Воплощены следы моих борений,

И не сотрутся никогда они».

И, это торжество предвосхищая,

Я высший миг сейчас переживаю.

 

– Красиво!

– Но тут вступает дьявол. Как только Фаусту приходит конец, Мефистофель восклицает:

 

Конец? Нелепое словцо.

Чему конец? Что, собственно, случилось?

Раз нечто и ничто осуществилось,

То было ль вправду что-то налицо?

Зачем же созидать? Один ответ:

Чтоб созданное все сводить на нет.

«Все кончено». А было ли начало?

Могло ли быть? Лишь видимость мелькала,

Зато в понятье вечной пустоты

Двусмысленности нет и темноты.

 

– Это слишком пессимистично. В таком случае первая цитата мне нравится больше. Хотя его жизнь подошла к концу, Фауст видел смысл в тех «следах борений», которые он оставил после себя.

– Не благодаря ли дарвиновскому учению об эволюции мы ощущаем себя участниками некоего великого процесса, в контексте которого приобретают значимость даже мельчайшие организмы? Мы – планета жизни, София! Мы – огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас – корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно. Ту же мысль высказал в стихотворении «Псалом II» Бьёрнстьерне Бьёрнсон:

 

Слава предвечной весне, породившей

Все, что мы сущим зовем!

В день воскресенья встанет оживший

В лучшем обличье своем.

Род порождает род.

Род стремится вперед,

Век за веком бредет,

Мир за миром встает,

Гибнет и снова цветет.

 

 

Ты, приобщившийся здешней усладе,

Ставший цветком той весны,

День этот выпей – вечного ради,

Житель невечной страны.

Вносишь ты лепту свою,

Вечному в вечном краю,

В сердце надежду храня.

Вздох твой короткий – родня

Воздуху вечного дня! ^[52]

 

– Чудесные строки.

– Тогда не будем их портить разговором. Скажу только одно: «Конец раздела!»

– Тебе не надоела эта ирония?

– Я сказал: «Конец!» Ты должна меня слушаться.

 

ФРЕЙД

 

…у нее возникло отвратительно эгоистическое желание…

 

В обнимку с тяжелой папкой Хильда Мёллер-Наг вскочила с кровати, отнесла папку на стол, потом, на ходу раздеваясь, помчалась в ванную, постояла пару минут под душем и торопливо оделась. После этого она спустилась на первый этаж.

– Ты готова завтракать, Хильда?

– Я хочу сначала прокатиться на лодке.

– Как же так, Хильда?…

Она выбежала из дома и понеслась через сад к берегу. Там она отвязала лодку, прыгнула в нее и, оттолкнувшись от причала, взялась за весла. Хильда все гребла и гребла в заливе, поначалу резко взмахивая веслами, но постепенно успокаиваясь.

 

«Мы – планета жизни, София! Мы – огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас – корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно…»

 

Хильда запомнила эти слова наизусть. Все-таки они были обращены к ней – не к Софии, а именно к ней. Вся папка была одним большим посланием от отца к дочери.

Высвободив весла из уключин, она положила их внутрь лодки. Волны подхватили лодку и стали мягко раскачивать, чуть слышно постукивая о дно.

Как эта лодка плавала в небольшом заливе в Лиллесанне, так и сама Хильда ореховой скорлупкой плыла по жизни.

А где в этой картине София с Альберто? Да, где место Альберто и Софии?

Хильде не верилось, что они могут быть лишь «электромагнитными импульсами» в голове отца, что они существуют только в виде значков, отпечатанных на бумаге с помощью пишущей машинки. В таком случае и про нее можно сказать, что она не более чем набор белковых соединений, некогда слившихся вместе в «теплой лужице». Но нет, она представляет собой нечто большее. Она – Хильда Мёллер-Наг.

Конечно, папка с колечками была потрясающим подарком на день рождения. И конечно, отец затронул в Хильде некие глубинные струны. Но ей был не по душе развязный тон, в котором он отзывался о Софии и Альберто.

Вынудить отца задуматься уже по дороге домой – в этом Хильда видела свой долг перед героями книги. Она воображала себе отца на аэродроме в Каструпе. Пускай, как дурачок, помечется туда-сюда.

