месяца.

На самом же деле произошло следующее. Будучи вызванным в начальственный кабинет, Петр получил, что называется, по полной программе. Но в сценарии начальственного разноса произошел сбой. Когда начальник заорал на него:

– Фашист, я на фронте таких как ты пачками уничтожал!

Петр почувствовал, что как будто меняется. Он увидел себя как бы со стороны в эсэсовской полевой форме, со шмайсером в руках. Оскалив зубы, он с утробной ненавистью произнес:

– Я тебя, свинья не добил тогда, но сделаю это сейчас.

Он вдруг представил, как месит кулаками этого тщедушного пожилого человечка. Как сначала вбивает его в стену, а потом растирает это ненавистное лицо по полу. Он как будто слышал свои глухие удары, шорох кожи, трущейся о шершавую поверхность, ощутил теплоту капель крови, падающей ему на лицо и руки.

Он даже слизнул эту чужую кровь, скатившуюся ему на губу. И она показалась ему достаточно вкусной. Он еще раз облизнулся и довольно ухмыльнулся.

Зам директора, между тем, смотрел на него с нескрываемым ужасом.

– Что ты, что ты, что ты – лепетал он. – ну, я погорячился. Не учел, что ты переутомился перед защитой. Ты, в общем‑то, свою норму уже выполнил. Не будем тебя в этом сезоне больше тревожить.

– Всю нашу лабораторию не тревожь, ублюдок, – тягуче прошипел Петр и вышел из кабинета упругой походкой. Он все еще ощущал на себе чужой мундир и тяжесть автомата в руках.

После этого разговора зам директора ушел на больничный, а их лабораторию в ту весну больше не трогали.

Тамара была первой, кто встретился Петру после того разговора.

– Ну, как поговорил? – спросила она.

В его глазах еще стояла какая‑то муть, и он мельком взглянув на нее, бросил:

– Нормально.

После этого Тамара решила, что пора бы ей начать изменять своему социально преуспевшему, но по‑человечески такому пресному муженьку. И начнет она это делать с Петром.

Между тем, сам бравый мнс (младший научный сотрудник) совершенно не заметил внимание к себе этой знатной дамы. Хотя после защиты был озабочен прежде всего именно вопросами секса.

Эти проблемы приводили его в форменное отчаяние. Ибо жил он с отцом, матерью, братом, дедом и бабкой в скромной двухкомнатной квартире с совмещенным санузлом и крохотной кухонькой. И именно после защиты диссертации, он вдруг понял, что уже сделал все, что мог. Но жизнь его все равно не изменится к лучшему. Несмотря на два высших образования и ученую степень.

Не будет у него ни новой должности, ни больших денег, ни машины, ни квартиры. Последнее было самым главным. Ибо мешало завести любовницу или жену (именно так он формулировал эту проблему сам).

Между тем кровь здорового самца кипела в его жилах. И он становился все грубее и агрессивнее. Служба в Армии стала вспоминаться как рай. Потому, что там у него была пассия, официантка из офицерской столовой. Которая пока оставалась единственной женщиной в его жизни.

Впрочем, это было не совсем так. С этой дамой лейтенант не спал. Он наверстал с ней лишь то, что другие переживают еще в юношеском возрасте.

Так что, в это трудно поверить, но «питекантроп», «поручик», «гусар» человек‑вулкан был девственником.

В этом сезоне Петр твердо решил приобрести наконец сексуальный опыт и завладеть уже известной нам Людмилой, которая славилась своими любовными похождениями в полевых условиях. А сейчас, к тому же еще и развелась с мужем.

Но Людмила, уже сменив в этом сезоне двух любовников (это за неполных две недели!), на приставания Петра отвечала холодно. Это бесило человека‑вулкана своей «нелогичностью». Он невольно сравнивал себя с избранниками Людмилы и задавался вопросом: «чем я хуже этих хилых придурков?».

Грубая логика Петра требовала объяснений данному феномену. Но объяснений не было, и далекий от интеллигентности интеллектуал‑питекантроп прикидывал уже, «кого бы изуродовать» в отместку.

Социальные последствия такого шага его не волновали. Надо было как‑то менять жизнь. И эта смена могла быть только асоциальной. Новоиспеченный кандидат наук готов был бросить все, убежать из осточертевшего родительского дома и уйти искать счастье на буровой, лесоповале, или прокладке газопроводов.

Куда угодно, лишь бы утолить свой сексуальный голод, пусть с грязными бичихами (так называли в СССР социально опустившихся дам) или провинциальными проститутками.

Закончив очередной похабный анекдот, от которого покраснели даже изрядно хмельные экспедиционные дамы, Петр вскочил, и налив себе полную кружку из первой попавшейся бутылки, заорал:

– За присутствующих дам! Чтобы ваши дети были здоровы, а поклонники щедры!

Он выхлебал неизвестно какое спиртное, стоя, по‑гусарски «с локотка», и рухнул на лавку.

