Вы очень хорошо. Вы очень быстро

В то время я жила в районе залива в Сан-Франциско. Ко мне на несколько дней приехала погостить мама. С утра в последний день ее пребывания у меня я готовилась к своей обычной пробежке. Знаете, у меня очень нервная работа, и я заметила, что бег помогает настроиться на нужную волну. Уже в дверях меня настиг голос матери:

— Не думаю, что бегать так уж здорово. Ты слышала? Джим Фикс, знаменитый бегун, умер.

Выйдя на улицу, я начала припоминать все, что читала о Джиме Фиксе. Несомненно, благодаря бегу он прожил дольше, чем все его родственники. Но настроение было испорчено.

Выбежав на привычный маршрут, я обнаружила, что мне не удается выбросить из головы мамино замечание. Я была так расстроена, что едва заставляла себя переставлять ноги. В голове теснились мысли: «К чему я вообще бегаю? Серьезные бегуны наверняка находят меня неуклюжей! У меня может случиться инфаркт прямо на дороге... мой папа умер от сердечного приступа в пятьдесят лет, а он, кажется, был в лучшей форме, чем я».

Реплика матери нависала надо мной свинцовой тучей. Я перешла на шаг, чувствуя себя поверженной. Надо же, мне уже далеко за сорок, а я все еще жду ласковых слов из уст матери и по-прежнему злюсь на себя за то, что нуждаюсь в ее одобрении, которого никогда не получу.

В тот момент, когда я собиралась развернуться на двухмильной отметке и идти домой (давно уже не чувствовала себя такой расстроенной!), я увидела пожилого китайца, он шел мне навстречу. Мы встречались здесь не в первый раз. Я всегда говорила «Доброе утро», а он улыбался и кивал в ответ. Однако на этот раз китаец загородил мне путь и в буквальном смысле вынудил остановиться.

Я ощутила раздражение. Мамина реплика (сколько же подобных ее высказываний было в моей жизни!) испортила мне едва начавшийся день, а теперь еще этот старик встал на дороге.

На мне была футболка, купленная подругой на Гавайях во время празднования восточного Нового Года. На груди какие-то иероглифы, а на спине — сценка из жизни Чайнатауна в Гонолулу. Китаец решил остановить меня именно потому, что издали увидел эту футболку. Указав пальцем на иероглифы, он возбужденно спросил на ломаном английском:

— Вы говорить?

Я объяснила, что по-китайски не говорю, а футболку мне привезла с Гавайев подруга. Старик понимал далеко не все, но под конец воодушевленно воскликнул:

— Я всегда наблюдать за вы... вы очень хорошо... вы очень быстро.

Хм... я бегаю отнюдь не хорошо и уж никак не быстро, но после того, как мы со стариком распрощались, мои ноги и вправду приобрели необычайную резвость и упругость. Более того, я не повернула назад, как собиралась вначале под влиянием дурного настроения, а пробежала еще шесть миль. И, поверьте, в то утро я действительно бежала хорошо.

Благодаря этому маленькому поощрению я не забросила свои пробежки и совсем недавно в четвертый раз пробежала марафон в Гонолулу, а в этом году собираюсь принять участие в новогоднем марафоне. Понятно, что мне никогда не победить в таком забеге, однако теперь, слыша негативные комментарии в свой адрес, я всегда вспоминаю пожилого джентльмена, который искренне верил, что я «очень хорошо... очень быстро...».

Кэти М. Карри

 

КАК ПОЛУЧИЛСЯ ПРАЗДНИК

Никогда не забуду, как мама заставила меня пойти на день рождения. Мы жили в городке Уичита-Фолса в Техасе, я училась в третьем классе и однажды принесла домой слабо пахнущее арахисовым маслом приглашение.

— Не пойду, — заявила я. — Это новенькая по имени Рут. Бернис и Пэт тоже не идут. Она весь класс пригласила — тридцать шесть человек.

