Если душа озаряется исходящим от «единого» светом, говорил плотин, то материя представляет собой тьму, которой в действительности не существует. На формы же сущего попадает слабый отсвет «единого».

А теперь, дорогая София, вообрази горящий в ночи костер, от которого во все стороны разлетаются искры. Около него – широкий круг освещенного пространства, и свет костра хорошо виден даже на расстоянии нескольких километров. Если мы удалимся еще больше, костер превратится в крошечную светящуюся точку, вроде еле различимого судового огня. А если мы отойдем от костра и того дальше, его лучи перестанут достигать нас. Свет его растворится в ночи, а в полной темноте мы вообще ничего не видим. Там не бывает ни силуэтов, ни теней.

Представь себе, что бытие и есть такой костер. Но горит в этом случае Бог, а тьма за пределами костра – холодная материя, из которой сделаны люди и животные. Ближе всего к Богу стоят вечные идеи – изначальные формы всех живых существ. Одна из «искр костра», конечно же, человеческая душа. Однако божественный свет попадает не только на человека. Он проявляется во всей живой природе: роза или колокольчик тоже несут на себе отсвет божественного сияния. Дальше всего от живого Бога находятся земля, вода и камень.

Во всем сущем присутствует божественная тайна. Мы видим, как она сияет в цветке подсолнуха или мака. Улавливаем ту же непостижимую тайну в бабочке, что вспархивает с ветки… в золотой рыбке, что плавает в аквариуме. Но ближе всего к Богу мы собственной душой. Только через нее мы можем приобщиться к великой загадке бытия. Иногда нам даже начинает казаться, будто эта божественная тайна – мы сами.

Образы, которыми пользуется Плотин, сопоставимы с мифом Платона: чем ближе мы подходим к выходу из пещеры, тем ближе оказываемся к источнику бытия. Однако, в отличие от Платонова дуалистического восприятия действительности, мировоззрение Плотина проникнуто ощущением целостности. Всё едино, поскольку всё есть Бог. Даже тени в самой глубине платоновского подземелья несут на себе отсвет «Единого».

Несколько раз в течение жизни Плотина посещало чувство слияния души с Богом, которое обычно называют мистическим переживанием. Его испытал не один Плотин: о подобных случаях рассказывают представители всех эпох и культур. Как бы по-разному они ни описывали свои впечатления, в их рассказах много общего. Рассмотрим некоторые из таких общих черт.

 

МИСТИЦИЗМ

 

При мистическом переживании человек испытывает единение с Богом, или с «мировой душой». Во многих религиях подчеркивается, что Бог и его творения разделены пропастью, однако мистик не ощущает никакой пропасти. Он (или она) чувствует, как «входит в Бога» или «сливается» с Ним.

Дело в том, что Я, о котором мы говорим в обыденной жизни, не является нашим подлинным Я. Иногда мы можем на миг ощутить свою сопричастность некоему большему Я, которое одни мистики называют Богом, другие – «мировой душой» или «Вселенной». Исчезая или пропадая в Боге, мистик «утрачивает себя», как «утрачивает себя» капля, смешиваясь с морем. Один индийский мистик так изобразил этот процесс слияния: «Когда был я, Бога не было. Теперь есть Бог, но нет меня». Христианский мистик Ангел Силезский ^[16] (1624-1677) выразил то же самое следующим образом: «Соприкоснувшись с морем, та капля в море канет. Душа, взнесённа к Богу, едина с Богом станет».

Возможно, София, тебе кажется малоприятной перспектива «утраты себя». Да-да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но ведь ты теряешь гораздо меньше, чем приобретаешь. Ты утрачиваешь лишь образ, в котором находишься сейчас, одновременно понимая, что в действительности представляешь собой нечто куда большее. Ты представляешь собой целую вселенную. Да, дорогая София, ты и есть мировая душа, ты и есть Бог. Если тебе придется отказаться от самой себя в виде Софии Амуннсен, можешь утешаться тем, что рано или поздно ты все равно утратишь свое «обыденное Я». Согласно мистикам, твое подлинное Я (которое ты сумеешь почувствовать, только отрешившись от себя) напоминает удивительный огонь, неугасимый на вечные времена.