Вскоре Хильда совершенно успокоилась. Сев на весла, она подвела лодку обратно к мосткам и пришвартовала ее. Затем она долго завтракала с мамой. Ей было приятно похвалить сваренное всмятку яйцо и в то же время заметить, что, кажется, оно чуть-чуть недоварилось.

К папке она вернулась уже поздно вечером. Непрочитанных страниц оставалось совсем немного.

 

В дверь снова постучали.

– Может, нам просто заткнуть уши? – спросил Альберто. – Глядишь, наваждение исчезнет.

– Нет, я хочу посмотреть, кто там.

Альберто двинулся следом.

На крыльце стоял голый человек. Поза его была величественна, но одежды на нем никакой не было – только корона на голове.

– Ну-с, дамы и господа, – произнес он. – Что вы скажете о новом платье короля?

Альберто с Софией онемели от удивления, что несколько обескуражило голого.

– Вы даже не собираетесь ни поклониться, ни сделать реверанс! – возмутился он.

– Простите, ваше величество, – набрался храбрости Альберто, – но вы… совершенно голы.

Голый король стоял все в той же торжественной позе.

– Он считает, что выглядит вполне прилично, – шепнул Альберто на ухо Софии.

Король заметно помрачнел.

– В этом доме что, действует цензура? – спросил он.

– К сожалению, да, – отвечал Альберто. – Мы пока что в здравом уме и даже не спим. При том бесстыдстве, которое проявляет ваше королевское величество в отношении одежды, вам нельзя переступить порог сего дома.

Горделивая поза абсолютно голого человека с короной на голове показалась Софии настолько смехотворной, что она вдруг рассмеялась. Ее смех словно подал королю тайный сигнал: до него наконец дошло, что никакого платья на нем нет. Прикрываясь обеими руками, король пустился наутек – и исчез в лесу, возможно повстречав потом Адама и Еву, Ноя, Красную Шапочку или Винни-Пуха.

Оставшиеся на крыльце Альберто с Софией все смеялись и смеялись, пока Альберто не выговорил:

– Пойдем в комнату, я хотел бы еще рассказать о Фрейде и его теории бессознательного.

 

Они опять сели у окна. Взглянув на часы, София сказала:

– Уже половина третьего, а мне нужно готовиться к приему гостей.

– Мне тоже. Я только немного расскажу про Зигмунда Фрейда.

– Он был философом?

– Во всяком случае, его можно назвать философом культуры. Фрейд родился в 1856 году и изучал медицину в Венском университете. В Вене он прожил и большую часть жизни – как раз в период, на который в этом столичном городе пришелся расцвет культуры. Фрейд рано специализировался в области невропатологии. Конец XIX века – да и значительную часть ХХ-го – он посвятил разработке своей «глубинной психологии», или «психоанализа».

– Надеюсь, ты объяснишь, что это такое.

– Под «психоанализом» понимается как описание (в самой общей форме) человеческой психики, так и метод лечения невротических и психических болезней. Я не стану вдаваться в подробности по поводу самого Фрейда и его деятельности, однако предложенное им учение о бессознательном совершенно необходимо нам для понимания человека.

– Ты заинтриговал меня. Давай рассказывай!

– Согласно Фрейду, между человеком и его средой всегда существует напряжение. Если говорить точнее, это напряжение (или конфликт) между влечениями и потребностями человека, с одной стороны, и требованиями окружающих, с другой. Фактически Фрейд открыл инстинктивную жизнь человека, так что его можно назвать видным представителем натуралистических течений, заявивших о себе к концу XIX века.

– Что ты понимаешь под «инстинктивной жизнью» человека?

– Нашими поступками далеко не всегда управляет разум. Иными словами, человек – отнюдь не рациональное существо, каким его представляли рационалисты XVIII века. Наши мысли, сны и поступки зачастую определяются иррациональными импульсами, которые могут выражать внутренние влечения или потребности. Если для младенца один из основных инстинктов – потребность сосать, то для взрослого человека это сексуальное влечение.

– Ясно.

