Историческая и повествовательная проза

 

Сыма Цянь
Из «Исторических записок» ^[513]
Отдельное повествование о Цюй Юане

 

Перевод В. М. Алексеева

 

Цюй Юань – ему имя было Пин. Он был сородичем и однофамильцем чуского дома, служил у чуского князя Хуая приближенным «левым докладчиком». Он обладал обширною наслышанностью и начитанностью, память у него была мощная. Он ясно разбирался в вопросах, касающихся государственного благоустройства. Был искусный оратор. Во дворце он с князем обсуждал государственные дела, издавал приказы и указы, а за пределами дверца имел поручение по приему гостей и беседам с приезжавшими удельными князьями. Князь дорожил им как дельным. Один высший чин, вельможа, бывший с ним в одном ранге, соперничал с ним в княжеском благоволении и втайне замышлял против его талантов. Князь Хуан дал Цюй Юаню составить свод государственных законов. Цюй Пин набросал их вчерне, но работу еще не закончил. Этот вельможа ее увидел и захотел присвоить, но Цюй Пин не давал. Тогда тот стал на него возводить клевету, что, мол, когда князь велит Цюй Пину составлять законы, то нет никого в народе, кто бы об этом не узнал, и каждый раз как только какой-нибудь закон выходит, то Пин хвастает своими заслугами: без меня, мол, никто ничего сделать не может. Князь рассердился и удалил от себя Цюй Пина. Цюй Юань был оскорблен, негодовал на то, что князь слушает все неразумно; что клевета закрывает собою тех, кто честен, и кривда губит тех, кто бескорыстен; что тот, кто строго прям, оказался вдруг неприемлем. Тогда он предался печали и весь ушел в себя: сочинил поэму «Лисао» – «Как впал я в беду», это названье, «Как впал я в беду», значит как бы «Как впал я в досаду».

Скажу и я теперь «Что небо значит? Начало оно людей! Что отец и мать? Основа они людей! Когда человек дошел до конца, он снова обращается к основе своей. И вот, когда он в тяготе и страде дошел до усталости крайней, нет случая, чтоб не вопил бы он к небу; иль если он болен и страждет, печален, тоскует, нет случая, чтобы не звал к себе он отца или мать. Цюй Пин шел правой стезею, путем прямоты, исчерпал всю честную душу свою и ум свой использовал весь на службе царю своему. Но клеветник разъединил обоих их, и можно говорить о том, что это было дном паденья. Ведь он был честен и заслуживал доверия, но пострадал от подозренья; служил он с преданной душой, а жертвой стал клеветника… Ну, мог ли он не возмущаться? Поэма Цюй Пина «Лисао» («Как впал я в беду») родилась, конечно, из чувства его возмущения. «Настроенья в уделах» есть книга, которая склонна к любовным мотивам, но блуда в ней нет. «Малые оды»^[514] полны возмущений, нападок, но бунта в них нет. Когда ж мы теперь говорим об одах «Впавшего в грусть» («Как впал я в беду»), то можем сказать, что в них достоинства того и другого соединились.

В глубь древности входит он, нам говоря о Ди Ку,^[515] спускаясь к нам, говорит он о циском Хуане.^[516] А в промежутке между ними он повествует нам о Тане и об У, чтоб обличить дела своей эпохи. Он выяснил нам всю ширь, высоту пути бесконечного дао, стезю безупречного дэ, статьи и подробности мира, порядка и благоустройства, а также той смуты, которая им обратна. Все это теперь нам стало понятно и ясно вполне. Его поэтический стиль отличается сжатой формой, слова его речи тонки и едва уловимы; его настроенье души отлично своей чистотою; его поведенье, поступки его безупречно честны. То, что в стихах говорит он, по форме невелико, но по значенью огромно, превыше всех мер. Им взятое в образ нам близко, но мысль, идеал далеки. Его стремления чисты: поэтому все, что он хвалит в природе, – прекрасно. В стезе своей жизни он был благочестен, и вот даже в смерти своей не позволил себе отойти от нее. Он погрязал, тонул в грязи и тине, но, как цикада, выходил из смрада грязи преображенный; освобождался, плыл, носился далеко за страною праха, за гранью всех сквернот земли. Не принял тот мир с его жидкою, топкою грязью; белейше был бел, не мараясь от грязи его. И если взять его душу, соперницей сделав ее и солнца и месяца, то нет невозможного в этом.

После того как Цюй Юань был прогнан со службы, Цинь решил напасть на Ци. Ци был связан родственными узами с Чу, и циньского князя Хоя тревожило это. Он велел своему Чжан И^[517] сделать вид, что тот покидает Цинь и идет служить уделу Чу с весьма значительными дарами и с усердием всецело преданного Чу человека. Чжан И сказал чускому князю так:

– Цинь сильно ненавидит Ци, а Ци с вашим Чу находится в родственных отношениях. Но если бы ваш Чу сумел решительно порвать с Ци, то Цинь готов предложить вам местность Шаньюй,^[518] пространством в шестьсот ли.

