Император Петр I Алексеевич Великий

 

Научная полемика о необходимости и методах фундаментальных преобразований царя Петра I Алексеевича ведется с начала XIX века. Она даже поделила русскую интеллигенцию на два идейных течения – «западников» и славянофилов. Идеолог «западников» выдающийся русский историк С.М. Соловьев в «Публичных лекциях о Петре Великом» доказывал, что петровские реформы, несмотря на жестокие способы их претворения в российскую действительность, превратили Россию из периферии Европы в могущественную мировую империю. Видный славянофил А.С. Хомяков в предисловии к своей драме «Прокофий Ляпунов» отстаивал противоположный тезис: молодой царь не понял уникального характера народа и попытался под «влиянием немцев» превратить Русь в западноевропейскую абсолютную монархию, чуждую идеалам коренных жителей страны. Но историческая истина, как известно, лежит по середине. Большинство реформ Петра были жизненно необходимы, иные были излишни – насильственная ломка устоявшегося быта и откровенное глумление над старинными обычаями, - третьи попросту вредны, как, например, упразднение патриаршества, хотя история с Никоном была скорее исключением, нежели правилом утверждения первосвященника всея Руси.

30 мая (9 июня по новому стилю) 1672 года Москва огласилась колокольными переливами, которые перемежались пушечными залпами с кремлевских башен - у царя Алексея Михайловича и царицы Наталии Кирилловны, урожденной Нарышкиной, родился сын Петр. Бояре с опаской осмотрели младенца и, подивившись его длинному телу, вздохнули с облегчением: ребенок выглядел здоровым и жизнерадостным. Это особенно бросалось в глаза после взгляда на его сводных братьев Федора и Ивана, детей царя и первой жены Марии Ильиничны Милославской, которые с детства страдали тяжелыми врожденными недугами. Наконец, династия Романовых могла рассчитывать на здорового и энергичного наследника престола.

Как и у всех людей, характер Петра I закладывался в детстве.

Царь-отец, верный заветам Домостроя, никак особенно не выделял младшего сына. Все заботы о ребенке легли на плечи матери. Будущая царица Наталия Кирилловна воспитывалась в доме своего дяди Артамона Сергеевича Матвеева, который был горячим сторонником реформ и поощрял всяческие новшества в быту. Достаточно сказать, что женой Матвеева стала Мария Гамильтон, бежавшая от преследований Кромвеля в Москву и принесшая традиции туманного Альбиона в свою русскую семью. Гости из Немецкой слободы, иноземные офицеры из полков «нового строя» и дьяки Посольского приказа с удовольствием посещали гостеприимных хозяев, где велись неторопливые застольные разговоры о делах иностранных и военных. Только здесь можно было постоянно видеть театральные спектакли немецкой труппы, лишь тут женщины присутствовали за столом вместе с мужчинами. Неудивительно, что и после рождения сына царица постоянно бывала у Матвеевых. По ее просьбе любимому сыну Петру привозились из Западной Европы иностранные игрушки - барабаны, оловянные пушки, сабли, булавы, а сама царица, заказывая ребенку одежду, старалась следовать западноевропейской моде. Раннее детство царевича прошло в западноевропейском доме и его неповторимой атмосфере, что потом помогало Петру безо всяких предубеждений бывать среди иностранцев и набираться у них полезного опыта.

Однако когда потребовалось перейти от игр к обязательному для московских царевичей обучению, Петру повезло меньше. Если будущего Федора и Софью Милославских воспитывал высокообразованный иеромонах Симеон Полоцкий, то «дядькой», учителем по русской словесности и закону Божьему, к Петру был назначен по требованию нового царя Федора II Алексеевича не очень грамотный, но терпеливый и ласковый подьячий приказа Большого Прихода Никита Моисеевич Зотов. Он не только не стремился подавлять природное остроумие и непоседливость царственного отпрыска, но сумел стать другом Петра. Вообще все суровые русские «педагогические требования» того времени благодаря наставнику не сказались на образовании царевича, особенно такой важнейший инструмент внушения знаний, как розги.