Разглядывая написанное от руки приглашение, мама вдруг отчего-то погрустнела, а потом постановила:

— Пойдешь. Завтра куплю подарок.

Я ушам своим не верила. Никогда еще мама не заставляла меня куда-то вот так идти! Я твердила, что лучше умру, чем пойду туда, но никакие мои истерики не смогли поколебать маму.

Наступила суббота. Мама вытряхнула меня из постели и велела завернуть в подарочную бумагу симпатичную розовую с перламутром щетку для волос с зеркальцем на обратной стороне, которую она купила за два доллара девяносто восемь центов.

Мы погрузились в мамин белый с желтым «олдсмобиль» 1950 года и поехали в гости. Рут сама открыла дверь и жестом пригласила меня подниматься на второй этаж по самой крутой и пугающей лестнице, какую я только видела в своей жизни. Докарабкавшись до двери в комнату, я испытала огромное облегчение: залитая солнцем гостиная с простым дощатым полом; белоснежные салфетки на спинках и подлокотниках старенькой мебели.

На столе красовался огромный торт, украшенный девятью розовыми свечками, кривоватой надписью «С днем рожденья, Рути» и фигурами из крема, в которых я не без труда признала розочки.

Возле торта сгрудились тридцать шесть бумажных стаканчиков с самодельной сливочной помадкой, и на каждом стаканчике — имя. «Что ж, когда все соберутся, будет довольно неплохо», — подумалось мне.

— А где твоя мама? — спросила я.

— Ну... она вроде как приболела... — ответила Рут, глядя в пол.

— А папа?

— Он от нас ушел.

Мы замолчали. Из соседней комнаты иногда доносился сухой кашель. Прошло пятнадцать минут. Потом еще десять. Внезапно меня осенила страшная мысль: больше никто не придет! И как теперь отсюда выбираться? Мне стало очень- очень жалко себя... но тут я услышала тихие всхлипывания и, подняв взгляд, увидела лицо Рут, по которому ручьями текли слезы. Мое детское сердечко сразу же преисполнилось симпатии к этой девочке, и я разозлилась на остальных одноклассников. Эгоисты!

Вскочив с кресла, я воскликнула:

— Ну и не нужно! Без них обойдемся.

Выражение горькой обиды на лице Рут сменилось искренней радостью.

Итак, в нашем полном распоряжении оказался трехпалубный торт, 36 стаканчиков помадки, мороженое, литры и литры красного растворимого напитка «Кул-эйд», три дюжины праздничных сувениров и куча игр и призов.

Мы начали с торта, и поскольку спичек у нас под руками не оказалось, а Рути (теперь она была уже не просто Рут, а Рути) не хотела беспокоить маму, просто представили себе, будто зажгли свечи. Я спела «Happy Birthday», и Рути, загадав желание, задула воображаемые огоньки.

Время пролетело до обидного быстро — словно в парке аттракционов. Не успели мы оглянуться, как мне пришлось уходить, — под окнами сигналила мама. Несколько раз кряду поблагодарив Рути, я помчалась к машине и принялась взахлеб рассказывать маме о нашем празднике:

— Я выиграла во все игры! Хотя, по правде говоря, Рут выиграла в «прицепи хвост ослу», но она сказала, что будет неправильно, если именинница выиграет приз, поэтому отдала его мне... а еще мы разделили гостевые сувениры пополам. А как ей понравилось зеркальце, которое ты купила! Из всего нашего класса пришла я одна. И я жду не дождусь понедельника, чтобы сказать всем нашим, какой замечательный праздник они прозевали!

Мама съехала на обочину, остановила машину, обняла меня и со слезами на глазах сказала:

— Я горжусь тобой!

В тот день я узнала, что и от одного человека порой кое-что зависит. Благодаря мне девятый день рождения Рути не был испорчен, а благодаря маме я стала именно такой, какая есть.

Ле-Энн Ривз

 

 

АВАРИЯ

Драгоценные дары судьбы нередко приходят к нам в виде боли, потерь и разочарований. Но нужно иметь терпение — со временем мы увидим их подлинную сущность.