Но мистические переживания не всегда приходят сами собой. Чаще всего для встречи с Богом мистику нужно пройти «путь очищения и озарения». Путь этот предполагает аскетический образ жизни и разные способы медитации. И тогда мистик (мужчина или женщина) вдруг достигает своей цели и может воскликнуть: «Я есмь Бог» или «Я есмь Ты».

Мистические течения существуют во всех крупных мировых религиях. При этом описания мистических переживаний, независимо от культур и традиций, оказываются поразительно схожими. Культурные различия проявляются, лишь когда мистик дает религиозное или философское истолкование своего мистического опыта.

В западной мистике (то есть в рамках иудаизма, христианства и ислама ^[17] ) мистик делает акцент на встрече с личным Богом. Хотя Бог присутствует в природе и в человеческой душе, он обычно вознесен высоко над миром. В восточной мистике (то есть в рамках индуизма, буддизма и даосизма) мистик скорее будет подчеркивать полное слияние с Богом или «мировой душой». «Я – мировая душа», – может сказать он, или: «Я – Бог», потому что для такого мистика Бог не просто существует в мире, он не существует более нигде.

Задолго до Платона сильные мистические течения были распространены в Индии. Свами Вивекананда, который уже в XIX веке познакомил Запад с индуистским мировоззрением, однажды сказал: «Как в некоторых мировых религиях атеистом называют человека, не верящего в личного Бога за пределами себя, так для нас атеист тот, кто не верит в самого себя. Не верить в великолепие собственной души – это атеизм».

 

Мистические переживания могут иметь значение и для этики. Сарвапалли Радхакришнан, который в 60-е годы XX века был президентом Индии, высказал следующую мысль: «Ты должен любить ближнего, как самого себя, потому что ты и есть твой ближний. Только иллюзия заставляет тебя считать, будто твой ближний не ты сам».

Иногда мистическими переживаниями делятся и наши современники, причем не принадлежащие ни к какой религиозной конфессии. Они могут внезапно ощутить в себе некое «космическое сознание», или «мировой океан». По их рассказам, они вдруг почувствовали себя вырванными из времени и увидели мир «с точки зрения вечности».

 

София приподнялась на постели. Ей нужно было проверить, есть ли у нее еще тело…

Прочитав о Плотине и мистиках, София начала парить по комнате, вылетела в окно и поднялась высоко над городом. Она окинула взглядом людей на площади, но ее понесло дальше, она пересекла Северное море, затем Европу и продолжила путь на юг, через Сахару и бескрайние африканские саванны.

Огромный земной шар словно превратился в живого человека, и этим человеком была сама София. «Я – это мир», – подумала она. Вся огромная Вселенная, которую София порой считала непостижимой и опасной, стала ее собственным Я. И в восприятии Софии то Вселенная казалась величественной и необъятной, то сама она становилась необъятно большой.

Удивительное ощущение скоро прошло, но София была уверена, что никогда не забудет его: ей казалось, будто нечто из глубин ее сознания, проникнув через лоб, смешалось с остальным миром – так одна-единственная капля краски может окрасить целую кружку воды.

Потом София словно проснулась с тяжелой головой после фантастического сна. Она даже с некоторым разочарованием обнаружила, что у нее все-таки есть тело, которое пытается сесть в кровати. От лежания на животе и чтения присланных Альберто Ноксом страниц ломило спину. Зато София испытала нечто незабываемое.

Чуть погодя она сумела сесть, а затем и сойти с кровати. София пробила в листах дырки и, подшив новые уроки в папку с предыдущими, вышла в сад.

Птичий гомон там стоял – словно сразу после сотворения мира. Светлая зелень берез за кроличьими клетками была настолько яркой и чистой, точно Создатель взял эту краску из радуги.

Неужели София действительно может считать, что весь мир – ее божественное Я? Неужели она наделена душой, «искрой из костра»? А если это так, значит, она сама – божественное создание.