Зотову вменялось в обязанность в первую очередь воспитывать у Петра государственно-царственную величавость и статность. Но «дядька» даже не пытался принуждать шустрого по характеру ребенка к многочасовому торжественному восседанию на стуле с прямой высокой спинкой с ядром вместо державы в правой и чугунным пока жезлом - в левой, чтобы выработать привычку к трону. Он позволял царевичу вволю бегать по окрестностям села Преображенского, лазать по чердакам, играть и даже драться с дворянскими и стрелецкими детьми. Когда Петр уставал от ребячьей беготни, Никита Моисеевич усаживался рядом и, неторопливо рассказывая о случаях из собственной жизни, вырезал деревянные игрушки. Царевич внимательно смотрел на ловкие руки Зотова, и сам начинал прилежно обтачивать заготовку ножом. Никакими особыми навыками народного умельца «дядька» не обладал, все делая «на глазок». Петр перенял эту сноровку и всегда больше полагался на собственный глазомер, нежели на чертежи и геометрические выкладки, и, обладая прирожденными математическими наклонностями, ошибался нечасто. Привычку заполнять часы досуга разными «рукомеслами» сохранилась у него на всю жизнь: даже беседуя с иностранными послами, он мог тут же строгать доски для обшивки лодки, вытачивать на токарном станке шахматные фигурки или вязать узлы на корабельных снастях. Молва утверждает, что однажды прусскому послу фон Принцену пришлось взбираться на верхушку мачты, чтобы вручить верительные грамоты царю - насколько он был увлечен оснасткой первого лично им изобретенного линкора «Гото Предестинация». Его руки постоянно требовали практических занятий и всегда находили их.

Никита Моисеевич постоянно приносил Петру книги с иллюстрациями из Оружейной палаты, а позже по мере развития интереса ученика к историческим предметам - военному искусству, дипломатии и географии - заказывал для него «потешные тетради» с красочными изображениями воинов, иноземных кораблей и западноевропейских городов. Царевич учился всему охотно, и впоследствии не только бегло писал по-церковнославянски, правда, с многочисленными ошибками, но и провел реформу алфавита для издания первой российской печатной газеты «Ведомости». К слову, после появления «Жития протопопа Аввакума» русский литературный язык претерпел столько изменений благодаря использованию святым старцем народных выражений, что сама грамматика в конце XVII века уже существенно отличалась от древнерусской кириллицы. Тут без ошибок не обходилось практически ни у кого. Зато цепкая природная память царя до самой смерти позволяла цитировать Часослов и стихи Псалтыри и даже петь в церкви «по крючкам», заменявшим русским нотные знаки. И хотя, став императором, Петр I не раз заявлял, что в русской старине нет ничего поучительного, его исторические познания были разнообразны и глубоки. А народных пословиц, поговорок и присловий он знал столько и с таким остроумием употреблял их всегда к месту, чем не уставал изумлять всех европейских монархов.

В три года он уже «шутейно» на английском языке отдавал команды Бутырскому рейтарскому полку «нового строя» на царском смотре, чем приятно удивил отца царя Алексея Михайловича и вызвал неприязнь сводного брата Федора Алексеевича Милославского, его властной сестры, царевны Софьи и фаворита двора – князя Василия Васильевича Голицына. И начальник рейтар полковник Патрик Гордон аккуратно исполнял приказы царевича!

Князь Василий Голицын в своей «Записке» подчеркивал временный характер закрепощения крестьян и горожан, и считал необходимым, чтобы Россия по мере сил оставалось нейтральной в случае большой войне для того, чтобы после ликвидации личной зависимости землепашцев догнать европейские державы без разрушения основ «сословного устроения царства Российского». Князь Голицын был одним из самых образованных русских аристократов и происходил из знатного и богатого боярского рода. И все же он решительно выступал за реформирование России на принципах западноевропейского права, иногда вступая в полемику с царем Алексеем Михайловичем.

В Москве прекращается выпуск рукописной газеты «Куранты», для бояр открывается небольшой театр, а в Речи Посполитой по заказу царя вновь печатаются «Азбука», «Апостол» и «Синопсис», которые способствовали просвещению дворян, стрельцов и горожан. При дворе поощряются новые формы живописи: парсуны и портреты. Петр I лишь продолжал отцовские начинания со свойственным ему неукротимым темпераментом!

Алексей Михайлович настолько ценил советы князя Голицына, что позволял ему курить в своем присутствии и появляться перед ним в костюме иностранного покроя. А за курение табака тогда уже полагалось вырывание ноздрей и пожизненная ссылка!

