Глава VIII. Палаты врачеванья

Глаза Мерри застилали слезы и туманила усталость, когда впередипоказались разбитые ворота Минас-Тирита. Он пробирался между грудами мертвыхтел и обломков, не замечая их. Носился дым, воняло гарью; догорали и тлелибашни в огненных рвах вместе с трупами людей и орков и останками громадныхзверей из южного края, которых закидали камнями или застрелили, целясь вглаза, храбрые лучники Мортхонда. Дождь кончился, сверкало солнце, однако жегород был окутан понизу дымным смрадом. Люди выходили из города, расчищалиполе, закапывали отбросы битвы. Прибыли паланкины: Эовин бережно возложилина подушки, а тело конунга укрыли златотканым покровом. Впереди шлифакельщики, и бледный в солнечном свете огонь метался по ветру Так внесли Теодена и Эовин в столицу Гондора, и все встречныесклонялись, обнажив головы. Прошли сквозь дым и пепел первых ярусов и сталиподниматься по нескончаемым каменным улицам. Мерри казалось, что так всегдаи будет, что его затягивает безысходное сновидение, что так ему будто и надоидти, идти и идти к неведомому концу, где никакая память не поможет. Далеко-далеко еще раз мелькнули и исчезли факельные огни; он брел втемноте и думал: "Этот узкий путь ведет в могилу, там и отдохну". Но вдругего мертвящий сон нарушил живой голос: - Мерри, ну наконец-то! Нашелся все-таки! Он поднял взгляд, и туман немного рассеялся. Перед ним стоял Пин! Узкаяулочка, их двое, и никого больше. Он протер глаза. - Где конунг? - сказал он. - И где Эовин? - Он споткнулся, присел накрыльцо и снова заплакал. - Они там, в цитадели, - сказал Пин. - Я уж подумал, ты заснул на ходуи забрел невесть куда. Мы когда увидели, что тебя нет, Гэндальф послал меня:ищи, говорит, без него не возвращайся. Ну, Мерри, ну, старина! Да как же ярад тебя видеть! Но ты на ногах едва держишься, а я языком болтаю. Погоди,тебе плохо, ты раненый? - Да нет, - сказал Мерри. - Вроде бы и не раненый. Только, понимаешь,Пин, правая рука отнялась, как я его ударил. И меч истлел, будто веточка Пин тревожно глядел на него - Слушай, пойдем-ка, да побыстрее, - сказал он. - Не унесу я тебя, ажаль: ходок из тебя неважный. Тебе вообще-то и ходить нельзя, но ты ужпрости. Такие дела в городе, просто ужас что творится - мудрено ли ненарокомупустить из виду раненого хоббита. - Иной раз не худо, ежели тебя упустят из виду, - сказал Мерри. - Менякак раз из виду упустил... нет, нет, об этом не надо. Помоги, Пин! Рукасовсем оледенела, и темень перед глазами. - Ты обопрись на меня, дружище! - сказал Пин. - Пойдем, пойдем!Потихонечку, шаг за шагом. Тут недалеко. - До кладбища, что ли, недалеко? - осведомился Мер- - До какого там кладбища! - сказал веселым голосом, чуть не плача отстраха и жалости. - Нет, мы пойдем в Палаты Врачеванья. Они вышли из проулка между высокими домами и стеной четвертого яруса наглавную улицу, ведущую к цитадели. Шли они, и то сказать, шаг за шагом:Мерри шатался и бормотал, как во сне. "Не доведу я его, - подумал Пин. - Хоть бы кто помог! Не оставлять жеего посреди улицы". И тут - вот чудеса! - сзади послышался топоток, и выскочил мальчишка;это был Бергил, сын Берегонда. - Привет, Бергил! - крикнул Пин. - Куда спешишь? Я вижу, ты жив-здоров,на радость отцу! - Я на посылках у врачевателей, - отозвался Бергил. - Некогда мне стобой. - Да и беги себе! - сказал Пин. - Только скажи им там, что раненыйхоббит - ну, периан, вроде меня - кой-как доплелся с поля брани, а дальшеидти не может. Митрандиру, если он там, скажи, он обрадуется. И Бергил убежал. "Здесь и подожду", - подумал Пин. Он опустил Мерри на мостовую всолнечном месте и уселся возле него, положив его голову себе на колени.