Воплощение инсценированного рассказа на сцене

Процесс поиска актерских и режиссерских средств вырази­тельности, наиболее полно выявляющих тему рассказа, требовал особого внимания и работы воображения. Режиссеру надо было найти эмоциональные "маяки", на которые отзывалась психо­техника студента-исполнителя и которые лежали в русле глав­ной проблемы рассказа. С помощью педагога необходимо было найти у автора такую тему, которая бы грела режиссера и ис­полнителей и, что самое главное, была бы интересна современ­ному зрителю.

Педагогический процесс уточнения "зон заразительности" студента-режиссера и студента-актера не должен носить насиль­ственный характер. Волевой прием в поисках направленности темперамента студентов может привести к душевному вывиху, к нарушению естественности. Помочь студентам обратиться к глу­бинам человеческой жизни и своей души, органично выявить их темперамент и гражданственность в полную силу — это основная методологическая задача педагога в работе над инсценировкой.

В начале второго года обучения студенты и педагоги рас­смотрели множество самых различных произведений, но не легко было найти тот рассказ, который мог бы затронуть, "обжечь" учеников. Как-то студенты принесли на занятия рассказы В. М. Шукшина "Чередниченко и цирк" и "Даешь сердце". После их прочтения и разбора Андрей Александрович предложил всем студентам курса выбрать для инсценировки один из рассказов Шукшина и указал на сборник писателя — "Характеры".

Однако в этот семестр работа ограничилась только двумя рассказами Шукшина— "Чередниченко и цирк" и "Даешь серд­це". Андрей Александрович подробно говорил о людях, которые интересуют автора, которым он предан и которых защищает: ге­рои Шукшина беспредельно любят свою землю, свои дела, одно­сельчан, страдают за других, веря в их порядочность и чисто­плотность, ненавидят "жлобство". Гончаров называл героев Шукшина потенциальными Кулибиными, Лобачевскими; самого

Стр. 136

Василия Макаровича — русским самородком, тончайшим поэтом народных характеров.

Чувствовалось, что педагог вместе со студентами ищет еще неизведанный им пласт в работе над самобытным автором, про­бует различные варианты характеристик для действующих лиц. Например, Чередниченко из рассказа "Чередниченко и цирк" (режиссеры А. Сергеев и М. Карпушкин) — плановик не по про­фессии, а плановик в жизни. У него все рассчитано, все разложе­но по полочкам. На свои "полочки" он кладет и людей: вот — нужный (с высшим образованием), вот— ненужный (клоун, ар­тист, циркач), а вот — про запас (учительница), под бочком, "в любое время моя". На другом занятии акцентировалось, что Че­редниченко становится "благодетелем", "спасителем", и речь шла и о герое рассказа,и о "зерне" исполнителя Че-ред-ни-чен-ко (все сделать по-порядочку, все распределить по рангам, родам, ви­дам).

Предлагаемые обстоятельства рассказа были таковы. В один из южных курортных городов приехал цирк. В этом городке от­дыхал плановик. В какой-то из вечеров он посетил цирк. Затем в воскресный день посетил все три представления. Его взволновала девушка, которая открывала программу. Она взбиралась по ве­ревке высоко вверх и там под музыку крутилась, вертелась, ку­выркалась. Плановику было 42 года, он был холост, заканчивал заочно сельхозинститут. Работал на маленькой мебельной фабри­ке. У него была хорошая репутация, но не было жены. И вот он влюбился. Ночью плановик ворочался, не мог заснуть до утра и, наконец, принял решение — жениться на циркачке. Утром идет в цирк делать ей предложение. Встретившись с девушкой, он ведет себя уверенно, как "хозяин". Гончаров определяет действия ис­полнителя, исходя из "зерна" образа Чередниченко, — "плано­вик": представляется, проверяет сведения о девушке-циркачке, предугадывает ее настроение, помогает советом, подкупает, про­щупывает ситуацию, уличает во лжи, учит уму-разуму, пугает, даже стращает и, наконец, делает предложение. Сквозное дейст­вие плановика: "спасти" циркачку, "вытащить" ее из цирка (из ада).

Педагога интересовал в рассказе конфликт поэтического на­чала в артистах и атакующего, обывательского невежества

Стр. 137

плановика. В столкновении этих жизненных позиций рождалось тре­петное отношение к служителям искусства, приносящим людям радость, праздничность. Исходя из требований темы, определе­ния "зерна", конфликта и сквозного действия, выстраивалась и композиция инсценировки: были определены три события — зна­комство, сватовство, записка. Этим событиям были подчинены все компоненты драматургии инсценировки и поступки исполни­телей.