Тамара, буквально навязывавшаяся ему в этот вечер на роль его дамы, чмокнула его в щеку. Но он этого не заметил.

Между тем к ней подошел Валерий и что‑то шепнул на ухо. Она кивнула и обратилась к Петру:

– Слушай, спой чего‑нибудь свое фирменное, казачье.

Бравый мнс был донским казаком по материнской линии, чем жутко гордился. И знал массу казачьих песен. Он схватил со стола ложки, сложил их, и отбивая такт, в быстрой, редко встречающейся манере, запел «Любо братцы любо». В отличие от других исполнителей этой песни, он знал все ее куплеты, поэтому пел долго и с чувством. И, разумеется, громко.

А потом, без паузы начал малоизвестную, но тоже весьма энергичную песню, с лихим припевом: «Брось меня, брось меня, сатану собачью, брось меня на коня, на седло казачье!».

В это время Валерий успел поговорить с одним из техников, и над поляной понеслась эстрадная музыка, льющаяся из динамиков весьма мощной звуковой установки.

– Танцуют все! – провозгласил Валерий.

После чего, Петр вскочил из‑за стола и, не спросясь разрешения, подхватил Тамару. Просто потому, что она была ближе всех. Он по‑прежнему не рассматривал ее как женщину. Она была для него неким ходячим и говорящим аналогом статуи Венеры из Эрмитажа. Ибо, повторим, он считал, что она «не про него».

На поляне он недолго покружился с ней в паре, а потом просто поднял ее на руки и начал носиться с ней вокруг костра, забыв про музыку.

Что было дальше, он не помнил.

Похмельное утро было чудовищным. Народ хмуро сидел под тентом за длинным столом полевой столовой, пытаясь пить горячий чай. Мысли о необходимости работать этим жарким днем вызывали муку.

Корягин, у которого голова тоже побаливала, хотя гораздо меньше, чем у остальных, с неприкрытым злорадством смотрел на личный состав.

Он уже готовился встать и начать давать задания на день, когда к нему подошел Коваленко. Майор как будто не пил вчера. Он был свеж, подтянут и доброжелателен.

– Василий Михайлович, нам с вами надо ехать в Воронеж встречать начальство. Вашего профессора Симонова, ну и кое‑кого из моих. Они хотят присутствовать на первом эксперименте, который придется отложить до завтра.

Корягин не спросил, откуда у Коваленко такие сведения. Но майорам КГБ лишних вопросов не задают. Он поднялся и посмотрел на шоферов, сидящих отдельной группой.

Вид их похмельных рож вызвал у Василия Михайловича душевную муку, и он красноречиво посмотрел на Коваленко. Тот понимающе улыбнулся и сказал:

– Машину придется вести нам с вами. Такова наша командирская доля. – Он весело подмигнул Корягину.

Тот кивнул, и поднявшись, рявкнул, обращаясь к сидящей за столом притихшей публике:

– К вечеру всем привести себя в порядок! Сегодня не пить. Если завтра хоть один из вас… хоть один, – повторил он, – короче, если хотя бы один будет в нерабочем состоянии…

– Расстреляем каждого десятого, не исключая женщин и детей, – весело сказал Коваленко. И легко рассмеялся.

– Шутка, господа, шутка, – добавил он, продолжая смеяться – но если серьезно, то Василий Михайлович всецело прав. Завтра всем надо быть в порядке.

И обвел народ своими улыбающимися глазами. После чего большинство присутствующих поежились и начали интенсивно заливать в себя крепкий горячий чай.

К меньшинству, которое не поежилось под взглядом Коваленко, относился и Петр. Не потому, что был смел. А потому, что с трудом воспринимал слова окружающих. Из всего сказанного, он понял только, что работы сегодня не будет и можно спать.

Он допил чай из своей огромной шестисотграммовой кружки и пошел в свою палатку.

Ибо у него была своя собственная маленькая отдельная палатка, которую он, не взирая на трудности, таскал с собой в каждую экспедицию. Не закрыв вход, он заполз в палатку, рухнул на раскладушку (условия в этой экспедиции были довольно комфортными) и мгновенно заснул.

Он проснулся от легкого шороха. Был уже полдень. От похмелья не осталось и следа. Петр поднял голову. В проеме прохода стояла Тамара. Она была в купальнике и шортах.

Ее светло‑серые глаза приобрели какой‑то стальной отблеск.

– Зашнуруй вход, – медленно, но энергично не сказала, а прямо‑таки скомандовала она.

И сделала шаг, входя в палатку.

Петр вскочил, посторонился, пропуская ее, и быстро зашнуровал вход.

Когда он обернулся, Тамара стояла перед ним уже совершенно голая. Он не помнил, как мгновенно скинул с себя плавки и майку. А потом подошел к ней и слегка дрожащими пальцами, едва касаясь, погладил ее по бокам. Взгляд его упал вниз, и он с удивлением увидел, что его мужское досто