Потом ощупал его с ног до головы и взял его руки в свои. Правая рука былаледяная. Очень скоро явился не кто-нибудь, а сам Гэндальф. Он склонился надМерри, погладил его по лбу, потом бережно поднял. - Его надо было встречать с почестями, - сказал он. - Да, я в вас необманулся, и, если бы Элронд меня не послушал, не пустил бы вас обоих впоход, куда печальней был бы нынешний день. - Он вздохнул. - Однако же вот иеще один раненый у меня на руках, а битва кто знает, чем кончится. В Палатах Врачеванья за Фарамиром, Эовин и Мериадоком ухаживали какнельзя лучше. Ибо хотя многие древние науки и искусства были утрачены,гондорские лекари по-прежнему не знали себе равных: они умело заживляливсевозможные раны и целили все болезни, какими люди хворали в здешних краях,от Минас-Тирита до моря. Только от старости не лечили: от нее средстванайдено не было, да и жить стали гондорцы немногим дольше прочих. Редкие изних, не одряхлев, доживали до ста лет - разве что чистокровные потомки самыхстаринных родов. А нынче искуснейшие врачеватели стали в тупик перед новымтяжким недугом, который назван был Черной Немочью, ибо его причинялиназгулы. Пораженные этим недугом засыпали все крепче и крепче и во снецепенели и умирали. Этот недуг, как видно, и поразил доставленных в Палатыневысоклика и ристанийскую царевну: их сразу признали безнадежными. Правда,они, когда день прояснился, заговорили сквозь сон, и сиделки ловили каждоеих слово - вдруг скажут что-нибудь нужное. Однако по мере того, как солнцеклонилось к западу, они все глубже впадали в забытье, и серая тень наползалана их лица. А Фарамира трясла лихорадка, не отпуская ни на миг. Гэндальф ходил от постели к постели; сиделки ему обо всем докладывали.Так миновал день: великая битва под стенами города разгоралась и затихала,слухи были путаные и тревожные, а маг все ухаживал за ранеными, не решаясьоставить их; наконец небо окрасил алый закат, и отсвет его озарил серыелица. Казалось, они чуть-чуть порозовели, но это был лишь призрак надежды. Старейшая из оставшихся женщин, знахарка Иорета, взглянула напрекрасное лицо умирающего Фарамира и заплакала, ибо все любили его. Исказала сквозь слезы: - Да неужели же он умрет! Ах, если бы Государь воротился к нам в Гондор- были же когда-то у нас Государи! Есть ведь старинное речение: "В рукахГосударя целебная сила". Так и распознается истинный Государь. А Гэндальф, который стоял рядом, промолвил: - Золотые твои слова, Иорета, долго их будут помнить! Ибо они вселяютнадежду: а вдруг и правда Государь воротится в Гондор? До тебя не дошлидиковинные слухи? - Мало ли чего говорят, а кричат еще больше, мне слушать недосуг, -сказала она. - Лишь бы эти разбойники до нас не добрались, не потревожилираненых! И Гэндальф поспешно ушел, а закат догорал, и угасали огненные груды наравнине, и спускались пепельно-серые сумерки. Солнце заходило, и у городских ворот съехались Арагорн, Эомер иИмраиль; с ними были воеводы и витязи. И Арагорн сказал: - Смотрите, какой огненный закат! Это знамение великих перемен: прежнеестановится прошлым. Однако же этим городом и подвластным ему краем многиесотни лет правили наместники, и не след мне въезжать в Минас-Тиритсамозванцем, побуждая к розни и кривотолкам. Нет, не войду я в свой город ине объявлюсь, доколе идет война с Мордором, исход которой неведом. Шатры моипоставят близ ворот, и здесь я буду дожидаться приглашения Градоправителя. Но Эомер возразил: - Ты же поднял знамя великих князей, ты явился в венце Элендила! Итеперь хочешь посеять сомнения? - Нет, - сказал Арагорн. - Просто мое время еще ни приспело, я не хочураздоров перед лицом Врага. И тогда сказал князь Имраиль: - Мудро ты рассудил, Государь, говорю тебе как родич Денэтора. Онстарец гордый и своевольный, и темны его думы с тех пор, как погиб его сын.