Вторая работа— о беспредельной вере в красоту души — была выполнена на основе рассказа "Даешь сердце" (режиссер С. Яшин).

Ветврач Козулин искренне верит в то, что операция на сердце, проведенная в Кейптауне, — есть самая большая победа в науке, в честь которой должны салютовать все люди. Вот он и отсалютовал из ружья... в три часа ночи. Председатель и ми­лиционер не верят, что из-за этого можно "булгатить" село, есть какая-то другая причина. Какое дело им до Кейптауна? Своих дел хватает— людям вставать в пять часов, а тут "канонада" в три часа ночи. Но, убедившись в искренности Козулина (никого он не хотел убивать), долго проверяют, не сошел ли их вет­врач с ума.

Подобных Козулину людей часто называют блаженными, "чокнутыми". В. М. Шукшин называет их "чудиками", понимая, что именно они творят прекрасное, они — соль земли.

Инсценировки по рассказам Шукшина на зимнем зачете были признаны лучшими. Подкупала свежесть темы, необыч­ность предлагаемых обстоятельств, глубина психологических ха­рактеристик, подробности сценического существования испол­нителей, их увлеченность поиском новых форм и поэзией пер-возданности.

Работая над этими двумя рассказами в первом семестре, Гон­чаров говорил о необходимости начать поиск других рассказов Шукшина для инсценировки их во втором семестре. Он по-настоящему любил творчество Василия Макаровича, пристально следил за его художественными исканиями в кино и литературе, радовался тому, как от рассказа к рассказу крепнет талант писа­теля, мудреют его "чудики". Андрей Александрович увлекатель­но говорил о том, что слово "чудик" происходит от

Стр. 138

однокоренного славянского слова "чудо". Этим словом русский народ обозна­чал самое знаменательное и самое таинственное в жизни, самое радостное, светлое, удивительное и самое отвратительное — чу­дище, чудовище. "Чудики" Шукшина вместили в себя и насмеш­ку, и снисходительность, и ироническое любование, и пренебре­жение, и восхищение. Это одна сторона. С другой стороны, есть в рассказах Шукшина и "античудики", порода людей, чью сущ­ность сам автор называет "свинушностью". "Античудики" - - не­превзойденные мастера творить зло, пусть мелкое, пусть пре­дельно бессмысленное, бьющее прежде всего по ним же, но зло, зло, зло... Творят они его с истинным азартом, артистизмом и упоением. Теща из рассказа "Мой зять украл машину дров", "не­противленец" Макар Жеребцов из одноименного рассказа, Че­редниченко из рассказа "Чередниченко и цирк", парень из "Внут­реннего содержания", Тимофей Худяков из "Билетида на второй сеанс" — все они виртуозны в выстраивании козней.

Шукшинские сюжеты неоднозначны. Попробуй перескажи, например, историю о микроскопе или космосе, шмате сала и нервной системе— выйдет плоский анекдот. Поэтому студенты должны были не пересказывать фабулу, а расшифровать, проана­лизировать сюжеты, тонко и чутко зафиксированные Шукши­ным, передать их обаяние и своеобразие на языке сцены.

Увлеченные творчеством этого писателя, на курсе начали готовить вечер его инсценированных рассказов. Студенты пе­речитали почти все рассказы В. Шукшина, но для творческого раздумья педагоги рекомендовали только некоторые из них: "Микроскоп", "Дядя Ермолай", "Хозяин бани и огорода", "Де­бил", "Билетик на второй сеанс", "Внутреннее содержание", "Верую", "Космос, нервная система и шмат сала", "Хмырь", "Думы".

Надо отметить, что многие рассказы Шукшина написаны в форме диалогов, легко поддаются инсценированию; это ма­ленькие сценки, где учтены почти все законы, предъявляемые к пьесам: острая фабула, сочный язык, композиционная строй­ность, четко очерченные характеры. Но есть и такие, которые трудно перевести на язык сцены, например, "Внутреннее со­держание", "Думы", "Дядя Ермолай" и др. В них повествование ведется от первого лица, почти нет диалогов, много временных

