О системе объектов гражданских прав

Современное научное исследование в любой предметной области опирается на системный подход к изучаемым явлениям, хотя само по себе понятие системы представляет самостоятельную и весьма сложную проблему. В науке известно много десятков определений систем, каждое из которых подчеркивает отдельные признаки и свойства систем, но количество дефиниций, к сожалению, пока не привело к новому качеству в познании. Поэтому тот, кто обращается к анализу систем, должен руководствоваться какими-либо отправными методологическими соображениями, которые оправдывали бы сделанный выбор. Но, каким бы он ни был, отправной точкой должно являться признание того, что система является не только плодом человеческого разума, но отражает существующие в действительности реалии, явления и процессы, то есть мышление лишь находит единство, существующее объективно. Воспринимать систему как «фотографию» действительных предметов, своеобразные «ментальные слепки» с них было бы серьезным заблуждением, поскольку каждое исследование и каждый ученый вычленяют в наблюдаемой действительности для системного изучения те или иные стороны бытия и рассматривают их в определенном аспекте.

В системных исследованиях широко распространено представление об исходном моменте становления систем как о первоначальном хаосе или неорганизованной среде, характеризуемой однородностью (гомогенностью), аморфностью, устойчивостью, нечувствительностью к внешним воздействиям, непредсказуемостью развития. Зарождение систем в таких неорганизованных средах начинается с внесения или возникновения в них элементов порядка и организации, а последующее развитие приводит к специализации отдельных элементов, появлению протосистемы, из которой уже вырастает система. «Библейский тезис о сотворении всего сущего составляет прекрасную методологическую основу системного анализа возникновения системы в широкой онтологической интерпретации. Суть концепции в чрезвычайно продуктивной идее первоначального хаоса с последующей его трансформацией»[1].

Правовые явления системны, и это их качество столь же реально, сколь объективно существование самого права. Системный анализ феноменов права давно уже стал неотъемлемым инструментом методологического оснащения правоведения, а укоренившиеся в юридической теории понятия правовой системы, системы права и системы законодательства воспроизводят познанное наукой объективно присущее праву качество системности. Если рассматривать право как одну из многих существующих естественных и искусственных (технологических и духовных) систем, то, видимо, нет серьезных оснований сомневаться в том, что и становление права как системы подчинялось общим закономерностям системогенеза и, следовательно, тому состоянию, которое может быть охарактеризовано как состояние системной организации права, должно было предшествовать появление из неорганизованной массы правовых феноменов некоего ядра из специализированных элементов – протосистемы права. Этот вывод имеет не только индуктивные, но и дедуктивные основания. Тем не менее, среди правоведов весьма распространено убеждение о том, что системные качества права изначально и имманентно присущи ему на любых этапах его становления, существования и развития. Так, например, Л. И. Спиридонов писал: «Если право – продукт естественно-исторического развития, то и объективно присущая ему системность - того же самого происхождения. Оно изначально структурировано, упорядоченно, и рассматривать его структуру (системность) в отрыве от него самого можно только условно, понимая, что речь идет лишь об искусственном препарировании для частных познавательных целей»[2]. Данное утверждение, на наш взгляд, не вполне отвечает действительности. Исходная структурированность права, равно как и исходная системность права, принимая во внимание данные истории, антропологии, иных социальных наук вряд ли вообще могли иметь место.Первоначально, в ходе чрезвычайно длительного антропосоциогенеза, в рамках примитивных сообществ право существует и действует лишь как множественные запреты (табу) и тотемы, обеспечивающие групповую саморегуляцию исключительно в целях самовыживания, целостности, обеспечения социально-экономического единства племени, рода. На этой стадии, предшествующей образованию государства, нормы социального поведения, как полагают некоторые исследователи, вырастают непосредственно из стадных инстинктов животных предков человека. Если они и регулировали, выражаясь современным языком, какие-либо общественные отношения, то отношения не столько между личностями, сколько между группами, причем важнейшим регулятором были отношения родства. Первобытные «мононормы» представляли собой уникальный сплав религиозных догматов, нравственных установок и обычаев. Они были неинституциональны, слитны, недискретны[3], и уже в силу этого несистемны по крайней мере в том смысле, какой вкладывают в понятие системы права современные исследователи. Если и можно с какой-то приблизительностью вести речь об изначальной системности мононорм, то системность эта будет особого свойства: она гораздо ближе к системности элементов, знаков естественной биологической природы, нежели к системности духовных образований. Тем не менее, даже в этих примитивных нормативных совокупностях исследователи выделяют несколько главных признаков норм родовой общины: первая группа – социальность, коллективность, общеобязательность; вторая группа – традиционность, стихийность; третья, учитывающая особенности первобытного мышления, - мифообоснованность, культовость, ритуальность и образность[4]. При этом, как отмечает А. И. Ковлер, «мононорматика примитивных обществ… должна восприниматься двояко: ведь эти табу и тотемическая символика могут истолковываться и как нечто мистическое, и как вполне утилитарные предписания, облеченные в табуистическую форму. Посредством этих мононорм достигались цели упорядочения жизни общин, ибо никакого внешнего принуждения, кроме своеобразно понимаемого «контроля» со стороны духов и божеств, община не знала»[5]. Уже в этой совокупности признаков намечается процесс изживания первобытного зоологического индивидуализма, создаются предпосылки для расщепления первоначально недискретных норм родовой общины на институциональные дискретные нормы права и преимущественно неинституциональные нормы морали и этикета. Тем не менее, пусть и с учетом возможного практического, утилитарного содержания первичных мононорм, рассматривать последние в качестве даже неорганизованной совокупности правовых феноменов нет возможности. До того момента, как в качестве специализированного регулятора социального поведения возникнет собственно право (пусть даже пока еще в виде хаотического, неупорядоченного массива правил), пройдет еще длительный процесс эволюционирования человеческого сообщества и построение производящей экономики[6]. Только в результате этого длительного исторического развития общественной и правовой материи внутри последней возникает то самое организующее ядро из нескольких центральных элементов, которые и могут пониматься как протосистема права. Что же это за элементы, почему именно они первоначально составляют содержательный центр развивающейся затем на их базе системы права, когда именно они появляются? К сожалению, этот аспект проблемы системогенеза права в теории освещен пока что недостаточно.

