Произведения на среднеиранских языках

 

Ассирийское дерево ^[879]

 

 

1 Дерево произросло в ассирийской земле.

Ствол его сух, купа его свежа,

Словно сахарный тростник, корни его,

Словно бы виноград, плоды его,

Сладкие ягоды дает нам дерево.

2 Справедливые! Вот – мое высокое дерево,

Состязаясь с козой, говорит оно:

«Сколь много я тебя превосходней,

3 Нет в земле Хванира́с^[880] дерева, равного мне,

Ибо царь вкушает мои ягоды,

Когда я вновь приношу плоды,

4 Я – настил для ладьи.

5 Я – ткань для ветрила,

6 Из меня метелку делают

И двор и дом подметают.

7 Из меня ступу делают,

И рис и ячмень толкут в ней.

8 Из меня поддувало делают

И им огонь раздувают.

9 Я – прочная обувь земледельца:

10 Я – пара сандалий для босоногого,

11 Из меня веревку делают

И ею ногу твою держат на привязи.

12 Из меня палку делают

И ею шею твою целуют.

13 Из меня кол вытесывают

И на нем головою вниз тебя подвешивают,

14 Я – хворост в огне,

Когда на вертел тебя нанизывают.

15 Я – летняя сень над главою правителя.

16 Я – сахар земледельца и мед азата.^[881]

Из меня оружие делают.

17 Я – короб знатока целебных снадобий,

Что из города в город носят от лекаря к лекарю.

18 Я – птичье гнездо.

19 Я – прохладу даю усталым работникам,

Ведь выросло я на влажной земле;

Люди узнали мне цену и не погрешают против меня.

20 Пусть прольются златые мои потоки,

Пусть те, кто лишен вина и хлеба,

Вкушают гроздья моих плодов!»

21 Так сказало ассирийское дерево, –

И коза моя отвечала дереву моему:

«Долго слушали тут, как ты споришь со мной,

Как ты в состязание входишь со мной.

Но едва о делах моих будет услышано,

И ты устыдишься глупых речей.

22 Возношусь я по воле царя высокого:

Да пребудет царственность, что у Джамшеда^[882] столь долго

В пору счастья его пребывала дэвам на муку.

23 О люди! Ведь сухое дерево – целебно,

А у этого – [никчемная] золотая верхушка!

24 А тебя сотворили на пользу лишь малым детям,

Твои золотые плоды лишь детям в радость!

Мудрый тот, кто чуток слухом.

25 Если ты скажешь: плодов у меня

Больше и они полезней твоих, –

26 А я отвечу тебе, то лишь себя опозорю,

Ибо твоя похвальба не стоит моих возражений.

27 Парсийские люди^[883] меня зовут на празднованья свои,

А ты дичок бесполезный, никчемней прочих деревьев.

28 Да если бы ты [полезный] плод приносило,

Люди праведные^[884] пустили б тебя пастись

На пастбище, подобно корове.

29 Разве спесива я и глупа, словно бы незаконнорожденный?

30 Послушай! Я всегда побеждаю А́за,^[885] высокого дэва,

С тех пор, как творец, щедрый Ормузд, господь преславный,

Научил поклонников Мазды чистой вере.

31 Не подобает служить Ормузду щедрому

Иначе, как через меня, иже есмь коза,

Ибо джев^[886] из меня сотворяют!

32 Вот служат богам и Гошуру́ну,^[887] богу четвероногих, –

И я придаю силу быстрому Хоме.

33 Кто другой способен носить

Груз одежды, что я на спине ношу,

Из кого она, как не из меня, иже есмь коза!

34 Из меня пояс делают,

Унизанный жемчугами.

35 Я – обувь азатов, я перчатка царей

36 И наперсников их.

Из меня бурдюки делают и водяные мешки, –

В знойный день посреди пустыни ледяная вода – от меня!

37 Из меня кожу для барабана делают, –

С барабаном готовятся бодро к празднованию,

Празднованье великое мной снаряжают.

Из меня мускус делают,

38 И праведные правители, владетели областей –

Уснащают им голову и бороду, –

Объемлют они скромность и величие,

39 Из меня пергамент делают,

Книги писцов и важные списки […] пишут на мне.

40 Из меня бутыли делают,

Их привязывают и […],

Из меня мешки делают кожаные

И прекрасные вяжут одежды из козьей шерсти;

Азаты и вельможи носят их на плече.