– Само по себе подобное наблюдение не составляло открытия, но Фрейд объяснил, что такие потребности могут «маскироваться», «принимать иные формы» – и управлять нашими поступками на подсознательном уровне. Он также доказал наличие сексуальности у маленьких детей, что вызвало отвращение у образованных жителей Вены и привело к большой непопулярности Фрейда.

– Меня это не удивляет.

– Мы с тобой ведем речь о так называемой «Викторианской эпохе», когда на все связанное с сексуальностью было наложено табу. Фрейд обнаружил детскую сексуальность благодаря своей психотерапевтической практике, другими словами, у его утверждений была эмпирическая основа. Он также выяснил, что объяснение многих видов неврозов или психических заболеваний следует искать в конфликтах детского возраста. Со временем он выработал метод терапии, который можно назвать своеобразной «душевной археологией».

– Что ты имеешь в виду?

– Археолог пытается отыскать следы далекого прошлого, прорубаясь сквозь культурные слои. Предположим, он находит нож XVIII века. Чуть глубже ему попадается гребень XIV века, а еще ниже – кувшин V столетия.

– И что?

– Так и психоаналитик может с помощью больного производить раскопки в его сознании, чтобы извлечь оттуда переживания, обусловившие психический недуг. Ведь, согласно Фрейду, мы храним в глубине себя все воспоминания прошлого.

– Теперь ясно.

– И вот терапевту удается извлечь некое дурное воспоминание, которое пациент все эти годы старался забыть, но которое жило в глубине души, подтачивая его силы. Вытащив такое «травматическое переживание» в область сознания – и, так сказать, предъявив его больному, – терапевт способствует «избавлению» пациента от переживания, в результате чего тот излечивается.

– Это кажется логичным.

– Но я забежал вперед. Давай сначала посмотрим, как Фрейд описывает человеческую психику. Ты когда-нибудь видела грудного младенца?

– У меня есть двоюродный брат, которому сейчас четыре года.

– Родившись на свет, мы без малейшего стеснения удовлетворяем свои физические и психические потребности. Если нам не дают молока, мы начинаем кричать. Возможно, мы поступаем так же, если у нас мокрая пеленка. Кроме того, мы совершенно ясно выражаем желание физической близости и телесного тепла. Этот «принцип влечений» или «желаний» Фрейд называл Оно. В младенческом возрасте мы представляем собой почти сплошное «Оно».

– Дальше!

– Это «Оно» (или принцип влечений) сопровождает нас всю жизнь, поскольку мы берем его с собой и во взрослое состояние. Постепенно, однако, мы приучаемся контролировать свои желания и таким образом приспосабливаться к окружению, то есть соотносить принцип влечений с «принципом реальности». Фрейд утверждает, что у нас формируется Я, которое и берет на себя функцию контроля. Даже если нам очень чего-то хочется, мы не можем просто сесть и кричать до тех пор, пока наши желания или потребности не будут удовлетворены.

– Конечно, нет.

– У нас может появиться какое-то сильное желание, неприемлемое для окружающего мира. Тогда не исключено, что мы подавим свое желание – постараемся вытеснить его и забыть о нем.

– Понимаю.

– Фрейд, однако, принимал в расчет и третью «инстанцию» в человеческой психике. Мы с раннего детства сталкиваемся с моральными требованиями родителей и всего окружающего мира. Если мы совершаем дурной поступок, родители говорят нам: «Так нельзя!» или «Фу, какой ты нехороший!». Даже став взрослыми, мы продолжаем носить в себе отголоски этих суждений и требований. В нас как бы вошли и поселились нравственные ожидания среды. Фрейд называл это явление Сверх-Я.

– Он имел в виду совесть?

– В том, что он называл «Сверх-Я», присутствует и совесть. Но, по Фрейду, «Сверх-Я» отзывается и на возникновение у нас «грязных», «неподобающих» желаний, в частности эротических, или сексуальных. А я уже упоминал, что Фрейд обнаружил такие неподобающие, или «неприличные», желания уже в раннем детстве.

– Поясни!

– Сегодня мы знаем и понимаем, что маленькие дети любят трогать свои половые органы. Это можно наблюдать на любом пляже. Во времена Фрейда двухлетнего или трехлетнего малыша могли за такое хлопнуть по пальцам. Мама могла сказать: «Фу!», «Так нельзя!» или «Нет, положи ручки на одеяло!».