Джозеф Эдисон

 

В том году канун Рождества пришелся на воскресенье, поэтому обычное вечернее занятие воскресной церковной школы должно было перерасти в большое празднество. После утренней службы ко мне подошла женщина — мать двух девушек — и спросила, смогу ли я подвезти ее дочерей тем вечером. Женщина была разведена, ее бывший муж переехал в другой город, а она сама боялась водить машину в темноте, тем более что той ночью обещали дождь и гололед.

Я согласился, и вечером мы поехали в церковь втроем. Когда моя машина перевалила через холм, я неожиданно увидел, что на железнодорожном переезде прямо перед нами столкнулись несколько машин. Подмораживало, и дорога была очень скользкой, так что я не смог сразу затормозить и ударился в стоявшую впереди машину.

— О-о-о Донна! — вскрикнула девушка у меня за спиной.

Я повернулся, чтобы посмотреть, все ли с ними в порядке... это было до того, как в машинах появились ремни безопасности. Девушку, сидевшую рядом со мной, швырнуло вперед, ударило о ветровое стекло и отбросило обратно на сиденье. Осколки стекла оставили две глубокие борозды на ее левой щеке. Текла кровь. Это было ужасное зрелище.

К счастью, в одной из машин нашлась аптечка, и мы быстро остановили кровотечение. Полицейский сказал — столкновение в такой ситуации было неизбежным, поэтому виноватых нет, но мне все равно стало не по себе от мысли, что теперь на лице красивой 16-летней девушки на всю жизнь останутся шрамы. Мало того — это произошло, когда она находилась на моем попечении.

На станции скорой помощи Донну немедленно отправили к хирургу — накладывать швы. Текли минуты. Мне показалось, что эта процедура занимает слишком много времени. Я боялся, нет ли каких-то осложнений, и спросил у медсестры, в чем причина задержки. Она ответила, что дежурящий сегодня врач специализируется на пластической хирургии. Он накладывает такие швы, которые отнимают много времени, зато в результате шрамов почти не видно. По-видимому, Бог решил помочь Донне.

Потом Донну отвезли в палату. Я шел ее навестить со страхом в сердце — вдруг она будет сердиться и винить меня в случившемся. На Рождество врачи постарались по возможности распустить больных по домам и не назначали на эти дни операций, помимо неотложных. Так что на этаже, где положили Донну, пациентов было мало. Я поинтересовался у медсестры, как чувствует себя девушка. Та ответила, что все в порядке. И в самом деле, Донна сияла, как солнечный зайчик. Веселая и возбужденная, она расспрашивала медсестер об их работе. Поскольку, как я уже говорил, отделение наполовину опустело, медсестры были не особенно заняты и охотно с ней болтали.

Я начал извиняться перед Донной за случившееся, но она лишь махнула рукой, сказала, что под пудрой этих шрамов и видно-то не будет, и тут же начала пересказывать мне, какие процедуры выполняют медсестры и зачем это нужно. Донна выглядела счастливой. Она впервые оказалась в больнице, и ей все было интересно.

Когда начались занятия в школе, Донна стала центром внимания в классе, снова и снова рассказывая об аварии и больнице. Ее сестра и мать не винили меня в случившемся и благодарили за то, что я позаботился о девочках тем вечером. Что касается Донны, ее лицо осталось таким же, как прежде, а под пудрой шрамиков и вовсе не было видно. Это меня немного успокоило. Тем не менее, когда я думал, что симпатичной девушке придется жить с отметинами на лице, мне становилось не по себе. Годом позже я переехал в другой город и потерял связь с семьей Донны.

А пятнадцать лет спустя меня пригласили в церковь того городка, чтобы провести несколько служб. В последний вечер перед отъездом оттуда я увидел мать Донны среди людей, которые пришли попрощаться со мной. Внезапно нахлынувшие воспоминания о давнишней аварии, о крови и о шрамах на юном лице заставили меня вздрогнуть. Мать Донны подошла ко мне, лучась улыбкой. Знаю ли я, как сложилась судьба Донны? — спросила она. Нет, я не знал. А помню ли я, как Донна заинтересовалась работой медсестер? Да, помню.