41 Из меня ремешок делают и приторачивают седла, –

А в них восседали Рустам^[888] и Исфандия́р^[889]

На большом слоне и на боевом слоне.

Я – прочный пояс, что пользу приносит в сражениях,

Наилучшие пояса из меня, иже есмь коза!

Отменная бечева для слонов и […]

Из меня [..] для мулов,

Вот каковы богатства мои!

Из кого, как не из меня, иже есмь коза,

Сделать можно подобное?!

42 Из меня суму делают праведные торговцы,

А в ней и хлеб, и фисташки, и сыр, и баранье сало,

И камфора, и черный мускус, и шелк-сырец из Тохара,

И много дивных одежд для юных девушек носят они

43 Вплоть до Ирана.

Из меня кусти́к^[890] делают,

Белый пада́м, прекрасный ташку́к^[891] и одеяние вельмож.

Сравненьем со мною восхваляют

Девичью стать, и шею, и грудь!

Вот какова я и все мои сородичи!

Мы прикоснемся, и тело уже источает благой аромат,

Словно бы роза мира.

Два рога […]

44 […] у меня на спине […]

С горы и на гору идут по земле, к большой стране,

От берегов Инда к озеру Варка́ш,^[892]

К людям многих племен,

Что остаются на другой земле в […]

И зовутся они «варчашм» – грудоглазые,

Ибо они словно люди, что листья едят и доят молоко козы,

Ибо убранство этих людей – от меня.

45 Из меня халву делают, бессмертное яство,

Что вкушает правитель, и горный вождь, и азат.

Я – единственная на свете!

Да превзойду я тебя, о ассирийское дерево!

46 Из меня – молоко и сыр.

Из меня дети и взрослые делают творог и сыворотку.

47 Поклонники Мазды праведные, свершая службу,

Хранят патияб в моей коже.

48 Когда играют в чанг, и вини́г,

И в гиджа́к, и в барба́т, и в тамбу́р,^[893]

Со мною поют.

Я единственная на свете.

Да превзойду я тебя, о ассирийское дерево!

49 Вот козу на базар приводят и называют ей цену,

И тот, кто не имеет десяти драхм,^[894]

Не подходит и близко к козе, –

Тебя же всего за два гроша купит ребенок!

Обида и мука в сердце твоем.

Тебя выбрасывают из […].

50 Такова моя польза, таковы благие дела мои,

Мои дары и воздаяния, исходящие от меня, иже есмь коза, –

И здесь, и по ту сторону шири земной.

51 Таковы мои золотые слова, и я их слагаю перед тобой,

Так мечут бисер перед свиньей или боровом,

Так играют на чанге перед верблюдом бешеным.

52 Было так изначала,

От сотворения гор […].

Я вкушаю душистую, свежую, горную траву

И упиваюсь водою ручья прохладного!

53 Тебя же любой вырвет с корнем,

Кто сильно проголодался».

54 И коза удалилась с победою.

 

 

Из «Поэмы о сыне Заре́ра»
Плач Баствара над трупом отца ^[895]

 

 

Опора жизни моей!

Кто твою силу похитил?!

Доблестный мой отец!

Кто твою кровь пролил?!

Кто Симургу подобного

Коня твоего похитил?!

Ты хотел сражаться

Рядом со мною, –

Теперь убитым лежишь,

Лишенным дыханья.

Твои волосы и бороду

Теребит ветер,

И твое чистое тело топчут,

И пыль села на твой затылок.

Что же мне делать сейчас?

Если я опущусь на землю

И обниму твою голову,

О отец мой,

И пыль оботру с затылка,

Ведь тогда на коня

Я вскочить не успею!

 

 

Согдийский фрагмент о Рустаме ^[896]

 

