Принцип скромности и толерантности

Скромность и толерантность (терпимость, снисходи-
тельность) — моральные ценности общечеловеческого ха-
рактера. Однако экспликативная модель этих чувств
своеобычна у разных народов и разных сословий внутри
одного этноса. Акты поведения, нескромные с точки зре-
ния представителей одного этноса, могут иметь совер-
шенно противоположное значение в системе ценностей
другого. Это общеизвестно и не требует доказательств.

Мы рассмотрим некоторое число экспликативных мо-
делей скромности и толерантности у адыгов, ориенти-
руясь главным образом на те из них, что дают наиболь-
шее представление о конструктивной значимости прин-
ципа и являются рыцарскими по своему содержанию.

Грубым нарушением этикета считался разговор муж-
чины о собственных достоинствах и вообще о своей пер-
соне. На это обращают внимание многие авторы XIX в.
Например, Н. Дубровин вслед за К. Ф. Сталем пишет:
«...храбрые по природе, привыкшие с детства бороться с
опасностью, черкесы в высшей степени пренебрегали
самохвальством. О военных подвигах черкес никогда не
говорил, никогда не прославлял их, считая такой посту-
пок неприличным. Самые смелые джигиты (витязи) от-
личались необыкновенной скромностью, говорили тихо,
не хвастались своими подвигами, готовы были каждому
уступить место и замолчать в споре; зато на действи-
тельное оскорбление отвечали оружием с быстротою
молнии, но без угрозы и брани» (Дубровин, 1927, 54).
У Хан-Гирея находим аналогичное свидетельство: «Го-
ворить о своих подвигах, приписывать самому себе по-
двиги, в каком бы то ни было виде, почитается у черкесов
величайшим пороком. Не менее того, по их мнению,
хвалить человека в глазах его есть гнусное лицемерие»
(1836, 321). В отношении последнего правила следует
сказать, что ныне оно уже мало соблюдается, особенно
у кабардинцев, любящих за столом и в других местах
произносить хвалебные речи в честь присутствующих.
Однако и сейчас еще в ходу пословица: Нэрылъагъу
щытхъур нэрылъагъу убщ* — В глаза хвалящий [все рав-
но, что] в глаза хулящий.

* В этом и других специально не оговоренных случаях местные
термины, формулы, цитаты и пр. даются на кабардинском языке.

Адыгские рыцари, боясь прослыть хвастунами, даже
самые яркие, драматические страницы своей жизни пы-
тались представить коротко, без аффектации. Следую-
щий факт (о нем любят рассказывать старики в нынеш-
ней Черкесии)—красноречивое свидетельство тому. Во
время русско-кавказской войны, на одном из собраний
старейшин было принято решение о смертной казни
двух братьев Шовгуровых, предательство которых по-
служило причиной гибели жителей целого аула на реке
Лабе. Привести приговор в исполнение было поручено
рыцарю, известному во всей округе под именем Мыхьэ-
мэт-1эшэ — Магамет-колчерукий. Он застрелил обоих
братьев в момент, когда те возвращались с чьей-то свадь-
бы и сообщил об этом следующим образом:

Ержыбыжьыр гъуэхъуащ
Щогъур и къуэжьит1ыр гъуэгащ *.
Ержиб ** прогремел —
Шовгура сыновья взревели.

Это сообщение иносказательное в известном смысле.
Даже употребления слов «я» и «застрелил», как мы ви-
дим, удалось избежать рыцарю.

Некоторые честолюбцы из числа мужчин все же на-
ходили один, по понятиям адыгов, не совсем благопри-
стойный способ поведать о себе, о своих подвигах. Они
прибегали к помощи песни, которую заказывали джэ-
гуак1уэ —профессиональным цевцам-сказителям. Н. Дуб-
ровин в связи с этим пишет, что черкесы чрезвычайно
впечатлительны, легко воспламеняются песнью и рас-
сказом. Этою чертою народного характера весьма часто
пользовались люди, желавшие овладеть народным мне-
нием и занять степень военных начальников и предводи-
телей в борьбе с врагами. Задумав какое-нибудь пред-
приятие, они отправляли по краю преданных им импро-
визаторов, которые прославляли их ум и дела, увлекая
народ в их пользу. Одним певцам принадлежало исклю-
чительное право рассказывать подвиги черкесских ге-
роев... (См.: Дубровин, 1927, 86). Хан-Гирей приводит не-

* Записано со слов Б. Хакунова, слышавшего эту историю от
ныне покойного Пыту Кимова (КЧАО).