Чуский князь Хуай был жаден, поверил Чжан И и порвал с Ци. Отправил посла в Цинь принять землю. Чжан И лукаво сказал:

– Я, И, с вашим князем договорился о шести ли, а о шестистах ли не слыхал даже.

Чуский посол в гневе ушел, прибыл к себе в Чу и доложил об этом князю Хуаю. Князь Хуай разгневался, поднял огромную рать и пошел на Цинь. Цинь вывел свои войска, ударил и совершенно разбил чуские войска между реками Дань и Си. Отрезал восемьдесят тысяч голов. Взял в плен чуского воеводу Цюн Гая и затем отобрал у Чу всю страну при реке Хань (Ханьчжун). Тогда князь Хуай двинул все войска, что были в его уделе, и, глубоко зайдя в Цинь, ударил на врага. Сражение произошло при Ланьтянь.^[519] Удел Вэй, узнав об этом, внезапно ударил на Чу. Вэйские войска дошли до Дэн. Чуское войско пришло в страх и ушло из Цинь к себе домой, а Ци, все еще в гневе на Чу, ему не помог. Чу был в тяжелом положении. На следующий год Цинь отрезал Ханьчжун и подарил его Чу в виде мирного предложения.

Чуский князь сказал:

– Я не хочу земли, я хочу получить Чжан И. Я тогда лишь буду считать себя удовлетворенным.

Чжан И, узнав об этом, сказал так:

– За одного лишь И – и вдруг целую страну Ханьчжун! Прошу у вашего величества разрешения пойти мне самому в Чу. – И пошел в Чу. Там он снова богатыми вещами задарил временщика, придворного Цзинь Шана, а также повел хитрые и ловкие разговоры с фавориткой князя Хуая, Чжэн Сю.

Князь Хуай целиком послушался Чжэн Сю и снова отпустил Чжан И. В это время Цюй Юань как раз был отстранен и на свой пост не возвращался. Его отправили послом в Ци. Вернувшись в Чу, он обратился с укором к князю Хуаю и сказал:

– Зачем вы не убили Чжан И?

Князь Хуай раскаялся, послал погоню за Чжан И, но его уже было не догнать. Затем целый ряд князей напал на Чу и основательно его потрепал. Убили чуского воеводу Тан Мэя. В это время циньский князь Чжао вступил в брачный союз с Чу и хотел встретиться с князем Хуаем. Князь Хуай собрался поехать. Цюй Пин сказал:

– Цинь – государство тигров и волков. Доверять ему нельзя. Вам лучше не ездить.

Младший сын князя Хуая Цзы-лань советовал ему поехать:

– К чему отказываться от радушия Цинь?

Князь Хуай кончил тем, что поехал и вступил в заставу Угуань. А Цинь устроил военную засаду и отрезал ему тыл. Затем задержал князя Хуая и требовал выделить ему землю. Князь Хуай рассердился и не хотел слушать. Бежал в Чжао. В Чжао его не приняли и вернули в Цинь, где он в конце концов умер и был отправлен на родину для похорон. Его старший сын, князь Цин Сян, занял трон. Сделал главным правителем своего младшего брата Цзы-ланя. А народ в Чу обвинял Цзы-ланя в том, что это он уговорил князя Хуая отправиться в Цинь, откуда тот и не вернулся. Цюй Пин его ненавидел давно. И, находясь в изгнании, он с любовью думал о своем Чу и всем сердцем был привязан к князю Хуаю и не забывал о своем намерении вернуться ко двору. Он все еще рассчитывал, что, на его счастье, поймет его хоть раз владыка-царь, изменится хоть раз и пошлый мир. И вот о том, как он живет одним своим лишь государем и процветанием своей страны и как он хотел бы все это и так и этак доказать, – об этом он в одной песне своей три раза доводит до нас. В конце концов никакой к этому возможности не оказалось, и вернуться ему не удалось. Итак, он в этом видел, что князь Хуай так-таки его и не понял. Среди правителей, какие бы они ни были, – иль глупые, иль мудрые, достойные, дурные, – такого не сыскать, который себе не хотел бы найти преданных сердцем слуг, достойных выдвиженья лиц, чтобы те ему помогали. Однако мы видим теряющих царства и рушащих дом. Один за другим проходят они перед нами; меж тем сверхмудрец и властитель людей, который бы царствами правил, – проходят века один за другим, а такого не видит никто. «Что же это значит?» – я спрошу. А вот что: тот, кого преданным князю считают, не преданный он человек; и тот, кого все считают достойным, отнюдь не бывает таким.

Князь Хуай не умел отличить, где преданный был слуга. Поэтому он у себя во дворце поддался внушеньям своей Чжэн Сю, затем он, с другой стороны, был обманут пришедшим Чжан И. Он отстранил от себя Цюй Пина и доверился высшему чину, вельможе и правителю Цзы-ланю. Войско с позором погибло, и землю ему окорнали. Потерял целых шесть областей и сам умер в Цинь, на чужбине, посмешищем став для всей страны. Вот где беда произошла от недопонимания людей! В «Переменах» читаем: «Колодец прозрачен, а он не пьет, – и это на сердце моем лежит огорченьем. Но ложно ту воду черпнуть! Коль светел наш царь, и он и другие получат от неба каждый свою благостыню». Ведь если нет света в уме государя, то разве достоит ему благостыня?