[1] […] Так Рустам преследовал их до самых ворот города. Многие нашли погибель свою под его ногами. Тысячи обратились в бегство. Вбежав в город, заперли они ворота. Рустам вернулся обратно с великой славой. Он дошел до прекрасного пастбища, остановился, расседлал коня и пустил его пастись. Сам он снял доспехи, поел, насытился и сложил доспехи на землю, потом лег и уснул. Дэвы толпой [?] подошли […] и сказали друг другу: «Какое великое зло нам и [10] великий позор для нас, что нас запер в городе один-единственный всадник. Как быть? Или мы все умрем и забудем позор, или отомстим за царей». Дэвы начали приготовляться, те, что, кроме того [?] были […] большие и тяжелые приготовления. [15]. Всею мощью своей, сильными ударами [?] они отворили ворота города. Множество дэвов […] одни – на колесницах, другие на слонах, многие на […], многие на свиньях, многие на лисицах, многие на собаках, многие на змеях и ящерицах, одни шли, другие [20] летели, как коршуны, иные же [?] шли головою вниз и ногами кверху […] долгое время. Они подняли дождь, снег, град и сильный гром; они издавали вопли; они испускали огонь, пламя и дым. Все они искали доблестного Рустама […] [25] Рахш с пламенным дыханием [?] пришел и разбудил Рустама. Рустам проснулся [?], он быстро снова надел свою одежду из пантеровой шкуры, приторочил колчан [?], вскочил на Рахша и ринулся на дэвов. Когда Рустам издали увидел воинство дэвов, он сказал Рахшу: [30] «[…] не страшись» [……] «Господин, если дэвы у луга» […] Рахш согласился. И Рустам повернул вспять; дэвы его увидели [5] и устремили вперед боевых коней. В тот же час пехотинцы сказали друг другу: «Теперь храбрость военачальника Рустама сломлена. Он уж больше не в силах вступить в бой с нами. Ни в коем случае не давайте ему бежать и не пожрите его, но захватите живьем, чтобы мы подвергли [10] его жесточайшей казни». Дэвы хорошо друг друга ободрили [?], они дружно завопили и погнались за Рустамом. Тогда Рустам обернулся. Он бросился на дэвов, как яростный лев на добычу, как доблестный […] на стадо […], как сокол на […] [15].

 

 

Из манихейской литературы

 

Притча о хозяине и работнике ^[897]

 

…И вот произошел спор, который они не могли уладить. На следующий день они предстали перед судьей. Владелец жемчуга сказал:

– Господин, я нанял этого человека на один день за сто золотых динаров, чтобы он сверлил мой жемчуг. Он не сверлил жемчуга, а теперь требует у меня оплаты.

Работник сказал:

– Господин, когда сей благородный человек увидел меня на базаре, он меня спросил. «Эй, какую работу ты можешь делать?» Я ответил: «Господин, какую бы работу вы мне ни приказали делать, я ее выполню». Когда же он привел меня в свой дом, то приказал мне играть на чанге. До наступления ночи я играл на чанге по приказу хозяина.

Судья решил:

– Ты нанял этого человека на работу, почему же ты не приказал ему сверлить жемчуг? Почему же ты вместо этого приказал ему играть на чанге? Работнику следует уплатить сполна. Если же тебе нужно сверлить жемчуг, дай ему других сто золотых динаров, и он будет сверлить твой жемчуг в другой день.

Итак, владелец жемчуга должен был уплатить работнику сто золотых динаров, жемчуг остался несверленным до другого дня, а сам он преисполнился стыда и сокрушения.

Мудрец истолковал рассказ этот так: сведущий в искусствах и ремеслах есть [тело]. Сверлильщик жемчуга – это тело. Сто динаров означает жизнь длиною в сто лет. Владелец жемчуга – это душа, а сверление [?] жемчуга означает благочестие.

 

Из «Притчи об обманчивости пяти чувств» ^[898]

 

Вот врата глаз, когда видением обманчивым они ошибаются. Как человек, что в пустыне видит и город, и деревья, и воду, и еще многое. А это дэв ему показывает все это и губит его.

Или как замок на скале, к которому враги и подступиться не в силах. Тогда они устраивают зрелище: песен не поют и пляшут. И вот те, что внутри замка, зрелищем этим прельстились, а враги уж подходят с тыла – и замок захвачен.

Вот врата ушей. Как человек, что шел столбовою дорогой со множеством сокровищ. Тогда два вора стали у его уха и завлекали его красивыми речами. Они отвели его в укромное место, убили его и сокровище унесли.

Или как девушка красивая, что в замке была заперта, и – человек лживый у подножия стены столь красивую песню пел, что девушка та умерла от горя.

Вот врата обоняющего носа. Это как слон, что с вершины горы по запаху цветов учуял шахский сад и ночью с горы свалился и погиб.

 

Фрагмент о Древе света ^[899]

 

 

Солнце яркое и луна светла

Блестя сверкают от ствола Древа,

Птицы на заре играют радостно,

Играет голубь, с ним птицы разные,

Голоса поют, [и хоры] девичьи.