Стр. 139

перебросов, медленно движется фабула. Однако тема, поднятая в этих новеллах, непреходяща - - речь идет о том, чем богат человек, что он хочет оставить на земле после своей смерти, чем одарит потомков. Вот дядя Ермолай из одноименного рас­сказа— "вечный был труженик, добрый, честный человек". Ка­кой смысл он видел в жизни? А никакого смысла, кроме рабо­ты, работы, работы... И у Матвея Румянцева из рассказа "Думы" на уме всю жизнь было только дело: в детстве — сенокос, в кол­хозе— работа, на войне— работа... Все заботы, радости и горе­сти связаны были с трудом. Василий Шукшин хорошо знал этих людей, силу и слабость, сложность их характеров. А. А. Гон­чаров писал о нем: "Мне дорога его любовь к истинно народным характерам, присущее ему чувство крепких корней нескончаемо­го истока жизни, связывающего сегодняшнее поколение живу­щих с прошлым и будущим. У него эта тема раскрывается удиви­тельно конфликтно, иногда горько, подчас трагично"1. Эти стро­ки были написаны в конце 70-х годов, но об этом Андрей Алек­сандрович говорил и в первые дни работы над рассказами, ко­гда еще не была написана двухчастная композиция будущего спектакля "Характеры" и шел поиск сценического эквивалента для каждого рассказа. Остановимся на некоторых этапах этой работы и проследим поиски сценического эквивалента эпичес­кой форме.

Идет репетиция рассказа "Хозяин бани и огорода".

Педагог. Рассказ, на первый взгляд, кажется простым. Ни­чего особенного. Разве мало людей имеют свои дачи, дома, ого­роды, машины? Ну и что? Но представьте себе, есть субъекты, которые за морковку могут изуродовать человека, потеря какой-нибудь тряпки для них — чуть ли не трагедия.

Студент (с места). Даже у нас на курсе есть такие.

Педагог. А сколько таких встречается в повседневной жизни? В Подмосковье среди дачников таких "куркулей" сколько угодно.

Студентка С. Акимова (с места). Несколько дней назад я покупала цветы на Новом Арбате. Сколько, спрашиваю. "Три рубля", — отвечает дяденька. Отсчитываю. Двадцатикопеечная монета оказалась 1962 года выпуска. Так он не взял. Давай, гово

' Гончаров А. А. Режиссерские тетради. С. 124.

Стр. 140

рит, за 1966 год или новее. Объясняю, что это все равно. Так пи взял цветы, вернул мои деньги. Так дрожит за свое добро, что боится 20 копеек упустить. Я разозлилась, говорю: "Цисты мс продавать, а раздавать бесплатно нужно".

Педагог. Так вот: мы и должны взять из рассказа тему подлинного и мнимого богатства. У Шукшина на поверку Гни а гыми оказываются люди "нараспашку", без полушки в кармане. Они богаты душевностью, наивной святостью.

Затем преподаватель дает характеристику центральному пер­сонажу рассказа "Хозяин бани и огорода". Это — - "куркуль", "жмот". Об этом должен говорить его вид: стан коренастый, шеи нет, голова посажена прямо на плечи, сутуловат, руки длинные. Себя ублажает банькой, чаем. По своим владениям шествует, а не ходит. Ни одна полезная травинка не посмеет расти за изгородью, только в его огороде.

Сосед — открытая душа. Пренебрегает бытовыми неудобст­вами. Поэтическая натура. Для него куда важнее купить сыну ба­ян, чем построить баню.

Жена "куркуля" (хозяина бани и огорода) — громкоголосая толстуха. Любит покричать для порядка, хотя и не сердится. Ра­ботает в своем хозяйстве до "темноты в глазах". Все у нее разло­жено по полочкам, новые вещи закрыты в шкафу, носит их толь­ко по великим праздникам. В семье хозяйка — она. Муж — под пятой.

Прочитав рассказ, преподаватель сразу же предлагает сде­лать этюд по первому событию: "Обход владений". Студент Б. Земцов выходит на площадку. Двухчасовая работа почти ниче­го не дала. Еще бы! Земцов — добрый человек, не жадный, у него легкая походка, он "моторный", а здесь необходимо показать ка­чества скряги, угрюмость, тяжелый шаг.

Через несколько репетиций ему предлагается надеть старые галифе (синие), майку-безрукавку, огромные резиновые калоши. Надел все старое, чтобы все видели — живет он плохо, а на по­верку — - "жадюга". Походка шаркающая, напевает старинное танго. Осматривает все уголки усадьбы. Так доходит до бани. Открывает дверь. Жена и дочь, естественно, поднимают крик. Хозяин недоволен: долго моются, лишний расход воды. Начинает выгонять из бани "транжир".

Стр. 141

Студент. Какой же я хозяин? Я какой-то бестелесный, "полудыра". Во мне нет стержня, устойчивости, основательности.

Педагог. Вот именно, основательности. Я бы сказал, буль­дожьей хватки и объема. Почему вам предлагаются галифе и ка­лоши? Ваш герой должен "влиться" в них. Он родился в галифе и калошах. Это — кит не мокнущий, командир в своей вотчине. И не забудьте принести шерстяные носки — самовязки, толстые, в репьях. Калоши— волоки. Это даст вам возможность ходить медленно, иначе потеряете их. Не брейтесь. Ваш герой так "плот­но" занят делами, что ему некогда бриться.