Однако негоже тебе и оставаться нищим у дверей. - Почему же нищим? - сказал Арагорн. - Пока что я - северный Следопыт,а мы не привыкли ночевать в каменных домах. И он велел свернуть знамя и снял алмазный венец, отдав его на хранениесыновьям Элронда. Вдвоем поехали в город Имраиль с Эомером, и шумная толпа провожала ихпо улицам до ворот цитадели. Они вошли в тронный чертог Белой Башни, ожидаяувидеть наместника. Но кресло его было пусто, а у ступеней трона подбалдахином покоился Теоден, конунг ристанийский; двенадцать светильниковгорели вокруг и стояли двенадцать витязей, ристанийских и гондорских.Балдахин был бело-зеленый, а конунг укрыт по грудь златотканым покровом. Нагруди его лежал обнаженный меч, а в ногах щит. И, подобно солнечным бликамна струях фонтана, играли отсветы факелов на густых сединах; лицо у старогоконунга было прекрасное и юное, но просветленное покоем, юности недоступным;казалось, он всего лишь уснул. Они постояли в молчании, и потом Имраиль спросил: - А где же наместник? И где Митрандир? Один из стражей ответил ему: - Наместник Гондора в Палатах Врачеванья. И тогда спросил Эомер: - А где моя сестра, царевна Эовин? Ей должно покоиться рядом сконунгом, и подобают ей равные почести. Куда ее отнесли? И отозвался Имраиль: - Там, близ городских ворот, царевна Эовин была еще жива. Ты разве незнал об этом? В сердце Эомера вспыхнула надежда, а вместе с нею такая мучительнаятревога, что он, ни слова не говоря, повернулся и быстро вышел из Башни.Имраиль следовал за ним. Смеркалось, на небе высыпали звезды. У дверей ПалатВрачеванья они встретили Гэндальфа, и с ним был некто в сером плаще. Ониотдали магу поклон и обратились к нему: - Мы ищем наместника, нам сказали, он здесь. Неужели он ранен? Ацаревна Эовин - где она, ты не знаешь? И Гэндальф отвечал им: - Царевна здесь, и она жива, хоть и близка к смерти. Фарамир, как вызнаете, ранен отравленным дротиком, и теперь он наместник Гондора, ибоДенэтора нет в живых и прах его испепелен. Они внимали ему скорбно и удивленно. И сказал Имраиль: - Не в радость нам стала победа: она куплена горькой ценой, коли нынчеГондор с Ристанией лишились своих государей. Эомер будет правитьмустангримцами, но как же Минас-Тирит? Не послать ли за Государем Арагорном? - Он уже пришел, - сказал человек в плаще. И выступил вперед; светфонаря над дверями озарил его, и они узнали Арагорна, надевшего лориэнскийплащ поверх кольчуги. Венца на нем не было, но брошь, подарок Галадриэли,осталась у него на груди. - Я пришел сюда по слову Гэндальфа - сказал он. - Но сейчас я не болееи не менее, чем вождь арнорских дунаданцев; препоручаю Град Имраилю, покудане очнется Фарамир. И советую ему в главном довериться Гэндальфу - да будетон нашим общим правителем в эти грозные дни. Все были согласны, и Гэндальф сказал: - Не будем же медлить у дверей, время не ждет. Пойдемте! Для раненыхнет надежды помимо Арагорна. Ибо сказала гондорская знахарка Иорета: В рукахГосударя целебная сила, и так распознается истинный Государь. Арагорн вошел первым; за дверями стояли двое часовых в облачениистражей цитадели - один рослый, другой сущий мальчик. При виде Арагорна онподскочил и вскрикнул от радости и удивленья: - Бродяжник! Вот это да! Я ведь сразу понял, что там, на черныхкораблях, ты и плывешь, а кому же еще! А все орут: "Пираты! Пираты!" - развеих перекричишь? Как это у тебя получилось-то? Арагорн рассмеялся и пожал хоббиту руку. - Рад тебя видеть! - сказал он. - Погоди, потом расскажу. А Имраиль сказал Эомеру: - Подобает ли так говорить с Государем? Впрочем, может статься, онбудет царствовать под другим именем! Арагорн услышал его и сказал, обернувшись: - Да, имя будет другое, ибо по-древнему я зовусь Элессар, ЭльфийскийБерилл, и еще Энвинъятар, Обновитель. - И он явил взорам зеленый самоцвет,блеснувший у него на груди. - Однако если мне суждено основать царственныйдом - что ж, так и быть, я нарекусь Бродяжником. Не так уж страшно это извучит на языке былых времен: буду я зваться Телконтаром и завещаю это имянаследникам. Они прошли в Палаты, и по пути Гэндальф поведал о подвиге Эовин иМериадока. - Долгие часы, - сказал он, - склонялся я над ними, внимаябессвязным речам, пока их не затянула предсмертная темнота. Правда, я ираньше многое увидел издали. Арагорн сперва подошел к Фарамиру, потом к Эовин и Мерри. Он осмотрелих, поглядел на бескровные лица и тяжело вздохнул. - Не знаю, сумею ли я помочь и хватит ли у меня сил, - сказал он. -Сделаю все, что смогу. Элронда бы сюда, старейшего из дунаданцев, он великийцелитель. Видя, как он устал и удручен, Эомер спросил: - Может, тебе сначала отдохнуть или немного подкрепиться? Но Арагорн ответил: - Нет, для этих троих время истекает; для Фарамира как бы уже неистекло. Тут медлить нельзя. И он обратился к Иорете: - Запасены у вас в Палатах снадобья и целебные травы? - Конечно, ваша милость, - сказала она, - только маловато осталось,разве напасешься. Да и где их сейчас взять, повсюду безобразие, огонь,пожары, посыльных раз-два и обчелся, и куда их посылать, дороги-топерекрыты! Уж, право, не помню, когда был подвоз из Лоссарнаха. Справляемсяс тем, что есть, но, может, чего и недостает, сами посмотрите. - Посмотрю, - сказал Арагорн. - Больше всего недостает у нас времени наразговоры. Целема у вас есть? - Может быть, и есть, не знаю, сударь, - отвечала она, - но названьемне незнакомо. Сейчас позову нашего травоведа: он знает все старинныеназванья. - По-простому ее в Гондоре, кажется, называют княженицей, - сказалАрагорн. - Ну? - Ах, вот вы о чем! - сказала Иорета. - Сразу бы назвали как следует, ябы сразу вам и ответила. Нет, этой травы у нас нет, я совершенно уверена. Нучто вы, тем более нет в ней и никакой целебной силы, травка и травка, толькочто листья большие: бывало, мы с сестрами набредали на нее в лесу, и яговорила: "Это надо же, княженица - вот уж назвали, не пойму отчего: была быя княгиней, не такие бы травы росли у меня в саду!" Духовитая, правда, еслиее растереть. Духовитая, может, не то слово; у нее такой, знаете,живительный запах. - Вот-вот, живительный, - сказал Арагорн. - И если вы, сударыня,взаправду любите правителя своего Фарамира, то без лишних слов и так жебыстро, как они у вас вылетают, обыщите весь город и добудьте мне княженицы,хоть один листок. - А если в городе ее нет, - добавил Гэндальф, - придется мне ехать вЛоссарнах с Иоретой: сестер ее навещать не будем, а княженицу найдем. Вотсядет она на Светозара - поймет, что значит "быстрее". Иорета ушла, и Арагорн велел женщинам вскипятить воды. Потом взял рукуФарамира и потрогал его лоб, обильно увлажненный холодной испариной. НоФарамир не шелохнулся, он уже почти не дышал. - Отходит, - сказал Арагорн, повернувшись к Гэндальфу. - И не в ранеего беда. Погляди, рана подживает. Если бы его поразил дротик назгула, он быумер прошлой ночью. Наверно, дротик был хородримский. Кто его выдернул? Егосохранили? - Выдернул я, - сказал Имраиль, - и рану я перевязывал. А дротиквыбросил, хранить его мне и в голову не пришло, не до того было. Теперь явспоминаю: да, обыкновенный хородримский дротик. Но я-то подумал, что егометнули сверху - с чего бы иначе Фарамир так занемог? Рана была неглубокая.В чем же тогда, по-твоему, дело? - Смертельная усталость, душа не на месте из-за отца. Тут еще рана, аглавное - Черная Немочь, - сказал Арагорн. - Он противился ей с железнымупорством: ведь мертвенная тень нависала над ним задолго до битвы у крепи.