 

 

Фрагмент о Земле света ^[900]

 

Земля света – самосущая, вечная, чудотворная; высота ее непостижна, глубина ее неподвластна взгляду. Никакому врагу, никакому злоумышленнику по этой земле не пройти. Ее божественная поверхность – из алмазного вещества, которое никогда не разрушится. Все прекрасное порождено землею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покрытые цветами обильными; деревья, плоды которых не падают, не гниют и не знают червоточины; ключи, вечно точащие божественную влагу, исполняющую все царство света, луга и рощи; бесчисленные дома и дворцы, троны и ложа, которые существуют бесконечно, от века и до века.

 

Фрагмент о вознесении Мани ^[901]

 

[4] Подобно властелину, который оружие и одежду снимает и другую царскую одежду надевает, так и [5] Апостол света^[902] снял нательные боевые доспехи, и воссел в корабль Света, и воспринял божественное одеяние, диадему [10] Света и прекрасный венец, и с великой радостью, вместе с божествами Света, что сопровождали его справа и слева, при звуках чанга и [15] радостной песни полетел с божественной мощью, словно молния быстрая и видение блестящее, спеша к Столпу восхода [20] Света и Луносфере, к месту божественного сборища, и остался у отца Ормузда-бога.^[903]

 

Древнееврейская литература

 

Вступительная статья И. Дьяконова

 

I

 

Для своего понимания всякая литература требует знакомства с историей народа; из-за очень специфичных условий сохранения памятников древнееврейской литературы это требование является в данном случае особенно необходимым.

В древности евреями^[904] первоначально называлась группа западносемитских племен, по-видимому, выселившихся в XVI–XIV вв. до н. э. из северномесопотамских степей в Сирийско-Аравийскую полупустыню. Часть из них, отделившись от прочих, не позже начала XIII в. до н. э. осела к востоку и югу от Мертвого моря и, смешавшись с местным населением, создала здесь свои государства; перейдя к оседлости, жители этих государств (аммонитяне, моавитяне и эдомитяне, или идумеи) перестали причислять себя к евреям, а так продолжали называть себя обычно лишь люди из тех племен той же группы, которые долее других сохраняли образ жизни неоседлых скотоводов, – может быть, лишь с подсобным земледелием, игравшим незначительную роль. Эти племена пользовались самообозначением 'ибри́, «еврей», главным образом в общении с иноплеменниками, между собой же чаще называли себя различными – более дробными или же сравнительно широкими – родо-племенными обозначениями. Среди потомков этих племен прочно держалось предание о том, что предки их переселились из Месопотамии через Палестину на территорию, контролировавшуюся египетскими фараонами, и должны были исполнять египетские строительные и другие повинности, пока не были выведены в Синайскую пустыню вождем Моисеем. Поскольку такое предание пока не нашло ни древних письменных, ни археологических подтверждений, постольку мы должны считать его легендарным. Во всяком случае, к XIII в. до н. э. к югу и юго-востоку от Палестины из еврейских скотоводческих племен образовался племенной союз с общим культом бога Яхве, принявший название «Израиль» («бог сражается»)^[905] и начавший вторжение в Палестину с востока через реку Иордан (а может быть, также и с юга, от Синая). Впервые в письменных источниках этот племенной союз упомянут в победной надписи фараона Мернептаха (конец XIII в. до н. э.); он обозначен как уничтоженный, по-видимому, уже к западу от Иордана.

Археологически доказано, что в XIII–XII вв. до н. э. имели место войны между вторгшимися с востока племенами и городами-государствами местных, тоже западносемитских жителей Палестины – ханаанеев. Как об этом рассказывало и древнееврейское предание, многие ханаанейские города (например, Иерихон, Хацор и др.) были разрушены. По-видимому, завоеватели встретили здесь и некоторые племена, близко родственные им по языку и традиционным родословиям и сходные по своему социально-хозяйственному строю, но поселившиеся в стране уже раньше; их они вобрали в свой племенной союз. Последний и сложился в своем традиционном составе, видимо, уже внутри Палестины, в XII – начале XI вв. до н. э. (он состоял из «двенадцати колен Израиля» или, вернее, из одиннадцати племен и одной специально посвященной культу союзного бога Яхве родоплеменной группы – левитов). В ходе первых войн и разрушения городов одна часть оседлых местных жителей – горожан и крестьян – погибла, другая – подчинилась вторгшимся племенам под условием дани и повинностей; но несомненно, что после первоначального периода непримиримой вражды наступил мир, и немалая часть тех же местных жителей (ханаанеев) влилась путем браков, усыновлений и иначе в состав племен-завоевателей, постепенно перешедших к оседлости. Классический древнееврейский язык I тыс. до н. э. являет черты смешения западносемитских говоров двух разных групп, из которых один можно отождествить как язык скотоводов Сирийско-Аравийской полупустыни II тыс. до н. э., а другой – как язык ханаанеев. Процесс слияния был ускорен тем, что с XII века всему палестинскому оседлому населению без различия приходилось обороняться от набегов других семитских племен из пустыни, с востока и с юга, – кочевников, одомашнивших верблюда, а потому более подвижных, чем были до них еврейские племена. Но, несмотря на постепенное этническое смешение, еще долго население городов и долин слыло по преимуществу ханаанейским, а население, осевшее на Палестинском нагорье и освоившее его под земледелие, – по преимуществу израильским.