Исполнителю роли соседа (студенту И. Костолевскому) педа­гог предлагает работать по-иному. Индивидуальные качества ученика больше подходили для исполняемого им образа, но он был слишком скульптурен. А его герой — крестьянин, ходит бо­сиком: земля ласкает его ноги. Он— "босяк" и "бессребреник". Походка прыгучая, доверчив, верит во все, как дитя. Лирик. До слез хохочет, когда сын играет "Во саду ли, в огороде": "Баян ос­воил все-таки, сорванец!".

Работа над этюдом с импровизированным текстом законо­мерно должна была привести исполнителей к авторскому слову. Но освоение авторской стилистики шло сложно. Студентам, в основном городским жителям, трудно давалось емкое, образное слово Шукшина. Только путем поиска необходимых физических действий постепенно усваивалось и слово писателя.

Перед репетицией педагог позвал студентку Е. Камышан-скую, исполнительницу роли жены хозяина, что-то ей шепнул. Кивнув, она быстро убежала за ширму. Репетиция началась. Вот хозяин подходит к бане, стучит в дверь, слышны женские голоса, визг, но дверь не открывают. Ругаясь, он раздевается: снимает рубаху, галифе, сидит в исподнем. Ждет. Закуривает. Докурив цигарку, стучит в дверь. На пороге появляется жена в исподней сорочке. Хозяин от неожиданности попятился, затем хмыкнул, захохотал, неожиданно обнял партнершу (чего не было в роли). "Вот такая оценка должна быть и у хозяина, — говорит педа­гог. — Он впервые увидел свою жену днем в таком виде, беспо­мощную. Вот и растаял".

Физическое самочувствие растерянности, незащищенности помогло и студентке, игравшей жену, понять "зерно"

Стр. 142

создаваемого образа. Конечно же, муж с женой "лаются", но, однако, у них есть главное — они любят друг друга. Их любовь своеобразна — с побоями и "грызней".

Итак, уставился мужик "зенками" на свою жену, глаз ото­рвать не может. Возникает неловкая пауза. Затем хозяин хочет обнять жену, она сует ему ведро: принеси, мол, воды. Тот кидает ведро обратно. Идет перекидка ведром. Подошедший сосед сме­ется. Муж с женой, мгновенно объединившись, набрасываются на него, выгоняют за ворота.

Так понемногу, последовательно, шаг за шагом, студент "подходил" к своему хозяину, куркулю, но текст еще давался с трудом. Все делалось вроде бы правильно, действия, вытекающие из событий, выполнялись точно, но не хватало еще каких-то внут­ренних качеств, а возможно, физического самочувствия.

Как-то на репетиции включили мелодию "Аргентинского танго", и студент сделал выход своего хозяина в танце. Получи­лось очень смешно. Ритм и пластика дали толчок для выявления верного "зерна" роли. Появилось точное импровизационное са­мочувствие и у жены: она с упоением "грызет" своего благовер­ного. Внутреннему состоянию расслабленности и удовольствия помог костюм — голова завязана полотенцем, сама одета в ниж­нюю полотняную рубаху.

Нащупав "зерно" и тему каждой роли, начали выстраивать ее перспективу. Большое внимание было уделено композиционной стройности инсценировки, которая создавалась за счет разности темпо-ритмов каждого события. Первое событие должно было идти медленно, в предвкушении удовольствия от мытья в бане. С приходом соседа ритм убыстряется: пришел "чудик", лезет с "дурацкими" советами, да еще на дармовщинку хочет помыться в бане. Финальная часть проходит вихрем, буйно. Скандал. Соседа выбрасывают вон из предбанника. За ним летят его брюки, руба­ха, тазик.

Постепенно, от репетиции к репетиции, постановщик и ис­полнители, создавая характеры персонажей, нашли логику их действий и взоимоотношений. Окончательный вариант инсцени­ровки таков.

Где-то заиграл баян. В старых солдатских брюках, в майке, в измятой кепчонке и огромных резиновых калошах появляется мужик. Осматривает свои владения. С его по-

Стр. 143

явлением возникает мелодия "Аргентинского танго". Тан­цуя, хозяин обходит усадьбу, останавливается возле бань­ки. Там шумно парятся жена и дочь. Предвкушая удоволь­ствие, он снимает с себя одежду, улыбается. Мужику не терпится взглянуть — чего это они там "размылись". На­ходит в двери бани щелку, ловко устроившись, начинает рассматривать свою жену. Хихикает.