В литературе уже достаточно давно было подмечено, что правовые отношения между людьми несовершенны, но, тем не менее, они не теряют от этого качества правовых явлений. «Несовершенство проявления права распространяется лишь на отношение последнего к своему содержанию, которое есть нечто большее; оно в иных отношениях не исключает совершенства. В той степени, в какой несовершенная форма права адекватна несовершенным отношениям, на которые она и рассчитана, в той же самой степени она совершенна, подобно тому, как совершенен ребенок, не будучи человеком взрослым. Это совершенный ребенок… Любое право есть существующая действительная свобода, но в разной степени проявленная… Также и рабство есть проявление свободы, начало свободы, пусть даже несовершенной и греховной. Содержание рабства – это одновременно и начало свободы, - подчинение, зависимость, подготовка к свободе. Кто дерзнет утверждать, будто рабовладению чужды правовые моменты? Но они точно отсутствовали бы, не будь в основе рабовладения свободы и подчинения…»[7]. Это наблюдение очень точно характеризует право с той точки зрения, что при адекватности правовой формы регулируемым отношениям можно говорить лишь об относительной зрелости права, но никак не о его системности. С другой же стороны, нельзя не согласиться с тем, что правовые идеи свободы и подчинения действительно лежат в основе права и, по всей видимости, являются именно теми специализированными элементами, из которых и образуется протосистема права. Свобода и подчинение – это центральное идеологическое звено правовой системы, центральная юридическая антиномия. В этой связи нельзя не вспомнить мысль Канта о том, что антиномии суть противоречия, представляющие собой неизбежное и необходимое состояние разума. Одна из центральных идей Канта состоит в том, что свобода и природа, подчиненная необходимости, как раз и образуют такую антиномию. Кант отмечал: «Свобода (независимость от принуждающего произвола другого), поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду»[8]. Это прирожденное право, естественное право личности как основа философско-правовых воззрений Канта, является одновременно отправным моментом в осмыслении действительной роли права в мире, революционизирующей идеей, положившей конец запретительному пониманию права, давшей мощный импульс общедозволительному правопониманию. Таким образом, зачатков не то что правовой системы, но даже и начального права мы не обнаружим в примитивных мононормах, устанавливавших исключительно запреты. Протосистема права возникает тогда, когда устанавливается определенный, исторически конкретный для каждого периода общественного развития баланс правовых регуляторов свободы и подчинения необходимости в качестве центральной правовой антиномии. В концентрированном же виде идея свободы реализуется в юридической категории субъективного права, которая не может существовать в отрыве от смежных парных категорий субъектов права и объектов права. Именно здесь, на наш взгляд, и следует искать начала права как системы.