Ну, и одолела все-таки Немочь, когда он бился из последних сил. Да, похоже,что я опоздал! Тут явился травовед. - Ваша милость изволили спрашивать княженицу, как ее называют в народе,- сказал он, - иначе говоря, ацэлас, Или целему, которая зваласьпо-валинорски... - Именно ее я изволил спрашивать, - перебил Арагорн, - и неважно, гдеона звалась ацеа аранион, а где княженицей; есть она у вас? - С вашего позволения, сударь! - сказал тот. - Я вижу, ваша милость нетолько воитель, но и знаток древних сказаний. Но увы, сударь, нет у нас вПалатах Врачеванья упомянутой травы, ведь мы здесь пользуем лишьтяжелобольных или тяжелораненых. Между тем упомянутая трава особой целебнойсилы не имеет, она лишь очищает воздух, источая легкое благоухание, ну,пожалуй, еще бодрит немного. Не судить же о ней по старинным стишкам,которые, может статься, помнит и наша добрая Иорета: Если похолодеет день, Если смерть подступит, как тень, Спасенье в целеме - она Поможет тебе одна И, дана Государя рукой, Дарует целебный покой. Смысла в них, сами изволите видеть, ни на грош, но мало ли чтозастревает в памяти старух знахарок. Впрочем, кое-кто - верно, тоже постарой памяти - пользует настоем целемы головную боль. - Именем Государя заклинаю, - воскликнул Гэндальф, - пройдитесь скореепо домам: быть может, у какого-нибудь не столь многомудрого старца она иправда сыщется! Арагорн опустился на колени у ложа Фарамира, положил руку ему на лоб -и те, кто был в палате, стали свидетелями тяжкого боренья. Лицо Арагорнапосерело от усталости, время от времени он призывал Фарамира, но зов егозвучал все тише, как бы издалека, будто он уходил в какую-то темную узкуюдолину, искал того, кто там заблудился. Впопыхах прибежал Бергил с шестью длинными листьями в тряпице. - Вот княженица, сударь, - сказал он, - только не очень-то свежая,недели уж две как сорвана. Такая годится или нет? - И, поглядев на Фарамира,он расплакался. - Сгодится и такая, - сказал Арагорн, улыбаясь ему. - Кажется, худшеепозади. Оставайся в палате и приободрись! Он взял два длинных листа, подышал на них, растер в ладонях - и впалате повеяло живительной свежестью, точно самый воздух заискрился изатрепетал. Затем он опустил листья в принесенную чашу с кипятком, и у всехпосветлело на душе: пахнуло росистым утром в том лазурном краю, о которомдаже сиянье земной весны - лишь бледное напоминанье. Арагорн легко поднялсяна ноги и с улыбкой в глазах поднес чашу к бледному лицу Фарамира. - Ну и ну! Кто бы мог подумать? - обратилась Иорета к сиделке. -Травка-то, оказывается, не простая. Мне вспомнился Имлот-Мелуи - я ведь тамвыросла, и розы там такие, хоть Государя ими венчай. Вдруг Фарамир пошевелился, открыл глаза, увидел склоненного над нимАрагорна - и взгляд его засветился радостью узнаванья, и он тихо промолвил: - Государь, ты вызвал меня из тьмы. Приказывай - я повинуюсь. - Очнись и бодрствуй, не блуждай более в сумраке, - сказал ему Арагорн.- Перемогай усталость, отдохни, подкрепись и жди моего прихода. - Исполню все, как велишь, - отвечал Фарамир. - Государь воротился вГондор, и с ним одоленье немочей! - Так до свидания же! - сказал Арагорн. - Я пойду к другим раненым. И он вышел из палаты с Имраилем и Гэндальфом, а Берегонд и сын егоостались возле Фарамира, они себя не помнили от счастья. Пин пошел заГэндальфом и, притворяя дверь, услышал возглас Иореты: - Государь! Нет, вы слышали? А я что говорила? Я же сказала: "В рукахГосударя целебная сила. И вскоре по городу разнеслась молва, что в Минас-Тирит явился Государь,что он не только воитель, но и целитель. Подойдя к Эовин, Арагорн сказал: - Страшный удар был ей нанесен, и жестокое она получила увечье. Носломанную руку перевязали искусно, и рука срастется - стало бы сил выжить.