Сосед, подошедший к бане, застает мужика подгляды­вающим за обнаженными женщинами. Здоровается. Ог­рызнувшись на соседа, мужик начинает сетовать на свою жену, на жизнь. Едва они присели на тазики, принесенные соседом, как жена бросает из бани ведро, чтобы муж при­нес холодной воды. "Не дает, змея, спокойно посидеть!". Поймав ведро, мужик садится на него и начинает размыш­лять о загробной жизни (жаль себя до слез). Постепенно нарастая, звучит "Верую" в исполнении Ф. И. Шаляпина. Мужик блаженно растягивается на земле, задирает голову в небо, скрестил руки на животе. Всем своим существом устремляется к небу. Но именно в этот момент голос жены возвращает его на грешную землю. Выругался, чуть не съездил жене по носу, но та быстро исчезает в бане. Рас­строенный муж идет к колодцу. Сосед, чтобы успокоить его, просит рассказать историю дальше. Садится рядом. Мужик продолжает прерванный рассказ. Жена, чтобы удо­стовериться, пошел ли муж за водой, открывает дверь ба­ни. В тон рассказа она качает головой, представляя себя идущей за гробом мужа. Мужик стоит, прижав ведро к груди, как подушку с наградами. Как только он заговорил о жене, она с проклятьем набросилась на него. Муж броса­ет в нее ведром. Она ловит ведро, замахивается на мужи­ков. Те отскакивают в сторону, втянув голову в плечи, от­ступают к сараю. Жена, передразнив мужиков, начинает их "костерить", с проклятьями скрывается в бане.

Между мужиками завязывается спор о смысле жизни. Пришедший сосед обвиняет хозяина в жадности и жесто­кости. На подмогу мужу выходит из бани жена. Она уже оделась, взяла сменное белье. Вместе с мужем она начина­ет проклинать и соседа, и его сынишку. "Куркуль" торжествует: он сумел доказать, что сосед не прав, что сынишка соседа— шалопай и ворюга (крадет морковку с его огорода) и что он за дело отхлестал мальчишку хворостиной. Сосед оскорблен до глубины души. Ему еще не приходилось ви-

Стр. 144

деть таких кровожадных людей, глухих к чужому горю. Пожалуй, им бы он не пришел копать могилу. Он даже от­казывается мыться у них в бане. Со словами "куркуль!" со­сед уходит. Вслед ему летят бранные слова мужика, затем тот выгоняет из предбанника жену с дочерью, с остервене­нием снимает майку, исподние штаны, которые вывешива­ет на двери. За дверью слышатся слова: "Иди-иди, музыку слушай! Вальс. Почему у тебя деньги не ведутся! И-эх!"

На одном из занятий Гончаров говорил о современной дра­матургии, о необходимости современных авторов обращаться ко всем сторонам повседневной жизни.

Гончаров. Я думаю, что не открою особого секрета, если скажу, что современная драматургия очень отстает от со­временной прозы. Именно проза — "городская", "деревен­ская" - - мощно рванулась вперед. Какие здесь прекрасные имена: В. Шукшин, Ю. Трифонов, В. Тендряков, Ф. Абра­мов, В. Астафьев, В. Белов, В. Быков, В. Распутин. Какая широкая география, какой мощный охват самых разнооб­разных участников сегодняшней нашей жизни, какое пора­зительное авторское разноголосие, разнообразие интона­ций, манер, стилей.

Но не каждый рассказ может послужить основой для инсце­нировки. Сцена не терпит многословных описаний чего-либо, длинных лирических отступлений, принадлежащих повествова­телю. Здесь обязательны: повод для конфликта (событие, факт), сам конфликт, вокруг которого строится действие, конкретные поступки людей в предлагаемых обстоятельствах, четко выве­ренные характеры героев. И у В. М. Шукшина, признанного мас­тера интриги, есть рассказы, которые трудно поддаются переводу на язык сцены. Делая инсценировку, важно понять, о чем же рас­сказ, ощутить его дух, определить тему, увидеть общий колорит и попытаться выстроить это не через диалоги, а через режиссерские и актерские паузы. "Зоны молчания" должны быть до предела заполнены поведением действующих лиц (цепочкой действий). Цепочка действий и поступков выстраивается и фиксируется в процессе репетиционной работы. В такой инсценировке, как пра­вило, слов, бывает очень мало. Отношения людей прочитываются через взгляд, жест, смену мизансцены.

