Русского национализма не существовало и не существует

Русские славянофилы могут быть отнесены к националистическому течению лишь с натяжкой, особенно если учесть, что идея освобождения и последующего объединения славянских народов явно созвучна идеям немецких националистов-романтиков, ставящих во главу угла этнос, язык и культуру. Вместе с тем, большую роль в становлении русской идентичности славянофилы уделяли и государству, и Православию, не выделяя ни одного из этих факторов в качестве главнейшего. Более того, русские консервативные мыслители и философы редко использовали термин "нация" для характеристики русского народа или государства; Россия была империей, населенной многими народами, которые были весьма далеки от того, чтобы представлять собой сплоченную нацию. Поэтому определять взгляды славянофилов как "националистические" терминологически неточно.

Не сложилась единая нация и в советский период, когда термин "национализм" применялся только к сепаратистским движениям малых народов, стремившихся отколоться от России. Следовательно, полноценный русский национализм не имеет исторических прецедентов, и если такие течения появляются в современной России, то они представляют собой нечто ультрасовременное, и либо некритически скопированы с западных аналогов, либо являются попыткой отождествить нынешнюю Россию с "буржуазным государством-нацией в стадии становления" (чему очевидно препятствует ее полиэтнический характер).

Еврейский национализм

Особую реальность представляет собой еврейский национализм. Государства у евреев не было две тысячи лет, но народ сохранил все признаки этнокультурного единства и феноменальную историческую память. Еврейский национализм, сионизм^*, возник в Европе как довольно искусственная модель, скопированная с национализма других европейских народов. В большинстве своем сионисты ориентировались на немецкий национализм, хотя изначально было сильно течение религиозного сионизма, основанного на приоритете иудейской традиции (Ахад Хаам).

Основатель сионизма Теодор Герцль говорил, что "сионизм – западный снаружи, но восточный изнутри", подчеркивая сочетание светско-европейского и религиозного начал.

Из немецкой консервативной философии сионисты почерпнули мотивы крови и расы, которые, в целом, точно резонировали и с особенностями иудейской религии, рассматривающей кровь как религиозный фактор. Многие сионисты были выходцами из России, и это влияние сказалось – как в левых, социалистических формах, так и в правых, религиозных. В частности, в искусственно восстановленном древнееврейском языке некоторые слова были заимствованы из русского – в частности, слово "мир" (в понимании "община"), как термин очень дорогой для русских народников.

Основав государство Израиль, евреи стремительно прошли через различные стадии политического становления. Сегодня еврейский национализм чрезвычайно многообразен – в нем есть религиозно-фундаменталистские, расистские, мессианские, светские, этатистские, якобинские и либеральные течения, зачастую конфликтующие между собой.

Многообразному еврейскому национализму противостоит национализм арабский, в котором также сочетаются расовые и религиозные (исламские) факторы, но не в такой жесткой привязке, как в случае сионизма, поскольку ислам (как и христианство) является подчеркнуто наднациональной религией, доступ к которой возможен для всех людей, независимо от этнической принадлежности.

Отступление: консерватизм либерального типа (нефундаментальный консерватизм)

Кроме фундаментального консерватизма, который представляет собой полное и радикальное отрицание духа современности и выдвигает альтернативную программу "возврата к истокам", проект тотальной "ресакрализации политики", существует совершенно иное политическое явление, также называемое "консерватизмом". Эту разновидность "консерватизма" можно назвать нефундаментальной или либеральной. По своим идеологическим истокам и принципам такой консерватизм не противоположен либерализму, не отрицает парадигмы Нового времени и не выдвигает проекта ресакрализации общества. Либеральный консерватизм характерен для англосаксонской политической традиции. Это сближает его с англосаксонской версией национализма (как английского, так и американского), которая также не несет в себе выраженного антисовременного вектора.

Эдмунд Берк: нефундаментальный консерватизм

Крупнейшим теоретиком англосаксонского либерального консерватизма был английский философ Эдмунд Берк.

