Торжественно-возвышенная лексика и поэтический стиль

Функциональный стиль — категория историческая: в разные эпохи развития английского языка и английской культуры вы­являются различные стили. Так, в эпоху классицизма считалось, что существует особый поэтический стиль, для которого при­годны не все слова общенародного языка. Устанавливались особые нормы поэтического языка, касавшиеся выбора лексики (из которой изгонялось все грубое и «простое») и морфологичес­ких форм, и синтаксических конструкций. Поэтика классицис­тов была нормативной. Нормы «хорошего вкуса», идеалы пре­красного как благородного и разумного, изложенные в поэме «Поэтическое искусство» — главном произведении французского теоретика классицизма Никола Буало (1636—1711), были при­няты и в Англии, хотя в Англии господство классицизма ни­когда не было так сильно, как во Франции. Те английские про­светители, которые придерживались классицистической эстети­ки, стремились упорядочить языковые поэтические средства и развивали идеи Буало. Образно-эстетическая трансформация общенародного языка в поэзии была подчинена строгим кано­нам, назначение которых состояло в том, чтобы придать ему особую, соответствующую их поэтическим взглядам приподня­тость и изысканность.

Одним из главных авторитетов в области литературного вкуса в Англии был Сэмуэл Джонсон (1709—1784), поэт, журналист, критик и лексикограф, автор первого толкового словаря англий­ского языка. Пурист и моралист, он требовал строгого следо­вания уже апробированным образцам во имя хорошего вкуса, разума и морали. В приведенном ниже стихотворении С. Джон­сона «Дружба» можно проследить основные характерные черты высокого стиля. Стихотворение начинается с апострофы, т.е. приподнятого обращения, и притом не к человеку, а к абстрак­тному понятию — дружбе. Приподнятый тон создается с само­го начала как этим обращением-олицетворением, так и после­дующим увеличением числа эпитетов и парафраз. Дружба назы­вается и «даром небес», и «радостью и гордостью благородных умов», и «недоступным низким душам достоянием ангелов».

В соответствии с эстетическими нормами классицизма по­хвала дружбе выражена в обобщенной абстрактной форме. Ти­пично обилие отвлеченных существительных: friendship, delight, pride, love, desire, glories, joy, life, mistrust, ardours, virtue, happiness. Прилагательные не только абстрактны, но в большин­стве своем имеют в лексическом значении оценочный компо­нент, что соответствует общей дидактико-морализирующей тен­денции С. Джонсона: noble, savage, gentle, guiltless, selfish, peaceful. У всех имен существительных, называющих людей, ос­новным компонентом денотативного значения являются указа­ния на моральные качества: villain, tyrant, flatterer. To же справедливо и для субстантивированных прилагательных: the blest, the brave, the just. Конкретные слова почти отсутствуют, а те немногие, которые все-таки употреблены, использованы мето­нимически и тоже становятся обобщениями: the human breast, the selfish bosom.

FRIENDSHIP

Friendship, peculiar boon of heaven,

The noble mind's delight and pride, To men and angels only given,

To all the lower world denied.

While love, unknown among the blest,

Parent of thousand-wild desires, The savage and the human breast

Torments alike with raging fires.

With bright, but yet destructive gleam,

Alike o'er all his lightnings fly, Thy lambent glories only beam

Around the favorites of the sky.

Thy gentle flows of guiltless joys,

On fools and villains ne'er descend; In vain for thee the tyrant sighs,

And hugs a flatterer for a friend.

Directress of the brave and just,

О guide us through life's darksome way!

And let the tortures of mistrust On selfish bosoms only prey.

Nor shall thine ardours cease to glow, When souls to peaceful climes remove;

What rais'd our virtue here below, Shall aid our happiness above.

Логическое, метрическое и синтаксическое построения полностью соответствуют друг другу. Каждая строфа состоит из одного хорошо сбалансированного предложения, границы частей которого совпадают с концами строк. В соответствии с этим почти все строки кончаются знаками препинания: за­пятыми, двоеточиями, точкой с запятой, а каждая строфа — точкой.

Уравновешенности предложений способствует обилие эпи­тетов: raging fires, destructive gleam, lambent glories, guiltless joys. Апострофа, т.е. обращение, снова используется в последней строфе, но в этом случае она сочетается с перифразой: дружба названа «руководительницей храбрых и справедливых». Все обращения выражаются через второе лицо единственного чис­ла: thy glories, thy joys, thine ardours, for thee. Второе лицо един­ственного числа в эпоху С. Джонсона в обиходной речи уже не употреблялось и в поэзии получало возвышенную окраску.