** Ержиб — тип ружья, названный по фамилии мастера-исполни-
теля.

сколько фактов, свидетельствующих о такого рода сво-
боде песенного слова. Среди них особенно замечательна
история возникновения песни о старом Бексирзе: «Он
был уже в глубокой старости, когда сыновья его пору-
чили -певцам сложить жизнеописательную песню об их
отце. Старец, узнавший о том после того, когда песня
уже была сложена, потребовал к себе сыновей своих и
певцов, приказал певцам пропеть сложенную ими песню
и, найдя в ней описание такого подвига, который унижал
одного из его соперников, приказал порицание выкинуть
из песни. Скромность почиталась в старину между чер-
кесами первым украшением человека» (1974, 129—130).
Впрочем, и само сочинение и исполнение жизнеописа-
тельных песен при жизни рыцаря было не правилом, а
исключением из правил: «Заслуги своих веливдх людей
черкесы воспевали обыкновенно после их смерти» (Дуб-
ровин, 1927, 54). Хан-Гирей объясняет это опять-таки
«скромностью черкесских нравов» (1974, 275).

К запрету на хвастовство примыкает запрет на по-
хвалу детей родителями и вообще всякий разговор о них.
«Создается такое впечатление, — пишет Тебу де Мари-
ньи, — что черкесы избегают всего того, что напоминает
им о их привязанностях и удовольствиях... у них даже
считается неучтивым говорить о детях, особенно малень-
ких» (Мариньи, стр. 314). Всякого, кто заводил разговор
о достоинствах дочери или сына, высмеивали, считали
бестактными в высшей мере. Отсюда пословицы типа:
Уит1уанэумыуб, уи бынущымытхъу—Вторую жену свое-
го мужа не ругай, своих детей не хвали; Зи нысэгъу зыуб-
рэ, зи бын щытхъурэ — Жену деверя ругающая и своих
детей хвалящая [одинаково недостойны уважения].

Если хвалят парня или девушку, присутствующие
при этом родители считают своим долгом прервать гово-
рящего: выслушивать такое приятно, но неприлично.
Обычно это делается в шутливой форме; если, например,
речь идет о сыне, говорят: А щ1элэжь ц1ык1ура жыхуэ-
п1эр? Щыгъэт, кхъы1э, здынэса щы1экъым ар. — Ты го-
воришь про этого мальчишку? Перестань, пооюалуйста,
он еще ничего не достиг. В таком же духе высказыва-
ются старшие братья о младших.

Категории ц1ыхугъэ — человечность, адыгагъэ —
адыгство, о которых речь пойдет ниже, обязывали ща-
дить самолюбие другого человека, по мере возможности

доставлять ему меньше неудобств и стойко, без жалоб,,
переносить неудобства, причиняемые собственной персо-
не. Памятуя об этом, в общественном месте «враги
остаются в границах вежливости и даже оказывают не-
редко друг другу разные услужливости» (Хан-Гирей,
1836, 320). «Если обидчик случайно встретит обиженного,
то он не должен первый нападать, а вправе только обо-
роняться. В поле он должен уступать ему дорогу, в доме
у постороннего тотчас уходить, когда вошел обиженный»
(Торнау, 1864, 40).

Запрещалось (по крайней мере в течение 2—3 дней)
расспрашивать гостя о том, кто он таков, откуда и куда
держит путь. Необходимо было прежде оказать путнику
услуги и почести, которые предписывает адыгский эти-
кет. Это было своего рода приобретением права на рас-
спросы. Впрочем, и во всех других ситуациях рекомен-
довалось избегать вопросов, которые могут представить
для собеседника некоторые затруднения; ограничиваются,,
как правило, расспросами общего характера (о новостях,,
о здоровье и т. п.) Излишнее любопытство нарушает пра-
вила адыгской вежливости, о чем в свое время писал
А. Кешев (1977, 255—256). Вообще же у черкесов, по
свидетельству Хан-Гирея, «правило таково, что должно...
более слушать и менее говорить» (1836, 320).

Рыцарский этикет, как известно, обязывает мужест-
венно переносить страдания, не доставляя хлопот окру-
жающим. В связи с этим обращает на себя внимание
ритуализованное поведение раненого. По обычаю, вокруг
него днем и ночью поют, пляшут, веселятся девушки и
парни, видимо, с целью отогнать злых духов и ускорить
выздоровление юноши-рыцаря. «Больной сам участвует
в забавах и пении, нередко преодолевая несносную боль,
и при входе почетного посетителя или девиц каждый раз
встает с постели. Если исполнить эту учтивость ему нет
возможности, то, по крайней мере, он приподнимается...

Я, — продолжает Хан-Гирей, — видел человека на од-
ре смерти, до того близкого к гробу, что не было уже
никакой надежды, но при входе нашем, услышав, что мы
приехали посетить его, он до того употребил усилие, что
повредил перебитые кости и упал в обморок от ужасной
боли. Жалостно было смотреть на судороги его, и через
три дня после того он умер, превозносимый похвалами
за мужественное терпение.