— Донна решила стать медсестрой, — сказала женщина. — Поступила в медучилище, закончила его с отличием, получила хорошую работу в больнице, там познакомилась с молодым врачом, они полюбили друг друга, поженились и теперь воспитывают двух прекрасных детишек. Донна попросила меня передать вам, что та авария — самое счастливое происшествие в ее жизни!

Роберт Дж. МакМюллен-младший

 

УСТАМИ МЛАДЕНЦА

В 1992 году мы с мужем ездили в Германию по программе обмена визитами Friendship Force. Там мы гостили в трех прекрасных семьях. Недавно к нашей огромной радости одна из пар — Раймунд и Тони, с которыми мы познакомились в Германии, — приехала с ответным визитом к нам в Айову.

Раймунд и Тони живут в небольшом городке в индустриальном районе Рур, серьезно пострадавшем от бомбежек во время Второй мировой войны. Они пробыли у нас неделю. Как-то раз вечером мой муж, преподаватель истории, попросил их вспомнить что-нибудь из своего детства, которое пришлось на годы войны. Раймунд поведал историю, которая тронула нас до слез.

Однажды незадолго до окончания войны Раймунд заметил два парашюта. Они сиротливо висели в небе, где только что был сбит неприятельский самолет.

Увидев спускающихся парашютистов, Раймунд побежал на центральную площадь, куда полиция должна была доставить пленных. На площади собиралась толпа.

Наконец полицейские привели двух летчиков - англичан — сюда, на площадь за ними должна была приехать машина из соседнего города, где находилась тюрьма для военнопленных.

В толпе раздались крики: «Убить! Убить их!» У горожан перед глазами стояли картины жутких бомбежек, они ненавидели самолеты британцев и их союзников. Толпа вполне могла расправиться с пленными — многие, увидев парашютистов, бросились на площадь прямо со своих огородов, с вилами и лопатами в руках.

Раймунд посмотрел на лица англичан — совсем молодые, испуганные ребята, лет по девятнадцать-двадцать. Мальчик понимал, что двое охранявших их полицейских не смогут противостоять разъяренной толпе.

Следовало что-то сделать, причем немедленно.

— Стойте! — крикнул Раймунд и загородил собой англичан.

Не желая поранить мальчика, толпа на миг замерла — вполне достаточно, чтобы Раймунд успел сказать срывающимся голосом:

— Посмотрите на них. Они — просто мальчишки! Такие же, как ваши сыновья! И делают то же самое, что и ваши сыновья, — воюют за свою страну. Если ваших детей возьмут в плен в чужой стране, вы ведь не хотите, чтобы их убили? Так не трогайте и этих ребят!

Люди остолбенели. Ярость на их лицах сменилась растерянностью, а потом стыдом. Наконец одна женщина устало промолвила:

— Дожили... без помощи ребенка добро от зла отличить не можем.

Толпа начала расходиться. Раймунд никогда не забудет выражение огромного облегчения на лицах молодых британских летчиков. Он надеется, что они прожили долгую, счастливую жизнь и не забыли спасшего их немецкого мальчика.

Элен МакДональд

 

НА КРАЮ

Вечер накануне моей поездки в Израиль был занят теми же разговорами, что мы вели всю эту неделю.

— Но почему Израиль? — патетически восклицал папа — точно таким же тоном, каким он спрашивал раньше: «Почему Китай?», или «Почему Россия?», или любая другая страна, куда я собиралась съездить. — Там, знаешь ли, воюют, — добавлял он после паузы.

— Да, папа, знаю. Везде воюют, — механически отвечала я.

Помолчав, он спрашивал, почему я вечно езжу в опасные страны, и под конец заявлял:

— Что ж, ты никогда меня не слушала. Почему я вдруг решил, что послушаешь в этот раз?