В основе стихотворения лежит стилистическая фигура анти­тезы: дружба противопоставляется любви, которая рождает ты­сячи диких желаний и одинаково мучает дикарей и цивилизо­ванных людей.

Большая часть лексики рассматриваемого стихотворения является возвышенной в силу возвышенности называемых по­нятий и общей приподнятости темы. Таковы слова, называю­щие дружбу, благородство, разум и т.д. Другие слова возвышен­ны по своим коннотативным значениям. Так, эмоции, вызыва­емые любовью, сравниваются с простым словом fire, а более высокие эмоции дружбы — с более возвышенным ardours, а ра­дости дружбы — glories. Оба возвышенных слова — ardours и glories — романского происхождения и более абстрактны, чем их германские синонимы. Таких синонимических пар, где германское слово нейтрально в эмоциональном и стилистичес­ком отношении, а романское характеризуется возвышенностью или торжественностью, можно привести немало. Сравните: descend — go down, guide — lead, cease — stop, aid — help, profound — deep, glory — fame.

Называя дружбу «даром небес», поэт.употребляет редкое слово boon (благословенный дар), слово, этимологически связан­ное с древнеангл. ben (мольба).

Некоторые из встречающихся в стихотворении слов являются поэтизмами в том смысле, что вообще нигде, кроме поэзии, неупотребительны: o'er, ne'er¹.

Для того чтобы представить себе сущность возвышенной лек­сики с лингвистической точки зрения, надо учесть, что абсо­лютные синонимы или абсолютно равнозначные варианты в языке сохраняются недолго: раз возникнув, они имеют тенден­цию размежевываться семантически, причем более редкие име­ют тенденцию к абстрагированию. В связи с этим интересно за­метить, что ardours имеет только абстрактное значение (пыл страсти или пыл красноречия), в то время как синонимичное ему исконное fire многозначно и имеет как абстрактные, так и кон­кретные лексико-семантические варианты. Замечено при этом, что денотативное значение, имея более четко очерченные се­мантические границы, меньше подвержено изменениям, а кон-нотативное, напротив, дает большие возможности развития. Благодаря привычному употреблению в высоком стиле и час­тым сочетаниям со словами, означающими высокие понятия, часть слов получает в своих коннотациях торжественно-припод­нятую окраску. Слова, употребительные в поэзии, ассоцииру­ются с поэтическим контекстом и приобретают поэтическую стилистическую окраску. С другой стороны, именно эмоции тре­буют свежести и постоянного обновления лексики и ведут к установлению все новых и новых синонимов.

Поэзия современника С. Джонсона Томаса Грея (1716—1771) интересна для нас также как один из примеров той возвышен­ной лексики, которая составляет предмет данного раздела. Но она содержит элементы черт, получивших развитие только в дальнейшем, поскольку Т. Грей является предтечей европейс­кого сентиментализма. Излюбленным жанром автора знамени­той «Элегии, написанной на сельском кладбище» были оды. Среди них одной из наиболее известных является «Ода на от­даленный вид Итонского колледжа» (1747).

Так же как только что разобранное стихотворение С. Джон­сона, она начинается с апострофы. Это обращение к шпилям и башням Итона. Ниже приводится только начало оды, но и оно дает достаточно ясное представление о poetic diction.

Три первые строфы начинаются с обращения к башням, холмам, полям и, наконец, к Темзе. Используется архаическая форма местоимения второго лица множественного числа уе и особая, также приподнятая синтаксическая конструкция уе... spires. Лексика оды более образна и несколько более конкрет­на, чем лексика стихотворения С. Джонсона, и в то же время она еще более традиционно поэтична.

ODE ON A DISTANT PROSPECT OF ETON COLLEGE

Ye distant spires ye antique tow'rs, That crown the wat'ry glade, Where grateful Science still adores Her Henry's holy shade; And ye, that from the stately brow

Of Windsor's heights th' expanse below

Of grove, of lawn, of mead survey,

Whose turf, whose shade, whose flow' among

Wanders the hoary Thames along

His silver winding way.

Ah, happy hills! ah, pleasing shade!

Ah fields beloved in vain,

Where once my careless childhood stray'd,

A stranger yet to pain!

I feel the gales that from ye blow,

A momentary bliss bestow,

As waving fresh their gladsome wing,

My weary soul they seem to sooth,

And, redolent of joy and youth,

To breathe a second spring.

Say, Father Thames, for thou hast seen

Full many a sprightly race Disporting on the margin green, The paths of pleasure trace; Who foremost now delight to cleave With pliant arm thy glassy wave? The captive linnet which enthral? What idle progeny succeed To chase the rolling circle's speed Or urge the flying ball?