Если больной охает, морщится и не встает при входе
посетителей, то навлекает на себя дурное мнение народа
и подвергается насмешкам; такое обстоятельство делает
черкесов терпеливыми в болезнях до неимоверности»
(Хан-Гирей, 1974, 202).

История (рассказанная одним стариком из Чеге-
ма-П, КБАССР), в которой, мы, к сожалению, забыли
имена действующих лиц, еще одно свидетельство толе-
рантности и куртуазии, предусматриваемой адыгским
этикетом. Трудно передать ее столь же красочно, как
она звучала в устах старого адыга, но суть такова. Один
из кабардинских князей приблизил к себе (включил в
свою дружину) молодого, малоизвестного рыцаря незнат-
ного происхождения. Однажды, после возвращения с охо-
ты, князь устроил пир для всей свиты. Молодого ры-
царя среди них не оказалось, хотя он принимал участие
в охоте. Впрочем, его отсутствие никем не было замече-
но. Можно поэтому представить, каково было удивление
участников пира, когда утром, выйдя во двор, они уви-
дели юношу, стоящего в том же положении, в каком
они его оставили, но всего запорошенного снегом. На
естественные в такой ситуации вопросы тот ответил, что
он не был приглашен в дом, но не посчитал нужным
напоминать о своей малозначительной персоне и беспо-
коить компанию из-за такого пустяка.

Народ сохранил эту историю, передавая ее из уст
в уста, видя в ней поучительный пример благородства,
терпимости, проявленного юношей из народа.

Другой пример такого же порядка *. Кабардинский
рыцарь Мисост Катей держал свой путь в один из аулов
феодальной Черкесии, когда его догнал молодой, незна-
комый ему человек. После обмена приветствиями, по-
следний, как это положено по рыцарскому этикету,
предложил М. Катею свои услуги спутника, сопроводи-
теля — гъусэ и получил на то согласие. Через некоторое
время, когда взору путников предстал какой-то аул,
юноша сказал, что у него здесь живет сестра и он едет
к ней. Вскоре он скрылся за первыми домами. Катей,
хотя у него были неотложные дела, спешился с коня
и стал дожидаться своего спутника. Юноша, не подозре-

* Записано со слов А. Гукемуха. получившего эти сведения от
известного черкесского сказителя Н. М. Кандохова (аул Закжо
КЧАО).

вая об этом, гостил у сестры до следующего дня, а на-
утро отправился домой. На окраине аула он встретил
Катея, который весь заиндевел на ночном морозе. Нема-
ло удивившись этой встрече, юноша спросил, что Катей
делает здесь и почему не продолжает свой путь. Благо-
родный рыцарь ответил так: А хуэмыху, Къатей Мысост
и гъусэр къигъанэри к!уэжащ жа1эу зэхэпха? Дызэ-
гъусэщ жызы1ар уэращ. Дызэгъусэжкъым жып1амэ сы-
ныппэплъэнтэкъым — Эх, растяпа, слышал ли ты, чтобы
говорили: Катей Мисост ушел, оставив своего спутника?
Мы спутники — сказал ты сам. Если бы ты сказал,
мы уже не спутники, езжай своей дорогой, я бы не стал
тебя дожидаться.

У адыгов по сей день сохраняется бесчисленное мно-
жество подобных преданий. Причем, многие из них
повествуют о рыцарских, благородных поступках жен-
щин. Вот одно из них. «В 1846 году бесланеевский князь
Адильгерей Каноков, вследствие давно существовавше-
го кровомщения, убил кабардинского князя Магомета
Атажукина. Враждовавшие князья, окруженные своими
узденями, встретились на р. Урупе. Завязалась пере-
стрелка, погибло 14 человек, в том числе и Адильгерей
Каноков». Так описывает начало этой истории
К. Ф. Сталь (1900, 118). Но нас интересуют дальнейшие
события, не зафиксированные в литературе, но сохра-
ненные в устном предании.

Трупы князей были доставлены в дом Канокова, на-
ходившийся поблизости. Увидев на полу бездыханное
тело своего мужа, княгиня, как и положено, принялась
его оплакивать. Присмотревшись же к трупам, лежа-
щим перед ней, она замолкла и, указав на труп Атажу-
кина, лежащий недалеко от порога кунацкой, сказала:
«Мыр бийми, хьэщ1эщ, жьант1эмк1э дэфхьэ — Это хоть
и враг, но все же гость, перенесите в жанта *.

Поистине, это пример завидного самообладания!
И в самом деле — даже в отношении к трупу, причем,
трупу человека, от рук которого погиб ее муж, княгиня
сочла необходимым соблюсти правила черкесской веж-
ливости. И это не могло пройти мимо внимания присут-
ствующих. Слух о ее благородном жесте распространил-
ся во всей округе.