Стр. 145

Студент А. Сергеев взял для работы рассказ "Внутреннее со­держание". В нем очень много авторских отступлений, в которых выводится главная мысль писателя, и почти нет диалогов — рас­сказ ведется от первого лица. Хорошо, что студент знал законы построения драматического произведения (ныне он профессио­нальный драматург), умел переработать повествовательный ма­териал для постановки. Ему в какой-то мере удалось выстроить драматургический костяк инсценировки, легшей в основу этюда. Этюд был разработан остро, динамично, со многими комически­ми моментами. Однако в процессе дальнейших репетиций выяс­нилось, что в рассказе отсутствует действенная пружина, в нем не хватает "строительного материала", чтобы выявить сценическим языком авторскую интонацию, определить тему и идею режиссе­ра. Поэтому при дальнейшей работе над спектаклем "Характеры" этот рассказ был исключен из композиции и заменен более дина­мичным, действенным и поэтичным рассказом "Заревой дождь".

В этом рассказе режиссера особенно интересовали споры сельского активиста Бедарева и его односельчанина Кирьки, лен­тяя и пьяницы, о смысле жизни. Ефим в 30-е годы раскулачивал, крест с церкви своротил. Теперь его мучит совесть. "Не страшно ли умирать?" — спрашивает Кирька. Кирьке никак не понять, по­чему Ефим жил "таким винтом, каждой бочке затычка?.." И толь­ко смерть Ефима прекращает их вечный спор. "Кирька медленно пошел прочь от больницы. Шапку забыл надеть — нес в руках.

Шел Кирька и грустно смотрел в землю. Жалко было Ефима Бедарева. Сейчас он даже не хотел понять: почему жалко. Груст­но было и жалко. И все".

На этот текст Шукшина Андрей Александрович делал осо­бый упор: "Зацепило Кирьку. Он потрясен мыслью, что жил на свете на "холостом ходу". Эта эволюция в характере Кирьки и волновала режиссера. Человек сделал первый шаг в другую, че­стную жизнь. Хотя и робкий, на первый взгляд незаметный, но для Кирьки очень важный.

Следует напомнить, что рассказы В. Шукшина требуют зре­лости восприятия. Нужен общечеловеческий и творческий опыт, чтобы постичь писателя, ну а городским ребятам язык и поведе­ние показанных в рассказах людей казались иногда странными, даже дикими, и они делились своими ощущениями с педагогом.

Стр. 146

—Не может быть такой откровенности и первозданности у современного человека. Он испорчен цивилизацией и ограничен разного толка условностями, — говорили студенты.

—Допустим. Но все же это уникальные люди, — отвечал педагог.

— Хорошо. Давайте у них будем учиться душевной чистоте, обаянию, смекалке, откровенности, любви и ненависти, умению молчать, любить землю, природу, людей.

Шукшин учил нас правде жизни, честности, зоркости. Его герои помогали нам воспитывать чутье ко всякого рода неправде. На материале его рассказов педагоги вели работу по формирова­нию личности студента, по воспитанию его вкуса, нравственных принципов. Недаром шукшиновский материал был выбран еще на втором курсе как основа для инсценировки и поиска образных решений. Параллельно шел процесс воспитания гражданской и жизненной позиции студентов.

Ведь незаинтересованный, душевно вялый человек не может работать в искусстве. Если у человека толстая кожа и спящая ду­ша, от него надо избавиться. Кроме вреда такие люди ничего не принесут. Невыразительный, лишенный рефлекторной возбуди­мости и образного мышления человек не может стать режиссером и актером. "Главным свойством нашей профессии является об­разное мышление. Художник воспринимает мир иначе, нежели люди, творческим даром не обладающие. Все, что он видит во­круг, превращается в образ. Если эта способность переводить увиденное в план эмоционально-образный отсутствует, не зало­жена в человеке "от природы", дело плохо. Научить мыслить об­разами нельзя — можно лишь развить, что уже в человеке есть"1.

Но если у студента под маской спокойствия мы вдруг видим горящие глаза, ранимую душу, надо попытаться увлечь его, раз­вить инициативу, сбить с него важность и спесь, помочь ему стать самим собой. В способах и формах "манков", провоцирую­щих его, не следует стесняться, можно нажать на все "кнопки", чтобы увидеть настоящую, без наносов, суть человека.

Выявление истинной сути молодого режиссера и актера бы­вает порой очень болезненным и для студента, и для педагога. Приведу пример из жизни курса. Один из студентов

¹ Гончаров А. А. Режиссерские тетради. С. 207.

Стр. 147

(В. Александров) интересно работал во время индивидуальных занятий: вносил небанальные предложения, излагал свои видения четко, последовательно, оригинально. Но как только выходил на сцену или начинал работать с исполнителями, т.е. как только чувствовал себя центром ситуации, — все хорошее исчезало. Пе­дагог решил сыграть на самолюбии студента и какое-то время как бы не замечать его. Между собой преподаватели договорились: если появится у него потребность в самостоятельной работе, пусть пробует, но не помогать ему, наблюдать как бы со стороны.