После этого папа закрывал глаза, сокрушенно вздыхал и качал головой.

Во время таких дискуссий моя сестра Кристи всегда пыталась разрядить обстановку. Она давно поняла, что толку от этого нет, но попыток не оставляла.

— Кэт, — предлагала Кристи, — почему бы тебе не съездить в летнюю школу в Англию? Там не опасно.

Она меня не понимала. Никто в нашей семье не понимал меня. Я не вписываюсь в представления родных о том, как нужно жить. К чему мне Англия? Я хотела во время путешествий испытать что-то новое. Моя душа жаждала неизведанного. Мама всегда говорила, что у меня «цыганская кровь». Нас с сестрой разделяют три с половиной года разницы в возрасте — и целый мир. Она консервативная и тихая. Я тихая, только когда сплю. Мне всю жизнь приходится оправдываться перед сестрой и другими родственниками за то, что я отличаюсь от них и действую им на нервы своей манерой одеваться, словами и поступками.

Я отправляюсь в украшенной фруктами шляпке и яркой блузке туда, куда остальные являются в строгих черных костюмах. Я неуместно шучу за столом. Я реву как дура над глупыми старыми фильмами по телевизору. Им всегда за меня стыдно! Кто-то однажды сказал, что не завидует мне, потому что я от рождения получила эмоции всей моей семьи.

Поскольку сестра настолько отличается от меня — или я настолько отличаюсь от нее, — мы никогда не были особенно близки. С возрастом у каждой из нас все больше собственных дел, так что мы видимся нечасто, хотя живем в полумиле друг от друга.

При редких встречах чувствуется, что сестра напряженно ждет, чего я выкину на этот раз. А я словно иду по лезвию бритвы, боясь ляпнуть что-нибудь лишнее. И все равно ляпаю.

Поскольку мои летние планы расстроили сестру меньше всех, я попросила ее отвезти меня в аэропорт.

— Без проблем, — сказала она небрежно. — Только папе не говори!

Я с улыбкой кивнула. Не то чтобы наш папа какой-нибудь тиран. Мы знаем, что он нас очень любит. Об этом свидетельствуют хотя бы те жертвы, на которые ему приходится ради нас идти. Например, без его помощи я не смогла бы учиться на юридическом факультете. Просто папа беспокоится за нас и ему трудно отделить терзающую его тревогу от своей любви.

На следующий день сестра заехала за мной. По дороге в аэропорт она никак не демонстрировала своих чувств, но впервые с тех пор, как я решила отправиться в Израиль, стала задавать вопросы по поводу моего путешествия: где именно я собираюсь побывать, где буду останавливаться. Казалось, ей это действительно интересно.

Мои родственники не привыкли к многословным прощаниям, поэтому, высадив меня в аэропорту, сестра ограничилась пожеланием удачи.

При мысли, что она совсем меня не понимает, я загрустила. В ту минуту мне так хотелось, чтобы мы отправились в путешествие вместе, но я знала — этого никогда не будет.

Пройдя регистрацию, я поднялась в самолет и стала рыться в своей сумке. Там вместе с паспортом, банковскими карточками и прочими важными вещами лежал желтый конверт с надписью «для Кэт». Я узнала почерк сестры. По-видимому, она сунула этот конверт в сумку, когда грузила ее в багажник машины у моего дома.

В конверте оказалась забавная открытка с картинкой из какого-то мультфильма. Ну да, в нашей семье принято дарить именно «забавные» открытки, — с легкой досадой подумала я.

Но когда я прочла то, что было написано в открытке, мне захотелось плакать. До меня наконец дошло, насколько я ошибалась. Моя сестра, которая, как мне казалось, не понимала меня, в глубине души мечтала быть такой же, как я! Вот что она написала:

Я восхищаюсь твоей способностью жить полной жизнью и люблю тебя.

Твоя сестра Кристи

А на другой стороне разворота открытки было вот что:

Аполлон стоял на высоком утесе.