Главный правитель Цзы-лань, услышав, что так говорят, пришел в ярость и предоставил верховному вельможе очернить и умалить Цюй Юаня перед князем Цин Сяном. Цин Сян разгневался и выгнал его. Цюй Юань пришел к берегу Цзяна, с распущенными в беспорядке волосами, гулял и горестно пел на берегу затона. Лицо его было страдальчески изможденное, весь иссох он, скелет скелетом. Отец-рыбак увидел его и спросил:

– Ты не тот ли сановник, что заведовал здесь тремя родовыми княжескими уделами? Почему это ты вдруг дошел до такой жизни?

Цюй Юань отвечал:

– Весь мир стал грязен и мутен, а я в нем один лишь чист. Все люди толпы опьянели, а я средь них трезв один. Вот почему я и прогнан.

Отец-рыбак говорил:

– Скажу тебе, что совершенный человек – он не грязнится и не портится от прочих. А между тем умеет он со всею жизнью вместе быть, идти туда или сюда. Если весь мир стал грязен и мутен, то почему ты не поплыл вслед за течением его и не вознесся на его волне? Если все люди толпы опьянели, почему бы не дожрать ту барду, что осталась, не допить ту гущу вина? Зачем, на груди лелея топаз, в руке зажимая опал, себя отдавать в жертву изгнанию?

Сказал Цюй Юань:

– Я слышал такое: «Тот, кто только что вымыл себе лицо, непременно отщелкает шапку от пыли; а тот, кто купался в воде, сейчас же он платье свое отряхнет. А кто же еще из людей сумеет, оставшись весь чистеньким чист, терпеть от других липкую, жидкую грязь?» Уж лучше, пожалуй, направиться мне к идущему вечно потоку, себя схоронить в животах там, в Цзяне, живущих рыб. И как бы я мог, с белизною сверкающей, чистой, позволить себе замараться грязью мирской?

И сочинил он поэму «В тоске по речному песку» (В «Исторических записках» Сыма Цяня после этих слов следует» текст поэмы Цюй Юаня). Затем, он засунул за пазуху камень и бросился в воды Мило, где и умер. После смерти Цюй Юаня в Чу жили Сун Юй, Тан Лэ, Цзин Ча и другие последователи его. Все они были увлеченные поэты и особенно прославились своими одами. Но все они имеют своим родоначальником свободно изливающийся стиль Цюй Юаня. Никто из них уже не рисковал открыто князю возражать. После Цюй Юаня Чу часть за частью все больше терял свою территорию, пока через несколько десятков лет не был окончательно Цинем уничтожен. Через сто с чем-то лет после гибели Цюй Юаня в реке Мило при Хань жил ученый Цзя.^[520] Он служил в Чанша^[521] главным наставником у тамошнего князя. Он побывал на реке Сян и бросил в нее свою рукопись, в которой оплакал Цюй Юаня» (В «Исторических записках» Сыма Цяня далее следует текст поэмы Цзя И).

Здесь граф великий астролог^[522] сказал бы так: «Я читал поэмы «Лисао» – «Как впал я в грусть», «Мои к небу вопросы», «Зову к себе душу» и «Плачу по Ину». И грустно мне стало за душу его. Я ходил и в Чанша, проходил там, где он, Цюй Юань, покончил с собою в пучине воды. Ни на минуту не прекращал я лить слезы по нем, представлял себе, что я вижу, какой это был человек. Когда ж говорю я о Цзя, ученом, который оплакал его, не могу я понять, отчего б Цюй Юаню, с его гениальной душой, не заехать к другому удельному князю и с ним бы дружить? Какой бы удел не принял его? Не пойму, чтобы надо себя ему было до этих вещей доводить! Я читал и поэму Цзя И о сове. Но равнять жизнь со смертью, как он, несерьезно смотреть на принятие мира вещей или их отверженье – его вопиющая прямо ошибка!»

 

Неизвестный автор
Яньский наследник Дань ^[523]

 

Перевод К. Голыгиной

 

Дань, наследник царства Янь, жил заложником в Цинь.^[524] При встречах с ним циньский князь не оказывал ему должного почтения; недовольный Дань мечтал воротиться на родину. Князь и слышать об этом не хотел и однажды, глумясь над ним, сказал:

– Когда у ворона побелеет голова, а у лошади вырастут рога, отпущу тебя.

Тогда Дань со стенаньем поднял лицо к небу. И вот уже побелела голова у черного ворона, и выросли рога у коня. И циньскому князю пришлось отпустить Даня. Однако он учинил некую хитрость с мостом в надежде, что тот попадет в ловушку. Но мост не обрушился, Дань прошел по нему. Ночью достиг он пограничной заставы. Ворота были еще закрыты. Тогда он крикнул петухом, и все петухи окрест^[525] разом ответили ему. Так Дань исполнил свое желание и бежал домой.