* жанта — почетное место в комнате, самый дальний от двери
угол справа.

Бытование такого рода преданий в устном народном
творчестве адыгов, конечно же, не случайно. Оно явля-
ется отражением ценностных ориентации жителей фео-
дальной Черкесии, ориентации на своеобразно понимае-
мую рыцарскую скромность, толерантность, комильфот-
ность. Это, по вполне понятным причинам, оказало
мощное воздействие на всю сферу традиционно-бытовой
культуры общения народа. Предания такого типа впол-
не справедливо считать распространителями, популяри-
заторами этикетных форм поведения. В силу этого они
выступают кроме того в поэтической, по словам
Т. В. Цивьяна, функции. Она, по его мнению, проявля-
ется в следующем: «1) участник этикетного поведения
с предельным изяществом выполняет приемы, предпи-
санные для данной ситуации; 2) участник этикетного
поведения применяет большее число приемов или более
сложные приемы, чем его партнер; 3) участник этикетного
поведения позволяет себе отклонения от правил, но
такие, что они лишь подчеркивают его полное и свобод-
ное владение этикетными приёмами» (Цивьян, 1966, 149).

Такая отчужденная, идеализированная форма пред-
ставления этикета составляет по существу особый мир,
особый жанр устного народного творчества адыгов —
жанр рыцарских рассказов (преданий). Каноны (сюже-
ты, образы, формулы), по которым строятся эти рас-
сказы, образуют этикет особого рода, удачно обозначен-
ный «литературным этикетом» (См. Лихачев, 1971, 95).

ПРИНЦИП ПОЧИТАНИЯ СТАРШИХ

В семье и за ее пределами он сильно сказывается на
коммуникативном поведении младших. «Не только сын
перед отцом, но и меньший брат перед старшим сесть не
смеет и не вступает в разговор в присутствии посторон-
них лиц. Равно и в беседах, где случаются старейшие ле-
тами, молодые люди не смеют говорить громко или сме-
яться, но обязаны отвечать скромно на делаемые им
вопросы» (Броневский, 1823, 123). Эти модели, описан-
ные известным русским историком первой половины
XIX в., сохранились у адыгов почти без изменения и по
сей день выступают в качестве предписаний поведения
во время беседы. Вообще люди пожилые, независимо
от статуса и пола, находятся здесь на особом положении,

Б. X. Бгажноков 33

благодаря чему старость находит себе защиту от оди-
ночества, насмешек. Немецкий ученый прошлого века
К. Кох писал в связи с этим: «В то время как у нас, к
сожалению, государство очень редко берет под защиту
стариков, и они полностью зависят от молодого поко-
ления, у черкесов старики пользуются всеобщим почте-
нием. Тот, кто оскорбил старика или пожилую женщину,
подвергается не только всеобщему презрению, но его
поступок обсуждается народным собранием, и он несет
за это кару в зависимости от величины проступка»
(Кох, стр. 591).

Младшим в присутствии старших вменяется в долг
проявлять скромность; хвастовство, бахвальство и вооб-
ще какие-либо пространные речи о своей персоне счи-
таются грубым нарушением этикета. Молодой человек
всем видом должен выражать внимание, уважение к
старшему, готовность выполнить любое его поручение.
Такая установка исключает возможность держать руки
в карманах, стоять полусогнутым, сидеть развалившись,
ерзать на стуле, поворачиваться к другим спиной, чесать
затылок, нос, курить, жевать, подпирать щеку или лоб
рукой, имеются специальные вежливо-скромные форму-
лы для обращения к старшим, для выражения им бла-
годарности, особым правилам подчиняется размещение
старших и младших в пространстве и т. д. и т. п. И еще
одна деталь: старший в окружении младших может го-
ворить с почти полной уверенностью, что его слова будут
выслушаны со вниманием и почтением, даже в том слу-
чае, когда они идут вразрез с действительным поло-
жением вещей или с планами, ожиданиями младших.
Коротко говоря, в регуляции коммуникативных актов
и движений возрастные роли занимают не меньшее
место, чем роли социальные в том плане, в каком их
представляют в американской социальной психологии.
(См. Berlo, 1960, 136). Не зря офицер русской армии
Ф. Торнау, два года (1836—1838 гг.) находившийся в
плену у кабардинцев, писал: «Лета ставятся у горцев
в общежитии выше звания. Молодой человек самого
высокого происхождения обязан вставать перед каждым
стариком, не спрашивая его имени, уступать ему место,
не садиться без его позволения, молчать перед ним, кротко
и почтительно отвечать на его вопросы. Каждзч услуга,
оказанная седине, ставится молодому человеку в честь.