– Что за глупость!

– Таким образом формируется чувство вины в отношении всего связанного с половыми органами и сексуальностью. Поскольку это ощущение закладывается в «Сверх-Я», у многих – если верить Фрейду, то у большинства – секс сопряжен с чувством вины. В то же время Фрейд подчеркивал, что сексуальные влечения и потребности составляют естественную и очень существенную часть человеческого багажа. А раз так, дорогая София, то человека всю жизнь раздирает конфликт между влечением и чувством вины.

– Тебе не кажется, что со времен Фрейда этот конфликт несколько смягчился?

– Разумеется. Но многие фрейдовские пациенты настолько сильно переживали такой конфликт, что у них развивались неврозы. Например, одна из его многочисленных пациенток была тайно влюблена в своего зятя. Когда ее сестра умерла от болезни, она подумала у ее постели: «Теперь он свободен и может на мне жениться!» Но эта мысль пришла в столкновение с ее «Сверх-Я», и женщина мгновенно подавила ее, то есть, по утверждению Фрейда, вытеснила в область бессознательного. «Девушка заболела, – пишет Фрейд. – Наблюдались тяжелые истерические симптомы. Когда я взялся за ее лечение, оказалось, что она радикально забыла описанную сцену у постели сестры и возникшее у нее отвратительно эгоистическое желание. Она вспомнила об этом во время лечения, воспроизвела патогенный момент с признаками сильного душевного волнения и… стала здоровой».

– Теперь я лучше понимаю, что ты имеешь в виду под «душевной археологией».

– Мы можем в общих чертах описать человеческую психику следующим образом. В результате долгой работы с больными Фрейд пришел к выводу, что сознание составляет лишь незначительную ее долю. Осознаваемое – лишь верхняя часть айсберга, тогда как под водой – или за порогом сознания – скрывается «подсознание», или бессознательное.

– Значит, бессознательное – все то, что находится внутри нас, но о чем мы забыли и не вспоминаем?

– Весь наш опыт не держится постоянно в сознании. Мысли или ощущения, которые мы можем найти, стоит нам только «задуматься», Фрейд называл «предсознанием».

Термин же «бессознательное» он оставлял исключительно для того, что мы «вытеснили», то есть постарались забыть из-за его «неприятности», «неприличности» или «гадкости». Если у нас есть желания и влечения, которые кажутся нестерпимыми сознанию – или «Сверх-Я», – мы запихиваем их в подвал. Прочь, подальше, с глаз долой!

– Ясно.

– Подобный механизм срабатывает у всех здоровых людей, но некоторым из них попытка держать неприятные или запретные мысли подальше от сознания стоит таких усилий, что это приводит к невротическим заболеваниям. Вытесненное старается само всплыть в сознании, и кое-кому приходится затрачивать массу энергии, чтобы держать такие импульсы вне критичного сознания. Выступая в 1909 году в Америке с лекциями о психоанализе, Фрейд привел пример того, как действует механизм вытеснения.

– Расскажи!

– «Допустите, – призвал он слушателей, – что в этом зале и в этой аудитории… находится индивидуум, который нарушает тишину и отвлекает мое внимание от предстоящей мне задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он „вытеснен״, и я могу продолжать свою лекцию. Для того чтобы нарушение порядка не повторилось, если выставленный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа после совершённого ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой „сопротивление״. Если вы теперь, используя язык психологии, назовете оба места (в аудитории и за дверью) сознательным и бессознательным, то вы будете иметь довольно верное изображение процесса вытеснения».

– Картина действительно создается наглядная.

– Но «нарушитель порядка» рвется обратно, София. Во всяком случае, это делают подавленные мысли и импульсы. Мы живем под постоянным «гнетом» этих мыслей, пытающихся прорваться назад из области бессознательного. Вот почему мы часто говорим или делаем вещи, которых «не имели в виду». Так бессознательные реакции могут управлять нашими чувствами и поступками.

– У тебя есть примеры?

