В XX веке свой вклад в марксизм Или «марксизм-ленинизм» внесли ленин, сталин, мао цзэдун и Многие другие.

– В таком случае предлагаю ограничиться Марксом. Ты, кажется, сказал, что он был «историческим материалистом»?

– Он не был «философским материалистом», как атомисты древности и механистические материалисты XVII-XVIII веков, а считал, что наше сознание определяется в первую очередь существующими в обществе материальными условиями, или производственными отношениями. Производственные отношения играют решающую роль и в историческом развитии.

– Это уже не гегелевский «мировой дух».

– Гегель доказывал, что историческое развитие движется напряжением между противоречиями, которые разрешаются быстрой переменой. Маркс развивает эту мысль далее. Но, если верить Марксу, многоуважаемый господин Гегель стоял на голове.

– Всю жизнь?

– Гегель называл движущую силу истории «мировым духом», или «мировым разумом». А это, согласно Марксу, и означает ставить все с ног на голову. Сам он стремился показать решающую роль материальных изменений. Иными словами, не «духовные условия» вызывают материальные изменения, а, наоборот, материальные изменения создают новые духовные условия. Маркс, в частности, делал упор на экономических силах в обществе, которые вызывают изменения и таким образом движут историю вперед.

– У тебя есть хоть один пример?

– Античные философия и естествознание преследовали чисто теоретическую цель. Ученых мало интересовало, как применить свои знания для практических преобразований.

– И дальше?

– Это соответствовало организации всей хозяйственной жизни того времени. Производство в значительной мере основывалось на рабском труде, а потому свободным гражданам не требовалось улучшать производство с помощью практических изобретений. Вот тебе пример того, как материальные отношения в обществе сказываются на философских размышлениях.

– Понятно.

– Такие материальные, экономические и социальные отношения в обществе Маркс называл базисом. Господствующее в обществе мировоззрение, его политические организации и законы, а также его религию, мораль, искусство, философию и другие науки – все это Маркс называл надстройкой.

– Значит, базис и надстройка.

– А теперь будь добра, передай мне греческий храм.

– Пожалуйста.

– Это уменьшенная копия древнего Парфенона на Акрополе, который ты созерцала в действительности.

– Точнее, на видео.

– Храм этот, как ты можешь заметить, построен искусно и изящно. При взгляде на него в первую очередь обращаешь внимание на крышу и примыкающую к ней часть фасада, фронтон. Эту часть мы можем назвать «надстройкой». Однако крыша не умеет парить в воздухе.

– Ее подпирают колонны.

– Прежде всего само здание опирается на прочный фундамент – или «базис», – который и несет на себе все сооружение. Так же, по Марксу, и материальные отношения несут на себе все существующие в обществе мысли и идеи. Иначе говоря, надстройка общества есть производное, или отражение, его базиса.

– Ты хочешь сказать, что Платонова теория идей есть отражение и виноделия, и производства горшков?

– Нет, все гораздо сложнее, что сознает и о чем пишет сам Маркс. Между базисом общества и его надстройкой происходит взаимодействие. Если бы Маркс отрицал такое взаимодействие, он был бы «механистическим материалистом». Но, поскольку он признает существование между базисом и надстройкой взаимодействия, или диалектического воздействия, мы называем Маркса диалектическим марксистом. Кстати, тебе не мешает вспомнить, что Платон не был ни гончаром, ни виноделом.

– Хорошо. Ты расскажешь что-нибудь еще про храм?

– Немножко. Если ты присмотришься к базису храма, то сможешь описать его мне.

– Колонны стоят на трехступенчатом фундаменте…

– В базисе, на который опирается общество, мы также различаем три ступени, или три уровня. Самую «нижнюю» ступень можно назвать «условиями производства». Сюда входят существующие в обществе природные условия или ресурсы, прежде всего климатические условия и полезные ископаемые. Они составляют подлинную основу государств и определяют рамки того, какое производство может иметь данное общество. От той же основы зависит, каким типом общества и какой культурой оно может обладать.

– Например, в Сахаре нельзя заниматься ловом сельди, а в Северной Норвегии – выращивать финики.

– Ты верно уловила суть дела. Не только производство, но и образ мыслей, скажем, у бедуинов и в рыбацком поселке Северной Норвегии сильно разнятся. Следующая ступень – какие в обществе «производительные силы». Тут Маркс имеет в виду инструменты, оборудование и механизмы, которыми пользуется человек.