Дань был глубоко обижен циньским князем и мечтал о мести. Он начал сзывать к себе храбрейших воинов, суля им многие блага и достойное обращение, и не было ни одного, кто бы не пришел к нему.

Затем Дань написал письмо своему учителю Цюй У: «Дань недостоин своих предков. Рожден в захолустном царстве, вырос в бесплодных землях. Оттого никогда в своей жизни не лицезрел он мужа высокого долга, не внимал его драгоценным советам, оттого не постиг он Пути, коим надлежит следовать. Однако он попытается стройно изъяснить ничтожные мысли и счастлив надеяться, что учитель остановит взор на них.

Дань слыхал, что, снеся оскорбление, жить в унижении – позор для достойного мужа, равно как, повстречав насильника, потерять девство – бесчестие для девицы. Потому думаю, что тот, кто готов перерезать себе горло, не будет колебаться, равно как тот, кого захотят сварить в котле-треножнике, не побежит в страхе. Быть может, они находят усладу в смерти и позабывают о жизни? Нет, просто в глубине сердца хранят они верность своим помыслам. Ныне циньский князь восстает на установления Неба, он поступает со всяким, как тигр или волк. В обхождении с Данем он не оказывал ему почтения, считая, что он теперь как высший среди князей. Воспоминанье о нем болью пронзает Даня до мозга костей.

Если и взять в расчет весь народ, населяющий Янь, то и тогда Янь не одолеет Цинь. Долгие годы уйдут на войну, и все равно впустую, ибо ясно – сил не хватит. Уповаю на одно – созвать наиотважнейших мужей Поднебесной, собрать великих воинов, какие ни есть среди Четырех морей.^[526] Разорю страну, опустошу казну – лишь бы достойно принять храбрецов. Дорогие богатства и сладкие речи продам я Цинь, и Цинь, позарившись на подачки мои, мне поверит. А там уж дело – за одним мечом. Он – за меча войску, в котором сто раз по десять тысяч воинов. Меч разом избавит от позора, что лежал бы на роде Даня десять тысяч поколений. Ну, а если не выйдет, как задумано, пусть живой Дань спрячет свой лик от Неба. Пусть в неутоленной досаде уйдет он, мертвый, к Девяти истокам.^[527] И уж тогда любой князек засмеется, указуя пальцем на Даня. Кто останется жив, кто будет мертв во владениях моих, что к северу от реки Ишуй,^[528] не знаю. Но тогда и ты, достойный муж, не избегнешь позора. С почтением направляю тебе письмо и надеюсь, что ты со всей зрелостью мысли обдумаешь написанное».

Наставник Цюй У в ответ написал: «Ваш подданный слыхал: кто быстр в решениях, несет убыток, кто поддается соблазнам сердца – губит натуру. Ныне, когда князь желает избавиться от позора, что томит его, и тем избыть давнюю печаль, долг настоящего подданного, как говорится, «обратить тело в прах и разбить череп вдребезги», а не уклоняться от правого дела. Ваш слуга мыслит так: мудрый, когда хочет добиться признания заслуг, не полагается на удачу, а ясный умом не станет, дабы утешиться любой ценой, потакать прихоти сердца. Потому прежде заверши дело, а уж затем можешь возвыситься, потому успокой прежде себя, а уж затем действуй. Вот тогда, принимаясь за дело, уже не совершишь промаха, отчего потеряешь и положение, а отправляясь в путь, уже не будешь сокрушаться, что споткнулся. Принц ценит мужество храбреца и уповает на силу меча. Но дело, от коего принц ожидает успеха, я считаю до конца не продуманным. Ваш подданный предлагает войти в союз с Чу, объединиться силами с Чжао,^[529] вовлечь в сговор также царства Хань и Вэй^[530] и только после пойти на Цинь. Только так можно разбить Цинь. Добавлю: Хань и Вэй с царством Цинь по видимости друзья, но недруги по сути. Поднимем войско, и Чу откликнется, а вслед присоединятся Хань и Вэй. Сила такого союза очевидна. Последует наследник совету, избудет свое бесчестие, ну, а я, ничтожный, избавлюсь от забот. Обдумайте мое предложение».

Прочтя письмо, наследник остался недоволен. Тогда он призвал наставника Цюй У, чтобы тот изъяснил свои мысли. Наставник сказал:

– Ваш подданный полагает, что если наследник последует его совету, то земли к северу от реки Ишуй более не будут бояться, что Цинь их захватит. А удельные князья – соседи непременно станут домогаться нашей поддержки.

Наследник ответил:

– Но ведь томительно потянутся бесконечные дни. А сердце не может ждать.

Цюй У возразил:

– Ваш подданный хорошо продумал свой план. Когда дело идет о Цинь, то уж тут, как говорится, лучше помедлить, чем поспешить, лучше сидеть, нежели бежать. Хотя минуют и луны и года, прежде чем войдете вы в союз с Чу и Чжао, привлечете к себе Хань и Вэй, но дело в конце концов завершится успехом. Подданный считает, что план его можно исполнить на деле.