Но и перейдя к оседлости, израильтяне в Палестине все еще продолжали жить родовым строем и управляться вождями – «судьями» (шофети́м). Лишь к концу XI в. до н. э. создается Израильское царство в ходе борьбы с попытками завоевания всей страны заморским народом филистимлян, осевшим в начале XII в. до н. э. на побережье, от района севернее нынешнего Тель-Авива и вплоть до Газы на юге.

Первые попытки создания царства были сделаны Гидеоном, затем Саулом; но прочная государственность на рабовладельческой основе была создана Давидом и его сыном Соломоном (конец XI – первая половина X в. до н. э.). Соломон впервые построил богу израильского племенного союза, Яхве, храм в Иерусалиме: ранее ему был посвящен лишь шатер – «скиния», содержавшая особый ларец – «ковчег завета», который считался земным местопребыванием незримо присутствующего во всем мире божества.

Однако уже при преемнике Соломона новое государство в результате народного восстания распалось на два царства – Израильское на севере Палестины и в Заиорданье и Иудейское на юге Палестины. Из «двенадцати колен Израиля» в составе Иудейского царства осталось племя Иуда, часть левитов и небольшие группы из еще двух племен; в то же время в племя Иуда влились значительные местные иноплеменные группы. Между тем в 722 г. до н. э. Израильское царство было завоевано и уничтожено Ассирией, жители его были выселены и навсегда бесследно растаяли среди разноязычного населения Ближнего Востока; таким образом, единственными представителями древнего еврейского народа того времени остались иудеи – в это время так стало обозначаться все вообще население южного, Иудейского царства, каково бы ни было его происхождение.

Период X–VII вв. до н. э. был в Израильском, а затем Иудейском царстве порой бурного развития классовых отношений, обогащения аристократии – «мужей достойных» (гибборе́ ха́йил) и одновременно порой обнищания, а затем и закабаления рядовых земледельцев. Это вызвало к жизни так называемое пророческое движение. «Пророками» первоначально назывались неофициальные жрецы или волхвы, составлявшие особую корпорацию; их наименование перешло к новым религиозно-политическим проповедникам.

«Пророки», полностью оставаясь на почве безраздельно господствовавшего в древности рабовладельческого мировоззрения, идеализировали родовое прошлое, как это характерно для социальных движений эпохи рабства; поэтому они осуждали угнетение лишь массы рядовых свободных (но не рабов) и сопутствовавшие ему общественные бедствия – долговую кабалу, обращение в рабство полноправных членов иудейско-израильских общин и принудительную скупку земли у должников кредиторами; так, в одной из проповедей «пророка» Исайи (5: 8, 15) говорится:

 

«Горе прибавляющим к дому дом,

Тем, кто поле соединяет с полем, –

Пока вовсе не станет места,

Чтоб они одни остались посреди земли!

И унижен был человек, и низко пал муж, –

Но будут опущены очи гордецов!»^[906]

 

Поскольку и в завоеванных, и в окружавших Палестину ханаанейских городах-государствах (в частности, в Финикии) классовый антагонизм развился гораздо раньше, чем у недавно перешедших к оседлости племен, постольку «пророкам» и их сторонникам представлялось, что социальное угнетение явилось лишь следствием культурного смешения израильтян с местным населением; в их религиозно-окрашенном мировоззрении это смешение вопринималось прежде всего как поклонение «чужим богам», помимо главного бога племенного союза – Яхве (это имя рано – хотя точно не известно, когда именно, – было табуировано, и было предписано заменять его словом «Господь»). Под «чужими богами» понимались прежде всего ханаанейские боги, в том числе финикийские, но также боги аммонитян и моавитян и восточных семитов – ассирийцев и вавилонян. Однако при очень близком этническом и языковом родстве евреев с другими семитскими народами вряд ли в то время было на самом деле возможно установить, каких божеств следовало считать исконно ханаанейскими и культы их – нововведением у евреев. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что евреи исконно и, по крайней мере, до V в. до н. э. поклонялись не только Яхве, но и другим божествам, и эти божества не обязательно были заимствованными у какого-либо иного народа.

