К определению понятия «экзистенциальный расчет»

 

 

Радости мои, над которыми надо бы

плакать, спорят с печалями, которым

надо бы радоваться, и я не знаю, на

чьей стороне станет победа...

Августин Блаженный, «Исповедь»

 

Между печалью и ничем

Мы выбрали печаль...

Борис Чичибабин

 

 

Чаще всего расчеты ретроспективно оцениваются по одному-единственному параметру: насколько верными они оказались. Иногда отмечаются эстетические характеристики расчета: «красивый», «тонкий», «совершенный» (причем более функциональными оказываются более «эстетичные»). На наш взгляд, применительно к принятию личностью масштабных, жизненно важных решений можно говорить о такой своеобразной категории расчетов, как экзистенциальные.

Между принятием решений (обычно описываемым как деятельность выбора) и непосредственной реализацией выбора, как кажется, существует некоторый зазор, и в нем осуществляется активность, несводимая к целеполаганию и целеобразованию. Это преимущественно интуитивная оценка множества факторов, некоторые из которых принимались во внимание субъектом и ранее (при выборе), а другие «проступают», выявляются в многосложной и многослойной реальности только в ходе самого расчета.

Экзистенциальный расчет ближе целеполаганию (как формированию основы деятельности и целевой перспективы), чем целеобразованию, хотя включает в себя и элементы последнего.

Экзистенциальный расчет не ограничивается пространством “от начала до конца” деятельности. Практически всегда оказывается необходимым выйти за границы деятельности и спрогнозировать, предусмотреть ее последствия, как для себя, так и для других. Поэтому расчеты такого рода тесно связаны с ответственностью человека и с его свободой выбирать алгоритмы и пути решения задачи.

Экзистенциальные расчеты в разной степени сочетают в себе осознанные и неосознаваемые компоненты. Часто только длительный процесс самоанализа позволяет человеку разобраться, на что же он расчитывал и чего добивался. Экспликация экзистенциальных расчетов, таким образом, может представлять собой особую внутреннюю работу. Но интересно, что спорящие субличности, желания, намерения могут являться сознанию человека и вести свой спор как бы без его участия (как в приведенных в эпиграфе строках Августина Блаженного).

Иммануил Кант в “Антропологии”, обращая внимание читателя на парадокс — человек, изнывающий от скуки большую часть жизни, в конце ее начинает жаловаться на необъяснимую краткость жизни в целом, — дал замечательный пример экзистенциального расчета: “Множество отрезков времени, которые выделяются в последний период жизни разнообразными и переменными работами, возбуждают у старика представление о том, будто он прожил гораздо больше времени, чем по числу лет; наполнение времени планомерно усиливающейся деятельностью, которая имеет своим результатом великую, заранее намеченную цель, - это единственное верное средство быть довольным жизнью и вместе с тем чувствовать себя пресыщенным ею”. Расчет, выстраивание множества взаимосвязанных и объединенных единой логикой целей в контексте жизни в целом, таким образом, создает предпосылки для того, что жизнь будет осмысленной, уникальной, неповторимой.

Различие между всеми другими расчетами и экзистенциальными – это, прежде всего, разница между расчетами, основанными на следовании необходимостям жизенного мира человека (следовании и в форме их неуклонного преодоления), и расчетами, не имеющими очевидных оснований в логике жизненного мира. Вслед за Ж. Бодрийаром можно было бы утверждать, что экзистенциальные расчеты совершаются в «символической Вселенной», по логике символического мира, а не реального, и в этом их сила и могущество.

Просто расчеты могут значительно варьировать по степени сложности. Так, искусство интриги как расчета на много ходов, искусство отсроченной изощренной мести подразумевают длительную тренировку индивида и многовековую культурную традицию. Иногда расчеты человек вынужден вести «в поте лица своего», иногда - осуществляет легко, играючи. Феноменологически сложность многообразных экзистенциальных расчетов практически одинакова («невыносимая легкость»).

Расчет очевиден, порой оче-виден, хотя и не каждому (Сократ говаривал Алкивиаду - «Сквозь дыры в твоем плаще я ясно вижу твое тщеславие»). Самый нелепый расчет можно объяснить. Экзистенциальный же расчет парадоксален. Мало того, что он нередко идет вразрез с жизненной логикой, с необходимостями существования индивида. Понять логику экзистенциального расчета способны только те, кто хоть однажды его осуществляли. Так, если обычный расчет предполагает минимизацию усилий, то экзистенциальный может подсказывать сверхзатратный путь сегодня для верного достижения цели в далеком будущем (как сказано Ст. Ежи Лецем - «Не спрашивай Бога, как попасть на небо. Всегда укажет самый трудный путь»).