Интерес поэта сосредоточен не на моральных принципах, а на красотах и прелестях природы и на тех чувствах и воспо­минаниях, которые пробуждает в нем описываемый пейзаж. Отсюда, с одной стороны, слова — названия традиционных

элементов пейзажа: glade, grove, lawn, mead, field, turf, hills, a с другой — слова и выражения, обозначающие чувства: adore, happy, pleasing, beloved, gladsome, feel the gales, bestow a momentary bliss, to sooth the weary soul.

Все эти слова имеют эмоциональные, и притом приятные, коннотации. Даже слово gale, которое в своем современном, почти терминологическом значении называет сильный, резкий, близкий к урагану ветер, в старинной поэтической лексике имело значение ветерок, легкое дуновение и относилось к аромату цветов, лесов и т.п. Слово turf с обычным значением дерн здесь синонимично слову grass, но grass лишено коннотаций, нейт­рально, a turf имело положительную эстетическую и эмоциональ­ную окраску. Различие по сравнению с обычным словом у сло­ва поэтического может быть не только семантическим, но и фонетическим, и морфологическим. Так, mead [mi:d] — поэти­ческий вариант слова meadow ['medou], a gladsome — поэтичес­кий вариант прилагательного glad (ср. darksome у С. Джонсона и современное dark). Подобным же образом слово disport (от старофранц. desport(er) — развлекаться) является поэтическим дублетом слова sport, сохранило префикс и первоначальное значение, но приобрело архаическую и поэтическую окраску.

Отрывок изобилует метафорами: шпили и башни «венчают» лужайку, они смотрят с величавого «лба» Виндзора, во второй строфе говорится о веселых «крыльях» ветра. Темза названа «се­дой» и олицетворяется с помощью местоимения his; в третьей строфе это олицетворение развернуто дальше: поэт обращается к реке и называет ее Father Thames.

Синтаксис характеризуется плавными развернутыми пери­одами, специальными конструкциями торжественных обраще­ний (Ye distant spires... that crown...) и восклицательными пред­ложениями.

Морфологические формы архаичны: thou hast seen.

Поэтические правила распространяются на орфографию: гласная, которая нарушает счет слогов, хотя она и не произ­носится, заменяется апострофом: Tow'rs, wat'ry, th' expanse.

Ода Т. Грея может служить примером классического поэти­ческого стиля¹.

В начале XIX века каноны поэтического языка, провозгла­шенные классицистами, были отвергнуты романтиками. Роман-

тики отстаивали эмоционально-эстетическую ценность речево­го своеобразия. Они стремились обогатить поэтический язык новой лексикой, черпая ее из разных источников. В. Скотт ши­роко использует диалектизмы, Дж. Ките обновляет поэтическую лексику, вводя архаизмы, П.Б. Шелли находит новые вырази­тельные средства в античной литературе, У. Вордсворт призы­вает отказаться от особого поэтичекого словаря и пользоваться в поэзии словами и формами живого разговорного языка.

Вопросы языка и стиля играли очень большую роль в лите­ратурной борьбе начала XIX века. Предисловие У. Вордсворта ко второму изданию его «Лирических баллад» (1800) было литера­турным манифестом, в котором он протестовал против услов­ностей высокого стиля, указывая, что поэзия должна обращать­ся ко всем людям.

У. Вордсворта немало критиковали за примитивизм, стили­зацию под язык «поселян», за то, что внимание к народной речи сочетается у него с идеализацией патриархального уклада сель­ского мещанства, за отождествление доступности с обыденно­стью. Тем не менее современные исследователи признают, что именно он предложил новую точку зрения на живую народную речь, его творчество сыграло немалую роль в расшатывании ста­рого классического стиля. Подобно У. Вордсворту, Дж. Байрон способствовал освобождению языка поэзии от традиционной риторики А. Попа и С. Джонсона. П.Б. Шелли искал в общена­родном языке расширение образных возможностей, которые могли бы передать читателю его эмоции, его отношение к дей­ствительности. Романтики отвергают классическое деление слов на пригодные для поэзии «возвышенные» слова с широким зна­чением и непригодные «низкие» с узким значением. Они часто предпочитают пользоваться именно словами с узким значени­ем, так как они позволяют создавать более конкретные ассоци­ации и тем сильнее воздействовать на эмоции читателя. Эмотив-ная функция, которой классицисты пренебрегали, выходит на первый план. Для классицистов отбор выразительных средств определялся жанром, для романтиков жанровый критерий те­ряет свою обязательность. Каждое выразительное средство, каж­дое слово или оборот расцениваются в зависимости от их при­годности для выражения данного чувства, данной идеи данно­го автора в данном контексте. Поэты стремятся теперь исполь­зовать разнообразные средства, в том числе и столкновение разностильных элементов. В «Паломничестве Чайльд Гарольда» Дж. Байрона взаимодействуют и комбинируются фольклорные, архаические и классические элементы. Яркая выразительность обеспечивается спонтанностью и индивидуальностью речи. Ка­нонический поэтический стиль становится помехой, и poetic diction перестает существовать.