Наследник лег на ложе, он приготовился ко сну, не желая более слушать наставника. Тогда Цюй У сказал принцу:

– Подданный, как видно, не угодил принцу. Но он знаком с Тянь Гуаном, он человек глубокого ума и полон замыслов. Хотел бы я привести его к вам.

На что наследник ответил:

– Согласен.

Когда Тянь Гуан пришел к наследнику, тот стоял подле ступеней трона. Дань вышел встретить гостя. Приветствуя Гуана, он совершил двойной поклон. После того как оба уселись, Дань обратился к нему со следующей речью:

– Вижу, что наставник не счел царство Янь землей варваров, а Даня – недостойным потомком своих предков, когда Дань послал за ним, прося снизойти до нашего захолустья. Впрочем, ведь это и правда, ибо царство Янь расположено в глуши, на северных границах, так что вполне можно сравнить его с краем южных дикарей.^[531] Учитель не почел за стыд приехать, и вот Дань готов прислуживать ему и стоять подле него справа или слева. Гляжу на ваш нефритовый лик, – добавил он, – и мнится мне, то явился к нам дух-предок, дабы защитить царство Янь. Прошу вас снизойти до нас и претерпеть нашу скудость.

Тянь Гуан ответил ему таким словом:

– С тех пор, как волосы связал пучком^[532] и утвердился плотью, и по сей день я, как ваш ученик, с завистью взирал на высокие поступки принца и славил его доброе имя. Каким наставлением ныне вы удостоите меня?

Тогда Дань опустился на колени и пополз к Тянь Гуану. Слезы ручьями текли по его лицу. Он сказал:

– Прежде Дань был заложником у Цинь, и циньский князь при встрече с ним не оказывал ему должного почтения. День и ночь сердце Даня жжет мысль о мести. Если считать подданных, то в Цинь их больше, если мерить силу, то Янь слабее. Хотел бы я сказать: заключим союз и призовем соседей, да не могу, мешает месть, терзающая сердце. Из-за нее, вкушая пищу, не замечаю, где сижу, из-за нее верчусь на циновке ночами. Пусть даже Янь и Цинь погибнут однажды вместе, но и тогда мой холодный пепел вспыхнет огнем, а белые кости оживут! Надеюсь, учитель предложит мне план действий.

Тянь Гуан испросил отсрочки, сказав:

– Дело это государственной важности, прошу дать мне время подумать.

Князь велел поселить наставника в верхних покоях. Он сам трижды на дню подносил ему еду и то и дело справлялся о здоровье.

Прошло три месяца. Наследник был удивлен тем, что учитель хранит молчание. Он решил сам обратиться к Гуану. Удалив слуг, он сказал ему:

– Учитель пришел ко мне и тем самым явил свое сострадание. Я надеялся, что он одарит меня удачным планом. Но вот уже три месяца, как я нахожусь возле вас, весь обратясь в слух. Так неужто у господина наставника не возник никакой замысел?

Тянь Гуан ответил:

– Если бы вы и не напомнили мне, все равно – время приспело, и я готов высказаться. Ваш подданный слыхал, что быстроногий скакун, когда он молод, легко покроет и тысячу ли, а одряхлев, и малого пути не пройдет. Когда наследник прознал обо мне, я уже состарился. Предложи я ему некий удачный замысел, в одиночку он его все равно не исполнит. Хотел я набраться сил и сам взяться за дело и не могу. Я наблюдал тайком за вашими гостями. Среди них нет человека, способного на дело. Вот Ся Фу, у него кровь храбреца, но в гневе лик его красен. Или Сун И, у него жилы храбреца, но в гневе он ликом темен. Далее, возьмем У Яна, у него кости храбреца, но в гневе он ликом бел. Про одного лишь Цзин Кэ Гуан скажет: вот муж, обладающий духом храбреца, ибо лик его в гневе невозмутим. Познанья Цзин Кэ обширны, память верна, телом он могуч, костью крепок; не стесняя себя соблюденьем приличия в малом, он жаждет отличиться в большом. Еще в бытность свою в царстве Вэй он спас жизнь не одному десятку великих мужей. Остальные ваши гости заурядны, их нечего и называть, вот и выходит, что дело, задуманное наследником, без Цзин Кэ не совершить.

Наследник опустился на циновку, отдал наставнику двойной поклон и сказал;

– Уверен, что если последовать вашему мудрому совету и завязать дружбу с Цзин Кэ, жертвоприношения духам земли и неба в царстве Янь не прервутся вовеки. И это будет только ваша заслуга, наставник.

Тянь Гуан тотчас собрался в обратный путь. Наследник самолично провожал его, а при прощании, взяв руку Гуана в свою, сказал так:

– Это государственное дело. Прошу вас не разглашать тайну.

На что Гуан улыбнулся и ответил:

– Хорошо.