По предложению Голицына царь Федор Алексеевич публично сжег Разрядную книгу, тем самым, ликвидировав местничество. Инициативные и талантливые представители поместного и служилого дворянства и обрусевшие иностранцы допускались, таким образом, к занятию государственных должностей с позволения царя. Петр I в конце своего правления юридически оформил этот принцип в Табели о рангах. Но он пошел дальше, дав возможность купцам и владельцам крупных ремесленных мастерских приобретать наследственное дворянское достоинство, способствовала ослаблению политического самосознания нарождавшегося «третьего сословия», которое привыкало существовать под патронатом могущественной империи и даже получало от этого определенные выгоды. Поэтому никакой реальной оппозиции самодержавию в лице купечества в России так и не сложилось, а само понятие «российская буржуазия» появляется двумя веками позже.

Если бы не появился на свет царевич Петр Алексеевич, то реформы в России все равно бы состоялись, пусть не так скоро и в несколько иной форме.

Вскоре после смерти царя Алексея Михайловича царица Наталия Кирилловна с сыном были изгнаны из Кремля новым царем Федором II Алексеевичем, который ненавидел мачеху и ее дядю «англиканца». Боярин Матвеев отправился в ссылку, а вдовствующая царица с сыном - в свое родовое подмосковное имение село Преображенское. Никита Зотов собрался, было добровольно последовать вслед за воспитанником в подмосковную глушь, но его приказали изловить и казнить. Опальному подьячему пришлось бежать в Крым и долгие годы там скрываться.

Теперь Петру учиться было не у кого, и его школой стала глухая московская окраина.

Так он и рос - сильным и выносливым юношей, не боявшимся никакой физической работы. Дворцовые интриги выработали у него скрытность и умение скрывать свои истинные чувства и намерения. Всеми забытый, кроме изредка наезжавших немногочисленных родственников и патриарха, он постепенно превращался в дитя заброшенной боярской усадьбы, окруженной лопухами и покосившимися посадскими избами. Целыми днями он пропадал, где угодно, прибегая только к обеденной молитве. Ему теперь приходилось учиться тайком. Зная подозрительность Милославских, он при встречах с патриархом, привозившим опальной царице небольшие суммы денег, Петр делал вид, что «не научен читать, писать и считать». Патриарх всея Руси владыка Иоаким, всегда сокрушался по этому поводу в беседах с боярами, которые в свою очередь судачили о невежестве заброшенного всеми царевича. Зная кремлевские нравы, Петр так усыплял бдительность всех своих августейших недругов. Впоследствии это помогло ему стать незаурядным дипломатом.

Петр ненавидел царевну Софью как испуганный ребенок: она была настолько непривлекательной, что попросту пугала его своим грубым хриплым голосом и внешностью. Французский посланник де Невилль так нелицеприятно описывал царь-девицу: «Уродливое тело непомерной толщины, широкая как котел голова, покрытое волосами лицо и шишки на ногах»[3].

28 апреля 1682 года десятилетнего Петра по настоянию патриарха торжественно венчали на царство, минуя «скорбного главою» слабоумного и глухого царевича Ивана - из-за нездоровой наследственности у того самопроизвольно не открывались веки. И обученные юноши-рынды на торжественных приемах в Грановитой палате открывали ему глаза специальными палочками из слоновой кости, искусно поддевая ими ресницы. Не привыкший к яркому свету, Иван плакал, выслушивая речи бояр и послов, независимо от их содержания!

Иностранные дипломаты единодушно отметили, что Петр, наоборот, производит и речью, и образованностью, и осанкой впечатление шестнадцатилетнего юноши. Горячим сторонником венчания десятилетнего царевича Петра, был патриарх Иоаким, который до пострижения в монахи был царским воеводой. Он понимал, что Россия не выстоит в состязании с Западом, если не произойдет ее радикального реформирования. Поэтому предстоятель русской православной церкви возлагал все свои надежды на Петра Алексеевича, который не страдал ксенофобией в отношении иностранцев и искренне ненавидел стрелецкую анархическую вольницу.