Эдмунд Берк подверг жесткой критике Великую французскую революцию, настаивал на необходимости "придерживаться традиций" и остерегаться резких рывков вперед. Берк полагает, что социально-политическое развитие общества должно идти эволюционным путем, и любое революционное изменение, любой сбой в ходе исторического процесса чреват разрушительными последствиями для всей политической системы. Особенно жестко критиковал Берк те аспекты революционной мысли, которые несли в себе зародыши социалистического или коммунистического мировоззрений, распознав их у революционеров намного раньше своих товарищей по партии вигов^*, вначале принявших Французскую революцию с восторгом.

Берк исходит в своих теориях из понимания механистической благоустроенности Вселенной, отражающейся в моральном и социальном порядке общества. Минимальный гуманизма Берка приводит его к убеждению о необходимости проверять деятельность рассудка принципом полезности, что позволяет некоторым историкам причислять его к основателям утилитаристской школы.

Идеалом Берк считал "Великую хартию вольностей" 1215 года, и предлагал брать ее за отправную точку, сверяя с ней курс политического и социального развития. Берк был сторонником экономической теории Адама Смита, утверждая, что "законы торговли суть законы природы, а значит – и законы Бога"⁴.

Последовательный либеральный консерватор Берк в высшей степени важен для излагаемой модели философии политики потому, что он представляет собой яркий пример парадигмы современности, выраженной в умеренно-консервативной (эволюционной), а не в революционной форме левых либерал-прогрессистов. При этом показательно неприятие Берка радикально левых тенденций французской революции; он проницательно распознал в них фундаментальную угрозу современности, предвосхитил глубокий раскол в современной парадигме, который позднее развел по разные стороны баррикад либералов и социалистов. В текстах Эдмунда Берка проглядывают интуиции о будущем перерождении левого революционного течения в нечто качественно новое и несущее в себе смертельный вызов либерализму.

Консервация современности

Политическая философия Берка показательна для понимания политической истории последующих столетий: в его случае мы видим одновременно и последовательного противника "фундаментального консерватизма" (проект "возврат к истоку"), и жесткого критика революции (проекта "вперед к лучшему будущему"). Именно такая философия политики точнее всего соответствует базовой парадигме современности, а ее противники и справа и слева – в каких бы "современных" терминах они ни оформляли свои учения – оказываются в одном лагере тех, кто бросает этой парадигме вызов. Случай Берка уникален тем, что он предлагает " консервировать (сохранять) современность ", постепенно улучшая и развивая ее, но ни в коем случае не порывать с ней – в каком бы то ни было направлении (реакционном или революционном). Свою политическую платформу Берк описал как позицию "новых вигов" в период конфликта с товарищами по партии, возникшем из-за его жесткого отвержения Французской революции.

Морализм и христианство Берка являют собой идеальную версию креационизма, предельно механического понимания устройства Вселенной. Описание его философии, строго говоря, относится к теме десакрализации Политического. Мы упоминаем о Берке здесь лишь для того, чтобы проиллюстрировать терминологическое смешение, существующее в сфере определений политических философий консервативного толка. Он служит примером того, как к разряду "столпов консерватизма" историки подчас причисляют авторов и политиков, которые в парадигматическом плане стоят еще дальше от фундаментальных консерваторов, нежели социалисты и коммунисты. Такая путаница не является следствием простой некомпетентности, она исторически обоснована, так как окончательные пропорции в этом вопросе выяснились лишь в самом конце XX века, что позволяет адекватно систематизировать философию политики прошлых веков – особенно с точки зрения соответствия ее разновидностей парадигме современности как таковой.

Алексис Токвиль

Сходную с Берком позицию занимал французский либеральный консерватор Алексис Токвиль.