По возвращении Гуан сразу же повидал Цзин Кэ. Он сказал ему:

– Гуан, который не рассчитывает более на себя и отныне не достоин своих предков, рассказал о вас наследнику. Наследник царства Янь – муж редкостной добродетели. Он сердцем склоняется к вам, и я хотел бы, чтобы вы доверились ему.

Цзин Кэ ответил:

– Устремления мои вот каковы: для того, кто мне по душе, и бренного тела не пощажу, а для того, с кем мыслю розно, и волоска не выдерну. Ныне вы удостоили меня просьбой стать другом наследника. Почтительнейше принимаю предложение.

Услыхав о его согласии, Тянь Гуан сказал далее:

– Говорят, что истинный муж не вызывает в других сомнений. Но Гуану стыдно жить под подозрением. – И тут, оборотясь к Цзин Кэ лицом, он заглотил язык и умер. Цзин Кэ тотчас отправился в царство Янь.

Когда Цзин Кэ прибыл в Янь, его с почетом усадили в колесницу, правил которой принц.

Принц предложил ему почетное место слева от себя, и Кэ, взявшись за веревочные поручни колесницы, поднялся в экипаж, не соблюдая дальнейшего чина.

Цзин Кэ спокойно сидел в зале, пока все рассаживались по своим местам. Затем он заговорил, и речь его была такова:

– Тянь Гуан превозносил мне человеколюбие в добросердечие наследника, он говорил также, что Дань наделен редкими в мире добродетелями, что высокие деяния его угодны Небу. Поистине слухом о вашей славе полнится земля. Потому Кэ покинул столицу Ван и, взглянув на яньскую дорогу, не испугался опасности пути, не почел дальность за трудность. Сегодня наследник радушно приветствовал меня, как встречают, по обычаю, старого друга, притом он оказал мне почести, какие воздают по обряду впервые прибывшему гостю. Я принял это как должное, не чинясь, ибо достойный муж полагается на тех, кто разделяет его устремления.

Наследник осведомился у него:

– Не поразил ли какой недуг учителя Тяня?

Цзин Кэ ответил:

– Пред тем как послать Цзин Кэ в Янь, он сказал, что вы просили его не разглашать государеву тайну, выказав тем свое недоверие, а это позор для достойного мужа. Потому в моем присутствии он, заглотив язык, умер.

Наследник был испуган, он посерел в лице, а затем, всхлипывая и рыдая, залился слезами:

– Так ведь Дань хотел только предостеречь учителя. Разве мог он усомниться в нем? А ныне, когда наставник покончил с собой, Даню остается одно – самому покинуть сей мир.

Наследник долго потом пребывал в беспамятстве, был сумрачен и темен.

Однажды наследник устроил пир, на который пригласил и Цзин Кэ. Когда все изрядно охмелели, Дань поднялся, чтобы самолично поднести ему чашу. Тогда храбрейший муж по имени Ся Фу выступил вперед и обратился к Цзин Кэ с таким словом:

– Известно, что с тем, кто не обрел доброй славы на родине, нечего толковать о высоких деяниях, равно как, не зная об умении коня мчать колесницу, нельзя судить, хорош он или же плох. Вот я и спрашиваю: какую службу может исполнять у нашего принца Цзин Кэ, ныне издалека прибывший к нам? – Так Ся Фу хотел исподтишка задеть Цзин Кэ.

Тот ответил:

– Мужа редкостных в мире достоинств не всегда годится равнять с жителями его родной деревни. Коня, по всем статьям равного тысячеверстому скакуну, не следует впрягать в колесницу. Так, в древности Люй-ван,^[533] покуда резал скот и удил рыбу, был презреннейшим человеком в Поднебесной. Лишь повстречав Вэнь-вана, он сделался наставником в царстве Чжоу. Жеребец быстроногий, когда возит соль, – бездарнейшая кляча. Но заметь его конюший Бо Лэ, и он обернется тысячеверстым скакуном. Вряд ли это справедливо – судить о доблести мужа по славе, какую стяжал он у себя в деревне, столь же неверно судить о достоинствах коня по тому, возил ли он прежде колесницу.

Тогда Ся Фу опять спросил гостя, как тот намеревается служить принцу. И Цзин Кэ поведал им о своих упованиях. Он сказал:

– Хочу, чтобы царство Янь пошло по стопам князя Чжао Гуна,^[534] хочу, чтобы усластились плоды дикой яблони, под сенью которой каждый некогда совершенствовался в добронравии. Заветное мое желание, чтобы вместе с тремя князьями древности^[535] называли и четвертого мудрого князя, чтобы шестой властитель прибавился к прославленным пяти.^[536] Как вы находите мои помыслы? – спросил он присутствующих.

И все стали восхвалять таланты Цзин Кэ. И пока не кончился пир, никто не смел его задеть. Наследник же был счастлив, радуясь, что теперь, когда ему служит такой человек, как Цзин Кэ, ему более не посмеет наносить обиды царство Цинь.