Пока существовало северное, Израильское царство, «пророческое движение» имело в нем мало практических успехов.^[907] Между тем борьба, начатая против сельской аристократии, – а она главным образом и пыталась эксплуатировать своих более бедных соплеменников, – естественно, выливалась в борьбу против местных святилищ, которые были идеологической опорой аристократии. Поэтому «пророки» стали выступать против местных центров богослужения, даже если они были посвящены самому богу Яхве: законным был признан только культ в Иерусалимском храме. Это обеспечило «пророческому движению» поддержку царей Иудейской монархии, сидевших в Иерусалиме и увидевших в «пророках» союзников в борьбе с аристократией местных общин: находясь вне влияния дворца и столичных властей, аристократия, видимо, стремилась к максимальной независимости.

Вначале в Израильском и Иудейском царстве не отрицалось само бытие других божеств, помимо Яхве, однако «пророки» настаивали на обязательности «договора» («завета»), якобы заключенного между Яхве и израильским племенным союзом; по этому «завету» Яхве обязался будто бы вручить израильским племенам «землю обетованную» в Палестине, а члены племенного союза были за это обязаны поклоняться исключительно одному Яхве, богу «ревнивому», жестокому и свирепому, и выполнять его предначертания, переданные через легендарного Моисея и пророков. Логика спора и борьбы с противниками очень скоро привела «пророков» к провозглашению Яхве вообще единственным настоящим богом и, таким образом, – к монотеизму.

Движение «пророков» было в высшей степени противоречивым. Выступая против главнейших социальных зол эпохи, разоблачая многие отталкивающие суеверия и впервые пытаясь внести этическую струю в примитивные магически-ритуалистические верования древности (например, именно Исайе принадлежит знаменитый призыв «перековать мечи на орала»), они в то же время принимали как нечто раз навсегда данное антагонизм рабовладельцев и рабов, поддерживали своим авторитетом монархию, все более стремившуюся к деспотизму, фактически проповедовали изоляцию своего народа от окружающих культур и явились едва ли не первыми в древности поборниками нетерпимости. Некоторые из книг, ставших идеологическим орудием движения на его позднем этапе – как, например, «Книга Чисел», «Второзаконие», – объявляли жесточайшее истребление ханаанеев религиозным долгом народа Яхве, – правда, задним числом, так как к VIII–VII вв. до н. э. ханаанеев, как особой от евреев народности, в стране, видимо, уже не было. Тем не менее именно это служило потом оправданием средневековых религиозных войн в христианском мире и образцом для учения о «священной войне» в мусульманстве.

Начиная со второй половины VIII в. до н. э. религиозно-политические речи «пророков» стали записываться. Из более ранних памятников древнееврейской устной и письменной литературы, о былом существовании которых мы иногда знаем, а иногда догадываемся, до нас дошло немногое. К IX–VIII вв. до н. э. восходят компилированные из нескольких более ранних источников книги «Бытия», «Исход», «Левит» и «Чисел», излагающие мифическую и легендарную историю мира и израильских племен в духе концепции «завета» израильтян с богом Яхве и содержащие также юридические и религиозно-этические законы и правила, – например, знаменитые «десять заповедей»; эти книги приписаны легендарному Моисею, но предполагают уже оседлое существование народа, которому адресованы их поучения. Примерно к VII и отчасти к началу VI в. до н. э. относятся исторические книги («Иисуса Навина», «Судей», «I–IV Книги Царств», – иначе «I–II Книги Самуила» и «I–II Книги Царей»), излагающие историю Палестины с XIII по начало VI в. до н. э. главным образом с точки зрения выполнения или невыполнения народом и царями предполагаемых предписаний Яхве. В 622 г. до н. э., при перестройке Иерусалимского храма при царе Иосии, была «найдена» «Книга Второзаконие», подытоживавшая учение «пророков»; она была тоже приписана Моисею и вместе с первыми четырьмя «Книгами Моисеевыми» составила Пятикнижие, или Тору, наиболее почитаемую часть иудейского Священного писания, получившую значение свода религиозных догматов.