– В старину ловить рыбу отправлялись в лодке, теперь ее добывают на громадных траулерах.

– Ты уже затронула следующую ступень базиса, а именно: кому принадлежат средства производства. Все, что относится к организации работы, к разделению труда и владению средствами производства, Маркс называл «производственными отношениями».

– Ясно.

– Итак, мы можем сделать вывод, что политические и идеологические отношения в обществе зависят от способа производства в нем. Неудивительно, что сегодня мы думаем несколько иначе – и придерживаемся несколько иных законов нравственности, – чем это было, например, в феодальном обществе.

– В таком случае Маркс не верил в естественное право, единое на все времена.

– Нет, решение вопроса о том, что хорошо с точки зрения морали, зависит, по Марксу, от базиса конкретного общества. Например, далеко не случайно, что в старой (крестьянской) общине пару для женитьбы или замужества подыскивали детям родители: помимо всего прочего, нужно было учитывать, кто станет наследником усадьбы. В современном крупном городе социальные условия совсем другие. Здесь можно встретить своего суженого (суженую) в гостях или на дискотеке, а со временем, если ты достаточно влюблен, не столь уж трудно найти жилье для двоих.

– Я бы не потерпела, если б мои родители решали, за кого мне выходить замуж.

– Конечно, ты ведь тоже дитя своего времени. Маркс подчеркивает, что, поскольку вся история представляет собой борьбу классов, чаще всего решающая роль в определении правильного и неправильного, хорошего и дурного принадлежит господствующему классу. Иначе говоря, в истории все зависит прежде всего от того, кому принадлежат средства производства.

– А разве мысли и идеи не участвуют в исторических изменениях?

– И да и нет. Маркс понимал, что и надстройка может воздействовать на базис, но он отрицал за ней способность иметь собственную, независимую историю. То, что двигало историю от древнего рабовладельческого общества к сегодняшнему, индустриальному, определялось в первую очередь изменениями базиса.

– Да, ты уже говорил.

– Во всех фазах истории наблюдалось противостояние двух господствующих общественных классов, утверждал Маркс. В древнем рабовладельческом обществе противостояли друг другу свободные граждане и рабы, в средневековом феодальном обществе – феодалы и крепостные крестьяне, а впоследствии – аристократы и буржуа. Но в эпоху самого Маркса, которую он называет буржуазным, или капиталистическим, обществом, такое противостояние наблюдается прежде всего между капиталистами и рабочими, или пролетариями. Другими словами, речь идет о противостоянии тех, кто владеет, и тех, кто не владеет средствами производства. Если же «правящий класс» не желает отказываться от своей власти, какие-либо изменения возможны лишь с помощью революции.

– А что ты скажешь про коммунистическое общество?

– Маркса особенно интересовал переход от капиталистического общества к коммунистическому. Он также подробно анализирует капиталистический способ производства. Но прежде чем переходить к этой теме, надо коснуться взглядов Маркса на труд.

– Надо так надо!

– В юности, до того как Маркс стал коммунистом, его интересовала проблема человеческого труда. Рассмотрением сходных вопросов занимался и Гегель, который считал отношения между человеком и бытием двусторонними, или «диалектическими»: изменяя бытие, человек и сам подвергается изменению. Или, если выразить ту же мысль иначе: работая, человек входит в бытие и влияет на него, но в процессе труда бытие тоже проникает в человека и влияет на его сознание.

– Скажи мне, какая у тебя работа, и я скажу тебе, кто ты.

– Если кратко, в этом и состоит суть Марксовой идеи. То, как мы трудимся, влияет на наше сознание, а сознание в свою очередь влияет на наш труд. Ты можешь сказать, что это отражает взаимоотношения между «рукой» и «духом». Вот почему человеческое познание тесно связано с трудом.

– Наверное, не очень приятно быть безработным.

– Да, человек, не имеющий работы, чувствует себя опустошенным, что подметил еще Гегель. И для Гегеля, и для Маркса работа – нечто положительное, тесно связанное с понятием человека.

– Значит, быть рабочим уже само по себе нечто положительное?