 

ОТКРЫТКИ

 

…ввожу для себя строжайшую цензуру…

 

Несколько дней София не получала писем от учителя философии. Четверг приходился на 17 мая, День Конституции. Восемнадцатого тоже был выходной.

В среду, 16 мая, Йорунн по дороге из школы вдруг выпалила:

– Пойдем сегодня в поход!

Первым делом София подумала, что нельзя надолго отлучаться из дому. Но она взяла себя в руки и ответила:

– С удовольствием.

Спустя два часа Йорунн притащила к Софии большой рюкзак. Та уже тоже собрала рюкзак и приторочила к нему палатку. Еще девочки захватили спальные мешки и теплую одежду, фонарики и поролоновые подстилки для лежания, два больших термоса с чаем и запас еды.

Когда около пяти пришла с работы Софиина мама, она выдала им ценные указания, что можно и чего нельзя делать в походе. Кроме того, мама спросила, где они собираются разбить лагерь.

Девочки сказали, что поставят палатку на Тиуртоппен, Глухариной горе. Может, удастся утром послушать глухариный ток.

София не без задней мысли предложила для лагеря именно Тиуртоппен. По ее соображениям, оттуда было недалеко до Майорстуа. Что-то притягивало Софию к этой хижине, но она твердо знала, что пойти туда одна больше не отважится.

Они с Йорунн двинулись по тропинке, уходившей в сторону от шоссе прямо напротив Софииного дома. Девочки болтали обо всяких пустяках, и Софии было даже приятно отключиться от философии и прочих серьезных материй.

Уже около восьми они раскинули палатку на плоскогорье рядом с Тиуртоппен и, разобрав спальные мешки, приготовились к ночлегу. Когда подруги съели взятый из дома сухой паек (у каждой был большой пакет с едой), София спросила:

– Ты слышала про Майорстуа?

– Про Майорстуа?

– Тут недалеко есть избушка… в лесу, на берегу озера. Когда-то там жил чудаковатый майор, поэтому хижину называют Майорстуа.

– А теперь там кто-нибудь живет?

– Давай сходим и проверим.

– Где это?

София показала в сторону ближайшего перелеска.

Йорунн не очень-то хотелось трогаться с места, но в конце концов они пошли. Солнце клонилось к горизонту.

Сначала подруги шагали меж высоких елей, потом они вынуждены были продираться сквозь кустарник. Чуть погодя девочки спустились с горы и набрели на тропу. Не та ли это тропа, по которой София шла в воскресенье?

Ну конечно… вскоре она разглядела между стволами (справа от тропы) проблески воды.

– Это там.

Еще немного – и они очутились возле озерца. София устремила взгляд на ту сторону. Сегодня окна красного дома были закрыты ставнями. Хижина показалась девочке заброшенной, необитаемой.

– Мы что, пойдем по воде? – спросила Йорунн, озираясь вокруг.

– Не-а, переедем на лодке.

София указала в заросли тростника. Там, как и в прошлый раз, стояла лодка.

– Ты уже была здесь?

София помотала головой. Ей не хотелось усложнять себе жизнь рассказом о посещении домика. Как она все объяснит подруге, умолчав про Альберто Нокса и курс философии?

На тот берег девочки перебирались с шутками и смехом. София проследила за тем, чтобы они затащили лодку подальше на сушу. И вот они уже стоят перед дверью. Йорунн подергала ручку: было ясно, что в доме никого нет.

– Заперто… Ты же не рассчитывала, что будет открыто?

– Может, найдем где-нибудь ключ, – сказала София и принялась шарить между камнями фундамента.

– Да ну, пойдем лучше обратно в палатку, – не выдержала Йорунн.

Но тут София воскликнула: «Нашла, нашла!» – и с победным видом замахала ключом. Она вставила его в замочную скважину, и дверь распахнулась.

Подружки крадучись, как будто совершая что-то запретное, вошли внутрь. Там было холодно и сыро.

– Ничего не видно, – сказала Йорунн.