К периоду «царств» (X – начало VI вв. до н. э.) относится часть дошедшей до нас древнееврейской культовой лирики (псалмы); все они без разбору позже приписывались царю Давиду. Еще старше некоторые сохраненные в прозаических книгах отрывки дружинного эпоса и других песнопений времени племенного союза; самым древним считается эпический отрывок «Песнь Деборы» («Книга Судей», гл. 5) конца XII в. до н. э.

В 597 г. до н. э. Иудейское царство было завоевано Навуходоносором II, царем Вавилона; значительная часть иудеев была переселена в 586 г. до н. э. в Вавилонию, но здесь они не были обращены в рабство и сохранили между собой идеологические связи. Здесь продолжалась деятельность «пророков»; наиболее значительный из них, Езекиил, выдвинул религиозно-утопическую идею восстановления Израиля как теократического государства с центром в Иерусалиме. В конце VI в. до н. э. персидские цари Ахемениды, завладевшие Вавилонией и всем Ближним Востоком, из стратегических соображений решили восстановить и укрепить разрушенный Иерусалим и позволили пленным иудеям вернуться туда и отстроить храм Яхве. Создалась самоуправляющаяся храмово-городская иудейская община, для членов которой догма Торы и учения пророков были обязательными; но в эту общину не были приняты многие из остававшихся после «вавилонского пленения» в Палестине, а также новые поселенцы, успевшие здесь появиться; они составили отдельную общину самаритян. Все социальные бедствия, выпадавшие до тех пор или впоследствии на долю иудеев, отныне приписывались каким-либо их отступлениям от буквы Торы в этическом и особенно в ритуальном отношении, что явилось причиной ритуалитически-буквалистского характера, который приняла иудейская религия. В то же время, во избежание подобных отступлений в будущем, всему мужскому населению было вменено повседневное изучение Торы. Грамотность среди народов древности была вообще распространена значительно шире, чем в эпоху средневековья, евреи же пронесли традицию грамотности, как часть предписанной религиозной догмы, даже и сквозь средневековье.

К периоду «вавилонского пленения» и последовавшему затем периоду «второго храма» относятся, помимо поздних пророческих книг («Книга Езекиила» и несколько более мелких,^[908] также целый ряд литературных произведений различных других жанров: «Плач» о падении Иерусалима, приписанный пророку Иеремии, исторические «Книга Эзры» и «Книга Неемии», а также новый, идеологически сильно переработанный вариант истории Израильского и Иудейского царств («I–II Книги Хроник», иначе «Паралипо́менон»), дальнейшие образцы религиозной и религиозно-публицистической лирики и богослужебных текстов (псалмы), несколько прозаических повестей (не исключено что древнейшая из них – «Книга Руфь» – может относиться еще к концу допленной эпохи), собрание религиозно-политических аллегорий («Книга Даниила»), собрание пословиц и афоризмов, нравоучительная поэма – «Книга Иова», замечательный образец древневосточного философствования – «Книга Экклесиаст»; в это же время был составлен сборник любовной и свадебной лирики – «Песнь песней», хотя отдельные части его восходят, видимо, еще к IX–VII вв. до н. э.

Иудейская храмово-городская община в Иерусалиме была вовлечена в бурные события, последовавшие за покорением Востока Александром Македонским в конце IV в. до н. э. и созданием великих эллинистических держав Птолемеев и Селевкидов. В течение III–II вв. большие группы иудеев подверглись выселению в Египет (Александрию), Сирию и Армению. В борьбе с Селевкидской монархией во II–I вв. до н. э. создалось новое Иудейское царство, основанное династией Маккавеев, или Хасмонеев, но их преемники были вынуждены отдаться под власть римлян; II в. до н. э. – II в. н. э. были в Палестине периодом острейшей классовой борьбы и новых идеологических исканий; возникают различные иудейские секты, например, секта ессеев, осуждавшая официальное иудаистическое учение (фарисеев) и проповедовавшая аскетизм и имущественное равенство; эта секта теперь хорошо известна по знаменитой находке ее рукописей в пустыне у Мертвого моря. Иудейской сектой было вначале и христианство, лишь позднее отделившееся от иудаизма и противопоставившее себя ему.