Царевна Софья сразу интуитивно почувствовала угрозу со стороны сводного брата и с помощью князя Андрея Петровича Хованского подняла стрельцов на бунт, получивший в народе название «хованщина». День 25 мая, когда на его глазах стрельцами был поднят на пики любимый дядя Артамон Матвеев и зверски убиты князья Нарышкины, Долгорукие, Ромодановский, Языков и Апраксин, полковники Дохтуров и Горюшкич, и придворный врач Жидовин стал самым страшным впечатлением детства Петра. Боярские дома и приказы были разорены стрельцами, а имущество погибших князей разграблено и разделено между бунтовщиками. Софья выплатила им жалованье за двадцать лет – по 5 рублей за год. Дьяк Михаил Прокофьев, пытавшийся уговорить разбушевавшихся стрельцов не сжигать документов, был в кандалах отправлен в ссылку, а верный присяге стрелецкий полковник Юрий Лухотин уехал из Москвы в Нилову пустынь, где постригся в монахи.

Франсуа Вильбоа, длительное время находившийся в ближайшем окружении царя, так описывает стрелецкое восстание 1682 года: «Они… однажды дошли до того, что убили во дворце у ног юного царя его первого министра Артамона Матвеева. Ни слезы, ни просьбы малолетнего Петра не смогли вырвать Матвеева из рук разъяренных мятежников. Нетрудно понять, какое впечатление произвело это преступление на царя. И хотя ему было тогда всего 10 лет, у него хватило здравого смысла, чтобы скрывать свои чувства до подходящего случая, чтобы вынести свой приговор и отомстить».

И если у Петра и не было никаких конкретных замыслов изменения существующих порядков, после «хованщины» они, безусловно, появились. Сломить основную опору царевны Софьи - стрельцов можно было, только противопоставив им регулярные военные подразделения, способную одолеть их в настоящем бою.

Низкую боеспособность русской армии убедительно продемонстрировали неудачи двух Крымских походов 1688-1689 годов, которыми руководил князь Василий Васильевич Голицын. Царевна Софья поспешила объявить их «победами» и даже отчеканила в их честь памятные медали. Однако московское правительство, не будучи в состоянии одолеть крымских татар, опустошавших южнорусские земли и «низовые донские станицы» своими постоянными набегами, унизилось до выплаты ежегодной дани владыкам Бахчисарая. Обуздать коварных степняков, уведших в турецкое рабство только в 1688 году 70 000 молодых человек, оно было не в состоянии. В XVII веке на крупных рабовладельческих рынках Стамбула, стран Леванта и острове Мальты было продано в неволю 3 миллиона русских, поляков и литовцев! Правящий кабинет Софьи и Василия Голицына ограничивался пассивной обороной на плохо укрепленной линии Сумы – Полтава - Брянск – Тула – Кашира – Рязань. Русское воинство не могло защитить от беспощадных татар ни вновь присоединенную Малороссию, и исконные древние областные центры Московской Руси: Белгород, Курск, Кромы, Орел, Путивль и даже Тулу. В астраханских и казанских землях крымские татары чувствовали себя полными хозяевами. Неорганизованные и плохо вооруженные сотни городовых стрельцов оказались слабой защитой от их стремительных и неожиданных набегов.

Рано научившийся скрывать свои чувства Петр решил сыграть роль безобидного ребенка, на уме у которого, как и у Ивана, были только детские забавы с куклами. Зная, что Софья просматривает все его письма и распоряжения, исходившие из Преображенского, он, подобно мальчишкам во все времена, затеял играть в войну.

В 1694 году Петр произвел крупные первые маневры русской армии, или организовал так называемый «кожуховский поход». Они должны были имитировать точное подобие военных действий. В ходе учений было убито и ранено пыжами из ружей 70 человек из 30 000 участников – стрельцов и солдат полков «нового строя». Все тактические преимущества и воинский опыт оказались на стороне иноземцев из Немецкой слободы.

Тогда он потребовал прислать в свою вотчину своих конюших, сокольников, стольников, спальников, сокольников, окольничих и конюших, которые исстари приписывались к обязательной почетной свите царя. В Преображенском оказались представители самых разных сословных оттенков русской аристократии: от старомосковского думного боярина Михаила Голицына до конюшего – мелкопоместного князя Александра Меншикова. Но вместо монотонной службы «по кремлевскому чину» они превратились в рядовых солдат и начальников Семёновского и Преображенского «потешных» полков: белобрысых приписывали к «семёновцам», темноволосых - к «преображенцам».