Два дня спустя наследник вместе с Цзин Кэ прогуливался по Восточному дворцу. Подойдя к пруду, они залюбовались прекрасным видом. Цзин Кэ подобрал осколок черепицы и бросил в жабу. Наследник тотчас приказал слуге поднести Цзин Кэ блюдо, полное золота, и Цзин Кэ принялся кидать в лягушек золотыми слитками заместо черепицы. Когда они кончились, ему поднесли еще одно блюдо. Но Цзин Кэ оставил развлечение, пояснив наследнику поступок свой так:

– Я перестал кидать не оттого, что опасаюсь, будто вам жаль своего золота, а просто рука устала.

Затем оба воссели в колесницу, запряженную тысячеверстым скакуном, и отправились на прогулку. Цзин Кэ сказал:

– У этого скакуна, как я слышал, на диво вкусная печень.

Принц тотчас велел заколоть коня и поднести его печень Цзин Кэ.

Некоторое время спустя полководец Фань из Цинь совершил проступок, и циньский князь его повсюду разыскивал. Фань предпочел искать убежища у наследника Даня. Наследник в его честь устроил пир в башне Хуаян. Посреди общего веселья принц велел позвать некую красавицу, которая славилась игрою на цитре. Цзин Кэ похвалил ее:

– Какая искусница!

Наследник тотчас предложил ему ее в подарок Тот возразил:

– Но мне нравятся только ее руки.

Тогда принц отрубил у красавицы руки и, положив их на яшмовое блюдо, почтительнейше поднес Цзин Кэ.

Принц обычно вкушал пищу с Цзин Кэ за одним столом и спал с ним на одном ложе.

Как-то несколько дней спустя Цзии Кэ словно бы невзначай сказал принцу:

– Вот уж три года, как Цзин Кэ находится подле вас. Все это время принц был ко мне милостив: дал золота, чтобы кидать в лягушек, потчевал печенью тысячеверстого скакуна, не пожалел даже искусных рук своей наложницы и поднес их на яшмовом блюде. Когда простой человек встречается с подобною щедростью, достоинства его от радости умножаются, на целый, как говорится, аршин и еще на вершок, и он уж готов преданно служить господину, словно бы конь или пес. Находясь ныне подле принца, Цзин Кэ нередко слышит рассказы о примерной верности павших героев. Но вот выходит, что смерть одного из них – весомей горы Тайшань,^[537] а смерть иного – легче лебяжьего пуха. Спрашивается, ради чего они гибли. Быть может, наследник осчастливит меня разъяснением?

В знак почтительного внимания к Цзин Кэ, державшему речь, Дань оправил полу своего платья и с ликом задумчивым и важным сказал ему:

– Некогда Дань жил при Циньском дворе, и тамошний князь не соблюдал при встречах с ним положенных обрядов. Даню стыдно жить с ним на одном свете. Цзин Кэ же не почитает Даня недостойным, он одарил своим присутствием малое наше владение. Дань хотел бы вверить Цзин Кэ алтарь духов-покровителей царства, однако не знает, что он ответит на это.

Цзин Кэ ответил:

– Сейчас в Поднебесной нет царства сильнее, чем Цинь. Вы не настолько сильны, чтобы вас уважали и боялись правители соседних царств, кроме того, они и не согласятся служить делу наследника. Даже если Дань поведет против Цинь всех своих подданных, это будет все равно, что послать стадо баранов на волка или как если бы стая волков кинулась в погоню за тигром.

Наследник в ответ сказал:

– Поистине много уж лет меня снедает эта забота, но и по сию пору не знаю, что придумать.

Тогда Цзин Кэ предложил:

– Фань Юй-ци виноват перед Цинь, и циньский князь желает поимки Фаня. Циньский же князь с вожделеньем взирает на дуканские земли. Будь у нас голова Фань Юй-ци, а к ней – чертеж дуканских земель, задуманное претворится.

Наследник сказал:

– Если дело наше закончится успешно, готов подарить вам царство Янь целиком. Это лишь усладило бы мое сердце. Но полководец Фань бежал ко мне от беды, и выдачи его не стерпит сердце Даня.

Цзин Кэ в ответ промолчал.

С той поры минуло пять лун, и наследник уже стал побаиваться, как бы Цзин Кэ не изменил своему намерению. Однажды он сказал ему:

– Царство Цинь разгромило Чжао, циньские воины подошли к границам Янь; я встревожен. Я готов поступить по-вашему, не знаю только, с чего начать. Быть может, сперва мы пошлем на это дело У Яна?

Цзин Кэ разгневался:

– Зачем же мальчишку-сопляка посылать туда, откуда нет возврата? Цзин Кэ потому лишь бездействует, что ждет благоприятного случая.

Вскоре Цзин Кэ тайно пришел к Фань Юй-ци и сказал ему:

– Я слышал, что полководец совершил перед Цинь проступок, и семью его – отца, мать, жену и детей, – всех сожгли на костре. За вашу поимку обещана награда – город в сотни сотен дворов, да в придачу тысяча цзиней золота. Я скорблю о вашей участи, полководец. Но у меня есть и слово к вам. Я вопрошаю: «Готовы ли вы искупить свой позор, а заодно избавить от стыда царство Янь?»