Впрочем, надо признать, что стремление к сближению по­эзии с живой речью, которое лучше позволяет поэту передать свои мысли и чувства читателю, и борьба против условностей поэтического языка, застывших образов, традиционных эпите­тов, шаблонных фразеологизмов присущи не только романти­ческому периоду — они составляют постоянный элемент исто­рии поэзии во все времена. Мы встречаемся с ними в любой эпохе. Что касается современной поэзии, то читателям известно, как настойчиво вводит в стихи прозаическую лексику Т.С. Эли­от. В одной из своих критических статей он писал: «Установить точные законы о связи поэзии с разговорной речью невозмож­но. Каждая революция в поэзии имеет тенденцию быть возвра­щением к обиходной речи, а иногда и заявляет об этой тенден­ции. Такой была революция, которую провозгласил в своем Предисловии Вордсворт, и он был прав. Но такую же револю­цию произвели до него Олдхем, Уоллер, Денхем и Драйден, и такая же революция должна была прийти приблизительно столе­тием позже. Последователи революции развивают поэтическую речь в том или ином направлении; они полируют и совершен­ствуют ее; тем временем разговорная речь продолжает менять­ся и поэтическая речь оказывается устаревшей. Мы, вероятно, не можем себе представить, как естественно должна была зву­чать речь Драйдена для его наиболее тонко чувствующих язык современников. Никакая поэзия, конечно, не может быть тож­дественной тому, что поэт говорит или слышит в разговоре, но она должна находиться в таком отношении к разговорной речи его времени, чтобы читатель или слушатель мог сказать: «вот так я должен был бы говорить, если бы мог говорить стихами»¹.

В современном английском языке, несмотря на отсутствие специального поэтического стиля, сохраняется слой лексики, который в силу ассоциаций с поэтическими контекстами име­ет в постоянном коннотативном значении входящих в него слов компонент, который можно назвать поэтической стилистичес-

кой коннотацией. Этот компонент устойчив, и словари поме­чают его специальной пометой poet., а лексикологи называют такие слова поэтизмами. В их число входят не только те высо­кие слова, которые признавались еще классицистами, но и ар­хаические и редкие слова, введенные в поэтический обиход романтиками.

Для того чтобы показать факт существования и использова­ния поэтизмов в наше время, приведем юмористическое сти­хотворение Дж. Апдайка, который смеется над поэтессой, сле­дующей поэтическим канонам:

POETESS

At verses she was not inept!

Her feet were neatly numbered. She never cried, she softly wept.

She never slept, she slumbered.

She never ate and rarely dined,

Her tongue found sweetmeats sour.

She never guessed, but oft divined The secrets of a flower.

A flower! Fragrant, pliant, clean,

More dear to her than crystal. She knew what earnings dozed between

The stamen and the pistil.

Dawn took her thither to the wood,

At even, home she hithered. Ah, to the gentle Pan is good

She never died, she withered.

Научный стиль

Отличительные черты каждого стиля зависят от его социаль­ного назначения и той комбинации языковых функций, кото­рая преобладает в акте коммуникации, а следовательно, от сфе­ры общения, от того, имеет ли общение своей целью, или, во всяком случае, своей главной целью, сообщение сведений, выражение эмоций, побуждение к каким-либо действиям. При­нято считать, что единственной функцией научного стиля яв­ляется функция интеллектуально-коммуникативная, дополни­тельные функции факультативны.

Научный стиль, таким образом, характерен для текстов, предназначенных для сообщения точных сведений из какой-либо специальной области и для закрепления процесса познания. Наиболее бросающейся в глаза, но не единственной особенно­стью этого стиля является использование специальной терми­нологии. Каждая отрасль науки вырабатывает свою терминоло­гию в соответствии с предметом и методом своей работы. Свою специальную терминологию имеют и разные области культуры, искусства, экономической жизни, спорта и т.д.

Однако присутствие терминов не исчерпывает особенностей научного стиля. Научный текст, или устно произнесенный на­учный доклад, или лекция отражают работу разума и адресова­ны разуму, следовательно, они должны удовлетворять требова­ниям логического построения и максимальной объективности изложения.