Сам замысел принадлежал молодому царю, который придумал для своих «потешных» простую и удобную темно-зеленую форму западноевропейского покроя с красными галунами, воротниками и нарукавными обшлагами. Чтобы отличать солдат и офицеров разных полков, Петр впервые в истории ввел в практику обмундирования погоны. Они делались из меди и пришивались на левое плечо, чтобы защитить его от удара тяжелым палашом, и украшались серебряным или золотым витым шнуром соответственно воинскому званию и подразделению. Это стало модой всех европейских офицеров XVIII столетия, потому что первыми погоны заимствовали известные военные щеголи - поляки и саксонцы. Но дальше этого Петр самостоятельно не мог ничего предпринять без знания принципов организации современной армии.

Тут помощи ожидать было не от кого. И тогда он, вероятно, вспомнил о своем опыте «командования» иностранными рейтарами в трехлетнем возрасте и отправился в Кукуй, Немецкую слободу, где своим замкнутым мирком посередине патриархальной широко раскинувшейся на холмах Москвы проживали иностранцы, которых за плохое знание русского языка москвичи называли по обычаю «немцами», немыми. Здесь он нашел знакомого ему с памятного военного смотра в Москве отставленного от воинской службы после неудачного Крымского похода командира Бутырского полка генерала Патрика Гордона.

Большинство из «немцев» - иммигрантов были в основном шотландцами-роялистами, бежавшими в Архангельск в середине XVII века – в Англии бушевала революция, сопровождавшаяся репрессиями лорда-протектора Оливера Кромвеля. Они тоже вступали во вновь формируемые военные полки «нового строя», а прославленные Бутырский и Первомосковский полки были полностью ими укомплектованы.

К молодому царю в Слободе относились неизменно приветливо и дружелюбно. Общительный по характеру Петр сразу завел множество друзей среди этих плотников, аптекарей, пивоваров и иностранных рейтар, из которых он сразу выделил обаятельного и галантного Франца Яковлевича Лефорта. Тот стал наставником Петра в усвоении своеобразной культуры «московской Европы». Она не была ни английской, ни германской, ни французской, ни голландской, хотя выходцы из этих стран обрели второе отечество в Москве; она воплотила все оттенки народной культуры Западной Европы. Говорили и писали здесь на невероятной смеси диалектов, которую усвоил Петр, и впоследствии его с трудом понимали переводчики в европейских столицах. Иначе и быть не могло. Носители рафинированной культуры - иноземные дворяне в России добровольно оседали редко. В Москву приезжали отчаянные смельчаки в поисках счастья, люди сложной судьбы, по политическим или религиозным причинам покинувшие родину, авантюристы с темным прошлым. За благопристойными фасадами причудливо украшенных домиков дремали привычки пиратов, «рыцарей удачи», выброшенных жизненным штормом на пустынный российский берег. Не случайно постоянное и неумеренное потребление пива и водки было главным занятием российских немцев в часы досуга. Подобный стиль жизни был наивно заимствован Петром и перенесен сначала в среду «потешных», а затем распространен и среди российского дворянства.

Такое знакомство с Европой для Петра во многом предопределило все мировоззрение дальнейших реформ: он станет обустраивать Россию как огромную Немецкую слободу, потом уже заимствуя целиком что-то из Швеции, что-то из Англии, что-то из Бранденбурга. Участвуя, например, в традиционных торжествах по случаю Рождества Христова, он решил перенести этот веселый праздник на российскую почву. Но, зная, что православное Рождество требует уединения и размышлений о Боге, Петр специально приурочил праздник за неделю до него и Великого поста. Указ о новом летоисчислении 16 декабря 1699 года он со свойственной ему лаконичностью закончил фразой: «Поелику в России считают Новый год по-разному, с сего числа перестать дурить головы людям и считать Новый год повсеместно с первого января. А в знак доброго начинания и веселия поздравлять друг друга с Новым годом, желая в делах благополучия и в семье благоденствия. В честь Нового года учинять украшения из елей, детей забавлять, на санках катать с гор. А взрослым людям пьянства и мордобоя не учинять - на то других дней хватает».

После возвращения из Голландии, славившейся своим огромным купеческим флотом, Петр I учредил русский торговый морской трехцветный флаг, который представлял собою по существу перевернутый голландский стяг. Так он, видимо, хотел показать, что в Европе существуют два крупнейших флота - один на западе, другой на востоке континента. Царю было невдомек, что в конце XX века он станет государственным флагом России после распада Советского Союза.