Токвиль полагал, что между старым сословным порядком и буржуазными преобразованиями должна быть сохранена преемственность, и, как и Берк, отрицал разрывы и революционные перевороты. Идеи Токвиля многомерны и своеобразны и в ряде случаев выходят за рамки классической парадигмы современности (ярче всего это проявляется в вопросе социального значения "общинных организаций" в посредничестве между индивидуумом и государством – что стало важным элементом консервативно-революционной идеологии). Вместе с тем его философия политики в целом относится именно к "либеральному консерватизму", т.е. к отвержению одновременно реакционного ("фундаментально консервативного") и революционного проектов.

Значительно позднее в ХХ веке линию либерального консерватизма продолжили такие философы как Фридрих фон Хайек, Карл Поппер, Реймон Арон и т.д.

Либеральный консерватизм представляет собой направление в философии политики, которое стремится укрепить и сохранить модель десакрализации, возникающую в результате внедрения парадигмы современности. Причем здесь акцент падает на противодействие любым попыткам изменить положение вещей – как через радикальный возврат к прошлому, так и через революционный рывок в будущее (революция, по мнению философов этой школы, чревата – как это ни парадоксально – ресакрализацией политики). Либеральный консерватизм симметрично противоположен во всем консервативно-революционной идеологии.

 

Демократия

Демократию принято наряду с либерализмом относить к сугубо современным феноменам, и ее описание, казалось бы, должно примыкать к описанию политической парадигмы Нового времени. Однако нетрудно показать, что подобное расхожее мнение неверно, и понятия "демократии", с одной стороны, "либерализма" и "современности", с другой, должны быть фундаментально разведены. Кстати, "демократия", и особенно "революционная демократия", всегда вызывала серьезную критику либеральных консерваторов – они интуитивно распознавали в ней некое отклонение от парадигмы современности.

Демократия – это одна из форм политического строя традиционных обществ. Термин "демократия" встречается уже у Платона, а его аналоги – вече (у славян), тинг (у древних германцев) существовали в разных типах древних цивилизаций. Решение политических вопросов на совете, состоящем из представителей общины, племени и т.д. было распространено в разных типах культур. При этом данная форма правления никак не затрагивала политической онтологии: мир оставался сакральным, целостным, представление о человеке было традиционным и соответствовало принципам "максимального гуманизма". Сакральной в традиционном обществе могла быть как "монархическая" форма правления, так и коллективная, хотя чаще всего в демократиях традиционного общества речь шла о "совете избранных" – к которым причислялись либо наиболее заслуженные, достойные, авторитетные люди, либо только мужчины, либо те, кто имели полноправное гражданство и т.д. Иными словами, демократия не исключала определенного "неравенства": часть людей была лишена соучастия в ней. Это радикально отличается от либерализма – сугубо освременной политической философии, основанной на глубинном отвержении нормативов и предпосылок Традиции.

Либерализм обязательно тождественен десакрализации, демократия – необязательно. Она становится антитезой сакральности только в сочетании с либерализмом, в других случаях она может быть истолкована иначе и помещена в иной контекст.

Демократия как соучастие

Сакральное (нелиберальное и несовременное) понимание демократии основано на представлении о народе ("демосе") как о чем-то целостном, как о едином организме, живущем особой органичной самостоятельной жизнью. Соучастие народа в процессе управления больше подчеркивает факт вовлеченности каждого члена общины в вопросы целого, а не устройство политической системы. История показывает, что эта вовлеченность может отсутствовать при развитой представительской власти, и наличествовать при авторитарной монархической системе. Система является демократической в том случае, если она основывается на соучастии людей в их собственной судьбе. Такое определение качественно понятой демократии (называемой еще "органической демократией") дал известный идеолог консервативно-революционного направления Артур Мюллер Ван ден Брук.

Итак, демократия есть "соучастие народа в своей собственной судьбе". В таком широком понимании демократия может существовать даже в тех режимах, где представительство различных сословий и каст во властных инстанциях формально минимально, и может отсутствовать в самых изощренных и формально полных моделях представительной власти, если это сопровождается отчуждением большинства граждан от активной политической жизни. Демократия – это форма активного участия в Политическом, форма влияния народа на стихию власти.

