Манифест просвещённого монарха об обсуждении мер помощи населению

 

Перевод В. М. Алексеева

 

За это последнее время было несколько лет подряд, когда хлеба не всходили. Да к этому ж были несчастья потопов и засух, поветрий и моров. Мы этим всем удручены чрезвычайно. Мы неумны, непросветленны; постичь еще не можем Мы, чья здесь вина и преступленье. Возможно, что правительство у Нас в себе содержит упущенье, и в Нашем поведенье также Мы видим промахи, ошибки. Или тогда к путям небес Мы допустили непокорство, несогласованность какую? Или тогда от благ земных Мы, может быть, чего не взяли? Или тогда в делах людских бывало много расхожденья с нормальной жизнью мирных лет? Или тогда земные духи иль те, что на земле с небес, бросают Нас, не принимая молений Наших или жертв? Чем Мы теперь доведены до этих бед? А может быть, что содержанье всех сотен Наших должностных чресчур расходно и огромно? Иль, может быть, что бесполезных, ненужных дел уж слишком много? Откуда ж эта недостача и оскудение народа в его питании сейчас? А можно думать ведь, что при расчетах за землепользование Мы не имели еще дальнейшего их снижения для народа? Иль, обсуждая, как быть с народом, Мы не усилили, как бы надо, о нем заботы? Когда рассчитываем рты и применяем их к земле, то, по сравненью с древним миром, в земле есть даже преизбыток; когда ж народ свою ест пищу, то слишком многого не хватает. Всему вот этому вина, в чем находить ее возможно?

В том, может быть, что все роды и кланы народных наших масс работают излишне много на несущественные вещи и этим своему земельному труду наносят вред, ущерб? Иль, может быть, при выделке вина уничтожают хлеба слишком много? Иль, может быть, домашних «шесть животных» едят помногу все и многочисленны уж очень? Что важно, что не важно здесь, я не умею разобраться, напасть на самый центр вещей. Мне б обсудить все это надо с премьером, с разными князьями, а также и с чинами покрупнее – которые две тысячи мер риса получают, с учеными большими и другими! Пусть те из них, что в состоянии помочь всем сотням наших масс народа, свободно, как они хотят, и с дальним озареньем мысли, не скроют ровно ничего!

 

 

Чжан Хэн ^[447]

 

Вернусь к полям

 

Перевод В. М. Алексеева

 

Живу в столичных городах уже давным-давно, но нет во мне ума и светлого сознанья, чтоб помогать моменту дня. Все, что я делаю, – так это – подхожу к Реке, чтобы на рыбок любоваться, и подождать, когда Река будет прозрачна и чиста,^[448] что вряд ли будет когда-нибудь. Я близко к сердцу принимаю отрывистость и настроение Цай'я;^[449] и я последовать готов за разрешением сомнений тому, что скажет Тан.

Воистину непостижима и темна небесная стезя! Я мысленно иду за рыбаком-отцом^[450] и с ним сливаюсь в его счастье. Я стану выше мира грязи, уйдя подальше от него, и навсегда я распрощаюсь с делами суетного света.

Теперь как раз средина самая весны и лучший месяц в ней. Погода теплая сейчас и воздух чист. И на полях, и на низинах все сплошь цветет и заросло. Все сотни разных трав цветут богато и роскошно. Утенок «королевский глаз» захлопал крыльями уже, а щеголь песню затянул на свой безрадостный мотив. Скрестившись шеями, созданья порхают вверх, порхают вниз – квань-квань, чирикают, йин-йин. Вот среди этого всего я начинаю здесь блуждать, гулять и странствовать повсюду и все хочу, чтоб усладить свое мне в этом чувство, душу.

И вот я тогда, как дракон, запою, гуляя в просторных лугах; и, как тигр, засвищу на горах и холмах. В воздух взгляну – и пущу влет стрелу с тетивы; вниз погляжу – и удить буду в долгой струе. Напоровшись на стрелу, птица найдет в ней смерть; а набросясь на живца, рыба проглотит крюк. Я сброшу ушедшую в облако птицу; подвешу глубоко заплывшую рыбу.

Затем уж светящее чудо косить начинает свой луч, и преемствуется оно полной луной, просторным светилом. До высшей радости и беспредельной довел свободные свои блужданья, – хоть солнце на вечер идет, а я усталость позабыл. Я весь в обаянье той заповеди, что оставил нам Лао-мудрец, и сейчас же готов повернуть я коней к своей хижине, крытой пыреем. Там я трону чудесный уклад пятиструнки моей,^[451] запою я о том, что надумали, что написали и Чжоу и Кун.^[452] Взмахну я кистью с тушью на конце и ею выражу цветы моей души. Я встану в колею, в орбиту Трех Монархов, великой древности хуанов.^[453]

И если теперь я дал волю душе идти за пределы земные, зачем мне учитывать все, что ведет к блеску-славе одних, к поношенью других?