Студент выбрал для работы рассказ В. Шукшина "Верую". Привлекло название. В нем есть все — верую в человека, верую в жизнь, верую в добро и т.д. Но рассказ оказался очень трудным для сценической реализации. Необычны предлагаемые обстоя­тельства — поп верит во все земное: в авиацию, в научный про­гресс, в коммунизм. Действующие лица неординарны: с оголен­ными нервами один, другой — спокоен и рассудителен.

Все это манило и пугало студента. Первые репетиции пока­зали, что актеры понимали свои действия, но как их осущест­вить — еще не знали. Появившиеся трудности привели к тому, что рассказ перестал "согревать" исполнителей, они начали фор­мально относиться к репетициям, им стало неинтересно работать, и этого уже не возможно было скрыть от режиссера. Он сорвался, устроил скандал. Все разошлись, обиженные друг на друга. Репе­тиции больше не возобновлялись. На сдаче работ руководителю курса инсценировка "Верую" не была показана.

Однако через некоторое время студент с новым азартом при­нялся за репетиции. Прежде всего, сам, как исполнитель роли по­па, стал искать всевозможную информацию, материал внутрен­них ощущений своей роли: ходил в церковь, посещал службы, беседовал со священнослужителями разного духовного знания. У студента появились выразительные психологические черточки, новые нюансы поведения. Изменилась походка, манера говорить, есть, выпивать. Перед нами предстал человек, потерявший веру в свое предназначение, поп-ремесленник. Не легкие у него болят, а ноет душа. В деревне, куда поп приезжает полечить легкие, нахо­дит он родственную душу, мучающуюся "душевной болезнью". Это — - Максим Яриков. Студент-режиссер, исполнитель роли попа, стал "зажигать" сокурсников своей уверенностью, знанием

Стр. 148

психологии людей, о которых идет речь в рассказе В. Шукшина. И ребятам стало интересно с ним работать.

Пришло время помочь им. Состоялось несколько репетиций с участием преподавателей. Действие оживилось, заметно выросли исполнители. И все же работа полностью не удовлетворяла ни студентов, ни педагогов. Пришлось подключиться руководителю курса — А. А. Гончарову. Была до предела сжата первая сцена — сцена ссоры Максима Ярикова (В. Боголепов) с женой (С. Аки­мова), уточнен предмет конфликта: живут люди, не понимая друг друга, лет десять. Автоматически живут. "Грызутся" -- и то рав­нодушно. Нет между ними любви. Хочется Максиму любить и быть любимым, а значит — быть понятым. Не найдя отклика на свою тоску-кручину в душе жены, идет он побеседовать к попу.

Посмотрев сцену в доме Лапшиных, Андрей Александрович отметил, что она разработана подробно и довольно интересно, но уводит от главной мысли — темы несостоявшихся судеб. Было сохранено несколько фраз для ввода в предлагаемые обстоятель­ства: приезд попа к своему деревенскому родственнику, якобы для того, чтобы "лечить легкие". Илюха, родственник попа (С. Яшин), уже "набравшись", хвалится, какой он удачливый охотник. Попу с ним скучно. Постучавшись, входит Максим. Внимание педагога было направлено на диалог попа с Максимом Яриковым: они друг перед другом исповедуются, странно, дохо­дя до драки, но исповедуются. В экспозиции инсценировки, что­бы подчеркнуть богатую интуицию, показать неуспокоенную на­туру Максима, Гончаров предложил сделать режиссерскую паузу.

Ранее воскресное утро. Все еще спят. На полу с гита­рой в руках сидит Максим Яриков, перед ним ноты. Это самоучитель игры на гитаре. Он сосредоточенно разучива­ет романс "Я встретил вас". Вначале тихо, потом все гром­че и громче... Из спальни в ночной сорочке выходит раз­буженная жена, включает радио. Звучит текст: "Внимание, внимание! Говорит местный радиоузел. В эфире передача "Алло, мы ищем таланты". Послушайте "Колыбельную" Лядова в исполнении детского хора нашего колхоза; соли­рует ученик шестого класса Витя Мшюфеев". Далее все идет по тексту рассказа.

Максим. Ваньки Малофеева сын... Сопляк... а уже талант. Эх!.. Тоска!..

Люда. О, господи!.. С чего тоска-то?

Стр. 149

М а к с и м. Не поймешь ведь!..

Люда. Объясни, пойму.

Максим. Вот у тебя все есть — руки, ноги... другие органы. Заболела нога— ты чувствуешь, захотела есть — налаживаешь обед... Так?..