Стилеобразующими факторами являются необходимость доходчивости и логической последовательности изложения сложного материала, большая традиционность. Отсутствие не­посредственного контакта или ограниченность контакта с по­лучателем речи (доклад, лекция) исключает или сильно огра­ничивает использование внеязыковых средств; отсутствие обрат­ной связи требует большей полноты. Синтаксическая структура должна быть стройной, полной и по возможности стереотип­ной. В качестве примера научного текста приведем отрывок из знаменитой книги родоначальника кибернетики Норберта Ви­нера (1894—1964) «Кибернетика, или Управление и связь в жи­вотном и машине». Отрывок взят из раздела, в котором автор, показав, как в разные исторические эпохи развивалась мечта че­ловечества об автоматическом механизме, подводит читателя к выводу о том, что в наше время исследование автоматов — из металла или из плоти — представляет собой отрасль техники связи и фундаментальными понятиями являются понятия сооб­щения, количества помех, или «шума», количества информа­ции, методов кодирования и т.д. Н. Винер доказывает, что ав­томаты и физиологические системы можно охватить одной те­орией и что создавать автоматические механизмы надо по прин­ципам физиологических механизмов, т.е. исследуя принципы передачи информации и управления в живых организмах. Отры­вок, следовательно, представляет для данной книги особый интерес. Вот этот текст:

To-day we are coming to realize that the body is very far from a conservative system, and that its component parts work in an environ­ment where the available power is much more limited than we have taken it to be. The electronic tube has shown us that a system with an outside source of energy, almost all of which is wasted, may be a very effective agency for performing desired operations, especially if it is worked at a low energy level. We are beginning to see that such important elements as the neurons, the atoms of the nervous complex of our body, do their work under much the same conditions as vacuum tubes, with their relatively small power supplied from outside by the circulation, and that the book-keeping which is most essential to describe their function is not one of energy. In short, the newer study of automata, whether in the metal or in the flesh, is a branch of communication engineering, and its cardinal notions are those of message, amount of disturbance or «noise» — a term taken over from the telephone engi­neer — quantity of information, coding technique, and so on.

In such a theory we deal with automata effectively coupled to the external world, not merely by their energy flow, their metabolism, but also by a flow of impressions, of incoming messages, and of the actions of the outgoing messages. The organs by which impressions are received are the equivalents of the human and animal sense organs. They comprise photoelectric cells and other receptors for light; radar systems receiving their own short Hertzian waves; Hydrogen-ion-potential recorders, which may be said to taste; thermometers; pressure gauges of various sorts; microphones and so on. The effectors may be electrical motors or solenoids or heating coils or other instruments of very diverse sorts. Between the receptor or sense organ and the effector stands an intermediate set of elements whose function is to recombine the incoming impressions into such form as to produce a desired type of response in the effectors. The information fed into this central control system will very often contain information concerning the functioning of the effectors themselves. These correspond among other things to the kinesthetic organs and other proprioceptors of the human system, for we too have organs which record the position of a joint or the rate of contraction of a muscle, etc. Moreover, the information received by the automaton need not be used at once but may be delayed or stored so as to become available at some future time. This is the analogue of

memory. Finally, as long as the automaton is running, its very rules of operation are susceptible to some change on the basis of the data which have passed through its receptors in the past, and this is not unlike the process of learning.

The machines of which we are now speaking are not the dream of a sensationalist nor the hope of some future time. They already exist as thermostats, automatic gyrocompass ship-steering systems, self-propelled missiles — especially those that seek their target — anti-aircraft fire-control systems, automatically-controlled oil-cracking stills, ultra rapid computing machines, and the like. They had begun to be used long before the war — indeed the very old steam-engine governor belongs among them — but the great mechanisation of the Second World War brought them into their own, and the need of handling the extremely dangerous energy of the atom will probably bring them to a still higher point of development. Scarcely a month passes but a new book appears on these so-called control mechanisms, or servo-mechanisms, and the present age is as truly the age of servo-mechanisms as the nineteenth century was the age of steam engine or the eighteenth century the age of the clock.

To sum up: the many automata of the present age are coupled to the outside world both for the receptio,n of impressions and for the performance of actions. They contain sense organs, effectors and the equivalent of a nervous system to integrate the transfer of information from the one to the other. They lend themselves very well to the description in physiological terms.It is scarcely amiracle that they can be subsumed under one theory with the mechanisms of physiology¹.

Рассмотрим прежде всего синтаксическую структуру этого текста.