Фань ответил:

– Мысли мои о том же. День и ночь я глотаю слезы, но я не знаю, на что решиться. Если господин Цзин Кэ одарит меня наставлением, с покорностью его выслушаю.

Тогда Цзин Кэ сказал:

– Мне нужна ваша голова, чтобы вместе с чертежом дуканских земель поднести ее Цинь. Циньский князь будет рад такому подарку, а обрадовавшись, непременно пожелает увидеть Цзин Кэ. Тогда Цзин Кэ левой рукою ухватится за княжеский рукав, чтоб правой поразить его в грудь кинжалом. Цзин Кэ исчислит ему все его вины перед царством Янь. Он исполнит и вашу месть, полководец. Тогда-то все увидят холм мести, который, словно бы снег, обелит царство Янь и от которого развеется гнев, отягчающий ваше сердце.

Фань поднялся. Он сжал запястья, выражая тем свою решимость. Затем выхватил меч и сказал Цзин Кэ:

– Приказ ваш и есть то, о чем мечтал я и днем и ночью.

В единый миг Фань перерезал себе горло. Голова его повисла, откинувшись назад, глаза так и не успели закрыться.

Дань, узнав об этом, вскочил в колесницу и, сам правя лошадьми, примчался к месту смерти. Он упал на труп Фаня и громко заплакал. Печаль его была неутолима.

Некоторое время спустя, приняв в рассуждение, что ничего уже изменить невозможно, принц велел поместить голову Фань Юй-ци в ларец и поднести ее царству Цинь вместе с чертежом дуканских земель. Цзин Кэ повез их, сопровождаемый У Яном.

Цзин Кэ отправился в Цинь, не дожидаясь счастливого дня. Принц и избранные его друзья в скромных холщовых одеждах^[538] и простых шапках проводили его до самой реки Ишуй. Здесь Цзин Кэ остановился, чтобы поднять чашу за долголетие принца, а потом запел:

 

Ветер суров, вода в Ишуй холодна.

Храбрец уйдет и не вернется вовек…

 

Гао Цзянь-ли подыгрывал ему на тринадцатиструнной цитре, а Сун И вторил ей в лад. Когда звуки цитры были мужественны, то волосы у них вставали от гнева, вздымая шапки. Когда цитра печалилась, храбрецы проливали слезы.

Вот двое поднялись на колесницу и уж более ни разу не оглянулись назад. Когда они проезжали мимо провожавших, Ся Фу перерезал себе горло, напутствуя тем самым храбрецов.

Цзин Кэ и У Ян проезжали через селенье Янди. Цзин Кэ решил купить там мяса. Он вступил в спор с мясником, сколько весу в куске. Мясник оскорбил Цзин Кэ. Тогда У Ян замахнулся было на мясника, но Цзин Кэ остановил его руку.

Они явились в Цинь с запада и прибыли в столицу Сяньян. Когда они вошли во дворец, некий придворный по имени Мэн доложил о них:

– Яньский наследник Дань, убоявшись могущества великого князя, подносит вам голову Фань Юй-ци и чертеж земель области Дукан и обещает стать вашим вассалом на северных границах.

Циньский князь сильно обрадовался. В сопровождении множества сановников и нескольких сотен стражников, вооруженных рогатыми копьями, он вышел к яньским послам. Цзин Кэ почтительно держал в руках голову Фань Юй-ци, У Ян – чертеж. Когда согласно зазвучали барабаны и колокола, толпа сановников провозгласила: «Десять тысяч лет великому князю!» – У Яна одолел страх, ноги его застыли на месте, а лицо стало пепельно-серым, как у покойника. Циньский князь удивился. Тогда Цзин Кэ обратил на У Яна пристальный взор, выступил вперед и попросил о прощении:

– Мы, подлые люди, выходцы из северных дикарей и южных племен – мань, никогда прежде не видели Сына Неба. Уповаю на снисхождение вашего величества: великий князь дозволит нам завершить начатую церемонию.

Циньский князь приказал Цзин Кэ:

– Возьми чертеж и подойди к нам поближе.

И вот князь стал разворачивать чертеж, а когда развернул – увидел кончик короткого меча. Тогда Цзин Кэ левой рукою ухватил князя за рукав его платья, а мечом в правой изготовился ударить его в грудь. Но прежде чем убить князя, он стал исчислять его вины:

– Много дней прошло с тех пор, как ты провинился перед Янь; теперь ты жаждешь совершить насилие над всеми землями, какие ни есть среди Четырех морей, и не ведаешь ты в жажде своей ни удержу, ни меры. Фань Юй-ци был невиновен перед тобой, но ты истребил весь его род. Ныне Цзин Кэ намерен покарать тебя, дабы отомстить за всю Поднебесную. У яньского князя больна мать, и это заставляет Кэ торопиться. Если удастся, захвачу тебя живым, если нет – убью!

Циньский князь ответил:

– Вижу, что надлежит мне следовать вашей воле. Молю лишь об одно