Соборный аспект демократии

Демократия исторически связана с тем, что мы называли " экстремистским жречеством ". Жреческий тип минимализирует зазор между общим и частным, между божественным и человеческим; для него свойственно благоговейное отношение к другим людям, не столько властный, сколько совещательный тип поведения, ориентированный на познание и созерцание, а не на управление и воинские доблести. Поэтому сплошь и рядом мы встречаем формы "соборного управления" религиозными институтами: в Православии – это Вселенские и поместные соборы, в иудаизме – Синхедрион, в исламе – советы улемов и т.д. Жреческие общины, особенно монастырского типа, и в традиционном обществе часто были основаны на принципах равенства голосов в принятии решений, совещательности, учета мнений каждого. Это было проявлением не столько уважения к "правам личности", сколько, напротив, принижения личностного фактора, лишь затемняющего и искажающего божественную истину. Жреческая демократия призвана не собрать разрозненные мнения отдельных индивидуумов в нечто целое, но открыть свободный путь "богодухновенному" (в Православии) нашествию истины (подобно тому, как апостолы в Пятидесятницу^* заговорили на языках).

Мы видим здесь нечто противоположное либерализму и индивидуализму: соборность служит преодолению человеческого индивидуального мнения, а не его укреплению или фиксации.

Показательно, что в Православии в древности существовал обычай выборности настоятеля и причта общиной прихожан, и священники рукополагались епископом только после процедуры выдвижения или, по меньшей мере, одобрения предложенных кандидатов со стороны прихода. Этот обычай сохранился на Руси вплоть до конца XVII века и до сих пор практикуется у единоверцев и староверов поповского согласия (признающих священство в отличие от беспоповцев).

"Жреческий экстремизм" начинается тогда, когда этот принцип распространяется не только на духовную жизнь – на монастырское общежитие или церковное управлении, но и на все общество. Предположение о том, что все члены общества являются "жрецами" или принадлежат к "священническому типу", автоматически приводит к провозглашению демократии наиболее приемлемой формой общественного управления, поскольку сама природа жреца тяготеет к соучастию во всех аспектах реальности через постоянную сосредоточенность на ее онтологическом ядре. Это и является залогом гармоничности и справедливости принимаемых соборно решений и адекватности демократических процедур. Показательно, что в христианстве в писаниях апостола Павла все верующие во Христа прямо провозглашаются "царственным священством", т.е. за каждый крещенным христианином признается потенциально названный высокий статус. Это, в частности, объясняет демократический характер самоуправления христианских общин первых веков.

Конечно, если перенести этот подход за пределы жреческой общины, мы получим совсем иную картину, неизбежно ведущую к серьезным отклонениям от идеала. Однако, как бы то ни было, истоки демократических политических систем следует искать в представлениях о высшей духовной природе человека, о его изначальном достоинстве, о его "проницаемости" для воздействия высших, надчеловеческих, божественных сил и влияний, которые полнее обнаруживаются в общинном, а не в индивидуальном опыте принятия решений.

Демократические идеи в Новое время: двойственность "демократии"

Демократия существовала в истории традиционных обществ, но она почти нигде не была преобладающей формой правления, сочетаясь с другими политическими институтами. Демократия не была характерной чертой традиционного общества, но могла присутствовать в нем в большей или меньшей степени, слабо влияя на общую парадигму.

Повышенный интерес к демократии проявился на заре Нового времени, в период конвульсий старого порядка в Европе. Отвергая сословное общество, феодальную систему и католико-имперскую модель государственности, буржуазные реформаторы (начиная с протестантских течений) обратились к демократии как к позитивной альтернативе политического устройства. С самого начала европейская демократия развивалась в двух направлениях. Часто они смешиваются между собой, хотя по сути представляют совершенно различные тенденции.

