II. О земледельческой ассоциации

Решение этой столь пренебрегаемой проблемы вело к решению всех политических проблем. Известно, что иногда достаточно самых малых средств, чтобы произвести самые большие дела: при помощи металлической иглы управляют молнией и ведут судно сквозь бурю и мрак; при помощи столь же простого средства можно положить предел всем общественным бедствиям; и в то время как строй цивилизации плавает в крови, чтоб утолить торговое соперничество, узнают, без сомнения, с интересом, что одно хозяйственное мероприятие покончит с ним навсегда без всякой борьбы и что морская держава, до сих пор столь страшная[174], будет повержена в абсолютное ничтожество благодаря действию земледельческой ассоциации....

Эта идея на первый взгляд кажется гигантской и неосуществимой из-за препятствия, которое такому объединению противопоставляют страсти, препятствия тем более отпугивающего, что их невозможно понемногу преодолеть. Едва ли возможно объединить в земледельческое общество двадцать, тридцать, сорок человек или даже пятьдесят; нужно по крайней мере восемьсот, чтобы образовать ассоциацию природосообразную, или привлекательную. Я понимаю под этими словами общество, члены которого будут вовлечены в трудовую деятельность соревнованием, самолюбием и иными движущими силами, совместимыми с движущей силой выгоды: порядок, о котором идет речь, вызовет у нас страсть к земледелию, ныне столь отталкивающему, что им занимаются только по необходимости и из страха умереть от голода....

Земледельческая ассоциация, если предположить, что она охватит около тысячи человек, представляет для хозяйства столь огромные благодеяния, что трудно объяснить беззаботность современных людей в этом отношении; существует же разряд ученых-экономистов, посвятивших себя специально расчетам усовершенствования хозяйства. Их пренебрежение исследованием метода ассоциации тем более непонятно, что они сами указали на некоторые выгоды, которые произошли бы от этого: например, они признали, и всякий мог признать это, как и они, что триста семейств ассоциированных селян имели бы лишь один-единственный амбар, хорошо содержимый, вместо трехсот плохо устроенных амбаров; одну-единственную чановую вместо трех сотен чанов, содержимых большей частью с крайним незнанием дела; что у них было бы в разных случаях, а особенно летом, лишь три или четыре больших очага вместо трехсот; что они посылали бы в город только одну молочницу с бочкой молока на рессорной повозке, что сберегло бы сотню полудней, потерянных сотней молочниц, которые таскают сотню кувшинов молока. Вот некоторые виды экономии, которые предвидели различные наблюдатели, но все же они не указали и двадцатой доли выгод, какие были бы порождены земледельческой ассоциацией.

Ее сочли невозможной, потому что не знали никакого способа образования ее; разве это основание для заключения, что его не откроют и что не следует искать его? Если примут во внимание, что она бы утроила [а зачастую удесятерила бы] доходы от всего хозяйства, не станут сомневаться в том, что Бог не имел в виду средства к ее установлению, потому что он должен был заняться прежде всего организацией хозяйственного механизма, который является стержнем человеческих обществ.

Люди, торопящиеся опровергать, выдвинут против этого немало возражений. «Как соединить в одном обществе семьи, одна из которых обладает 100 000 ливров[175], а у другой нет ни обола[176]? Как разобрать столько различных интересов, примирить столько противоречивых желаний? Как поглотить все эти проявления соперничества в плане согласованных интересов?» На это я отвечаю указанием на соблазн богатств и удовольствий: самая сильная страсть селян, как и горожан,— любовь к выигрышу. Когда они увидят, что социетарный кантон Дает, при равных шансах, в три раза [в пять раз, в семь раз] больше дохода, чем кантон из бессвязных семейств, и обеспечивает всем членам ассоциации самые разнообразные наслаждения, они забудут все предметы своего соперничества и поспешат создать ассоциацию: она распространится без какого-либо закона на все области, ибо повсеместно люди страстно стремятся к богатству и удовольствиям.

В общем, эта теория земледельческой ассоциации, которая изменит судьбу рода человеческого, потворствует страстям, общим всем людям, она их соблазняет приманкой наживы и высоких наслаждений; в этом гарантия ее успеха у дикарей и варваров, как и у людей строя цивилизации, поскольку страсти повсеместно одни и те же.

Нет спешной необходимости ознакомить с этим новым порядком, которому я дам наименование прогрессивных серий, или серий групп, серий по страсти.

Я обозначаю этими словами объединение нескольких ассоциированных групп, которые отдаются различным отраслям одного и того же вида труда или одной и той же страсти.