Отечественное правоведение выработало признаки понятия системности права, к важнейшим из которых относятся:

1. Правовое системное целое представляет собой необходимое объединение частей, находящихся между собою в соединенном состоянии, имеющем объективный характер. Если этого нет, то целое имеет лишь суммативную природу или же его вообще реально не существует.

2. Части системного правового целого соединены между собой по определенным содержательным основаниям, которые характеризуют субстанциональные особенности их свойств и связей. Иначе объединение системных частей не будет иметь системной природы.

3. Системное правовое целое образует единство в результате структурной упорядоченности его частей, определяющей их функциональные зависимости и взаимодействие. Без этого не может быть действия системы и, следовательно, нет самой системы.

4. Объективное объединение и соединение по содержательным признакам определенных правовых частей в структурно упорядоченное целостное единство обусловливает наличие у системного правового целого свойства относительной самостоятельности, которое выражается в том, что, во-первых, ее качества не сводятся к качествам системообразующих частей; во-вторых, она обладает способностью существенно изменять составляющие ее части и создавать новые части в пределах своего единства; в-третьих, она может выступать в виде части или подсистемы другой, более объемной системы, равно как и в границах своего органического единства расчленяться на внутренние подсистемы (или системы иного уровня); в-четвертых, она необходимо связана с внешней средой, ощущая ее воздействие на своих «входах» и реагируя ответными реакциями через свои «выходы». Отсутствие относительной самостоятельности лишает правовую целостность системного характера.

5. Структурная упорядоченность придает системному правовому целому относительную устойчивость, лишь в пределах которой допустимы изменения свойств ее частей и их связей. Система разрушается, если эти изменения выходят за пределы минимальных или максимальных ее «порогов».

6. Относительная самостоятельность системного правового целого обусловливает относительную автономность ее функционирования, степень которой определяет уровень данной системы. Но отсутствие вообще какой бы то ни было автономности функционирования лишает целое характера системности[9].

Предложивший такое, наиболее точное, на наш взгляд, понимание признаков системности права Д. А. Керимов отметил сущностные различия между понятием системы и философскими понятиями целого, общего. Система – это понятие более емкое, богатое, универсальное по сравнению с понятиями целого, общего. Целостность, структурированность, функционирование являются имманентными свойствами системы: «во-первых, не всякое целое есть система, но любая система целостна. Нет системы без целого, которое и придает ей единство; во-вторых, аналогичным образом не всякая структура системна, но любая система не может не содержать в себе структуру. Нет системы без структуры, которая в снятом виде содержится в системе; в-третьих, то же относится и к функциям. Не всякое функционирование системно, но любая система не может быть нефункционирующей. Нет системы без функционирования, которое и обусловливает ее динамичное развитие»[10].