Экзистенциальный расчет - своего рода метарасчет, производимый «над» жизненными реалиями, дистанцировавшись от них, поднявшись над ними. Это высшая математика расчетов, решение уравнений со столь многими неизвестными, что сама возможность ответа кажется чудом.

Безупречность и совершенство красивого экзистенциального расчета делают его незаметным. Подобно тому как «художник повествует нам о борьбе с материалом, и только о ней»(Ролан Барт), экзистенциальный расчет - борьба и с косным материалом жизни, и с грубым вмешательством случая. И в этом плане он рационален. Нередко рационален он и в выборе критериев. Личность, указывает К.А.Абульханова, становится субъектом, «достигая оптимального уровня развития своей человечности, этичности (по Рубинштейну)... качество ее как субъекта проявляется в оптимальном способе организации этого жизненного пути, общения, деятельности. Организация жизни - это способность так связать и осуществить деятельность, поступки, ситуации, чтобы они подчинялись единому замыслу, способность сконцентрироваться на главном направлении, придать им желательный ход»(Абульханова. 2000. С.25).

Само понятие оптимальности предполагает наличие более или менее рационального критерия; оптимальный способ организации жизненного пути, например, -- лишь один из многих возможных (неоптимальных). Основным критерием оптимальности жизненных планов и стратегий, по-видимому, является усложнение и обогащение жизненного мира и расширение границ возможного. Реалистическая этика также дает фундаментальный критерий выбора жизненного пути — это должен быть путь к совершенству. Как писал Ю.А. Шрейдер, “совершенствуясь, человек как бы дорастает до счастья. Собственно, сам процесс совершенствования способен дать человеку ощущение счастья”.

Но универсально ли это правило? Нет сомнений, что многие почувствуют себя глубоко несчастными, если жизнь поставит их перед необходимостью непрестанно совершенствоваться. Вспомним, как характеризовал М.Мамардашвили человека - «животное фантастической косности и хитрости, готовое на все, чтобы не поставить себя под вопрос». Но «не поставить себя под вопрос» вряд ли удастся без точного расчета...

 

В.Каган (Даллас, США)

 

ОДИНОЧЕСТВО И ПСИХОТЕРАПИЯ

 

К одиночеству, взывая о помощи, лепятся эпитеты: беспомощный, несчастный, подавленный, безысходный, покинутый, отчаявшийся, отчужденный, затерянный, тревожный, ужасный, тоскливый, смертельный... Одиночество - одноочество: один-ок - одно око - лишающий мир объемности взгляд на мир. И “Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека” (В. Маяковский) – одиночество одноокого и в мире глядящих на мир двумя глазами, и в мире слепых.

Одиночество в человеческой жизни присутствует всегда, но далеко не всегда принимается в его полноте и многогранности. Психолог, работая с чувством одиночества, делает это преимущественно в ключе его преодоления либо направляет усилия на совладание с состояниями, вызванными внезапным или хроническим одиночеством. Одиночество и уединение противопоставляют как негативное и позитивное, травмирующее и успокаивающее, навязанное и свободное. Ресурсы одиночества при этом остаются не-увиденными, не-востребованными и, в конечном итоге, не-понятыми в том смысле, что одиночество не-принято (как заметила М. Цветаева, принятие и есть понимание, и что не принято - то не понято).

Между тем, в одеждах одиночества («Одиночество – это когда человек переживает себя больше, чем окружающее» – И. Хакамада) всегда выступает Одиночество. О нём в «Затмении Бога» писал М. Бубер: «Всякая религиозная действительность начинается с того, что библейская религия называет Страх Божий, т.е. с того, что бытие от рождения до смерти делается непостижимым и тревожным, с поглощения таинственным всего казавшегося надёжным. <...> Тот, кто начинает с любви, не испытав сначала страха, любит кумира, которого сотворил себе сам, но не действительного Бога, который страшен и непостижим. <...> То, что верующий, прошедший через врата страха, получает указания и руководство в отношении конкретной ситуационной связности своего бытия, означает именно следующее: что он перед лицом Бога выдерживает действительность своей проживаемой жизни...». Совсем в другой системе мировоззрения, но по существу о том же говорит Дон Хуан, выводя Кастанеду на путь воина, пролегающий в безмолвии через принятие своего одиночества. Т.е., я вдруг открываю, что я перед бесконечной и непостижимой тайной один, когда даже те, кого я люблю, как говорят, больше себя, и в ком я «растворён» или с кем «сплавлен», не могут перед этой тайной встать рядом со мной, но каждый стоит в своём одиночестве перед ней. Это тяжкий путь от одиночества к Одиночеству, от порабощённости к свободе, которая суть личная, персональная, не-переложенная ни на кого и ни на что вне меня самого ответственность. Иными словами, за комплиментарными декларациями уникальности каждого человека скрывается его особость как об-особленность, единичность и единственность, его единение с миром как диалог одиночества с тайной, его совладание с жизнью как единоличная проблема. А без этого и свободы нет, ибо свобода одного возможна и вне свободы, но свобода без свободы одного невозможна. И эта свобода одного измеряется принятостью человеком своего Одиночества. Но принимать его - самая трудная в жизни работа. Куда легче сбиться в компанию, группу, толпу и начать войну против “других”: взглядов на искусство или способы планирования семьи, национальностей или рас, партий или религий - да всего, чего угодно, лишь бы без остатка растворить Страх Божий в тварном мирском единстве, а с чем и кем - не так уж важно. И здесь - в мире насилия, войн, ксенофобии - психология уже не властна, она рекрутируется в ряды воинства, ее одевают в “испанский сапог” идеологии или просто выхолащивают.