Два восстания против римского владычества (66–70 гг. н. э. и затем – 132–135 гг. н. э.) привели к разрушению «второго» Иерусалимского храма и к окончательному выселению иудеев из Иерусалима; многие переселились в различные концы Римской империи или бежали в Месопотамию, в царство парфян; началась пора «Диаспоры», или рассеяния; хотя начальный период диаспоры все еще относится к эпохе древности, однако сочинения, созданные в это время, ближе уже к средневековой литературе и в настоящем томе не представлены.

 

 

Состязание.

Изображение Пируза Сасанида на позолоченном блюде. V в.

Музей «Метрополитен». Нью-Йорк.

 

 

II

 

Начиная с эпохи «второго храма» духовная жизнь евреев стала регулироваться и направляться знатоками Писания – книжниками, представленными в специальном духовно-административном органе (великом совете, позже – в синедрионе). Богослужение совершалось только в Иерусалимском храме, а в других местах существовали лишь молитвенные собрания (синагоги); они получили особое значение после падения «второго храма»: ведь, согласно религиозной догме иудаизма, впредь до восстановления единственно законного Иерусалимского храма подлинное богослужение считалось невозможным. Тогда же власть синедриона была заменена авторитетом отдельных вероучителей – раввинов. К этому времени превращение религии иудеев в веру, основанную на письменной догме и официально регулируемую, привело к созданию канона Священного писания. Это чрезвычайно затрудняет объективное изучение памятников древнееврейской литературы: споры вокруг них слишком легко превращаются из научных во вненаучные; одни настаивают на достоверности и неповторимой ценности каждого «боговдохновенного слова Писания», другие столь же решительно в полемическом рвении отрицают за этими памятниками какие бы то ни было исторические и художественные достоинства. Для более ясного изложения этого трудного вопроса необходимо остановиться на составе канона.

Явление циклизации и канонизации памятников письменной литературы было уже и раньше известно Древнему Востоку и не обязательно связывалось с религиозной догмой. Так, вавилонские писцовые школы тоже имели свои своды рекомендуемых к чтению произведений; эти своды составлялись не только исходя из идеологической ценности данных произведений с позиции господствовавшего мировоззрения, но и из чисто практических и педагогических соображений; вавилонский «канон» не был, однако, вполне замкнутым. Иудейские книжники эпохи «второго храма» и более позднего времени, конечно, подходили более строго к отбору круга чтения верующих (то есть, в условиях того времени, всего населения). Отбирались в первую очередь такие книги, где излагаемые идеи позволяли объявить, что автор был вдохновлен богом, – такие, где прямо пропагандировалась монотеистическая религиозная догма иудаизма, в том виде, как она сложилась ко времени поздних «пророков»; во вторую очередь отбирались книги, по крайней мере, не противоречащие догматам иудаизма и, с точки зрения иудейских книжников, достаточно нравоучительные. Однако догматический авторитет признавался только за пятью книгами Торы.

Все литературные произведения хотя и подвергались благочестивому редактированию, однако не до такой степени, чтобы любой ценой достигать устранения противоречий; так, несмотря на то, что версия истории Израильского и Иудейского царств, излагаемая в художественно слабых, но значительно более благочестивых по духу «Книгах Паралипоменон», с фактической стороны серьезно расходится с версией более древних «Книг Царств», однако в канон попали и те и другие.

Круг одобренного чтения в основном сложился к концу III в. до н. э.; евреи Александрии, сохранившие иудейскую религию, но утерявшие древнееврейский язык, сочли необходимым перевести соответствующие произведения на греческий; этот перевод (II в. до н. э.), так называемая «Септуагинта», или «Библия семидесяти толковников», впоследствии воспринятая православным христианством, полностью включает и весь позднейший иудейский древнееврейский канон, окончательно установленный лишь в I в. н. э., но содержит также некоторые сочинения, впоследствии исключенные из еврейской Библии, главным образом из-за их поздней даты: действительная или (как в случае, например, «Книги Ионы», «Экклесиаста» и «Песни песней») мнимая древность произведения казалась гарантией их мудрости и боговдохновенности; книги, явно более близкие к тогдашней современности, могли скорее казаться делом рук человеческих. Так из канона были исключены заведомо поздние книги: «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», историческое сочинение – «I Книга Маккавеев», повести – «Книга Юдифь» и «Книга Товита» (хотя обе они выдавали себя за древние, но их эллинистическая дата очевидна), отрывки «Сусанна и старцы», «Бел и дракон» и др., введенные в «Книгу Даниила», и т. п.^[909]