В нем преобладают сложноподчиненные предложения. Не­многочисленные простые предложения развернуты за счет од­нородных членов. Во всем этом довольно обширном тексте толь­ко два коротких простых предложения, и самая краткость их выделяет весьма важные мысли, которые в них содержатся.

This is the analogue of memory.

They lend themselves very well to description in physiological terms.

Отдельные члены предложений развернуты. Необходимость полноты изложения приводит к широкому использованию различных типов определений. Почти каждое существительное в приведенном отрывке имеет постпозитивное или препозитив­ное определение или и то и другое одновременно. Специфич­ными для технических текстов, в особенности таких, в кото­рых идет речь о приборах или оборудовании, являются препо­зитивные определительные группы, состоящие из целых цепо­чек слов: hydrogen-ion-potential recorders, automatic gyrocompass ship-steering systems, anti-aircraft fire-control systems, automati­cally-controlled oil-cracking stills.

Большое развитие определений этого типа связано с требо­ванием точного ограничения используемых понятий. По этой же причине многие слова поясняются предложными, причастны­ми, герундиальными и инфинитивными оборотами.

Связи между элементами внутри предложения, между предложениями внутри абзацев и абзацами внутри глав выра­жены эксплицитно, что ведет к обилию и разнообразию союзов и союзных слов: that, and that, than, if, as, or, nor...

Для научного текста характерны двойные союзы: not merely... but also, whether... or, both... and, as... as... Во многих научных тек­стах встречаются также двойные союзы типа thereby, therewith, hereby, которые в художественной литературе стали уже арха­измами.

Порядок слов преимущественно прямой. Инверсия в предло­жении Between the receptor or sense organ and the effector stands an intermediate set of elements служит для обеспечения логичес­кой связи с предыдущим.

Важную роль в раскрытии логической структуры целого иг­рает деление на абзацы. Каждый абзац в рассматриваемом тек­сте начинается с ключевого предложения, излагающего основ­ную мысль. Для усиления логической связи между предложени­ями употребляются такие специальные устойчивые выражения, как to sum up, as we have seen, so far we have been considering.

Той же цели могут служить и наречия finally, again, thus. Употребление их в научном тексте специфично, т.е. сильно отличается от употребления их в художественной прозе. Несколь­ко выше (см. с. 240) уже говорилось о некоторых случаях упот­ребления now.

Авторская речь построена в первом лице множественного числа: we are coming to realize, we have taken it to be, the tube has shown us, we are beginning to see, we deal with, we are now speaking. Это «мы» имеет двойное значение. Во-первых, Н. Ви­нер везде подчеркивает, что новая наука создана содружеством большого коллектива ученых, и, во-вторых, лекторское «мы» вовлекает слушателей и соответственно читателей в процесс рассуждения и доказательства. Интересно также отметить срав­нительно частое употребление настоящего продолженного и будущего вместо простого настоящего: the information will very often contain, что придает изложению большую живость.

Экспрессивность в научном тексте не исключается, но она специфична. Преобладает количественная экспрессивность: very far from conservative, much less limited, almost all of which, very effective, much the same, most essential, very diverse sorts, long before the war и т.д. Образная экспрессивность встречается преимущественно при создании новых терминов. В данном тек­сте это взятое в кавычки слово «noise», которое тут же раскры­вается синонимичным описательным выражением amount of disturbance и поясняется автором как термин, заимствованный у специалистов по телефонии. Первоначально образный термин в дальнейшем закрепляется в терминологии и, получив дефи­ницию, становится прямым наименованием научного понятия. Так это в дальнейшем и произошло со словом noise, и оно уже давно употребляется без кавычек.

В других текстах экспрессивность может заключаться в указа­нии важности излагаемого. Логическое подчеркивание может быть, например, выражено лексически: note that..., I wish to emphasize..., another point of considerable interest is..., an interesting problem is that of..., one of the most remarkable of... phenomena is..., it is by no means trivial... Все эти выражения яв­ляются для научного текста устойчивыми.

Экспрессивность выражается также в имплицитной или эксплицитной заявке отправителя речи на объективность, на достоверность сообщаемого.

Общая характеристика лексического состава этого или лю­бого другого научного текста включает следующие черты: сло­ва употребляются либо в основных прямых, либо в терминоло­гических значениях, но не в экспрессивно-образных. Помимо нейтральных слов и терминологии употребляются так называе­мые книжные слова: automaton — automata, perform, cardinal, comprise, susceptible, analogous, approximate, calculation, circular, heterogeneous, initial, internal, longitudinal, maximum, minimum, phenomenon — phenomena, respectively, simultaneous. Слова дру­гих стилей не используются.