Стало быть, мы можем говорить, как минимум, о двух одиночествах. Одиночество как переживание инсайта персональности своего диалога с тайной мира - диалога Твари и Творца, Абсолюта и преходящей Единичности. И одиночество как вынужденность, понуждённость в явном мире тварной жизни - прерывающее тварную соединённость с другими. Вот тут-то как раз - предельный выбор свободы экзистенциального выбора.

 

«Одиночество, - заметил Иосиф Бродский, - это человек в квадрате». Человек замкнутый и возведённый. Замкнутый в возведённость и возведённый в замкнутость. Но не выведенный из мира и не замкнувшийся в мирке. Напротив, одиночество в отличие от уединения наполнено страхом и ужасом необычайной и ничем уже не защищённой открытости одновременно вовне и внутрь себя - открытости тому, чему нет названия, что несказуемо, непредставимо, невообразимо и, вместе с тем, более реально, чем привычная реальность. Более чем условно можно сказать - открытости угадываемому за существованием бытию, в котором, собственно, никаких границ между внешним и внутренним, кроме тебя самого, не существует, ибо ты и есть эта самая граница.

Одиночество - тайна, к которой неудержимо тянет..., пока в неё не попадаешь и не ощущаешь всем существом то, с чем вне её рассудок мирит магическими и непонятными словами-заклинаниями - универсум, бесконечность, вечность, бог, либидо, мортидо... Но здесь, в реальной жизни, они не работают. Здесь ты так предельно не один, что твоё одиночество - единственный способ пережить свою растворённость и, стало быть, бесследную затерянность в мире.

Эта мучительность одиночества открывает новые зрения и прозрения, если хватает мужества выдержать направленный на тебя взгляд. Но хватает или не хватает, оказаться под этим взглядом - значит испытать самую сердцевинную суть того, что Абрахам Маслоу назвал pick experience, и без чего никакая экзистенция не возможна.

Психиатр и психолог, видящие в человеке “носителя мозга, психики или черт характера” легко транскрибируют всё сказанное в свои понятия и термины. Что ж, к встрече с Одиночеством можно придти разными путями, в том числе и через переживания болезненные - как в смысле причиняемой ими душевной боли, так и в смысле их природы.. Но путь, каков бы он ни был, еще не сама встреча. По нему даже толпой можно двинуться. Но в момент встречи человек предельно одинок или... встреча не состоялась. Собственно говоря, одиночество - не факт, но переживание - оказывается единственно надёжным знаком встречи человека с экзистенцией, во время которой происходит (или не происходит) инсайт индивидуации, самоопределения, обретания самости и смыслов, которые не даются раз и навсегда обретением как приобретением.

И тогда прежде, чем я стану собеседником для другого человека, прежде, чем он сможет стать собеседником для меня, и для того, чтобы беседа наша состоялась как диалог, а не два переплетающихся или параллельных монолога, я должен принять его одиночество - это экзистенциальное Alter Ego его идентичности. Но для этого я должен принимать своё одиночество и вступать в диалог с ним.

Воспринимая одиночество только как «терапевтическую мишень», психотерапевт и клиент остаются обречёнными на борьбу с масками, призраками одиночества вместо конструктивного диалога с самим одиночеством. Ибо душа взывает о помощи лишь тогда, когда она одинока - перед лицом переживания, проблемы, симптома, тайны мира..., и степень этого одиночества становится непереносимой. И помощь нужна для принятия одиночества и открытия в себе способности к диалогу с ним.

 

Бубер М. Два образа веры. Москва:Республика, 1995

Московичи С. Век толп. Москва: Центр психологии и психотерапии, 1996

Maslow A. Toward a Psychology of Being. Princeton, N.J.:D.Van Nostrand, 1968

 

 

Байметов В.А. (Ижевск)