С появлением Гордона и Лефорта в селе Преображенском полки были разделены на взводы и роты, все начальники получили свои соответствующие должностям воинские звания. Инструкторами «потешных полков» по рекомендации Гордона были назначены полковник Юрий фон Менгден, а Семеновского – полковник Иван Чамберс, «родом москвич шотландского происхождения». Впрочем, и с воинскими званиями поначалу была полная неразбериха. Так, наряду с традиционным казачьим званием «урядник» в Преображенском полку существовали польское «поручик» и шведское «лейтенант» в Семеновском. Князь Федор Ромодановский официально числился «генералиссимусом» Преображенского, а князь Иван Бутурлин - «фельдмаршалом» Семёновского полков. Молодой царь, по-детски неистово влюбленный в артиллерию, присвоил себе скромный чин «капитана-бомбардира». Он самостоятельно чистил старую медную пушку «воробьиного калибру» и сам парил боеприпасы - репу для стрельбы в «потешных» штурмах деревянной крепостцы Плесбург. После боя куски репы собирали и ели уставшие и голодные офицеры и солдаты.

Для того чтобы сражения происходили «взаправду» Петр постоянно ссорил стареющего и злопамятного Ромодановского и молодого и горячего Бутурлина, и, в конце концов, добился желаемого: они потом всю жизнь откровенно ненавидели друг друга. «Семёновцев» он непрестанно стравливал с «преображенцами» вплоть до кровавых драк. Военные учения иногда не прекращались несколько дней, солдаты подчас засыпали на ходу, а несколько человек даже умерло от переутомления. Такая жестокость не была личным качеством царя. Он интуитивно понял, что иными средствами нельзя поддерживать постоянной боеготовности войск. В действительности, если кого и любил Петр, так это своих соратников по отроческим играм, которых знал по именам. Оставив нескольких «преображенцев» в Германии для получения офицерского чина, царь постоянно интересовался в письмах гвардейскому сержанту Корчмину их успехами. Когда же однажды тот бодро рапортовал, что все уже изучают тригонометрию, Петр удивился, как же это удается неграмотному Степану Буженинову - «не иначе Бог и слепых просвещает».

Во время первого Азовского похода в 1695 году царь командовал уже четырьмя иноземными полками – Преображенским, Семеновским, Лефортовским и Бутырским. Его заместителями стали: начальник российской дворянской гвардии Автоном Головин, а двумя другими – Адам фон Вейде и Аникита Репнин. Первый рекрутский набор позволил сформировать 33 регулярных полка численностью от 10 до 12 тысяч человек. Генерал-комиссаром, назначенным для рассмотрения дисциплинарных нарушений в армии, был князь Яков Федорович Долгорукий, провиантским ведомством ведал князь Семен Иванович Языков, а снабжением войск боеприпасами и порохом – князь Александр Имеретинский.

Петр I после Азовских походов в январе 1697 года издал указ, в котором «велено комнатным стольникам князю Юрию Юрьевичу Трубецкому, Петру Андреевичу Толстому и еще 34 дворянам ехать в европейские христианские государства для изучения науки воинской». В 1701 году за границу он отправил еще 1 200 дворянских детей для получения офицерских патентов, которые перед возвращением в Москву должны были нанять по два человека, владеющих навыками «морского дела».

По условиям «Вечного мира» с Речью Посполитой 1686 года Правобережная Украина объявлялось нейтральной полосой. Хотя оно и считалось собственностью польской короны, власть варшавской администрации не должна была распространяться туда: тяжкие уголовные преступления украинских казаков рассматривал киевский воевода Михаил Михайлович Голицын. Польское правительство было вынуждено разрешить казакам свободно селиться в этих землях и пользоваться своими вольностями. Они обязывались за это нести военную службу и отгонять турецкие отряды и татарские орды от польских границ.

В Преображенское из Оружейной палаты привозили по просьбе Петра то сломанный немецкий мушкет, то глобус, то механические часы, то астролябию, то модели кораблей. Разобраться с ними ему было невозможно без помощи специалиста. В Немецкой слободе юный царь с помощью Лефорта нашел голландского инженера Франца Тиммермана, который занимался с ним арифметикой, алгеброй, геометрией и обучал правилам применения астролябии. Педагогом голландец был неопытным, сам путался в формулах, но горячее стремление Петра к знаниям компенсировало его методические просчеты. За исключением образованных вельмож князя Василия Голицына и Артамона Матвеева в России мало кто знал о шарообразной форме Земли. А за беседы об астрономии, географии или медицине такой «грамотей» мог быть запросто сожжен на костре или сослан в Сибирь.