«Подойдите к краю», — сказал он.

«Мы не можем, — ответили они, — там слишком высоко».

«Подойдите к краю», — сказал он.

«Мы не можем, — ответили они, — там слишком высоко».

«Подойдите к краю», — сказал он.

«Мы не можем, — ответили они, — мы упадем».

«Подойдите к краю», — сказал он.

И они подошли, и он столкнул их,

И они полетели.

В тот день сестра на краткий миг раскрыла передо мной ту замечательную сторону своей натуры, которую она никогда не показывала мне прежде. Или, быть может, я просто не вглядывалась. По моим щекам текли слезы. Я посмотрела в иллюминатор. У окна аэровокзала стояла Кристи и махала мне рукой. Когда самолет начал выруливать, ее губы шевельнулись: «Я люблю тебя». И я сквозь слезы улыбнулась ей в ответ, поскольку впервые поняла, что она действительно меня любит.

Кэтлин Луиза Смайли

ВОПРОС ОТНОШЕНИЯ

Смысл вещей не в них самих, но в нашем отношении к ним.

Антуан де Сент-Экзюпери

 

НАШ ГЛУБОЧАЙШИЙ СТРАХ

Нас больше всего пугает не собственная неполноценность,

Но наша неизмеримая сила.

Нас больше всего пугает наш Свет, а не тьма.

Ты спрашиваешь себя: посмею ли я быть великим, гениальным, легендарным?

Но как смеешь ты НЕ быть таким?

Ты — дитя Божье. И, прибедняясь, ты не приносишь пользы миру.

Ты прячешь свою силу, чтобы другие люди не чувствовали себя неуверенно рядом с тобой? Значит, ты не просветлен.

Мы рождены, чтобы проявить Божье величие, которое внутри нас.

Оно не в некоторых из нас;

Оно — во всех!

Позволяя своему Свету сиять, мы, осознанно или нет, позволяем сиять и Свету других людей.

Когда мы освобождаемся от собственного страха, само наше присутствие освобождает от него и других.

Марианна Уильямсон Из «Возвращения к любви»

 

НЫТИКИ

Меньше бойся, больше надейся,

Меньше ной, больше дыши,

Меньше болтай, больше говори,

Меньше ненавидь, больше люби,

И тогда все блага — твои.

Автор неизвестен

 

Меня воспитывала бабушка. Мы жили в городке Стампе, штат Арканзас. Когда в магазин бабушки заходили заядлые нытики нашего городка, она заговорщицким тоном звала меня в торговый зал:

— Иди-ка сюда, милая.

Я, конечно же, слушалась.

Затем бабушка спрашивала такого покупателя:

— Как дела, брат Томас?

— Неважно, — отвечал нытик. В его голосе звучали характерные жалобные нотки. — А сегодня совсем скверно, сестра Хендерсон. Это проклятое лето. Эта невыносимая жара. Терпеть не могу такую погоду. Ненавижу жару. Она меня доконает.

Бабушка, скрестив руки на груди, невозмутимо выслушивала подобные тирады и, время от времени косясь на меня, бормотала: «Ага, ага».

Другой плакальщик ныл:

— Ненавижу работу в поле. Земля ссохлась, ее невозможно вспахать. И мулы такие тупые! Ну совсем тупые. Не выдержу я всего этого — сдохну. Руки-ноги болят. Пыль забивает глаза и нос. Нет больше мочи.

И опять бабушка стояла с невозмутимым видом, скрестив руки на груди и бормоча: «Ага, ага».

Едва жалобщик выходил из магазина, она подзывала меня к себе и, глядя в глаза, в тысячный раз повторяла:

— Ну как, слышала жалобы такого-то (или такой-то)? Слышала? — Я кивала. — Так вот, множество людей, богатых и бедных, черных и белых, заснули вчера вечером, а сегодня не проснулись, — продолжала бабушка. — Они надеялись встать поутру, но не смогли. Кровать стала их смертным ложем, а одеяло саваном. Эти люди отдали бы все что угодно за десять минут пахоты, на которую так сетовал наш посетитель. Так что не жалуйся. Если тебе что-то не нравится, измени ситуацию. Если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней. Но не жалуйся!