Теория серий по страсти, или прогрессивных серий, не выдумана произвольно, как наши социальные теории. Распорядок этих серий во всем аналогичен распорядку математических рядов, всеми свойствами которых они обладают, как, например, равновесием соперничества между крайними группами и средними группами серии....

Страсти, которые считали врагами согласия и против которых написали столько тысяч томов, которые скоро падут в небытие, страсти, говорю я, стремятся только к согласию, только к социальному единству, от которого мы считали их столь отдаленными; но они могут приходить к гармонии только по мере того, как они правильно развиваются в прогрессивных сериях, или сериях групп. Вне этого механизма страсти — это только сорвавшиеся с цепи тигры, непонятные загадки; это-то и побуждает философов говорить, что следовало бы подавлять их,— мнение вдвойне нелепое: потому что невозможно подавить страсти[177] и потому что, если бы каждый их подавлял, состояние цивилизованности склонилось бы быстро к ущербу и пало бы обратно к состоянию кочевничества, при котором страсти были бы еще столь же зловредны, какими их можно видеть среди нас; ибо я верю в добродетели пастухов не больше, чем в добродетели их защитников.

Социетарный[178] порядок, который придет на смену бессвязности[179] строя цивилизации, не допускает ни умеренности, ни уравнительства, ничего предусматриваемого философами; он хочет страстей пылких и утонченных: как только ассоциация образована, страсти приходят к согласию тем легче, чем они живее и многочисленнее.

Дело не в том, что этот новый порядок должен был что-либо изменить в страстях; это не было бы возможно ни для Бога, ни для людей: но можно изменить ход страстей, не изменяя ничего в их природе. Так, например, если человек без состояния ненавидит брак, а ему предложат женщину с приданым в 100 000 ливров ренты, он с радостью согласится заключить этот союз, который накануне отталкивал его. Изменилась ли из-за этого его страсть? Нет, но его господствующая страсть — любовь к богатству — изменила свой ход: чтобы достичь своей цели, она взяла путь, который не нравился ей вчера; от этого по природе своей она не изменилась, она изменила лишь ход:

Следовательно, если я утверждаю, что при социетарном порядке люди возымеют вкусы, отличные от тех, какие у них сейчас, и что пребывание в деревне они будут предпочитать городской жизни, то вовсе не следует думать, что, изменив вкусы, они изменят и страсти; они всегда будут руководимы только любовью к богатствам и наслаждениям.

Я настаиваю на этом замечании, чтобы отклонить смехотворное возражение, которое порождают некоторые тупые умы; когда они слышат разговор об изменениях вкусов и привычек, которые произойдут при социетарном порядке, они сейчас же восклицают: «Вы, значит, измените страсти!» Нет, конечно, но им откроют новые возможности, которые обеспечат им в три-четыре раза большее развитие, чем то, какое они получают в бессвязном строе, в котором мы живем. Вот почему можно будет увидеть, как люди строя цивилизации будут охвачены отвращением к привычкам, которые им приятны сейчас, как привычка к жизни семейным хозяйством, когда они заметят, что в семейном быту дети заняты лишь тем, что ревут, ломают, ссорятся и отказываются от всякой работы, и что те же дети, будучи введены в прогрессивные серии, или серии групп, заняты там только производительным трудом, без всякого внешнего побуждения соперничают в соревновании, что они вполне по собственному своему желанию обучаются земледельческим работам, промышленному труду, наукам и искусствам; что они создают продукцию. и дают доходы, в то же время полагая, что развлекаются. Когда отцы увидят этот новый порядок, они найдут, что их дети достойны обожания в сериях и отвратительны в бессвязных семьях. Когда они, далее, заметят, что в резиденции фаланги (таково наименование, которое я дал ассоциации, обрабатывающей кантон) держат столь чудесный стол, что за одну треть расходов, которых стуит питание в семье, в сериях находят обслуживание втрое более тонкое и более обильное, так что там можно питаться втрое лучше, расходуя на это втрое меньше, чем в семье, да еще избегать затруднений по приобретению продуктов и приготовлению; когда они увидят, наконец, что во взаимоотношениях серий никогда не терпят никакого обмана и что народ, столь лживый и столь грубый при строе цивилизации, в сериях становится сверкающим правдивостью и учтивостью, они проникнутся отвращением к этому семейному быту, к этим городам, к этой цивилизации, которые являются предметом их нынешней привязанности; они захотят ассоциироваться в фаланге серий и жить в ее здании. (...)