София предусмотрела и это. Вытащив из кармана коробок, она чиркнула спичкой. Девочки успели только разглядеть, что хижина совершенно пуста. София зажгла следующую и при ее свете увидела стоявший на камине кованый подсвечник. Третьей спичкой она зажгла свечу, которая и позволила подругам осмотреться в хижине.

– Правда, удивительно, что маленькая свечка может рассеять кромешную тьму?

Йорунн кивнула.

– Но где-нибудь свет все же переходит в темноту, – продолжала София. – Хотя на самом деле темноты нет. Это просто-напросто отсутствие света.

– Не надо про такие ужасы. Пойдем отсюда…

– Сначала давай заглянем в зеркало.

София указала на зеркало в бронзовой раме, которое, как и в прошлый раз, висело над комодом.

– Тоже мне, красота…

– Оно волшебное.

– «Свет мой, зеркальце! Скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?»

– Я не шучу, Йорунн. По-моему, в этом зеркале можно увидеть Зазеркалье.

– Ты, кажется, сказала, что никогда здесь раньше не была? И почему тебе нравится меня пугать?

София не нашлась с умным ответом.

– Сорри! ^[18] – бросила она.

Но теперь уже Йорунн заинтересовалась лежавшей на полу небольшой коробкой. Она вытащила ее из угла.

– Тут открытки, – сказала Йорунн.

София чуть не задохнулась.

– Сейчас же положи, откуда взяла! Слышишь? Не смей даже прикасаться к ним.

Йорунн вздрогнула и, словно обжегшись, уронила коробку на пол. Открытки разлетелись по комнате. Придя в себя, Йорунн рассмеялась.

– Это всего-навсего открытки.

Она села на пол и принялась собирать их. Вскоре к ней присоединилась София.

– Ливан… Ливан… Ливан… На всех ливанский штемпель, – сообщила Йорунн.

– Я знаю, – чуть не плача, выговорила София. Йорунн перевела взгляд на подругу, заглянула ей в глаза.

– Значит, ты все-таки была здесь.

– Была.

Софии вдруг пришло в голову, что гораздо проще сказать правду. Вряд ли она нанесет кому-нибудь вред, если хотя бы немного посвятит Йорунн в мистические события, которые происходят с ней в последнее время.

– Просто я не хотела рассказывать, пока мы не попадем сюда.

Йорунн начала читать адреса.

– Все предназначены какой-то Хильде Мёллер-Наг.

София еще не подержала в руках ни одной открытки.

– Без адреса?

– «Альберто Ноксу (для Хильды Мёллер-Наг), Лиллесанн, Норвегия», – прочла Йорунн.

София вздохнула с облегчением. Она боялась, как бы эти открытки тоже не были адресованы «Софии Амуннсен (для Хильды)». Только теперь она стала перебирать и рассматривать их.

– Двадцать восьмое апреля… Четвертое мая… Шестое мая… Девятое мая… Отправлены несколько дней назад.

– Но это еще не всё… На открытках стоят норвежские штемпели! Посмотри: «Батальон ООН». И марки норвежские…

– Наверное, так положено. Миротворческие силы должны быть нейтральными, поэтому у них там своя, норвежская почта.

– А как письма попадают в Норвегию?

– Думаю, на военном самолете.

София переставила подсвечник на пол, и подруги принялись читать открытки. Йорунн разложила их по порядку и сама прочла первую:

 

Дорогая Хильда! Можешь себе представить, как я предвкушаю возвращение в Лиллесанн. Я рассчитываю приземлиться в Хьевике вечером накануне Иванова дня ^[19]. Конечно, мне бы очень хотелось попасть на твое пятнадцатилетие, но служба есть служба. В порядке компенсации обещаю приложить все усилия, чтобы ты получила в день рождения большой подарок. С сердечными пожеланиями – постоянно думающий о будущем своей дочери папа.

P. S. Посылаю копию этой открытки нашей общей знакомой. Ты поймешь, Хильдемур. Как раз сейчас я особенно склонен к таинственности, но ты поймешь.