Перебита левая рука, однако смертью грозит ей правая - та, в которой былмеч. Она хоть и цела, но омертвела. Злой рок выпал царевне: чтобы сразиться с таким могучим и ужаснымпротивником, надо быть тверже стали, иначе непомерное усилие сгубит тебясамого. А она вступила в гибельный поединок - она, прекрасная дева,украшение царственного рода. И мнится мне, что она искала испытанья превышесил. Когда я впервые увидел ее, я был поражен: она сияла, как лилия,стройная и горделивая, но не хрупкая, а точно выкованная из сталиэльфийскими искусниками. Или, может быть, подобная оледенелому цветку,скорбно-пленительному и обреченному смерти. Ведь скорбь снедала ее давно,не так ли, Эомер? - Дивлюсь я, Государь, что ты обратился ко мне, - отвечал тот. - Яничуть не виню тебя, ты и здесь безупречен; однако же сестра моя Эовин,покуда не довелось ей увидеть тебя, вовсе не была подобна оледенеломуцветку. Мы разделяли с нею тревоги и заботы в те злосчастные времена, когдаГнилоуст правил именем конунга; конечно, ей приходилось горевать. Но скорбьее не снедала! - Друг мой, - сказал ему Гэндальф, - ты разъезжал на любимом коне пористанийским полям и сражался с врагами, а она хоть и родилась женщиной, неуступит тебе ни отвагой, ни силою духа. И однако же она осуждена былаухаживать за стариком, которого любила, как отца, и видеть, как он впадает вжалкое слабоумие. Незавидной, наверно, казалась ей участь клюки дряхлогостарца, а такова и была ее участь. Ты думаешь, Гнилоуст отравлял только слух Теодена? "Слабоумный выродок!Твой Дом Эорла - навозный хлев, где пьяные головорезы вповалку храпят наблевотине, а их вшивое отродье ползает среди шелудивых псов!" Помнишь этислова? Их произнес Саруман, наставник Гнилоуста. О, конечно, Гнилоуствыражался хитрее и осмотрительнее. А сестра твоя молчала из любви к тебе, изпреданности долгу - иначе с губ ее могли бы сорваться очень жестокие речи.Но кто знает, какие слова повторяла она в одиночестве, в глухие ночные часы,когда вся жизнь ее казалась ей загубленной, а дворец - темницей илизолоченой клеткой? Эомер промолчал, глядя на сестру и заново перебирая в памяти прошедшиегоды. Арагорн же сказал: - Я знаю, о чем ты говоришь, Эомер. И поверь мне, горестно и мучительновидеть любовь, которой из-за тебя суждено остаться безответной. Тоска грызламое сердце, когда я оставил опечаленную царевну в Дунхерге и ступил на СтезюМертвецов; и на страшном этом пути страшнее всего мне было за нее. Но,все-таки скажу тебе, Эомер, что тебя она любит по-настоящему, знает и любит,а я лишь пробудил в ней взлелеянные мечты о славе, о подвигах, о дальнихкраях. Быть может, я и смогу вернуть ее из долины мрака. Но что ее ждет здесь- надежда, забвение или отчаяние, этого я не знаю. Если отчаяние, то она всеравно умрет, его исцелить я не властен. УВЫ! Неужели она исчахнет, овеяннаяславой! Арагорн склонился и поглядел ей в лицо, и оно было белее лилии,холоднее снега, тверже каменного изваяния. Но он поцеловал ее в лоб и тихопромолвил: - Эовин, дочь Эомунда, очнись! Враг твой повержен! Сперва она не шелохнулась, потом задышала глубоко и ровно, и грудь еевздымалась под белым полотном покрывала. И снова Арагорн растер два листацелемы, опустил их в кипяток и настоем увлажнил ее чело и правую руку,безжизненную и оцепенелую. То ли Арагорн и вправду владел забытым волшебством древнего Запада, толи неслышный отзвук сказанного о царевне Эовин таинственно смешался с парамидивного настоя, только вдруг в окно дохнуло свежестью, и дуновенье былостоль первозданно чистое, словно ветер повеял со снеговых вершин, из-подзвезд или с дальних серебристых берегов, омытых пенным прибоем. - Очнись, Эовин, ристанийская царевна! - повторил Арагорн и взял ееправую руку, чуть-чуть потеплевшую. - Очнись! Призрак исчез, и темнотарассеялась как дым. - Он передал ее руку Эомеру и отступил назад. - Позовиее! - сказал он и вышел из палаты. - Эовин, Эовин! - позвал Эомер, сглатывая слезы. А она открыла глаза имолвила: - Эомер! Какая радость! А я слышала, будто тебя