Инженерные интересы Петра давали ему возможность изобретать новые принципы вооружения и тактические новшества. К удивлению Гордона он в 1680 году открыл в Преображенском специальное «ракетное заведение», в котором изготовлял сначала «художественные огни», а позже - осветительные снаряды, которые оставались на вооружении русской армии до 1874 года, до появления нарезных артиллерийских орудий. Знание баллистики, и неудачная стрельба по гранитным стенам Нарвы простым навесным огнем, - что было одной из причин поражения - навело Петра на мысль о принципиально новом виде открытой насыпной артиллерийской позиции: редутах, блестяще опробованных в Полтавской битве. Нарвская катастрофа заставила царя критически взглянуть на вооружение солдат. Он находит простейшее решение для привинчивания трехгранного штыка-багинета к стволу ружья пехотинца, сделав штыковую атаку русской пехоты задолго до Суворова основным тактическим приемом. Прибывших из Голландии после получения офицерских патентов русских морских кадетов он сам экзаменовал в кораблевождении и управлении пушечным огнем. Наконец, он пробовал свои силы в лечении зубов, постоянно имея при себе набор необходимых медицинских инструментов, приобретенных в Англии по совету Исаака Ньютона. И горе тому дворянину, кто в его присутствии жаловался на боль: Петр немедленно усаживал больного и рвал зуб, иногда, впрочем, и здоровый.

Детская привычка копаться в старых вещах на чердаках в Преображенском сослужила Петру добрую службу. В предисловии к Морскому Уставу он позже записал историю своего увлечения кораблями: «Случилось нам быть в Измайлове на льняном дворе и, гуляя по амбарам... увидел я судно иностранное, спросил у Франца Тиммермана, что это за судно? Он сказал, что это бот английский... И вышереченный Франц сыскал голландца Карштена Бранта, который призван при отце моем в компании морских людей для делания морских лодей на Каспийском море, который починил оный бот и сделал машт и парусы, и зело любо стало». Благодаря такой случайности царь стал приобщаться к корабельному мастерству, которое превратилось потом в главное дело всей жизни. Все модели морских судов из тех, что делались для выбора прототипа единственного построенного при Алексее Михайловиче трехмачтового фрегата «Орел», перекочевали из пыльных кремлевских чуланов в Преображенское. Даже после посещения таких мощных морских держав как Голландия, Англия, Франция и Дания Петр никогда не забывал «дедушку русского флота».

Пышное чествование петровского ботика состоялось 11 августа 1723 года, когда ему салютовали 20 линейных кораблей Балтийского флота на Кронштадском рейде. Принимали на нем первый в России военно-морской парад «капитан» ботика генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, «рулевой» император Петр I и «лотовый матрос» генерал-фельдмаршал Александр Данилович Меншиков. За право стать «мичманом» ботика так бились в кровь вице-адмирал Крюйс и контр-адмирал Зандлер так, что после потасовки последний «поневоле, - смеялся Петр, - остался в положении бесчувственного немца».

Во время первого одиннадцатимесячного пребывания за границей в составе Великого посольства Петр сам работал на голландских кораблестроительных верфях сначала в Саардаме, а затем в Амстердаме. Он посещал занятия в Лондоне по медицине, неоднократно беседовал о законах механики с Исааком Ньютоном и даже, забравшись на крышу Вестминстерского аббатства в Лондоне, «учился демократии», слушая прения в английском парламенте через каминную вытяжную трубу.

В период своего первого путешествия за границу Петр часто посещал театральные спектакли в Амстердаме. В 1697 году в его честь был поставлен великолепно костюмированный балет «Купидон». Позже в Лондоне царь посещал представления итальянской оперы и оказывал соответствующие знаки внимания известной английской примадонне певице Кросс. В Вене он сам участвовал в домашнем спектакле при императорском дворе вместе с «августейшим братом» Леопольдом. По установленным правилам монархи изображали хозяина и хозяйку крестьянского трактира, а придворные в костюмах бюргеров, крестьян, пастухов, солдат - посетителей. Сценарий заранее не писали, и все «актеры» должны были импровизировать свое поведение по ходу театрального действия. Петр был одет в платье фрисландского земледельца, а после окончания спектакля много и охотно танцевал. Оттуда в Россию царь привез правила организации знаменитых «ассамблей» и маскарадов, которые обычно проводились по австрийскому образцу, но с истинно русским размахом.