– Изначально – да. Но именно по этому поводу Маркс подвергает капиталистический способ производства уничтожающей критике.

– Расскажи!

– При капиталистической системе рабочий трудится на другого, а потому работа становится чем-то вне его, перестает принадлежать ему самому. Рабочий отчуждается от своего труда – и таким образом отчуждается от самого себя, утрачивает свою человеческую сущность. Пользуясь выражением Гегеля, Маркс говорит, что рабочий подвергается отчуждению.

– У меня есть тетя, которая больше двадцати лет проработала на фабрике упаковщицей конфет, так что мне легко понять, что ты имеешь в виду. По ее словам, каждое утро она идет на работу с ненавистью.

– Но если она ненавидит свою работу, София, она должна отчасти ненавидеть и себя.

– Конфеты она, во всяком случае, ненавидит.

– В капиталистическом обществе работа организована таким образом, что рабочий, по сути дела, занят рабским трудом для другого общественного класса. Рабочий фактически отдает свою рабочую силу – а с ней и свою человеческую жизнь – буржуазии.

– Неужели положение вправду настолько ужасно?

– Мы с тобой говорим о Марксе, а значит, должны исходить из условий общественного развития, существовавших в середине XIX века. В этом случае ответить на твой вопрос можно только: «Да». Рабочий зачастую проводил двенадцатичасовой рабочий день в неотапливаемом цеху. Из-за мизерной оплаты труда работать вынуждены были даже дети и беременные женщины, так что социальные условия порой были просто невыносимы. Во многих местах часть заработка выдавалась дешевой водкой, а женщины под давлением обстоятельств продавали себя «хозяевам города». Короче говоря, именно в той области, которая призвана свидетельствовать об аристократизме человека, то есть в области труда, рабочий был низведен до положения скотины.

– Меня прямо зло берет.

– Вот и Маркса брало зло. В то же время дети буржуазии имели возможность принять полезную для здоровья ванну, а потом в просторных теплых комнатах поиграть на скрипке или посидеть за фортепиано, чтобы затем съесть обед из четырех блюд. Впрочем, скрипкой и фортепиано нередко угощали и по вечерам, после верховой прогулки.

– Фу, какая несправедливость!

– Маркс тоже так считал. В 1848 году он совместно с Энгельсом издал «Манифест Коммунистической партии». Первое предложение «Манифеста» гласит: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма».

– Мне даже страшно стало.

– Буржуазии тоже стало страшно, потому что пролетарии начали поднимать против нее восстания. Хочешь послушать, чем кончается «Манифест»?

– Непременно.

– «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Если жизнь действительно была такая страшная, как ты рассказываешь, я бы и сама подписалась под этим манифестом. Но сегодня ведь никто не живет в таких условиях?

– В Норвегии никто, а в других странах… кое-где люди до сих пор живут в нечеловеческих условиях, производя при этом товары, которые все больше и больше обогащают капиталистов. Маркс называл это эксплуатацией.

– Пожалуйста, объясни, что он имел в виду.

– Товар, который производит рабочий, обладает определенной продажной стоимостью.

– И что?

– Если вычесть из продажной стоимости заработок рабочего и другие производственные расходы, всегда остается некая сумма, которую Маркс называл прибавочной стоимостью, или прибылью. Иначе говоря, капиталист присваивает себе стоимость, на самом деле созданную рабочим. Это и называется «эксплуатацией».

– Понятно.

– Далее, капиталист может вложить часть прибыли в новый капитал – например, в модернизацию производства. Он делает это в расчете на то, что сумеет производить товар еще дешевле. Он также надеется, что в следующий раз прибыль возрастет.

– Логично.

– Логично это только на первый взгляд. В конце концов дело начинает идти вовсе не так, как рассчитывал капиталист.

– Почему?

– Маркс утверждал, что в капиталистическом способе производства заложены внутренние противоречия. Капитализм – это саморазрушительная экономическая система, потому что ей недостает рационального управления.

– Это даже хорошо для угнетаемых.

– Да, в капиталистической системе заложен ее скорый крах. В некотором смысле капитализм «прогрессивен», поскольку представляет собой стадию на пути к коммунизму.

– Ты можешь привести пример, который бы подтверждал саморазрушительность капитализма?