В литературе по теории права наиболее распространено представление о системе права прежде всего как о системе отраслей права, причем в качестве критериев отраслевого деления права обычно называются предмет и метод правового регулирования[11]. В последнее время это положение, считавшееся одной из аксиом общего учения о праве, было поставлено под сомнение С. С. Алексеевым, который считает, что даже сегодня, когда отечественная наука как будто бы распрощалась с догмами советского времени и по вопросам правовой системы как будто бы возвращается к идеям частного и публичного права, гиперболизированные представления о «предмете» дают о себе знать. Этот ученый полагает, что «отрасли права отличаются как раз тем, что для них характерно юридически своеобразное регулирование с точки зрения самой их природы и специфического юридического содержания»[12], и что использование философских данных и вытекающая отсюда характеристика системы права уже давно вывели на центральную категорию проработки проблем права как объективной реальности – правовой режим, концентрирующий юридические особенности того или иного участка правового регулирования. В структуре (системе) права сообразно этому предлагается различать три группы отраслей (профилирующие, или базовые, специальные и комплексные). Профилирующие (базовые) отрасли (их семь) – конституционное, административное, гражданское и уголовное право, и три процессуальные отрасли – гражданское процессуальное, административно-процессуальное и уголовно-процессуальное). В соответствии с базовыми отраслями формируются и функционируют на базе собственных «предметов» (видов общественных отношений) специальные отрасли – трудовое право, земельное право, семейное право, финансовое право, право социального обеспечения. Выделение базовых отраслей в качестве «ядра системы права», по мнению С. С. Алексеева, основано на том, что они исчерпывающе концентрируют групповые методы правового регулирования, главные (генеральные) юридические режимы – режимы качественное своеобразные, исходные по специфике правового регулирования и потому предопределяющие основные типовые особенности юридического инструментария. Они, эти базовые отрасли, отличаются юридической чистотой, яркой контрастностью, юридической несовместимостью по отношению друг к другу, что исключает возможность взаимного субсидиарного применения входящих в данные отрасли норм. Это отрасли юридически первичные, содержащие исходный правовой материал, который так или иначе потому используется при формировании правовых режимов других отраслей, и вследствие этого выступают в качестве заглавных подразделений целых групп отраслей права (например, гражданское право – является заглавной частью группы отраслей цивилистического профиля). В своей совокупности, как и положено ядру целостной системы, они имеют стройную, законченную архитектонику, четкие закономерные зависимости, иерархические связи[13].

В представленной точке зрения обращает на себя внимание хотя и несколько общая, но тем не менее достаточная для понимания характеристика правового режима как группового метода правового регулирования, то есть приемов и способов воздействия на общественные отношения, составляющие предмет правового регулирования ряда отраслей, относимых к группе одного профиля. Представляется, что такая характеристика правового режима не может рассматриваться ни как «простая» генерализация режима, свойственного той или иной профилирующей отрасли, ни как элементарное накопление, умножение типичных для данной сферы действительности средств юридического воздействия. Правовые режимы (применительно к отраслям регулятивного плана: административному и гражданскому праву) - это первичные по своему значению методы централизованного и диспозитивного регулирования, определяющие коренную специфику сфер публичного и частного права.

Дальнейшее подразделение системы права открывает нам не просто его внутреннюю структурированность и иерархичность организации, а нечто большее – внутреннюю его системность. В силу этого отрасли права, обозначенные в качестве базовых (по меньшей мере, отрасли материального права) сами выступают в качестве своеобразных центров публично-правовых и частно-правовых систем, включающих в себя, наряду с профилирующими, также и специальные отрасли. В свою очередь и отрасли выступают по отношению к входящим в них институтам в качестве систем, институты же обладают системообразующим свойством по отношению к входящим в них нормам права. Но и нормы права, как было отмечено ранее, не могут быть представлены в качестве суммативного образования и тем более механического объединения их составных частей. Элементы юридической нормы - это не простая совокупность, а своеобразное системное образование, имеющее собственное качество[14]. Современное понимание систем исходит из того, что любой системе присущ принцип изоморфизма, понимаемый как однозначное или частичное соответствие структуры одной системы структуре другой системы. В праве обычно случаев полного структурного соответствия систем не встречается, однако частичные соответствия систем (гомоморфизм) являются для права регулярными. Так, в качестве гомоморфных можно рассматривать систему общественных отношений до их урегулирования правом и после урегулирования (система правовых отношений), систему права и систему законодательства, соотношение между отраслью конституционного права и всеми остальными профилирующими и иными отраслями, соотношение между системами базовых и специальных правовых отраслей, соотношение всех подсистемных правовых образований с объединяющими их более крупными системами. С этой точки зрения правовой институт гомоморфен отрасли, поскольку представляет собой относительно обособленную в пределах отрасли группу (подсистему) норм, «специализированных» на регулировании соответственно однородных, типичных общественных отношений, входящих в предмет правового регулирования. Но, с другой стороны, может быть установлено и частичное соответствие между указанной группой общественных отношений и правовым институтом как подсистемой системы всех социальных отношений, подведомственных регулированию данной отраслью права, с одной стороны, подсистемой данной отрасли права, с другой. Конечно, частичные соответствия подсистем в областях непосредственной социальной действительности и права еще далеки от возможности непосредственного регулирования общественных отношений: в корреляциях таких подсистем содержится возможность не регулирования, а моделирования средствами права целесообразного и организованного сообразно общим правовым принципам и идеям взаимного поведения участников общественных отношений. Так, правовые институты (или даже подотрасли гражданского права) вещных прав, обязательственного права с точки зрения принципа изоморфизма есть не что иное как правовые модели реальных экономических отношений, воплощающих имущественные статические и динамические аспекты того или иного способа производства. То же самое можно утверждать и в отношении правовой нормы, особенно таких элементов последней, как гипотеза и диспозиция (конечно, изоморфизм отдельно взятой нормы содержательно ограничен ее конкретной адресностью). Возможность построения идеальной конструкции социального поведения начиная с уровня нормы, института и до подотраслей и целых отраслей при обязательной интеграции регулирующих воздействий в едином правовом целом непосредственно указывает на то, что на всех «этажах» структуры права проявляются и действуют общие для них закономерности. Все элементы правовой структуры (системы), не исключая правовой нормы, не просто внутренне структурированы, но – системны, вследствие чего в каждом из них (с разной, конечно силой, в разных формах и по-разному) проявляются общие правовые идеи, принципы и положения. Это важнейшее свойство правовых систем.