Даже старый невольник не совсем исключен из этого
правила» (Торнау, 1864, 419). Следует однако заметить,
что это лишь общее правило. Классовое деление общест-
ва вносило в него свои поправки. Старожилы сел. Заю-
ково (КБАССР) утверждают, что до революции на
празднествах очень часто безусого князя или дворянина
сажали на почетное место, а старцы из числа низшего
сословия не смели даже стать с ними рядом. Аналогич-
но этому, встречаясь с князем, крестьяне, независимо
от их возраста, обязаны были спешиться, «оказывая
знаки почтения сану его» (Хан-Гирей_т 1836, 322). Ссы-
лаясь на обычай шудэгъазэ — за всадником следова-
ние — князь вынуждал иногда следовать за ним целому
обозу подвод, встретившемуся в пути. Таким образом,
расшатывались древние, демократические устои принци-
па почитания старших. Знать использовала его в своих
целях и интересах.

Особенно это касается предреволюционного периода
истории, когда классовое деление общества, по примеру
русских, приобрело значительный размах, вплоть до
возникновения резких антагонистических противоречий
между эксплуататорской верхушкой и простым народом.
В прежние же времена, т. е. еще в первой половине
XIX в., власть князей и дворян ограничивалась народ-
ным собранием. Рассказывают, например, что один из
кабардинских князей был лишен этого звания за то,
что, злоупотребив своей властью, разрешил, а по су-
ществу, вынудил, следовать за ним обозу крестьянских
подвод.

Почтение к старшему выступало иногда в утрирован-
ной форме.

Ш. Машкуашев (сел. Ст. Черек, КБАССР) утвержда-
ет, что в прошлом мужчина, идущий один по улице, дол-
жен был держаться левой стороны дороги, символически
уступая правую, почетную сторону старшему в роде
(если таковой имеется). По той же причине он, будучи
старшим за столом, отказывался исполнить ритуал де-
лежа щхьэлъэныкъуэ (баранья голова, разделенная на-
двое). Младшему строго воспрещалось окликать стар-
шего. Чтобы привлечь внимание старшего, нужно было
войти в поле зрения последнего и затем уже обращаться
к нему. Отсюда две пословицы, по-разному отображаю-
щие один и тот же стандарт общения: Нэхъыжьым к1э-

3* 35

лъыджэркъым, — к1элъок1уэ — Старшего не окликают, его
догоняют; Къоджэр нэхъыжьщ — [Тот], кто окликает
тебя, тот старше. В дополнение к этому, прежде чем ска-
зать что-либо старшим, ведущим беседу, младшему по-
лагалось актуализовать специальную вежливо-почти-
тельную формулу вступления в разговор: Къысхуэв-
гъэгъу, фэ фи пщ1ыхь хуэдиз акъыл си1экъым сэ, ауэ
хуит сыфщ1амэ, зы псалъэ ныфхэслъхьэнут — Простите,
я не располагаю мудростью [умом] ваших снов, но, если
бы вы позволили, я сказал бы одно слово.

Принцип уважения к старшим определяет порядок
рассаживания за столом. При этом возникает любопыт-
ная в психологическом отношении ситуация: все опа-
саются занять место, которое не соответствует их воз-
расту и рангу, и потому некоторое время стоят в нере-
шительности, соизмеряя свой возраст с возрастом при-
сутствующих. При этом нередко возникают локальные
споры и препирательства: каждый стремится уступить
наиболее почетное место другому, доказывает, что оно
по праву принадлежит ему, а не его малозначительной
персоне. Нетрудно понять, что эти действия являются
проявлениями тех свойств национального характера, о
которых было сказано выше. Тот, кто нарушает правила
чести (нэмыс) при рассаживании, т. е. занимает место,
которое заслуживают другие, наиболее почетные гости,
тот в какой-то степени дискредитирует себя в глазах
общественного мнения. Вот почему адыги любят повто-
рять: Жьант1ак1уэу ущымыт, узэрьщыт укъалъа-
гъунщ — Не стремись к почетному месту, [и без того]
заметят, каков ты есть, [чего заслуживаешь]. Наиболее
предпочтительным в этой ситуации считается занять
место, которое предлагают старшие за столом или хо-
зяева дома. Отсюда другая пословица, которая имеет и
более глубокий смысл: Жьант1эм ущ1эмыкъу, пхуэфа-
щэмэ, къыплъысынщ — Не стремись к почетному месту,
если ты его заслуживаешь, оно тебе достанется.

Желание уступить более почетное, удобное место
другому, выступает с одной стороны в качестве симпто-
ма воспитанности, вежливости, скромности, а с другой —
в качестве намеренной демонстрации этих свойств. Ког-
да второе берет верх над первым, названные действия
приобретают показной, затяжной характер, и совершенно
справедливо осуждаются в народе. И это критическое

отношение к этикету, точнее, к его извращениям, нашло
соответствующее выражение в пословице, которую нет-нет
да и ввернет кто-либо в процессе рассаживания: Адыгэм
т1ысын дымыухыурэ к1уэжыгъуэр къос — Адыги, не ус-
певаем рассесться, как настает время расходиться.