Книжные слова — это обычно длинные, многосложные заимствованные слова, иногда не полностью ассимилирован­ные, часто имеющие в нейтральном стиле более простые и ко­роткие синонимы. Неполная грамматическая ассимиляция вы­ражается, например, в сохранении формы множественного чис­ла, принятой в языке, из которого данное существительное за­имствовано: automaton — automata.

Рассмотрение отрывка из книги Н. Винера позволяет пока­зать многие характерные черты научного текста, хотя, несом­ненно, неповторимая индивидуальность большого ученого не­избежно сказывается на языке, уменьшает стереотипность, при­ближая текст к художественному. Укажем дополнительно неко­торые типические черты научных текстов, касающиеся их мор­фологии. Эти черты изучены меньше, чем лексические, но все же некоторые наблюдения имеются. Все авторы, занимавшиеся этим вопросом, отмечают преобладание именного стиля. Пре­обладание в научном стиле именных, а не глагольных конструк­ций дает возможность большего обобщения, устраняя необхо­димость указывать время действия.

Сравните:

when we arrived ^_u. ~.,

at the time of our arrival when we arrive

По этой же причине в научном стиле заметное предпочте­ние отдается пассиву, где необязательно указывается деятель, и неличным формам глагола. Вместо I use the same notation as previously пишут: The notation is the same as previously used. На­ряду с первым лицом множественного числа, представленным в тексте из книги Н. Винера, широко употребляются безличные формы It should be borne in mind, it may be seen и конструкции с one: one may write, one may show, one may assume, one can readily see. Частотное распределение частей речи в научном тек­сте отличается от того, которое наблюдается в нейтральном или разговорном стиле: увеличивается процентное содержание имен, уменьшается содержание глаголов в личной форме, совсем от­сутствуют междометия.

Стоит упомянуть особую, характерную для научного текста форму замещения конструкциями: that of, those of, that + Part. В той же книге Н. Винера находим такой пример:

To cover this aspect of communication engineering we had to develop a statistical theory of the amount of information, in which the unit of the amount of information was that transmitted as a single decision between equally probable alternatives. This idea occurred at about the same time to several writers, among them the statistician R.A. Fisher, Dr. Shannon of the Bell Telephone Laboratories, and the author. Fisher's motive in studying this subject is to be found in classical statistical theory; that of Shannon in the problem of coding information; and that of the author in the problem of noise and message in electrical filters¹.

Исследования грамматических особенностей технических текстов показали, например, что термины, обозначающие ве­щество и отвлеченное понятие, имеют особенности по сравне­нию с соответствующими разрядами существительных в обще­литературном языке в своем отношении к категории числа. Они употребляются в обеих числовых формах без сдвига лексичес­кого значения и могут определяться числительными: Normally two horizontal permeabilities are measured. Объясняется это не ог­раничениями внутриязыкового порядка, а экстралингвистичес­кими причинами. Чем глубже наука проникает в законы при­роды, тем более тонкой становится дифференциация видов ве­щества и свойств предметов. Для неспециалиста сталь — одно понятие, металлург знает много разных сталей.

Такова общая характеристика научного стиля в современном английском языке.

Газетный стиль

Система функциональных стилей находится в состоянии непрерывного развития. Сами стили обособлены в разной сте­пени: границы некоторых из них определить нелегко, а стили как таковые трудно отделить от жанров. Эти трудности особен­но заметны, когда речь идет о стиле газет.

В книге И.Р. Гальперина «Очерки по стилистике английско­го языка» газетному стилю посвящен большой раздел главы о речевых стилях. Внутри газетного стиля этот автор различает две разновидности: а) стиль газетных сообщений, заголовков и объявлений, которые и составляют, по мнению И.Р. Гальпери­на, существо газетного стиля, и б) стиль газетных статей, составляющий разновидность публицистического стиля, куда так­же входят стиль ораторский и стиль эссе¹.

М.Д. Кузнец и Ю.М. Скребнев, авторы «Стилистики англий­ского языка», считают, что объединять специфические черты языка газеты в понятие газетного стиля неправомерно, посколь­ку при этом признаки функционального стиля подменяются признаками жанра. Эти авторы также указывают на то, что в разных разделах газеты: передовых статьях, текстах политичес­ких документов и выступлений, в статьях по различным воп­росам культурной жизни, науки и техники — отражаются различные стилевые системы языка. Наряду с публицистическим стилем в газете можно встретить и официально-деловой при публикации документов общего значения, и научный; наконец, в газетах публикуются и художественные произведения или от­рывки из них².

Некоторые авторы предлагают выделять не газетный, а информационный стиль, который может использоваться в га­зете, на радио и телевидении. Его также называют стилем мас­совой коммуникации.