– Фрейд оперирует несколькими такими механизмами, один из которых он называет ошибочными действиями. Имеются в виду обмолвки, описки и другие ошибки, которые мы делаем, поскольку в свое время постарались вытеснить какие-то вещи из сознания. Фрейд приводит в пример случай, когда бригадиру нужно произнести тост за здоровье начальника. К сожалению, шефа все не любили, потому что он был, что называется, «дерьмом».

– Да…

– И вот бригадир встал, торжественно поднял бокал и произнес: «Давайте же высрем за здоровье нашего шефа!»

– У меня нет слов.

– У бригадира тоже не было слов. Он, собственно, выразил то, что вертелось у всех на языке, хотя не собирался говорить ничего подобного. Хочешь еще пример?

– Да, пожалуйста.

– Однажды семья пастора, где было несколько очаровательных дочерей, ждала в гости епископа. А у этого епископа был несоразмерно большой нос, поэтому дочерям строго-настрого велели не упоминать о носе. Дети же часто выпаливают то, что у них на уме, именно в силу недостаточно сформировавшегося механизма вытеснения.

– И что было дальше?

– Епископ пожаловал в пасторскую усадьбу, и очаровательные дочери всячески старались ничего не сказать о его длинном носе. Более того: им вообще запретили смотреть на нос, велели забыть о нем. И девочки честно думали только о том, как бы его забыть. Но вот подали кофе, и младшей дочери поручили с сахарницей обойти гостей. Вытянувшись в струнку перед величавым епископом, малышка сказала: «Позвольте предложить вам сахар к вашему носу».

– Бедная!

– Иногда мы прибегаем к рационализации, то есть и перед другими, и перед самими собой объясняем свои поступки не тем, что двигало нами на самом деле… потому что признаться в истинных мотивах слишком неловко.

– Пожалуйста, пример.

– Я могу загипнотизировать тебя и попросить открыть окно, когда я постучу пальцами по столу. Я барабаню по столу – и ты раскрываешь окно. Затем я спрашиваю тебя, почему ты это сделала. Ты можешь ответить, что тебе стало жарко, но это будет не настоящая причина. Просто ты не хочешь признаться себе, что послушалась моего гипнотического приказа, – и прибегаешь к «рационализации».

– Понятно.

– Мы, София, чуть ли не каждый день прибегаем к таким уловкам.

– Я уже говорила о своем двоюродном брате, которому сейчас четыре года. По-моему, с ним мало играют, во всяком случае, он всегда очень радуется моему приходу. Однажды я сказала, что мне нужно бежать домой, к маме. Знаешь, что он на это ответил?

– Нет!

– «Мама плохая».

– Совершенно верно, это был пример рационализации. Мальчик имел в виду совсем другое. Он хотел сказать: мне жалко, что ты уходишь, но постеснялся признаться в этом. Иногда мы также прибегаем к проекции.

– Переведи.

– Под проекцией понимается механизм приписывания окружающим качеств, наличие которых у себя мы стараемся вытеснить из сознания. Очень жадный человек, например, часто называет жадными других. Тот, кто не хочет признаться себе, что его интересует секс, зачастую будет первым бить тревогу по поводу чьей-то сексуальной озабоченности.

– Ясно.

– Фрейд утверждал, что в нашей обыденной жизни есть множество примеров таких неосознанных действий. Мы постоянно забываем, как зовут определенного человека, мы можем переставлять в комнате на первый взгляд совершенно случайные предметы, а при разговоре с кем-то теребить свою одежду. Кроме того, мы часто запинаемся в словах или делаем вроде бы совершенно невинные оговорки. Фрейд уверяет, что такие обмолвки далеко не всегда случайны и невинны. По его мнению, их следует рассматривать как «симптомы»; в частности, подобные «ошибочные» или «случайные» действия могут выдавать самые сокровенные тайны.

– Теперь я буду продумывать каждое свое слово.

– И все равно тебе не убежать от своих бессознательных импульсов. Главное – не слишком усердствовать в заталкивании неприятного в область бессознательного. Это похоже на затыкание норы, выкопанной водяной крысой: если ты слишком плотно заткнешь один ход, можешь быть уверена, что крыса вылезет в другом месте сада. Куда полезнее оставлять дверь между сознательным и бессознательным приотворенной.

– А если эту дверь запереть, то можно приобрести психическую болезнь?