 

София взяла следующую открытку:

 

Дорогая Хильда! Мы тут привыкли жить исключительно сегодняшним днем. Вероятно, единственное, что останется у меня в памяти от этих проведенных в Ливане месяцев, будет бесконечное ожидание. Но я всячески стараюсь, чтоб ты получила на пятнадцатилетие самый прекрасный подарок, какой только можно пожелать. Больше пока ничего не раскрою. Ввожу для себя строжайшую цензуру.

С приветом, папа.

 

Подруги затаили дыхание. Обе ничего не говорили, только одну за другой увлеченно читали открытки.

 

Милая моя! Больше всего мне хотелось бы посылать тебе весточки с белым голубем. Однако белых голубей в Ливане не достать. Если в этой разоренной войной стране чего не хватает, так это белых голубей. Неужели ООН когда-нибудь в самом деле удастся обеспечить на земле мир?

P. S. Не исключено, что ты сможешь поделиться своим подарком на день рождения с другими. Мы подумаем об этом, когда я вернусь. Впрочем, ты все равно не понимаешь, о чем речь.

С приветом – тот, у кого более чем достаточно времени думать о нас обоих.

 

Когда девочки прочли шесть открыток, осталась последняя, в которой было написано:

 

Дорогая Хильда! Меня просто распирает от желания выложить секреты, связанные с твоим днем рождения, и я по нескольку раз в день вынужден себя сдерживать, чтобы не позвонить тебе. Подарок с каждым днем разрастается, а ты сама знаешь, если чего-то делается все больше и больше, это все труднее держать при себе.

P. S. Рано или поздно ты познакомишься с девочкой по имени София. Чтобы вы немножко узнали друг о друге перед встречей, я начал посылать ей копии моих открыток к тебе. Не иначе как она скоро догадается, с чем это связано, а, Хильдемур? Пока что она знает не больше тебя. У нее есть подружка, которую зовут Йорунн. Вдруг она поможет разобраться?

 

Прочитав эту открытку, девочки замерли, сидя на полу и глядя друг дружке в глаза. Йорунн еще раньше вцепилась в Софиину руку.

– Мне страшно, – сказала она.

– Мне тоже, – отозвалась София.

– От какого числа штемпель на последней?

София снова заглянула в открытку.

– Шестнадцатого мая. Это сегодня.

– Не может быть! – чуть ли не зло бросила Йорунн.

Они еще раз внимательно рассмотрели штемпель, но дата была пропечатана очень четко: «16-05-90».

– И все-таки концы с концами не сходятся, – упорствовала Йорунн. – Непонятно, кто их мог написать. Во-первых, он должен быть знаком с нами. Во-вторых, откуда ему стало известно, что мы придем именно сегодня?

Из двух подруг больше испугалась Йорунн. Для Софии ни Хильда, ни ее отец не были новостью.

– Мне кажется, это связано с зеркалом.

Йорунн опять вздрогнула.

– Ты хочешь сказать, открытки выскакивают из зеркала, как только на них поставят штемпель в Ливане?

– У тебя есть объяснение получше?

– Нет.

– Здесь скрываются и другие тайны.

Встав с пола, София поднесла свечку к висевшим на стене картинам. Йорунн тоже подошла ближе, пригляделась.

– «Беркли» и «Бьеркели». Что это значит?

– Понятия не имею.

Свеча уже почти догорела.

– Пора уходить, – сказала Йорунн. – Идем!

– Я только захвачу зеркало.

С этими словами София приподнялась на цыпочки и сняла висевшее над комодом зеркало в бронзовой раме. Йорунн пыталась воспротивиться, но София не стала слушать ее возражений.

Когда девочки вышли из хижины, снаружи уже стемнело. Впрочем, майские ночи не бывают очень темными: небо посылало на землю ровно столько света, чтобы ясно вырисовывались очертания кустов и деревьев. А еще небо, как в зеркале, отражалось в маленьком озере. Подруги неспешно переправились на другую сторону.