Существует множество других речевых и неречевых
стандартов коммуникации, определяющихся соотноше-
нием «старший — младший». О некоторых из них мы
узнаем в последующих разделах книги. Сейчас же за-
метим, что почитание старших — обычай, берущий свое
начало в глубокой древности, он является в какой-то
мере рудиментом первобытной геронтократии — старико-
властия (См. Золотарев, 1932, 42), более или менее удач-
но вписавшимся в этикет всех народов земного шара,
и об этом нельзя забывать.

Уважение к старшим внедряется в сознание адыгов
как высший принцип, следуя которому можно достичь
успехов в жизни и завоевать авторитет народа. Отсюда
целый ансамбль пословиц-наставлений типа: Нэхъы-
жьыр гъэлъапЫ уи щхьэр лъап1э хъунщ — Старшего
почитай — сам станешь почитаемым; Зи нэхъыжь еда1уэ
и 1уэху мэк1уатэ — К старшему прислушивающийся в
делах преуспевает; Нэхъыжьым жьант1эр ейщ — Стар-
шему принадлежит жанта (почетное место).

То же самое наблюдаем у индийцев, китайцев, япон-
цев. В древнеиндийском своде правил поведения «Зако-
ны Ману» имеются такие пункты:

«119. Не следует располагаться на ложе или на си-
денье, используемом старшим; занимающий ложе или
сиденье, встав, пусть приветствует его.

120. Ведь жизненные силы собираются покинуть мо-
лодого человека, когда приближается старший; он их
опять восстанавливает вставанием и приветствием.

121. У имеющего обыкновение приветствовать, всег-
да почитающего старших, возрастают четыре — долголе-
тие, мудрость, слава и сила» (Законы ману, I960, 42).

У китайцев сяо — принцип почитания старших — яв-
ляется важной составной частью ли — свода правил
обычного права. Также и у японцев «почитание роди-
телей, а в более широком смысле покорность воле стар-
ших... самая важная моральная обязанность человека»
(Овчинников, 1975, 67). Отсюда использование в обра-

щении со старшими подчеркнуто низких поклонов, спе-
циальных грамматических форм вежливости имен и гла-
голов.

ПРИНЦИП ГОСТЕПРИИМСТВА

Существует масса несовместимых явлений социаль-
ной жизни, и среди них рыцарство и скупость. Рыцари
средневековой Франции, Германии, Испании, Японии,
также точно как и рыцари феодальной Черкесии, под-
вергали насмешкам, изгоняли из своего общества вся-
кого, кто был едва заподозрен в скупости. Щедрость —
один из важнейших пунктов всякого рыцарского эти-
кета.

Исключительная щедрость адыгов всегда привлекала
внимание исследователей, о чем можно судить по выска-
зываниям целого ряда черкесских и иностранных авто-
ров XIX в.: «Если уорк увидит на владельце хорошее
платье, шапку или другое и пожелает иметь эту вещь,
то владелец не вправе в том отказать» (Ногмов, 195В,
87). «...Черкесы нисколько не стесняются попросить то,
что им нравится, и было бы смешно им отказать, так
как любой имеет полное право попросить то, что у них
есть» (Мариньи, стр. 309). «Стоит только похвалить
чекмень, лошадь или другую вещь, черкес тотчас вам ее
дарит» (Сталь, 1900, 133). «Щедрость и отвага — лучшее
у черкесов средство приобрести известность...» (Хан-
Гирей, 1974, 298). Следует заметить, что и поныне это
качество в большом почете среди адыгов. Нередки еще
случаи, когда человек, похваливший шапку, галстук,
книгу и пр. немедленно получает эти вещи в подарок
от владельца. В автобусе, такси, ресторане каждый муж-
чина спешит заплатить за своих друзей, знакомых. Если
же у кого-нибудь попросят взаймы небольшую сумму
денег, он отдает ее с готовностью и считает неприличным
принять назад...

Наивысшее свое воплощение находит щедрость ады-
гов и других кавказских и некавказских народов в обы-
чае гостеприимства, в этом, по выражению Л. Моргана,
«замечательном украшении человечества в эпоху вар-
варства» (Морган, 1934, 34).