– Да, невротик – это человек, который расходует слишком много сил на отталкивание «неприятного». Нередко он стремится вытеснить из сознания какие-то конкретные переживания, которые Фрейд называл травмами. Это слово греческого происхождения и означает «рана», «повреждение».

– Понятно.

– В ходе терапии Фрейд старался вскрыть запертую дверь – или же найти другой вход. Совместно с больным он пытался извлечь из бессознательного вытесненные переживания. Пациент ведь не осознает, что именно вытесняет, однако он может с помощью врача отыскать путь к скрытым травмам.

– И как врач помогает ему?

– Фрейд разработал так называемую методику свободных ассоциаций. Он позволял пациенту лежать в расслабленном состоянии и говорить обо всем, что приходит в голову, – какими бы несущественными, случайными, неприятными или болезненными эти мысли ни казались ему самому. Тут главное – пробиться сквозь «броню» (или «контроль»), которой прикрыты травмы. Ведь на самом деле пациента волнуют именно травмы. Неосознаваемые, они тем не менее постоянно отражаются в его действиях.

– Чем больше усилий ты прилагаешь, стараясь что-нибудь забыть, тем больше этим занимается твое бессознательное?

– Совершенно верно. Вот почему важно прислушиваться к сигналам из бессознательного. По Фрейду, столбовая дорога к бессознательному идет через сновидения. Его главным трудом стала вышедшая в 1900 году книга «Толкование сновидений», в которой он доказал, что мы видим во сне отнюдь не случайные вещи. Через сны наши бессознательные мысли стремятся «достучаться» до сознания.

– Продолжай!

– После многих лет собирания снов среди больных – и, разумеется, после анализа собственных сновидений – Фрейд приходит к выводу, что все сны связаны с исполнением желаний. Это особенно заметно у детей, говорит он: они видят во сне мороженое и вишни. У взрослых такие желания (которые сон и призван исполнить) нередко замаскированы. Ведь даже во сне у нас действует строгая цензура, различающая, что мы можем и чего не можем себе позволить. Правда, во сне эта цензура, или механизм вытеснения, действует слабее, чем наяву. И все же она достаточно строга, чтобы искажать желания, в которых нам не хочется признаваться.

– Поэтому сны нужно истолковывать?

– Фрейд доказывает, что необходимо различать сон, каким мы его помним наутро, и подлинный смысл сновидения. Сами картинки – то есть «фильм» или «видеофильм», который мы видим во сне, – Фрейд называл явным содержанием сновидения. Это «очевидное» содержание сна обычно черпает материал – реквизит и декорации – из предыдущего дня. Однако сон имеет и более глубокий, недоступный сознанию смысл, который Фрейд называл скрытыми мыслями сновидения. Эти тайные мысли, составляющие подлинное содержание сна, могут вести свое происхождение из далекого прошлого, в том числе из раннего детства.

– Значит, чтобы как следует понять сон, надо проанализировать его?

– Да, причем, когда речь идет о больных, делать это нужно вместе с терапевтом. И все же толкует сновидения не врач, который бессилен без содействия пациента. Терапевт тут выступает в роли Сократовой «повитухи» – он присутствует и помогает больному в процессе интерпретации.

– Понимаю.

– Само преобразование «скрытых мыслей сновидения» в его «явное содержание» Фрейд называл работой сновидения. Мы говорим о «маскировке», или «кодировании», того, о чем на самом деле был сон. При толковании сна необходимо проделать обратную работу: «демаскировать», или «раскодировать», «мотив» сна, чтобы доискаться до «темы» сновидения.

– Ты не мог бы подкрепить это примером?

– В книге Фрейда таких примеров множество. Но давай лучше возьмем для иллюстрации собственный пример – очень простой и очень фрейдистский. Предположим, юноша видит во сне, как двоюродная сестра дарит ему два шарика…

– Да…

– Я хочу, чтоб ты сама попробовала истолковать сон.

– Гммм… «Явное содержание сновидения» будет в точности таким, как ты сказал: двоюродная сестра дарит ему два шарика.

– Дальше!

– Еще ты сказал, что весь «реквизит» сновидения заимствуется из предыдущего дня. Значит, накануне юноша ходил в парк с аттракционами… или видел шарики на фотографии или в газете.