Рассматриваемая нами правовая категория объектов гражданских прав, с учетом приведенных выше соображений, может пониматься как юридический феномен, гомоморфный одновременно двум системам явлений. С одной стороны, объектная правовая система, будучи важным, но не единственным и даже не основным средством юридического регулирования, проявляет в себе ведущий общецивилизационный и одновременно общеправовой принцип уважения личности, ее неотъемлемых прав и свобод, которые в демократическом обществе являются фундаментом социального бытия в целом. Всеобщая декларация прав человека (1948 г.), Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах (1966 г.) провозглашают права каждого человека на жизнь, свободу, личную неприкосновенность, неприкосновенность личной, семейной, жизни, корреспонденции, право на имя, честь, репутацию, свободу передвижения и выбора места жительства, право на здоровую окружающую среду и другие неотделимые от личности блага. В действующем Гражданском кодексе России (гл.8) и в ином новейшем российском законодательстве эти блага, которые можно рассматривать как подсистему более общей системы объектов гражданских прав, не только впервые закреплены в таком многообразии в качестве объектов субъективных прав, но и целой системой мер защищены от посягательств. Специфическим юридическим средством закрепления духовной свободы, свободы творческой деятельности является установление в законодательстве объектов авторско-правовой и патентно-правовой охраны. Свой неоспоримый вклад в укрепление гуманистических правовых начал вносит и правовое регулирование объектов имущественных прав.

Свойственный данной системе набор инструментов, конечно, весьма своеобразен, он состоит, как было отмечено выше, преимущественно в применении дескриптивных (описывающих) и прескриптивных (предписывающих) правоположений, устанавливающих в совокупности правовой режим тех или иных объектов. В применении таких способов регулирования также обнаруживается лишь частичное соответствие метода регулирования системы объектов гражданских прав более крупному правовому целому – системе гражданского права, для которой характерно общедозволительное диспозитивное регулирование.

С другой стороны, эта категория представляет собой идеальную правовую модель, построение которой известным образом воспроизводит многообразие реально существующих материальных, духовных и социальных явлений, функционирующих в качестве объектов интересов участников общественных отношений (при урегулировании последних правом – в качестве «материальных» объектов правоотношений). Вся совокупность этих объектных реалий представляет собой предметный субстрат, экономическую и духовную основу существования каждого человека, социального образования и общества в целом. Но вместе с тем, эти внеюридические феномены являются объектами целеполагания: на них направлена воля, по их поводу проявляются притязания и возникают конфликты. Столкновения субъективных интересов имманентно присущи любым формам социального и политического бытия и взаимодействия (индивидуального, группового, классового, межгосударственного). В таких условиях неоценимо значение естественноправового учения об общем благе, bonum commune как правовой модели выявления, согласования, признания и защиты различных, во многом противоречащих друг другу интересов, притязаний, воль членов данного сообщества, возможного и допустимого с точки зрения единой и равной для всех правовой нормы. При таком понимании благо есть юридически квалифицированный интерес (притязание, воля и т.д.). Согласно концепции общего блага, в многообразии сталкивающихся между собой различных целей, интересов, притязаний, воль членов данного сообщества правовой путь к общему согласию состоит в нахождении, утверждении и действии соответствующей регулируемой ситуации всеобщей правовой нормы – конкретизации принципа естественноправовой справедливости[15]. Право предстает необходимой всеобщей формой свободы, личной свободы, каковая для школы естественного права образует основу теории собственности. Отмечая, что естественное право стало тем мощным средством, с помощью которого для решения правовых проблем было привлечено римское право, У. Маттеи подчеркивает в то же время, что один лишь факт воздействия на научно-правовую мысль еще не означает серьезного проникновения в глубокие слои правовой системы, которые в действительности определяют структуру субъективного права собственности[16]. «Физические объекты права собственности могут быть самыми разнообразными по своей природе. Земельный участок, книга, водоем, животное, компьютерная программа, человеческий эмбрион, телевещательная частота, портфельный счет, ценная бумага, кубометр чистого воздуха и т.д. – все они относятся к категории ограниченных ресурсов. С точки зрения общественных наук они могут рассматриваться в качестве объектов субъективного права собственности. Конечно, все эти столь отличные друг от друга объекты права собственности не подпадают и не должны подпадать под действие одного и того же режима правового регулирования»[17].