– Выше уже шла речь о капиталисте, который получил довольно большую прибыль и использовал часть ее на модернизацию предприятия. Кое-что ушло на уроки скрипки для детей и на супругу, поскольку у нее завелись дорогие прихоти.

– И дальше?

– Капиталист покупает новые станки, и ему требуется меньше работников. Новое оборудование он приобретает для того, чтобы повысить конкурентоспособность своего предприятия.

– Ясно.

– Но так рассуждает не один он, поэтому и другие производства делаются все более и более эффективными. Заводы укрупняются и переходят в руки все меньшего числа владельцев. И что происходит затем, София?

– Ой…

– Им требуется все меньше и меньше рабочей силы, появляется все больше и больше безработных, в результате чего усугубляются социальные проблемы. Такие кризисы предупреждают, что капитализм идет к своей погибели. Но для капитализма характерны и другие саморазрушительные черты. Когда все больше прибыли надо выделять на нужды производства, а прибыток не настолько велик, чтобы обеспечивать производство товаров по конкурентоспособным ценам…

– Да?

– Как ты думаешь, что делает в таком случае капиталист?

– Честно говоря, не знаю.

– Представь себе, что ты владелец завода и не можешь свести концы с концами. Тебе грозит банкротство. И вот я спрашиваю: «Что ты можешь сделать для экономии средств?»

– Снизить зарплату?

– Отлично! Это действительно самый умный ход. Но если все капиталисты будут такими умными, как ты (а в этом можно не сомневаться), рабочие настолько обеднеют, что у них не останется денег на покупки, то есть сократится покупательная способность. Так мы попадаем в заколдованный круг. Уничтожение частной собственности предрешено, считал Маркс. Вскоре мы оказываемся перед революционной ситуацией.

– Понимаю.

– Короче говоря, дело кончается тем, что пролетарии восстают и берут средства производства в свои руки.

– И что потом?

– Некоторое время будет существовать новое «классовое общество», в котором пролетариат своей властью подавляет сопротивление буржуазии. Такую власть Маркс называл диктатурой пролетариата. Но после переходного периода диктатура пролетариата сменяется «бесклассовым», или коммунистическим, обществом. В таком обществе средства производства принадлежат «всем», то есть самому народу. Там каждый будет «трудиться по способностям» и «получать по потребностям». Кроме того, в руки народа перейдет и труд, так что с присущим капитализму «отчуждением» будет покончено.

– Все это звучит потрясающе, но что из этого вышло? Состоялась ли революция?

– И да и нет. Современные экономисты доказали, что Маркс ошибался по многим важным пунктам, в частности, при анализе кризисов капитализма. Маркс также недостаточно учитывал эксплуатацию окружающей среды, которую мы сегодня все больше осознаем. Но… и это очень серьезное «но»…

– Да?

– Марксизм привел к грандиозным переменам. Нет сомнения в том, что социализму в значительной степени удалось покончить с бесчеловечным обществом. Во всяком случае, у нас в Европе общество более справедливое – и проявляющее больше солидарности, – чем было при Марксе. Этим мы обязаны как самому Марксу, так и всему социалистическому движению.

– А что, собственно, произошло?

– После Маркса социалистическое движение разделилось на два основных направления: с одной стороны, мы получили социал-демократию, с другой – ленинизм. По социал-демократическому пути, предусматривавшему постепенный и мирный переход к социализму, пошла Западная Европа. Этот путь можно назвать «постепенной революцией», или «реформизмом». Ленинизм, сохранивший веру Маркса в то, что лишь революция способна победить прежнее классовое общество, приобрел ведущее значение в странах Восточной Европы, Азии и Африки. Эти два движения – каждое на своем фланге – фактически победили нужду и угнетение.

– Но не возникла ли при этом новая форма угнетения, например, в Советском Союзе и Восточной Европе?

– Ты, несомненно, права. Перед нами очередное свидетельство того, что во всем, к чему прикасается человек, добро перемешивается со злом. Абсурдно было бы упрекать Маркса за отрицательные стороны жизни, сложившиеся в так называемых социалистических странах через пятьдесят или сто лет после его смерти. И тем не менее он, вероятно, плохо учел одну вещь: при коммунизме управлять государством тоже будут всего лишь люди. Утопическая «страна счастья» в принципе невозможна. Человек всегда будет создавать себе новые проблемы.

– Это уж точно.