По дороге к палатке они в основном молчали, но объясняли это тем, что вторая напряженно обдумывает увиденное. Время от времени у них из-под ног взлетали какие-то птицы, раза два доносилось уханье совы.

Придя к палатке, девочки тут же залезли в спальники.

Йорунн ни за что не разрешила Софии внести зеркало внутрь. Перед сном они признались друг дружке, что им жутко, даже когда оно лежит снаружи. София прихватила из хижины и открытки, которые теперь спрятала в боковой карман рюкзака.

 

Проснулись они спозаранку. София первой вылезла из спального мешка. Надев сапоги, она выбралась из палатки. Перед входом лежало в траве сплошь покрытое росой зеркало. София вытерла его свитером и увидела свое отражение. Она смотрела на себя как бы снизу вверх – и одновременно сверху вниз. К счастью, новых открыток из Ливана нигде не обнаружилось.

Над плоскогорьем плыли пухлые клочья утреннего тумана. Оголтело щебетали мелкие пташки, но глухарей и других крупных птиц не было ни видно, ни слышно.

Подружки натянули на себя по второму свитеру и устроили завтрак не в палатке, а рядом с ней. Вскоре они разговорились про Майорстуа и таинственные открытки.

После завтрака девочки сложили палатку и двинулись в обратный путь. Всю дорогу София тащила под мышкой зеркало в бронзовой раме. Иногда ей приходилось останавливаться и делать передышку (Йорунн наотрез отказалась трогать зеркало).

Когда они приблизились к жилью, в разных концах квартала послышались взрывы. Вспомнив, что Хильдин отец писал про разоренный войной Ливан, София подумала о том, как ей повезло: она живет в мирной стране, в которой взрываются только безобидные фейерверки.

София пригласила Йорунн на чашку горячего шоколада. Мама поинтересовалась, где они нашли зеркало. София сказала – около Майорстуа. Мама еще раз повторила, что там давно никто не живет.

После ухода Йорунн София надела по случаю праздника красное платье. В остальном выходной день протекал самым обычным образом. Вечером по телевизору показали репортаж о том, как отмечал День Конституции норвежский батальон миротворческих сил ООН в Ливане. София не сводила глаз с экрана. Один из тех, кого она видела сейчас, мог быть отцом Хильды.

Уже перед сном София сделала еще одно, последнее на 17 мая, дело: повесила у себя в комнате зеркало в бронзовой раме. Наутро она нашла в Тайнике очередной желтый конверт. Разорвав его, она, не отрываясь, прочла все вложенные листы.

 

ДВЕ КУЛЬТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ

 

…только так ты не повиснешь в безвоздушном пространстве…

 

До нашей встречи, дорогая София, осталось совсем немного. Я рассчитывал, что ты захочешь еще раз наведаться в Майорстуа, поэтому оставил там все открытки от Хильдиного отца. Только таким образом можно было доставить их Хильде. Не ломай голову над тем, как это сделать. До 15 июня утечет еще много воды…

Мы с тобой видели, что эллинистические философы продолжали на все лады обсуждать своих древнегреческих предшественников. Помимо всего прочего, они пытались представить их зачинателями религии. Плотин, например, едва ли не объявлял Платона спасителем человечества.

Но нам также известно, что в рассматриваемый период родился другой спаситель, причем за пределами греко-римского ареала. Я имею в виду Иисуса из Назарета. В этой главе пойдет речь о постепенном проникновении христианства в греко-римский мир – этот процесс напоминает постепенное вторжение в наш мир мира Хильды.

Иисус Христос был евреем, а евреи принадлежат к семитскому культурному кругу. Иными словами, можно утверждать, что европейская цивилизация происходит от двух корней. Прежде чем обратиться к вхождению христианства в греко-римскую культуру, остановимся на этих корнях.

 

ИНДОЕВРОПЕЙЦЫ

 

Под индоевропейскими мы понимаем страны и культуры, которые пользуются индоевропейскими языками. К таким языкам относятся все европейские языки, за исключением баскского и финно-угорских (в частности, саамского, финского, эстонского и венгерского) языков. В индоевропейскую языковую семью входит также большинство индийских и иранские языки.