Выделить общие черты газетного стиля все же можно, а для стилистики как науки предметом является общее и закономерное, а не возможные частности. Выделяем же мы научный стиль, хотя и там, безусловно, имеется жанровая дифференциация: язык журнальной статьи отличается от отчета о проделанном эксперименте, а техническая документация сочетает в себе чер­ты официально-делового и научного стилей. Совершенно оче­видно, что система экстралингвистических стилеобразующих факторов имеет много общего даже в разных типах газетных материалов, а поскольку организация языковых элементов стиля самым тесным образом зависит от экстралингвистических фак­торов, специфика газеты как общественного явления и вообще специфика массовой коммуникации объективно приводят к необходимости признания газетного стиля как одного из фун­кциональных стилей. Социальная ситуация общения для газеты весьма специфична. Газета — средство информации и средство убеждения. Она рассчитана на массовую и притом очень неодно­родную аудиторию, которую она должна удержать, заставить себя читать. Газету обычно читают в условиях, когда сосредо­точиться довольно трудно: в метро, в поезде, за завтраком, от­дыхая после работы, в обеденный перерыв, заполняя почему-либо освободившийся короткий промежуток времени и т.п. От­сюда необходимость так организовать газетную информацию, чтобы передать ее быстро, сжато, сообщить основное, даже если заметка не будет дочитана до конца, и оказать на чита­теля определенное эмоциональное воздействие. Изложение не должно требовать от читателя предварительной подготовки, за­висимость от контекста должна быть минимальной. Вместе с тем наряду с обычной, постоянно повторяющейся тематикой в газете появляется практически любая тематика, почему-либо оказывающаяся актуальной. Затем эти новые ситуации и аргу­менты тоже начинают повторяться. Эта повторность, а также и то, что журналист обычно не имеет времени на тщательную обработку материала, ведут к частому использованию штампов. Все это и создает своеобразие стилеобразующих факторов га­зетного текста.

Стили различаются между собой не столько наличием специфических элементов, сколько специфическим их распре­делением. Поэтому наиболее показательной характеристикой функционального стиля является характеристика статистичес­кая. Статистическое выделение функционального стиля осуще­ствляется методом корреляционного анализа, для чего из не­скольких сотен текстов отбираются по методу случайных чисел отрывки по 100 словоупотреблений в каждом и подсчитывает-ся, как в этих отрывках представлены те или иные признаки, выбранные в качестве характеризующих стиль, например клас­сы слов. Таким образом выявляется отличающее этот стиль рас­пределение классов слов.

При количественно-качественной характеристике газетной лексики исследователи отмечали большой процент собствен­ных имен: топонимов, антропонимов, названий учреждений и организаций и т.д., более высокий по сравнению с други­ми стилями процент числительных и вообще слов, относя­щихся к лексико-грамматическому полю множественности¹, и обилие дат. С точки зрения этимологической характерно обилие интернациональных слов и склонность к инновациям, которые, однако, весьма быстро превращаются в штампы: vital issue, tree world, pillar of society, bulwark of liberty, escalation of war. Обилие клише замечено давно и указывает­ся всеми исследователями.

Рассматривая лексику в денотативном плане, многие авто­ры отмечают большой процент абстрактных слов, хотя инфор­мация, как правило, конкретна. В плане коннотаций отмечает­ся обилие не столько эмоциональной, сколько оценочной и экспрессивной лексики: When the last Labour Government was kicked out (Daily Mail)¹. Эта оценочность часто проявляется в выборе приподнятой лексики. Английских журналистов часто упрекают в том, что они используют претенциозную лексику, за которой кроется предвзятость суждений: historic, epoch-making, triumphant, unforgettable — и приподнятую архаическую военную лексику, предназначенную для эмоциональной вербов­ки читателя на угодную для хозяев газеты сторону: banner, champion, clarion, shield.

Все эти свойства самым непосредственным образом связа­ны с характером передаваемой информации и перечисленны­ми выше функциями газетного стиля. Газетному и публицисти­ческому стилям свойственны все языковые функции за исклю­чением эстетической и контактоустанавливающей. Следует, ко­нечно, оговориться, что это справедливо по отношению не ко всем газетным материалам. Статьи и публицистика могут в боль­шей или меньшей степени приближаться то к научному, то к художественному тексту и иметь соответствующий набор функ­ций. Впрочем, вероятно, правильнее сказать, что эстетическая и контактоустанавливающая функции не отсутствуют, а имеют особый характер и выполняются главным образом графическими средствами: шрифтами, заголовка<