С одной стороны, мы имеем дело с радикальной (или революционной) демократией, положившей начало социал-демократии, социализму и коммунизму. С другой стороны – с либеральной демократией, представляющей собой одну из версий духа современности и матрицу буржуазного политического устройства.

Революционная демократия

Революционная демократия представляет собой всплеск "экстремального жречества". Чаще всего эти тенденции исторически воплощались в эсхатологические формы, и яркие примеры этому мы встречаем в восстании Мюнцера, в крайних проявлениях Реформации или в движениях гностических сект (альбигойцы, гуситы и т.д.). Вожди этих течений провозглашали наступление "эры Святого Духа", когда все верные становятся равными и не нуждаются более в иерархии, когда принцип общины и единомыслия отменяет законы власти и управления.

Либеральная демократия

Либеральная демократия основывается на умеренных протестантских теориях (особенно на кальвинизме). Здесь демократическая модель представительства призвана воплотить в политике либеральную парадигму, отразить переход к индивидуализму, десакрализованному пониманию мира и общества.

Либеральное понимание демократии принципиально отрицает понятие "демоса" как качественного единства, что лежало в основе традиционного представления о демократии и ее смысле в долиберальный период. "Демос" здесь есть термин для обозначения искусственного конгломерата атомарных индивидуумов, заключающих между собой "коллективный договор" (наподобие коммерческого предприятия или артели) и сбалансировавших в ряде правовых актов свои интересы, их защиту и их представительство. Либерально понятый "демос" – это искусственная конструкция, которая, теоретически, может быть перекроена и даже отменена без ущерба для целого.

Либерал-демократия стремится максимально расчленить традиционные политические институты, избежать концентрации власти в одной инстанции, распылить принятие решений по массе автономных индивидуумов. Любые коллективные действия или решения призваны в этом случае обеспечить и гарантировать права индивидуума, т.е. они имеют в своем истоке антиколлективное, чисто эгоистическое начало. Общее требуется индивидууму только для того, чтобы защититься от другого индивидуума, т.е. для того, чтобы сделать свою индивидуальность абсолютной. У общего в таком понимании нет никакого самостоятельного значения, никакого позитивного оправдания. Демократия в таком случае становится лишь инструментом индивидуальных гарантий и свобод – отсюда все возрастающее значение теории "прав человека". Либеральная демократия ставит перед собой цель, прямо противоположную революционной демократии: она не сплавляет общество в новую цельность, но расчленяет его вплоть до атомарных индивидуумов.

Либерал демократия видит общество как "открытую систему", как "открытое общество" (Карл Поппер). Оно может быть сведено к небольшой группе индивидуумов, а может теоретически распространиться на все человечество. Либеральная демократия оперирует с атомарными индивидуумами, которые могут в зависимости от обстоятельств перегруппировываться в различные коллективы. "Демос" здесь – простая условность, не имеющая органических границ и строго закрепленных качеств. Как только контракт исчерпывает свое значение, он может быть расторгнут и заключен новый.

Демократия в ее традиционном понимании относится только к конкретному обществу или общине, ограниченным этническими, государственными, религиозными признаками. Показательно, что и революционная демократия по-своему также привносит качественный критерий в понимание "общества". У анабаптистов – это община верующих, у более поздних социалистов – это класс ("класс обездоленных").

Не только "демос" понимается в обоих случаях по-разному, но и "кратос", "власть". Революционная демократия движима идеей справедливой созидательной власти, которая выражала бы сверхиндивидуальный декрет чистого бытия, божественного начала. "Vox popoli" ("глас народа", лат.) становится "vox Dei" ("гласом Божьим") именно в революционной демократии, когда община, сплоченная в цельный организм, совместным усилием превозмогает ограничения и позволяет власти становиться в каком-то смысле "богодухновенной".

Идеи Ж-Ж. Руссо

Некоторые идеи революционной демократии были сформулированы французским философом Жаном Жаком Руссо.