– И тут, София, мы ставим точку.

– Подожди! Ты разве не сказал, что справедливость возможна только среди равных?

– Нет, это сказал Скрудж, а не я.

– Откуда ты знаешь, что он говорил?

– Видишь ли… мы с тобой – порождение одного автора, а посему гораздо более тесно связаны друг с другом, чем это может показаться на первый взгляд.

– Тоже мне – любитель иронии!

– Притом двойной, София. Это двойная ирония.

– Но вернемся к вопросу о справедливости. Во всяком случае, ты точно сказал, что Маркс считал капитализм несправедливым обществом. А как бы ты определил справедливое общество?

– Американский философ Джон Ролз, который занимается вопросами морали, под влиянием марксизма попытался дать такое определение через следующий пример: представь себе, что тебя выбрали в облеченный высокими полномочиями совет, которому предстоит создать все законы будущего общества.

– Я была бы не прочь войти в такой совет.

– Членам совета нужно взвесить абсолютно все детали, потому что, как только они придут к согласию и подпишут законы, они тут же умрут.

– Ну и ну!

– Только не насовсем. Их ожидает скорое пробуждение – уже в новом обществе, для которого они составили законы. Суть дела в том, что члены совета не будут знать, какое место им предстоит занять в новом обществе.

– Поняла.

– Такое общество было бы справедливым, потому что образовалось бы из равных граждан.

– И гражданок!

– Разумеется. Ни один член совета не знал бы даже того, станет ли он мужчиной или женщиной. Поскольку шансы пятьдесят на пятьдесят, в том обществе одинаково хорошо жилось бы и мужчинам, и женщинам.

– Звучит привлекательно.

– Теперь скажи мне, была ли Европа во времена Маркса таким обществом?

– Нет!

– А в современном мире ты можешь назвать такое общество?

– Гмм… вряд ли.

– Вот и поразмысли, что это значит. Засим вопрос о Карле Марксе исчерпан.

– Что-что?

– Конец раздела!

 

ДАРВИН

 

…корабль, плывущий по жизни с грузом генов…

 

В воскресенье Хильду разбудила упавшая на пол папка с колечками. Накануне Хильда читала о том, как София и Альберто обсуждают Маркса, и заснула на спине, выпустив папку из рук. Лампа над кроватью горела всю ночь.

Зеленые цифры будильника показывали 8.59.

Хильде снились огромные заводы и закопченные города. На углу одной из улиц маленькая девочка продавала спички. Мимо, не замечая ее, скользили нарядные люди – во фраках и длинных манто.

Вставая с постели, Хильда вдруг вспомнила законодателей, которым предстояло проснуться в созданном ими обществе. Сама она была рада, что проснулась не где-нибудь еще, а в Бьеркели.

Интересно, согласилась бы она проснуться в Норвегии, не зная заранее, где именно это произойдет…

Впрочем, вопрос был не только в том, где проснуться. Вдруг бы она проснулась совсем в другой эпохе… например, в средневековье… или даже в каменном веке, десять-двадцать тысяч лет тому назад? Хильда попыталась представить себе, что сидит у входа в пещеру и занимается выделкой меховой шкуры.

Как бы чувствовала себя пятнадцатилетняя девочка до появления так называемой цивилизации? Как бы она мыслила?

Хильда надела джемпер и, подняв с пола папку, уселась в кровати читать нескончаемое отцовское послание.

 

Стоило Альберто проговорить: «Конец раздела!», как в дверь Майорстуа постучали.

– У нас ведь нет выбора, а? – сказала София.

– Пожалуй, ты права, – пробормотал Альберто.

На крыльце стоял глубокий старик с седой бородой и длинными седыми волосами. В правой руке он держал посох, в левой – большой лист бумаги с изображением корабля, на борту которого кишмя кишели разные звери.

– И кто же вы будете? – спросил Альберто.

– Меня зовут Ноем.

– Я так и думал.

– Между прочим, я твой предок, милый. Но теперь, кажется, не модно помнить своих предков?

– Что у тебя в руке? – спросила София.

– На этой картине изображены все животные, которые спаслись от всемирного потопа. Прими ее, доченька, в подарок от меня.

Когда София взяла у него картину, старец сказал:

– А теперь мне пора домой, поливать виноградные лозы…