убили. Нет, нет, этошептали злые голоса во сне. И долго я спала? - Нет, сестра, спала ты недолго, - ответил Эомер. - Не думай больше обэтом! - Я почему-то страшно устала, - сказала она. - Мне надо, наверно,немного отдохнуть. Одно скажи: что конунг? Нет! Молчи, я знаю, это уж несон. Он умер, и он предвидел свою смерть. - Он умер, да, - сказал Эомер, - и последним словом его было твое имя,ибо он любил тебя больше дочери. Окруженный великими почестями, он покоитсяв тронном чертоге, в крепости гондорских владык. - Печально мне это слышать, - сказала она, - печально и все жерадостно. Смела ли я надеяться, что Дом Эорла воспрянет, в те черные дни,когда он был жалок, точно убогий хлев? А что с оруженосцем конунга, с темневысокликом? Эомер, он доблестен и достоин быть витязем Ристании! - Он здесь, в соседней палате, сейчас я к нему пойду, - сказалГэндальф. - Эомер побудет с тобой, но не заводите речи о войне и о вашемгоре: тебе сперва надо поправиться. Да возвратятся к тебе поскорее силывместе с надеждой! - Силы? - повторила Эовин. - Силы, может, и возвратятся, и найдется дляменя оседланный конь из-под убитого всадника: война ведь не кончена. Нонадежда? На что мне надеяться? Гэндальф с Пином пришли в палату, где лежал Мерри, и застали Арагорна уего постели. - Мерри, бедняга! - крикнул Пин и кинулся к другу. Тот выглядел кудахуже прежнего: серое лицо осунулось и постарело, и Пин с ужасом подумал, авдруг он умрет? - Не волнуйся, - успокоил его Арагорн. - Вовремя удалось отозвать егоиз мрака. Он очень устал, он подавлен горем и, подобно царевне Эовин, поднялруку на смертоносна. Но скоро он придет в себя: он крепок духом и унынье емучуждо. Горе его не забудется, но оно не омрачит, а умудрит его. И Арагорн возложил руку на голову Мерри, погладил его густые каштановыекудри, тронул веки и позвал по имени. Когда же палату наполнило благоуханьецелемы - казалось, пахнуло фруктовым садом и солнечным вересковым полем вгуденье пчел, - Мерри вдруг очнулся и сказал: - Я голодный. А сколько времени? - Ужинать поздновато, - отозвался Пин. - Но я, пожалуй, сбегаю принесутебе чего-нибудь на ужин, авось дадут. - Дадут, дадут, - заверил Гэндальф. - Чего бы ни пожелал этотристанийский конник, ему тут же принесут, весь Минас-Тирит обрыщут, лишь бынашлось. Он здесь в большом почете. - Вот и хорошо! - сказал Мерри. - Стало быть, поужинаю, а потом выкурютрубочку. - Лицо его затуманилось. - Нет, не выкурю трубочку. Вообще,наверно, больше курить не буду. - Это почему? - поинтересовался Пин. - Да как бы тебе объяснить, - медленно произнес Мерри. - Он ведь умер,вот и весь сказ. Сейчас мне сразу все припомнилось. Он сказал перед самойсмертью, мол, жаль ему, что не придется послушать про наше ученье о травах.И теперь я, если закурю, стану о нем думать: помнишь, Пин, как он подъехал кворотам Изенгарда, какой был учтивый. - Что ж, закуривай и думай о нем! - сказал Арагорн. - Вспоминай о егодоброте и учтивости, о том, что он был великий воитель, о том, как онсдержал клятву верности и в свое последнее утро вывел ристанийское войско измрака навстречу ясному рассвету. Недолго ты служил ему, но память об этомозарит твою жизнь до конца дней. Мерри улыбнулся. - Ладно, - сказал он, - не откажи мне, Бродяжник, в зелье и трубке, а япокурю и подумаю. У меня у самого в котомке было отличное зелье изСарумановых запасов, да куда эта котомка подевалась в бою - леший ее знает. - Сударь мой Мериадок, - отвечал ему Арагорн, - если ты думаешь, что япроскакал через горы и все гондорское княжество, расчистив путь огнем имечом, затем, чтобы поднести табачку нерадивому солдату, бросившемуснаряжение на поле боя, то ты сильно ошибаешься. За неимением котомкипопроси позвать здешнего травоведа. Он объяснит, что в траве, которая тебевдруг понадобилась, никакой