Около четырех тысячелетий тому назад праиндоевропейцы населяли область вокруг Черного моря. Вскоре эти индоевропейские племена стали гигантскими волнами растекаться на юго-восток (в Иран и Индию), на юго-запад (в Элладу, Италию и Испанию), на запад (через Центральную Европу в Англию и Францию), на северо-запад (в Скандинавию) и на север (в Восточную Европу и Россию). Куда бы они ни попадали, индоевропейцы приходили в соприкосновение с доиндоевропейскими культурами, однако индоевропейские языки и религия заняли на этих территориях главенствующее положение.

Итак, и древнеиндийские веды, и греческая философия, и даже саги Снорри Стурлусона ^[20] создавались на родственных языках. Однако их объединяет не только язык: родственный язык нередко влечет за собой родственное мышление. Вот почему мы обычно говорим об индоевропейской «культурной традиции».

Индоевропейская культура была прежде всего проникнута верой во многих богов, то есть политеизмом. На всем пространстве расселения индоевропейцев повторяются и имена богов, и ключевые слова и обороты, относящиеся к религии. Приведу лишь несколько примеров.

В Древней Индии поклонялись богу неба Дьяусу. По гречески этого бога звали Зевс, по-латыни – Юпитер (Iuppiter = Iov-pater, то есть «Отец Иов»), а на древнеисландском – Тюр. Таким образом, имена Дьяус, Зевс, Иов и Тюр представляют собой «диалектные варианты» одного и того же слова ^[21].

Ты, конечно, помнишь, что скандинавские викинги верили в богов, которых они называли асами. Это слово в значении «боги» мы тоже обнаруживаем по всему индоевропейскому ареалу. На древнеиндийском (санскрите) богов называли асурами, на иранском – ахурами. Другое слово для обозначения богов, родственное Дьяусу и прочим, звучит на санскрите как deva, по-ирански – daeva, по-латыни – deus и на древнескандинавском – tivar.

Помимо них, в Скандинавии существовала собственная группа богов плодородия (к ним относятся, в частности, Ньёрд, Фрейр и Фрейя), которые имели особое название – ваны. Это слово родственно латинскому имени богини плодородия – Venus (Венера). На санскрите есть еще одно созвучное слово, vani, означающее «желание», «вожделение».

Явное родство по всей области расселения индоевропейцев обнаруживают и отдельные мифы. Саги о древнеисландских богах, которые рассказывает Снорри Стурлусон, напоминают индийские мифы, существовавшие за две-три тысячи лет до него. Разумеется, у Снорри Стурлусона действие происходит на фоне скандинавской природы, тогда как в индийских мифах природа индийская. И все же во многих мифах наличествует некое ядро, которое следует отнести на счет общности происхождения. Такое ядро наиболее заметно в мифах о напитке бессмертия, а также о борьбе богов с неким чудовищем, порождением хаоса.

Сходство между индоевропейскими культурами прослеживается и в образе мышления. Один из типичных примеров – восприятие бытия в виде драмы, в которой силы добра и зла противостоят друг другу в непримиримой борьбе. Индоевропейцы как бы пытались предугадать судьбу мира.

Греческая философия отнюдь не случайно возникла именно в индоевропейском ареале. И индийская, и греческая, и скандинавская мифологии проявляют явные признаки философского, или «умозрительного», подхода к вещам.

Индоевропейцы стремились к пониманию хода событий. Об этом, в частности, свидетельствует и сопоставление одного слова – «понимание» или «знание, ведение» – в разных культурах индоевропейского региона.

На санскрите такое слово звучит как vidya. Оно аналогично греческому слову idea (понятие, представление), которому, если ты помнишь, отводилась важная роль в философии Платона. Из латыни к нам пришло слово видео, но на римской земле оно означало всего-навсего «вижу». (Лишь в наше время это действие стало почти исключительно связано с телевизором.) По-английски мы знаем слова wise (мудрый) и wisdom (мудрость), по-немецки – wissen (знать) ^[22]. Есть и норвежское слово viten (знание), однокоренное с индийским vidya, греческим idea и латинским videre (смотреть, видеть).