Люда. Ну?

Максим (тыча себя в грудь). Но у человека есть также душа! Вот она здесь, болит! Я же не выдумываю, я элементарно чувствую — болит!

Люда (двусмысленно). Больше нигде не болит?

Максим (взвизгнув). Слушай! Если сама чурбаком уродилась, то постарайся понять, что бывают люди с душой.

Люда. Тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?

М а к с и м. А что, по-твоему, душа-то пряник, что-ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, вот и болит. Я злюсь поэтому, нервничаю.

Л ю д а. Ну и нервничай, черт с тобой. Люди дождутся воскресенья-то, да и отдыхают культурно... В кино ходят. А этот нервничает, видите ли... Трепло!..

Максим. Дура! Сгинь с глаз!..

Люда. Давай — матерись. Полайся — оно, глядишь, пройдет, тоска-то. А лаяться-то мастер...

Максим. Тьфу!.. С тобой говорить — все равно, что об стенку головой биться. (Срывает с вешалки шубу, ухо­дит, хлопнув дверью.)

Фурка передвигается в центр сцены. Люда (вслед). Иди, иди!.. Развей грусть-тоску...

С движением фурки формируется обстановка дома Ильи. В цен­тре комнаты стол, три табурета. За столом сидят поп и Илю-ха, пьют спирт.

И л ю х а. Хочешь, принесу двенадцать барсуков сразу? Поп. Мне надо три хороших, жирных...

И л ю х а (хвастливо). Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай...

Максим двинул фурку с центра в сторону левых кулис (так от­крылась дверь), вошел.

Поп (Максиму). Ты чего?

Максим. Душа болит. У верующих душа болит или

нет?

Стр. 150

Поп. Спирту хочешь?

М а к с и м. Я могу, конечно, выпить, но я не для этого пришел. Мне интересно знать: болит у тебя когда-нибудь душа или нет?

Поп наливает в стаканы спирт, подвигает к Максиму один ста­кан и графин с водой.

Болит?

Поп. Так... (Выпивает, промокнул губы скатертью.) Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не пе­ребивай. Как только появился род человеческий, так поя­вилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бо­роться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Другими словами, есть зло — есть добро, нет зла — нет добра. По­нимаешь меня?

Максим. Ну, ну.

П о п. Не понукай, ибо не запряг еще. Что такое Хри­стос? Это воплощенное добро. Две тыщи лет именем Хри­ста уничтожается на земле зло, но конца этой войне не предвидится.

Максим закуривает. Не кури, пожалуйста, или отойди к отду­шине и смоли.

Максим. Чего с легкими-то?

Поп. Болят.

Максим. Барсучатина-то помогает?

Поп. Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный.

Максим. Ты чего?

П о п. Я попросил не перебивать меня.

М а к с и м. Я насчет легких спросил...

Поп. Ты спросил: отчего душа болит? Я доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела равновесие. Внимательно слушай и постигай. (Наливает спирт в стаканы.) Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе зачем? Представь себе: победило доб­ро. Победил Христос. Но тогда зачем он нужен. Надоб­ность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, а есть временное средство, как диктатура пролетариата, к примеру. Я же хочу верить в вечную огромную силу, в вечный порядок, который будет...

М а к с и м. В коммунизм, что ли?

Поп. Что коммунизм?

Стр.151

М а к с и м. В коммунизм веришь? Поп. Мне не положено. Опять перебиваешь. Максим. Все, больше не буду. Только ты это... по­нятней маленько говори. И не торопись.

П о п. Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную высшую силу, которая все это затеяла на земле. Иначе для чего все? А? Где такая сила?

Слова попа "хочу верить в вечное добро" педагог предлагал выделить, каждое слово — "хочу (пауза) верить (пауза) в вечное добро". В них— суть размышлений попа и "зона" боли души,

разлад с самим собой.

М а к с и м. Я не знаю.

П о п. Я тоже не знаю.

Максим. Вот те раз!..

Поп. Вот те два. Я такой силы не знаю. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты при­шел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это океан. (Показывает на стакан со спиртом.) И стаканами нам его не вычерпать. И тогда мы глотнем эту гадость в надежде достичь дна. (Выпивает залпом.)

Максим. Ты прости меня... Можно я замечание

сделаю.

Поп. Валяй.

М а к с и м. Ты какой-то интересный поп. Разве такие

попы бывают?

Поп. Я — человек, и ничто человеческое мне не чу­ждо, как сказал один знаменитый безбожник, и сказал

очень верно.

Максим. Значит, если я тебя правильно понял, бога

нет.

Поп. Налей-ка мне, сын мой, спирту. (Максим нали­вает.) Я сказал