 

 

Из «Девятнадцати древних стихотворений» ^[454]

 

Переводы Л. Эйдлина

 

«В пути и в пути…»

 

 

В пути и в пути,

все время в пути и в пути…

И мы, господин,

расстались на целую жизнь.

 

Меж нами лежат

бессчетные тысячи ли,

И каждый из нас

у самого края небес.

 

Дорога твоя

опасна да и далека.

Увидеться вновь, кто знает,

придется ли нам?

 

Конь хуских степей^[455]

за северным ветром бежит,

И птицы Юэ^[456] гнездятся

на южных ветвях.

 

А вот от меня все далее ты,

что ни день.

Одежда висит

свободней на мне, что ни день.

 

Плывут облака,

все белое солнце закрыв.

И странник в дали

забыл, как вернуться домой.

 

Тоска по тебе

состарила сразу меня.

Вслед месяцам год

приходит внезапно к концу.

 

Но хватит уже,

не буду о том говорить…

Себя береги,

ешь вовремя в долгом пути!

 

 

«Зелена-зелена…»

 

 

Зелена-зелена

на речном берегу трава.

Густо-густо листвой

ветви ив покрыты в саду.

 

Хороша-хороша

в доме женщина наверху –

Так мила и светла –

У распахнутого окна.

 

Нежен-нежен и чист

легкий слой белил и румян.

И тонки и длинны

пальцы белых прелестных рук.

 

Та, что в юные дни

для веселых пела домов,

Обратилась теперь

в ту, что мужа из странствий ждет.

 

Из чужой стороны

он никак не вернется к ней,

И пустую постель

очень трудно хранить одной.

 

 

«Вечно зелен, растет…»

 

 

Вечно зелен, растет

кипарис на вершине горы.

Недвижимы, лежат

камни в горном ущелье в реке.

 

А живет человек

между небом и этой землей

Так непрочно, как будто

он странник и в дальнем пути.

 

Только доу вина –

и веселье и радость у нас:

Важно вкус восхвалить,

малой мерою не пренебречь.

 

Я повозку погнал,–

свою клячу кнутом подстегнул

И поехал гулять

там, где Вань,^[457] на просторах, где Ло.

 

Стольный город Лоян,–

до чего он роскошен и горд.

«Шапки и пояса»^[458]

в нем не смешиваются с толпой.

 

И сквозь улицы в нем

переулки с обеих сторон,

Там у ванов и хоу^[459]

пожалованные дома.

 

Два огромных дворца

издалёка друг в друга глядят

Парой башен, взнесенных

на сто или более чи.

 

И повсюду пиры,

и в веселых утехах сердца!

А печаль, а печаль

как же так подступает сюда?

 

 

«Проезжая рекою…»

 

 

Проезжая рекою,

лотосов я нарвал.

В орхидеевой топи

много душистых трав.

 

Все, что здесь собираю,

в дар я пошлю кому?

К той, о ком мои думы,

слишком далекий путь.

 

Я назад обернулся

глянуть на дом родной.

Но большая дорога

тянется в пустоте.

 

Два так любящих сердца

разделены навек.

Только горе и зная,

к старости мы придем.

 

 

«У нас во дворе…»

 

 

У нас во дворе

чудесное дерево есть.

В зеленой листве

раскрылись на нем цветы.

 

Я ветку тяну,

срываю ее красу,

Чтоб эти цветы

любимому поднести.

 

Их запах уже

наполнил мои рукава.

А он далеко –

цветы не дойдут туда.

 

Простые цветы,

казалось бы, что дарить?

Они говорят,

как давно мы в разлуке с ним!

 

 

«Я назад повернул…»

 

 

Я назад повернул

и погнал лошадей моих прямо,

Далеко-далеко

их пустил по великой дороге.

 

Я куда ни взгляну –

беспредельны просторы, бескрайни!

Всюду ветер восточный

колышет деревья и травы.

 

Я нигде не встречаю

того, что здесь ранее было,–

Как же можно хотеть,

чтоб движенье замедлила старость!

 

И цветенью и тлену

свое предназначено время.

Потому-то успех

огорчает неранним приходом.

 

Ни один человек

не подобен металлу и камню,

И не в силах никто

больше срока продлить себе годы.

 

Так нежданно, так вдруг

превращенье^[460] и нас постигает,

Только добрую славу

оставляя сокровищем вечным.

 

 

«Все то, что ушло…»

 

 

Все то, что ушло,

отчуждается с каждым днем,

И то, что приходит,

роднее нам с каждым днем…

 

Шагнув за ворота

предместья, гляжу вперед

И только и вижу

холмы и надгробья в ряд.

 

А древних могилы

распаханы под поля,

Кипарисы и сосны

порублены на дрова.