В общем, можно сделать вывод, что у индоевропейцев главным из внешних чувств было зрение. Литература индийцев и греков, иранцев и германцев проникнута видениями космического масштаба. (Кстати, слово «видение» тоже происходит от латинского глагола videre.) Кроме того, для индоевропейских культур характерно стремление создавать скульптурные и прочие изображения богов и описываемых в мифах событий.

Наконец, индоевропейцев объединяет циклический взгляд на историю: они считали, что историческое развитие идет по кругу, представляет собой «цикл», напоминающий смену времен года. Иначе говоря, у истории нет ни начала, ни конца. Нередко упоминаются также различные миры, которые возникают и гибнут в непрерывной череде рождений и смертей.

Обе крупнейшие восточные религии – индуизм и буддизм – имеют индоевропейские истоки. К тем же корням восходит греческая философия, в которой можно заметить много параллелей и с индуизмом, и с буддизмом. Эти две религии по сей день проникнуты философскими размышлениями.

В индуизме и буддизме нередко делается акцент на присутствии божественного везде (пантеизм) и на том, что человек способен достигнуть единения с Богом через религиозное откровение. (Вспомни Плотина, София!) Обычно для этого необходимо умение погружаться в самого себя, медитировать, так что на Востоке пассивность и замкнутость порой считаются едва ли не идеальными чертами характера. Многие греки также утверждали, что для спасения души человек должен жить в аскезе, то есть в религиозном подвижничестве. От сходных взглядов, получивших распространение в греко-римском мире, явно происходят и некоторые обычаи средневековых монастырей.

Помимо всего прочего, в основе многих индоевропейских культур лежала вера в переселение душ. На протяжении более двух с половиной тысячелетий каждый индиец стремился прежде всего к освобождению от этого «странствования». Кстати, Платон тоже верил в «метемпсихоз».

 

СЕМИТЫ

 

Кроме индоевропейцев, София, были семиты, представлявшие собой другую культурную традицию с совершенно иным языком. Семиты ведут свое происхождение от племен Аравийского полуострова, однако, как и индоевропейцы, они распространились на куда более обширную территорию. Свыше двух тысяч лет большинство евреев живет вдали от своей исторической родины. Дальше всего семитские история и религия ушли от прародины вместе с христианством. Распространению семитской культуры в немалой степени способствовал ислам.

Все три западные религии – иудаизм, христианство и ислам – имеют семитскую основу. И мусульманский Коран, и христианский Ветхий Завет написаны на родственных семитских языках. В одном из ветхозаветных слов для обозначения «бога» тот же языковой корень, что и в арабском слове «Аллах» (aäah означает «бог»).

Что касается христианства, здесь картина несколько более сложная. Разумеется, основа у этой религии тоже семитская, однако Новый Завет был написан по-гречески, и выработка теологии, то есть богословского учения, происходила под сильным влиянием греческого и латинского языков, а с ними – и эллинистической философии.

Мы уже говорили о том, что индоевропейцы верили во многих богов. Что касается семитов, не менее поразительна их довольно ранняя убежденность в существовании одного Бога. Такая вера называется монотеизмом. Единобожие лежит в основе и иудаизма, и христианства, и ислама.

Семитские культуры объединяет также линейный взгляд на историю, иными словами, семиты воспринимают исторический процесс в виде линии. История берет начало с тех пор, как Бог создал землю. Со временем история закончится, и произойдет это в день Страшного суда, когда Бог будет судить живых и мертвых.

Три главнейшие западные религии отличает сходный взгляд на роль истории: речь идет о вмешательстве в нее Бога… дескать, история существует для того, чтобы Бог мог воплощать свою волю в отношении человечества. Как некогда Бог привел Авраама в «землю обетованную», так он на протяжении истории ведет человечество к «судному дню», когда на земле будет уничтожено все зло.