«Комедии» времен Алексея Михайловича оказались забытыми. Петр I отправил за границу венгра из Немецкой слободы Яна Сплавского, чтобы тот нанял там профессиональных театральных актеров. Он пригласил из Бранденбурга странствующую труппу во главе с «мастером» Иоганном Кунстом, хотя германские театральные традиции считались безвкусными по сравнению с английскими и итальянскими «школами». Однако 12 апреля 1702 года с немецкими актерами был подписан договор «во имя царского величества», по которому Кунст вместе с «действующими людьми» получал в год 5 000 – 6 000 серебряных ефимков [4]. К ежегодному жалованию прибавлялось особое денежное пособие от казны на постройку театра и приобретение костюмов и декораций. Но театральные спектакли шли на немецком языке, непонятном для большинства придворных. Поэтому в 1706 году после постановки всего трех «комедий» театр был закрыт. Но «комедии» продолжали ставить племянница царя Великая княгиня Прасковья Федоровна и сестра Петра Наталья Алексеевна. Они возродили по случайно уцелевшим текстам религиозные сценические притчи времен деда на русском языке. Царевна Наталья сама писала пьесы на русском языке, сюжеты для которых часто брала из жизни царского двора. Однако сам Петр I вскоре к театру охладел, и на постановках в небольших «комедийных хороминах» появлялся нечасто: государственные дела оставляли ему мало времени для культурного досуга.

Выдающийся российский историк В.О. Ключевский считал, что Петр I в результате овладел четырнадцатью различными специальностями. Любопытное впечатление от встречи с молодым русским царем оставили принцессы Ганноверская и Бранденбургская: «У него прекрасные черты лица и благородная осанка. Он обладает большой живостью ума, ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно видеть в нем меньше грубости. Это государь очень хороший и вместе с тем очень дурной; в нравственном отношении он - полный представитель своей страны. Если бы он получил хорошее воспитание, то из него вышел бы человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум».

Петр I, надев европейского покроя военный преображенский сюртук, всегда оставался насквозь русским и самодержцем по мышлению. Узнав, что во время его пребывания за границей вновь восстали стрельцы, он срочно возвратился в Россию. 30 сентября 1698 года на Красной площади было казнено 200 стрельцов, причем в качестве палачей должны были выступать сановники из царской свиты. Лефорт смог увильнуть от этой «милости», сославшись на свои религиозные убеждения. Меншиков, наоборот, хвастался тем, что лично отрубил головы двадцати бунтовщикам. Все ближайшие сподвижники Петра оказались связанными страшной кровавой круговой порукой.

Из кафтанов казненных стрельцов царь приказал сделать флаги рейтарам генерала Гордона, которые под Новым Иерусалимом подавили их очередной бунт. Красные знамена с двуглавыми орлами в левом верхнем углу полотнища, после Нарвы, стали военными стягами всей регулярной российской армии. Во многом выбору национального цвета знамени способствовало и то, что государственным стягом Российского царства начиная с Ивана III было красное византийское военное кавалерийское знамя с православным восьмиконечным крестом в верхнем левом углу. Для гвардейских полков Петр I учредил позже особые цвета мундиров и знамен.

Когда Петру I ненароком напоминали о бессмысленной жестокости в отношении стрельцов, вина которых вряд ли могла быть доказана цивилизованным судебным порядком, он заявлял: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если бы я не употреблял строгости, то бы давно уже не владел русским государством и никогда бы не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей».

Наградная система, основанная на медалях, не удовлетворяла высший командный состав русской армии, который первоначально составляли иностранные офицеры. Медали тогда чеканились в память о сражении, никак конкретно не выделяя личных заслуг. В Западной Европе и Швеции заслуги офицеров отмечались орденами, богато инкрустированными золотом, серебром и драгоценными камнями, свидетельствовавшими об их рыцарской доблести, а имена заносились в специальную книгу кавалеров ордена.