пользы, насколько он знает, нет, но что зоветсяона по-простому западное зелье, а по-ученому галенас, приведет и еще сдесяток названий на самых редких языках, припомнит какие-нибудь полузабытыестишки, смысла в которых он не видит. И наконец с прискорбием сообщит, чтотаковой травы в Палатах Врачеванья не запасено. С тем ты и останешьсяразмышлять об истории языков Средиземья. Вот и я тебя оставляю -поразмышляй. А то я в такой постели не спал после Дунхерга и не ел совчерашнего вечера. Мерри схватил и поцеловал его руку. - Извини, пожалуйста, - сказал он. - Иди скорей есть и спать!Навязались же мы еще в Пригорье на твою голову. Но, понимаешь, наш братхоббит, коли дело серьезное, нарочно мелет вздор, лишь бы не пустить петуха.Когда не до шуток, у нас нужные слова не находятся. - Прекрасно я это знаю, а то бы и сам иначе с тобой разговаривал, -сказал Арагорн. - Да цветет Хоббитания во веки веков! - Он вышел, поцеловавМерри, и Гэндальф последовал за ним. Пин остался в палате. - Нет, такого, как он, на всем свете не сыщешь! - сказал он. - Кроме,конечно, Гэндальфа: да они небось родственники. Лопух ты лопух: котомка твоявон она, ты ее притащил за плечами. Он говорил и на нее поглядывал. Да и уменя зелья на двоих-то хватит. На вот тебе, чтоб не рыться: то самое, изДлиннохвостья. Набивай трубку, а я сбегаю насчет еды. Вернусь - поболтаем насвой манер. Ух! Все ж таки нам, Кролам и Брендизайкам, непривычно жить наэтаких высотах: уж больно все возвышенно. - Да, - сказал Мерри. - Оно конечно, непривычно - может, как-нибудьпритерпимся? Но вот в чем дело, Пин: мы теперь знаем, что эти высоты есть, иподнимаем к ним взгляд. Хорошо, конечно, любить то, что тебе и так дано, счего-то все начинается, и укорениться надо, благо земля у нас в Хоббитаниитучная. Но в жизни-то, оказывается, есть высоты и глубины: какой-нибудьстарик садовник про них ведать не ведает, но потому и садовничает, что егооберегают вышние силы и те, кто с ними в согласии. Я рад, что я это хотьнемного понял. Одного не понимаю - чего это меня понесло? Где там твоезелье? И достань-ка ты все-таки из мешка мою трубку, вдруг да она цела. Арагорн и Гэндальф отправились к Смотрителю Палат и велели ему ни подкаким видом еще много дней не выпускать Эовин и Фарамира и не спускать с нихглаз. - Царевна Эовин, - сказал Арагорн, - скоро пожелает ехать в поход - такили иначе задержите ее хотя бы дней на десять. - Что до Фарамира, - сказал Гэндальф, - то не сегодня завтра он узнает,что его отец умер. Но про безумие Денэтора он знать не должен, пока неисцелится вполне и не будет занят по горло. Берегонду и периану-стражнику яскажу, чтоб они держали язык за зубами, но все-таки надо за нимиприсматривать. - А насчет периана Мериадока, того, что ранен, распоряжений не будет? -осведомился Смотритель. - Он, наверно, уже завтра вскочит с постели, - сказал Арагорн. - Ладноуж, пусть немного погуляет с друзьями. - Диковинный народец, - понимающе кивнул Смотритель. - Вот ведь крепышикакие! У входа в Палаты собрались люди - поглядеть на Арагорна, и толпаследовала за ним; когда же он отужинал, его обступили с просьбами вылечитьраненых, увечных или тех, кого поразила Черная Немочь. Арагорн послал засыновьями Элронда, и вместе они занимались врачеванием до глубокой ночи.Весь город облетел слух: "Поистине явился Государь". И его нареклиЭльфийским Бериллом, ибо зеленый самоцвет сиял у него на груди; так ислучилось, что предсказанное ему при рождении имя избрал для него сам народ. Наконец, донельзя утомленный, он завернулся в плащ, тайком вышел изгорода и перед рассветом заснул у себя в шатре. А утром над шпилем БелойБашни развевалось знамя Дол-Амрота, голубое с белым кораблем, подобнымлебедю; люди смотрели на него и думали - неужто приснилось им явленьеГосударя