Руссо рассматривал прогресс как процесс отчуждения, считал первобытные общества – естественным, гармоничным, идеальным социальным организмом, живущим в сбалансированных отношениях с окружающим миром. Отсюда его тезис: "Назад, к Природе!". В этом духе Руссо развил теорию "благородного дикаря", которая отчасти напоминает идеи Маркса о "пещерном коммунизме".

Руссо активно противостоял реакционным феодальным кругам, которым противопоставлял ценности первобытного существования в гармонии с природой (он считал, что науки и искусства разрывают эту связь), настаивал на "радикальном и общеобязательном равенстве". Но вместе с тем показателен его острый конфликт с либерал-демократами – "просветителями" (в частности, с Вольтером). В нарождающемся буржуазном либерализме он видел не преодоление пороков феодального общества, но их продолжение и усугубление.

В период Французской революции Руссо серьезно повлиял на ее самые крайние и радикальные круги – якобинцев.

Парадоксы социализма

Социализм как философское и политическое учение является развитием идей революционной демократии. Смысл "социализма" состоит в негативном отношении к либерал-буржуазному обществу, в стремлении к его преодолению.

В отличие от крайне реакционных форм – таких, как фундаментальный консерватизм, традиционализм и т.д., социализм отвергает современную парадигму, обращаясь не к прошлому, а к будущему. Однако он стремится не опровергнуть парадигму современности, но качественно видоизменить ее.

Социализм и другие левые учения, сходные с ним, не вдохновляются прошлым и ностальгией по "золотому веку" напрямую, в своих теориях они не отвергают "прогресс" и "развитие", выступая за них от лица " будущего " и принципиально иного общественного устройства, нежели т.н. "буржуазное общество".

Социалисты формально никогда не открещивались от современности, не стремились противостоять ей. В их учениях буржуазная (либерал-демократическая и либерал-консервативная) политическая модель рассматривается как важный момент развития, который, тем не менее, требуется преодолеть, переводя общество в новое состояние. Все социалисты признают необходимость этого качественного скачка, все сходятся в том, что буржуазное общество неудовлетворительно. Если оно и воплощает "современность", то лишь по отношению к предыдущим формациям. Социалисты, видящие идеал и точку отсчета в "светлом будущем", считают "современными" только самих себя. Это качественно иное понимание "современности". И в этом – сложность адекватной расшифровки сущности социализма и левой политико-философской мысли как таковой.

Социалистическая утопия

Буржуазная философии политики, десакрализация мира считаются социалистами этапом для фундаментального шага в будущее, чьи онтологические параметры должны, однако, стать иными. Будущее большинству социалистов видится как " новая сакральность ", не как возврат к "старой сакральности" прошлого, но как обретение принципиально нового бытия. Это бытие предстает в форме "общества справедливости, равенства, братства и счастья", в нем народы земли обретут высшую цель, будут восстановлены "райские условия существования" для всего человечества. Этот идеал соответствует эсхатологическим чаяниям, представлению о "третьем царстве" – "царстве Святого Духа".

В некоторых системах – например, у социалистов-утопистов Фурье, Сен-Симона, Оуэна и т.д. – будущее предстает как мистическая реальность с преобладанием либо магических либо теологических мотивов.

В социалистическом будущем должны измениться природа человека (появление "нового человека"), природа общества (конец эксплуатации и насилия, всеобщее равенство), природа мира (укрощение стихий, преображение вещества). Эта социалистическая онтология, несмотря на отсутствие прямых аналогов в прошлом, постоянно сбивается на язык, свойственный мифам и сакральным преданиям. Показательно, что большинство социалистов и революционных демократов XIX века принадлежали к масонским, мистическим и оккультным организациям, интересовались эсхатологическими теориями, каббалистическими учениями и гностическими текстами. Кажется, что социалисты больше вдохновлялись идеалом не вчерашнего, но позавчерашнего дня – подобно "доброму дикарю" Руссо или "пещерному коммунизму" Маркса.