Гостеприимство черкесов широко известно и описано
как в дореволюционной, так и послереволюционной ли-
тературе (См.: Интериано, стр. 50—51, Мотрэ, 130—

132; Лопатинский, 1862, 80—82; Дубровин, 1927; Гарда-
нов, 1964; Коджесау, 1968; Мамбетов, 1968 и др.)- Его,
как заметил впервые Л. Я. Люлье, не следует смешивать
с куначеством — правом покровительства и защиты. Оно
состоит «в принятии и угощении посетителей и проез-
жающих, останавливающихся для отдохновения или для
ночлега в доме знакомого или даже вовсе незнакомого
им человека» (Люлье, 1859, 33; См. также: Налоева,
1971).

Так как подробная характеристика данного общест-
венного института уже имеется (особенно в указанных
работах В. К. Гарданова и Г. X. Мамбетова), мы кос-
немся здесь лишь некоторых сторон феномена госте-
приимства, преимущественно тех, что связаны с общей
направленностью книги.

Гостеприимство, как известно, — обычай, берущий
свое начало в глубокой древности. Он был и остается,
в той или иной мере, обычаем всех народов земного
шара. Открытым остается, однако, вопрос о генетиче-
ских корнях этой этнической универсалии: одни ученые
трактуют его неверно, другие (их, кстати говоря, боль-
шинство) — вовсе обходят.

Заметим с самого начала, что объяснения типа «об-
щая склонность к рыцарским странствованиям произвела
естественным образом всеобщее почтение к гостеприим-
ству» (Броневский, 1823, 130), «в основании его лежит
общечеловеческая нравственность» (Шанаев, 1890) —
для данного случая не годятся. Гостеприимство, надо
полагать, возникло в родовом обществе, до склонности
к рыцарским странствованиям, и в основе его лежала
отнюдь не общечеловеческая нравственность в духе Фей-
ербаха. Тем не менее некоторые ученые не могут отка-
заться от подобных воззрений (См. напр. Тэйлор, 1882,
404; Чурсин, 1913, 64; Магомедов, 1974, 288—289).

Существует кроме того концепция, объявляющая
гостеприимство порождением магии, религии. При же-
лании некоторые основания для этого можно найти. У
древних индийцев, например, гостеприимство представ-
ляют в виде одной из разновидностей жертвоприноше-
ния, ср. «Обучение — жертвоприношение Брахме, тар-
пана — жертвоприношение предкам, хома — богам,
приношение боли — духам, гостеприимство — жертво-
приношение людям» (Законы Ману, 1960, 59). Суть

последнего жертвоприношения в предписаниях типа:
«Прибывшему гостю следует дать место для сидения,
воду, а также пищу, сколько только можно, сдобрив
[ее] должным образом. Гость, пришедший после заката
солнца, не должен быть выгнан хозяином, вовремя он
пришел или не вовремя, пусть он в его доме не пребы-
вает ненакормленный» (Законы Ману, 1960, 61—62).

Л. Леви-Брюль, касаясь вопроса о гостеприимстве и
обычае одаривать гостя, склоняется по существу к этой
точке зрения. Вслед за рядом ученых, наблюдавших быт
и культуру народов, стоящих на низкой ступени общест-
венного развития, он считает, что радушие и доброта
хозяина объясняются «прежде всего боязнью открыть
поле действия для дурного влияния... Отказ вызывает
гнев у просящего. Этим вызываются дурные намерения,
враждебная настроенность (близкая к зависти), которая
будучи раз пробуждена, обладает уже собственной си-
лой и порождает зло. Но этого-то следует абсолютно из-
бегать» (Леви-Брюль, 1937, 74).

Нетрудно заметить, что названные сакральные и по-
лусакральные мотивы гостеприимства близки к тем, ко-
торыми руководствуются и сейчас представители всех
народов мира, даже самых цивилизованных. В этом пла-
не Леви-Брюль, конечно, прав, но трудно согласиться
с тем, что они (эти мотивы) были исходными, а не про-
изводными от какого-либо другого. Мы имеем в виду
мотив, который должен был развиться на почве практи-
ковавшейся в эпоху первобытного коммунизма коллек-
тивной собственности. Сознание того, что все, чем рас-
полагает общество, является одновременно и твоим, не
могло существовать без сознания «мое есть одновре-
менно общественное».

Вот откуда берут начало необычайная щедрость и
гостеприимство некоторых народов. Отсюда и порази-
тельное сходство общих контуров гостеприимства. Мы
находим гостеприимство адыгов и других кавказских
народов в том же почти виде, в каком оно зафиксировано
у древних евреев, германцев, испанцев, индейцев. Сле-
дующее описание гостеприимства у индейцев можно впол-
не отнести и к адыгам: «Если кто-нибудь входил в дом
индейца в любой индейской деревне, будь то односель-
чанин, соплеменник или чужой, женщины дома обязаны
были предложить ему пищу. Пренебрежение этим было

бы невежливостью, более того, обидой. Если гость
был голоден, он ел, если он был сыт, вежливость требо-
вала, чтобы он попробовал еду и поблагодарил хозяев.
Та же картина повторялась в любом доме, куда бы он
не вошел в любое время дня. Обычай этот соблюдался
исключительно строго, и то же гостеприимство распро-
странялось на незнакомых людей, принадлежащих к
своим племенам, так и к чужим» (Морган, 1934, 31).