Различие природных, экономических, социальных свойств и качеств существующих предметов и явлений требует таким образом, чтобы право моделировало внутри себя самого участок внеюридической реальности, на котором складываются общественные отношения, подлежащие регулированию. Однако правовая модель соответствующего участка действительности весьма своеобразна, она не является «копией натуры», поскольку элементами для построения модели выступают только выработанные профессиональным юридическим мышлением специальные обобщения, отбирающие из эмпирического материала лишь те существенные признаки, которые необходимы и достаточны для квалификации того или иного реального блага в качестве объекта объективного права, то есть исключительно в прагматических правовых целях. Такое понимание объектной модели реальных участков общественных отношений конечно же весьма схематично, поскольку далеко не всегда право способно или по объективным причинам не всегда готово к тому, чтобы воссоздать свойственными ему средствами[18] в достаточной степени определенную, логически завершенную и непротиворечивую нормативную структуру объектной модели действительности. Во многих случаях строение таковой модели оказывается изначально деформировано соображениями не только правового, но и идеологического порядка, вследствие чего отдельные фрагменты объектной модели испытывают недостаточность, другие же – избыточность юридических признаков. Однако в исследованиях систем, в том числе и правовых, субъективный фактор никогда не может быть полностью элиминирован, это совершенно нормальное явление. Так, в современном российском гражданском законодательстве по сути один и тот же объектный феномен обозначается и как интеллектуальная собственность, и как исключительные права. В нормативном плане исключительные права конечно же более предпочтительны как понятие, раскрывающее содержание явления, однако также и введение в правовой понятийный инструментарий интеллектуальной собственности имеет свое объяснение в стремлении законодателя преодолеть официальную идеологическую установку авторского и изобретательского права советского периода, состоявшую в отрицании возможности существования такого рода прав. На данном участке объектной модели сложилась на сегодняшний день очевидная избыточность правовых характеристик, в других же ее зонах наблюдается явная недостаточность. Например, широкое использование в практической деятельности человека таких материальных агентов, как различных видов энергии (тепловой, электрической), электромагнитных и иных физических полей настоятельно требует обобщения их свойств путем абстракций отождествления с тем, чтобы такого рода объекты были включены в правовое регулирование общественных отношений сообразно своей не только физической, но и юридической природе. Применение к отношениям, предметом которых выступают различные виды энергетических ресурсов, норм о купле-продаже (гл. 30 ГК), представляет собой решение законодателя о распространении на таковые ресурсы порядка отчуждения вещей (товаров), тогда как понятно, что в связи с весьма отдаленным сходством между этими объектами однотипное правовое регулирование их оборота вряд ли может быть оптимальным. Более того, имеет место серьезное несовпадение режимных признаков даже среди объектов, отнесенных по закону к единой группе энергетических и иных ресурсов (нефть, газ, вода), подаваемых через присоединенную сеть (ст. ст. 539, 548 ГК). Известно, сколь большое внимание вопросам договоров снабжения такими ресурсами уделяли ведущие отечественные цивилисты[19], и, тем не менее проблемы в области договорного регулирования ресурсообеспечения не могут быть решены окончательно, пока и поскольку исчерпывающие не определены юридически релевантные сходства и различия соответствующих объектов.