 

И листья осин

здесь печальным ветром полны.

Шумит он, шумит,

убивая меня тоской.

 

Мне снова прийти бы

ко входу в родимый дом.

Я хочу возвратиться,

и нет предо мной дорог!

 

 

«Человеческий век…»

 

 

Человеческий век

не вмещает и ста годов.

Но содержит всегда

он на тысячу лет забот.

 

Когда краток твой день

и досадно, что ночь длинна,

Почему бы тебе

со свечою не побродить?

 

Если радость пришла,

не теряй ее ни на миг:

Разве можешь ты знать,

что наступит будущий год!

 

Безрассудный глупец –

кто дрожит над своим добром.

Ожидает его

непочтительных внуков смех.

 

Как преданье гласит,

вечной жизни Цяо^[461] достиг.

Очень мало притом

на бессмертье надежд у нас.

 

 

«Ясный месяц на небе…»

 

 

Ясный месяц на небе –

белый и яркий-яркий –

Осветил в моей спальне

шелковый полог кровати.

 

И в тоске и печали

глаз я уже не смыкаю

И, накинув одежду,

не нахожу себе места…

 

У тебя на чужбине

хоть и бывает радость,

Ты бы все-таки лучше

в дом наш скорей вернулся.

 

Выхожу из покоев,

долго одна блуждаю.

О тоске моей мысли

разве кому перескажешь?..

 

И, вглядевшись в дорогу,

снова к себе возвращаюсь.

Тихо падая, слезы

платье мое орошают.

 

Из ханьских песен-юэфу ^[462]

 

Переводы Б. Вахтина

 

Туты на меже

 

 

Вставало солнце на востоке

И шло на юг,

Дома у Циней освещая

И все вокруг.

Красавица родилась в доме

Семьи моей.

Она себя Ло-фу назвала –

Вот имя ей.

Ло-фу искусна в шелководстве

И листья рвет

На тутах, что растут на юге

От городских ворот.

Тесьмою связана корзина –

Шелк голубой.

Надежно сколота корзина

Акации иглой.

На голове узлом прическа

Так хороша!

И серьги жемчугом сияют

В ее ушах.

Оранжевым узорным шёлком

Расшит наряд.

Поверх лиловыми шелками

Блестит халат.

Увидевший Ло-фу прохожий

Бросает груз,

Глядит и теребит рукою

Колючий ус.

И юноша мечтает с нею

Узнать любовь,

Рисуется, снимая шапку

И надевая вновь.

 

И пашущие от восторга

Бросают плуг,

И у мотыжащих мотыга

Скользит из рук.

Обидно им, домой вернувшись,

Смотреть на жен,

Ведь каждый, кто Ло-фу увидит,

Навек пленен.

 

Вельможа знатный едет с юга

Под стук копыт.

И много слуг и приближенных

За ним спешит.

Ло-фу увидев, шлет вельможа

Слугу спросить,

В чьем доме девушка такая

Изволит жить.

В семействе Цинь, слуга проведал,

Она живет

И именем Ло-фу старинным

Себя зовет.

«А сколько лет девице этой?

Узнай скорей».

«Еще не двадцать, а пятнадцать

Минуло ей».

Несет слуга слова вельможи:

«Велел спросить:

Не согласится ли девица

С ним вместе жить?»

Ло-фу немедля отвечает –

Ответ прямой:

«Как глуп, хотя богат и знатен,

Вельможа твой!

Есть у богатого вельможи

Своя жена,

Есть у Ло-фу супруг желанный –

Я не одна.

 

В краю восточном много войска,

И муж мой там.

Он скачет первый, беспощаден

Ко всем врагам.

Как сможете узнать супруга

Среди других?

Его скакун заметен белый

Средь вороных.

Тесьмою синей хвост украшен

Его коня.

Сверкает золотом уздечка,

Как сноп огня.

Широкий меч с противовесом –

Для мощных рук.

В пятнадцать лет – чиновник видный

Был мой супруг.

А в двадцать – крупному вельможе

Помощник он.

Постом большим в тридцатилетье

Был награжден.

И целым городом он править

Стал в сорок лет.

С людьми он честен, чист и ясен –

Честнее нет.

С красивой бородою длинной,

Он бел лицом.

Степенною походкой входит

В чиновный дом.

Заходит поступью красивой

Он в свой приказ.

Толпа людей с него не сводит

Влюбленных глаз,

И говорит, что он отличен

От всех вокруг.

Вот видите, каким быть должен

Ло-фу супруг».

 

 

К югу от реки

 

Рву лотосы я к югу от реки –

Как лотосы роскошны и ярки!

Резвятся рыбки среди их стеблей:

То на восток от лотосов играют,

То к западу от лотосов ныряют,

То вдруг появятся они южней,

А то на север от цветов всплывают.