Судя по библейским сказаниям, отражающим период
XV—XVII вв. до н. э., древние евреи были не менее го-
степриимны, чем индейцы. Они приглашали в дом не-
знакомых странников, давали им умыться, накрывали
стол едой, а сами в знак уважения к гостям не садились
с ними, «а стояли рядом, пододвигая им еду и питье»
(См. Косидовский, 1965, 51). Так же точно как у жите-
лей феодальной Черкесии у них считалось необходимым
всеми возможными средствами защищать честь и до-
стоинство гостя. Тех, кто нарушал правила гостеприим-
ства, наказывали самым жестоким образом. (См. Ска-
зание о преступлении сынов Вениаминовых).

Л. Морган — один из первых ученых, показавших,
что гостеприимство — порождение социально-экономиче-
ских отношений раннеродового строя. «Объяснения зако-
на гостеприимства, — пишет он, — надо искать в коллек-
тивном землевладении, в распределении земледельче-
ских продуктов, по домашним хозяйствам, состоящим из
известного числа семейств, и в коммунистическом строе
домашней жизни...» (Морган, 1934, 41). Приняв эту точ-
ку зрения, мы должны, следовательно, признать, что го-
степриимство адыгов и соседних с ним кавказских наро-
дов покоилось на пережитках хозяйственной жизни,
свойственной родовому обществу.

Раз возникнув, обычай гостеприимства был постепен-
но в той или иной мере освящен, конкретизирован,
обоснован религией. «Индейцы, — пишет Дж. Хекевель-
дер,— верят, что «великий дух» сотворил землю и всё,
что на ней, для общего блага людей. Он дал им страну,
обильную дичью, и сделал это не для выгоды немногих
а для пользы всех. Все было дано сынам человеческим
в общее обладание. Все, что живет на земле, все, что
на ней произрастает, все, что живет в реках и водах,
текущих на земле, все это было дано всем сообща, и
каждый человек имеет право на свою долю. Таков ис-

точник индейского гостеприимства, которое является не
добродетелью, а строгим долгом» (Цит. по: Морган,
1934, 33—34). У адыгов, насколько можно судить по
эпосу, гостеприимство поощрялось языческими богами.
Они сами показывали пример гостеприимства, пригла-
шая на свои пиршества выдающихся людей. Прием и
угощение гостя — одна из форм приобретения псапэ.
Последнее надо понимать не просто как добро или доб-
родетель (См. Шаов, 1975, 252), но как особую реакцию
бога (богов) на поступки хозяина, а именно реакцию
благорасположения и отпущения грехов. Псапэ — анти-
под того, что адыги именуют гуэныхь — грех. Стало
быть, нарушать принцип гостеприимства грешно. Незря
Хан-Гирей пишет: «черкесы вообще, принимая гостей,
уверены в том, что делают угодное творцу» (1836, 326).

Сверх того, соблюдение принципа гостеприимства
строго контролировалось общественным мнением. Нару-
шивших его подвергали «суду и наказанию» (Ногмов,
1958, 79), они «делаются предметом народного презре-
ния, честные люди теряют к ним уважение и гнушаются
их сообществом, на каждом шагу оскорбительные упре-
ки встречают их...» (Хан-Гирей, 1836, 325). И в настоя-
щее время ведущую роль в поддержании гостеприимст-
ва играет мнение общественности: соседей, знакомых,
родственников, самих гостей.

Экспликативная модель адыгского гостеприимства
своеобычна и чрезвычайно сложна, в эпоху рыцарства
она была переоформлена, дополнена совершенно новы-
ми элементами, несвойственными гостеприимству родо-
вого общества. Имеющиеся на сегодняшний день иссле-
дования не дают об этом полного представления. По-
этому необходимо было бы последовательно, шаг за
шагом, выявить все многообразие стандартов и атрибу-
тов коммуникативного поведения, относящихся к дан-
ному социальному институту, что для традиционно-этно-
графических работ, как было сказано, не характерно.
Впрочем, приводимый ниже список пунктов адыгского
гостеприимства тоже не претендует на полноту. В нем
представлено лишь основное содержание ритуалов, пре-
дусмотренных гостеприимством, но с установкой на об-
стоятельность, детальность описания. С этой же целью
в список включены соответствующие пословицы, они,
как известно, лучше всего отражают внешний рисунок

и внутренний смысл традиционно-бытовой культуры эт-
носа.

Итак, осн