В этом фрагменте объектной модели ощущается недостаточность правовых средств, которая, возможно, будет восполнена нескоро. Данное обстоятельство, тем не менее, не только не отрицает системного характера объектной модели, но и убедительно подтверждает, что объекты гражданских прав – это иерархически структурированная система правовых понятий, лишь частично соответствующая описываемым эмпирическим явлениям. Объекты гражданских прав есть структурно-упорядоченное системное целое, обладающее собственным качеством и относительной самостоятельностью (устойчивостью) по отношению к составляющим его частям. Эта система в ст. 128 ГК представлена видами объектов гражданских прав: к объектам гражданских прав относятся вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права; работы и услуги; информация; результаты интеллектуальной деятельности, в том числе исключительные права на них (интеллектуальная собственность); нематериальные блага. Системный характер этой правовой модели объектной действительности проявляется прежде всего в том, что она «накрывает» собою весь возможный спектр реалий, по поводу которых складываются отношения предмета гражданско-правового регулирования на данном этапе социально-экономического развития российского (да и любого другого) общества. Самостоятельное качество этой системы заключается, следовательно, в том, что она интегрирует в себе весь регулятивный потенциал отдельных видов объектов, создавая общую предпосылку существования и реализации субъективных прав. Ни один из видов объектов, взятых в отдельности, таким качеством не обладает. В известном смысле эта принципиально важная качественная определенность данной системы может быть охарактеризована как общая объектная предпосылка правоспособности граждан и юридических лиц (ст. ст. 18, 49 ГК). Эта система в пределах своего единства способна к «самопереформированию», то есть к перераспределению в случае необходимости содержательной и функциональной нагрузки среди своих частей. Так, в рассмотренном выше случае, когда нормативности правовых средств оказалось недостаточно для адекватной характеристики объектных реалий (энергетических и иных ресурсов), система компенсаторно подвела таковые объекты в их обороте под «вещи», использовав для этого критерий «товарности» (п. 1 ст. 454, п. 1 ст. 455 ГК). В своих собственных пределах система, будучи самоорганизующимся целым, может создавать новые элементы, устанавливая новые взаимосвязи и по-иному распределяя нагрузку между прежними и новыми частями. Например, виды ценных бумаг согласно ст. 143 ГК определены следующим образом: к ценным бумагам относятся: государственная облигация, облигация, вексель, чек, депозитный и сберегательный сертификаты, банковская сберегательная книжка на предъявителя, коносамент, акция, приватизационные ценные бумаги и другие документы, которые законами о ценных бумагах или в установленном ими порядке отнесены к числу ценных бумаг. В самой норме предусмотрено, что подсистема ценных бумаг обладает способностью к расширению, и эта возможность при необходимости активно используется. Потребности рыночного оборота вызвали к новой (в современной российской истории) жизни такие ценную бумаги, как закладную, складское свидетельство и др. Не следует однако полагать, что рецепция известных ранее в отечественном праве объектных инструментов приводит к воссозданию прежнего построения системы объектов гражданских прав[20] с прежним их содержанием и функциями. О каком-либо механическом копировании здесь не может быть и речи. Имеется в виду, конечно, не столько историческая подвижность понятий, сколько принадлежность их к диахронически разным типам объектных систем. Так, в современном российском гражданском праве к недвижимым вещам (недвижимому имуществу, недвижимости) отнесены земельные участки, участки недр, обособленные водные объекты и все, что прочно связано с землей, то есть объекты, перемещение которых без несоразмерного ущерба их назначению невозможно, в том числе леса, многолетние насаждения, здания, сооружения. К недвижимым вещам относятся также подлежащие государственной регистрации воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания, космические объекты. Законом к недвижимым вещам может быть отнесено и иное имущество (ст. 130 ГК). В силу специального указания ст. 132 к недвижимостям отнесены и имущественные комплексы предприятий. Аналогичные (но не идентичные!) положения содержались также в дореволюционном российском гражданском праве. В соответствии с ч. 1 т. Х Свода Законов Российской Империи к недвижимому имуществу относились “земли и всякие угодья, дома, заводы, фабрики, лавки, всякие строения и пустые дворовые места, а также железные дороги”. Перечень этот, конечно, не был исчерпывающим. Основным критерием здесь, как и в современном законодательстве, являлась такая тесная связь с землей, что передвижение имущества делало невозможным его существование в неизменном качестве. Од