Говорят, у человека в жизни есть несколько периодов обучаемости. Один из них — в возрасте между тремя и тринадцатью годами. По-видимому, бабушка в полной мере использовала этот мой детский период. Ныть не только некрасиво, но и опасно. Нытье — сигнал злодею о том, что рядом с ним жертва.

Майя Ангелоу

 

РОЛИ И КАК МЫ ИХ ИГРАЕМ

Когда мне случается быть недовольной своей жизнью, я вспоминаю малыша Джеми Скотта. Джеми мечтал получить роль в школьном спектакле. Он вкладывал всю душу в подготовку к прослушиванию, и все же его мать опасалась, что вожделенной роли ему не видать. Получилось так, что в тот день, когда объявляли результаты прослушивания, я поехала вместе с ней забирать Джеми из школы. Он подбежал к нам с горящими от радостного возбуждения глазами.

— Угадай, мама, какую роль мне дали! — восторженно закричал Джеми, после чего произнес слова, которые послужили мне уроком на всю жизнь. — Хлопать в ладоши и восторгаться!

Мэри Керлинг

 

ЦЕНИТЕ БЕДСТВИЯ

Если в твоем доме вспыхнул пожар, погрейся у огня.

Испанская пословица

 

В декабре 1914 года практически дотла выгорела лаборатория Томаса Эдисона. Ущерб превысил 2 ООО ООО долларов. Страховка покрыла лишь 238 ООО долларов — никому не приходило в голову, что в построенном из железобетона здании лаборатории может случиться такой пожар.

В разгар ночного пожара 24-летний сын Томаса Эдисона Чарльз отчаянно искал в дыму своего отца. Наконец он его нашел. Ученый спокойно смотрел на пламя, на лице его играли отблески огня, седые волосы развевались на ветру.

— Мое сердце сжалось от жалости, — рассказывал потом Чарльз. — Ведь папа был далеко не молод — 67 лет, и теперь огонь отнимал у него все. Увидев меня, он прокричал: «Где мать?» Когда я ответил, что не знаю, отец велел: «Найди ее и приведи сюда. Ей больше никогда в жизни не доведется увидеть ничего подобного».

На следующее утро, созерцая дымящиеся развалины, Эдисон сказал:

— Всякое бедствие ценно тем, что оно сжигает дотла все наши ошибки. Слава Богу, мы можем начать все сначала.

Через три недели после пожара Эдисон продемонстрировал публике свой первый фонограф.

«Семена сеятеля»

 

ХОРОШАЯ НОВОСТЬ

(Однажды после победы на турнире знаменитый аргентинский гольфист Роберт де Винчензо вышел из здания гольф-клуба и направился к своей машине с призовым чеком в руках. На парковке к нему подошла молодая женщина. Поздравив де Винчензо с победой, она сказала, что ее ребенок при смерти, а ей нечем оплачивать больничные счета.

Рассказ бедняжки тронул спортсмена, он достал из кармана ручку и сделал на своем чеке передаточную надпись на ее имя. «Пусть это поможет вашему малышу», — сказал он, вручая чек женщине.

На следующей неделе, когда де Винчензо обедал в клубе, к его столику подошел один из работников ассоциации профессиональных гольфистов:

— Ребята со стоянки сказали, что после победы на турнире к вам подошла молодая женщина...

Де Винчензо кивнул.

— Тогда у меня есть для вас новость. Она мошенница. Нет у нее никакого умирающего ребенка. Она вообще не замужем. Вас обвели вокруг пальца, мой друг.

— Значит, умирающего ребенка нет? — уточнил де Винчензо.

— Совершенно верно.

— Ну что ж, это самая лучшая новость за последнюю неделю! — сказал де Винчензо.

Сборник «Избранные миниатюры и отрывки»