– Это возможно, хотя ему достаточно было увидеть слово «шарик»… или хотя бы предмет, похожий на шарики.

– Но какие тут «скрытые мысли сновидения», то есть о чем говорится в этом сне на самом деле?

– Ты у нас сейчас толкователь снов.

– Может, ему просто хотелось иметь пару шариков?

– Нет, такое объяснение не годится. Ты права, что сон должен быть связан с исполнением желания. Но взрослый человек вряд ли мечтает о шариках. Если бы у него и было подобное желание, он бы не мечтал о них, а пошел бы и купил.

– Кажется, я знаю: на самом деле он хотел переспать с кузиной, и шарики означают ее груди.

– Это уже более правдоподобно. Единственное условие – молодой человек должен испытывать неловкость от своего желания.

– Потому что наши сны как бы прикрываются шариками и прочим?

– Да, Фрейд утверждал, что сновидения – это «замаскированное исполнение вытесненных желаний». Что именно мы вытесняем, могло сильно измениться с тех пор, как Фрейд проводил в Вене свои сеансы психотерапии, но сам механизм маскировки, вероятно, остался неизменным.

– Ясно.

– Фрейдистский психоанализ приобрел огромное значение в 20-х годах, прежде всего при лечении душевнобольных. Кроме того, учение о бессознательном сыграло важную роль для литературы и искусства.

– Ты хочешь сказать, что люди искусства стали больше интересоваться бессознательным миром человека?

– Именно так. Впрочем, в литературе эта тенденция проявилась уже в последние десятилетия XIX века, то есть раньше, чем началось знакомство с психоанализом. Это означает лишь одно: что приход Фрейда к психоанализу в 90-х годах отнюдь не был случайностью.

– Это было веяние времени?

– Фрейд, кстати, не утверждал, что сам «изобрел» такие явления, как вытеснение, ошибочные действия или рационализация. Он лишь первым привлек в психиатрию опыт человеческой жизни. Помимо всего прочего, Фрейд умело иллюстрировал свою теорию примерами из книг. Но я говорил, что с 20-х годов XX века уже психоанализ оказывает прямое воздействие на литературу и искусство.

– Каким образом?

– Писатели и художники стали использовать в своем творчестве силы подсознания. Этим, в частности, занимались сюрреалисты.

– Почему их так назвали?

– «Сюрреализм» – французское слово, которое переводится как «сверхреализм». В 1924 году Андре Бретон выпустил «Манифест сюрреализма», призывая в нем творить произведения искусства с помощью бессознательного. Художник, мол, должен в порыве свободного вдохновения вытаскивать на свет Божий образы сновидений и фантазий, должен тянуться к «сверхреальности», в которой отсутствует грань между реальным и воображаемым. Художнику также необходимо покончить с цензурой сознания, и тогда поток слов и образов польется сам собой.

– Понимаю.

– Фрейд фактически доказал, что все люди – художники. Ведь сновидение – тоже произведение искусства, а сны мы видим каждую ночь. При толковании сновидений Фрейду зачастую приходилось продираться сквозь частокол символов – примерно так же, как приходится нам при интерпретации живописного полотна или литературного текста.

– А мы видим сны каждую ночь?

– Согласно новейшим исследованиям, мы видим сны 20 процентов всего времени, которое спим, то есть два-три часа за ночь. Если фазы сна нарушаются, мы делаемся раздражительными и нервными. Фактически это означает, что все мы обладаем врожденной потребностью претворять свою экзистенциальную ситуацию в искусство. Герои наших сновидений – мы сами. Мы же осуществляем их постановку, создаем для сцены декорации, исполняем все роли. Человек, утверждающий, что ничего не смыслит в искусстве, плохо знает самого себя.

– Ага.

– Помимо всего прочего, Фрейд убедительно доказал фантастические способности нашего сознания. Работа с пациентами привела его к выводу, что все виденное и пережитое нами сохраняется в глубине сознания. И все такие впечатления можно оттуда извлечь. Когда у нас возникает ощущение «железного занавеса», потом что-то «вертится на языке», и нас вдруг «осеняет», – речь идет как раз о некоем воспоминании, которое скрывалось в бессознательном, а затем прошмыгнуло через приоткрытую дверь в сознание.

– Иногда такой процесс идет туго.

– О чем известно каждому человеку искусства. Но внезапно перед тобой распахиваются все двери и раскрываются все архивы. На тебя обрушивается целый поток слов и образов, из которых ты можешь выбирать нужные тебе в эту минуту. Так бывает, когда мы «приоткрываем дверцу», ведущую к бессознательному, и этот процесс, София, называется вдохновением. Вот почему нам кажется, что наши произведения – будь то живописные или литературные – творим не мы сами.

– Это должно быть удивительное ощущение.

– Оно наверняка знакомо и тебе. Такое состояние вдохновения хорошо изучать на уставших детях. Иногда от чрезмерной усталости дети возбуждаются и начинают что-то рассказывать словами, которые они вроде бы еще не умеют употреблять. На самом деле эти слова и мысли лежали «спрятанные» в их сознании и только теперь – когда ослабла цензура и дети забыли об осторожности – изливаются вовне. Художнику тоже бывает важно снять контроль разума над более или менее свободным раскрытием подсознательного. Хочешь, я расскажу тебе в виде иллюстрации коротенькую притчу?

– Конечно!

– Притча эта очень серьезная и очень печальная.

– Рассказывай же.

– Жила-была на свете сороконожка, которая замечательно выплясывала всеми своими многочисленными ножками. Когда она заводила танец, посмотреть на него собирались звери со всего леса. Грациозный сороконожкин танец приводил в восхищение всех животных, кроме одного. Он очень не нравился жабе…

– Она просто завидовала.

– «Как же заставить сороконожку прекратить свои пляски?» – думала жаба. Сказать, что танец ей не нравится, жаба не могла. Сказать, что сама она танцует лучше, – тем более, поскольку нелепость такого утверждения была бы слишком очевидна. И жаба изобрела дьявольскую хитрость.

– Какую?

– Она засела за письмо сороконожке. «О несравненная сороконожка! – написала она. – Я – верная поклонница твоего изумительного искусства, и мне очень хотелось бы знать, какие шаги ты делаешь во время танца. Начинаешь ли ты танец с левой двадцать восьмой ноги, а потом шагаешь правой девятнадцатой? Или ты сначала поднимаешь правую шестую ногу, а следом – правую же тридцать девятую? С нетерпением жду ответа. Обнимаю, жаба».

– Фу-ты ну-ты!

– Получив письмо, сороконожка тут же принялась думать, как именно она танцует. Какую ногу она поднимает первой, а какую – второй? И что, ты полагаешь, случилось дальше?

– Я полагаю, сороконожка больше не смогла танцевать.

– Да, тем дело и кончилось. И так бывает всегда, когда воображение подавляется разумом.

– История действительно оказалась грустной.

– Итак, для художника важно «раскрепостить себя».

Сюрреалисты пытались добиться состояния, при котором все получалось бы само собой. Взяв белый лист бумаги, они начинали писать – не задумываясь о том, что пишут. Такой способ они называли автоматическим письмом, заимствовав это выражение из спиритизма, где «медиум» считал, что его пером водит дух умершего. Но это я собирался обсудить подробнее завтра.

– Замечательно!

– Художник-сюрреалист – тоже своеобразный медиум, иначе говоря, посредник. Он служит посредником для собственного подсознания. Впрочем, элемент бессознательного присутствует в любом творческом процессе. Ведь что мы называем «творчеством»?

– Не знаю. Создание чего-то нового?

– Верно, причем создается оно благодаря тонкому взаимодействию воображения с разумом. Очень часто разум подавляет воображение, и это прискорбно, поскольку без воображения невозможно создать ничего поистине нового. В общем, воображение – нечто вроде системы дарвинизма.

– Прошу прощения, но последнего я не поняла.

– Согласно дарвинизму, в природе постоянно происходят мутации, но она может использовать лишь некоторые из этих мутантов. Лишь единицы получают право на жизнь.

– И что?

– Так же бывает, когда нас охватывает вдохновение и нам в голову приходит множество идей. В нашем сознании возникает один «мыслительный мутант» за другим – во всяком случае, если мы не подвергаем себя