Августовский путч: конкурирующие версии

 

Августовский переворот ГКЧП жизненно важен не только для условных национал‑патриотов, чей миф держится на идее триумфа Запада в те летние дни 1991 г. В первые годы новой российской власти сам Кремль в лице Ельцина, председателя Государственного совета РСФСР Геннадия Бурбулиса и других официальных лиц был активно занят формированием мифа о заговоре консерваторов, стремившихся свергнуть демократически избранных политиков (в первую очередь Ельцина) и обнулить достижения перестройки. В такой конструкции истории августовского переворота ГКЧП выступал центром заговора, при этом народ, избравший демократический путь развития, не позволил крохотной кучке консерваторов получить нелегитимным образом всю полноту власти в стране.

С самого начала переворота Ельцин говорил о ГКЧП как о «заговорщиках», этот же термин использовали в своих текстах и выступлениях Горбачев, Бурбулис и Генеральная прокуратура[396]. Члены ГКЧП были арестованы сразу же после провала путча, им предъявили обвинение в государственной измене, однако вскоре оно было изменено на другую статью УК: заговор с целью захвата власти. Так члены ГКЧП были официально признаны заговорщиками, а советское общество разделилось на народ, жаждущий демократии, и коррумпированную, консервативную власть, стремящуюся лишить этот народ свободы. Победа команды Ельцина стала триумфом над заговорщиками и позволила ей легитимно взять власть в свои руки, объясняя это защитой народа от заговора.

Такой конспирологический нарратив, использовавшийся демократическими силами, является смыслообразующим для рождения нового государства и в какой‑то мере перекликается с событиями американской революции, которая также была проникнута идеями о британском колониальном заговоре. Рождение демократической республики из столкновения с опасными и всесильными заговорщиками – отличный базис для формирования мифологии национального строительства и последующих антикоммунистических демократических реформ. Этот мотив еще в 1991 г. был подчеркнут самим Ельциным, поблагодарившим москвичей за поддержку демократической революции[397]. Спустя год после августовских событий Бурбулис очень четко провел грань между демократическим большинством и меньшинством консервативных заговорщиков: «По отношению к тем трем дням я остаюсь махровым моралистом: в моей памяти сохраняется сложное неповторимое чувство – трепет, преклонение перед теми, кто показал себя – не только у Белого дома, но и по всей России – безусловным сторонником собственной свободы и тем самым оказал поддержку президенту и всем нам, и потрясающая грусть, глубокая обида – даже без ненависти – на тех, кто попытался реализовать свое репрессивное, доносное мировоззрение в такой фашистской, заговорщической форме»[398].

Эта «официальная» версия событий августа противостоит другой, более распространенной в последующие годы постсоветского периода и объясняющей августовский переворот как финальную часть заговора Запада против России. Эта версия, с разными модификациями, встречается у множества публицистов, политиков и историков и варьируется в зависимости от политических предпочтений или личного участия в событиях тех лет[399]. Много воспоминаний оставили сами члены ГКЧП, некоторые были опубликованы людьми, не связанными с ГКЧП, годами позже. Что роднит эти интерпретации августовских событий – перестройка, переворот и ельцинские либеральные реформы являются частью единого плана по разрушению России.

В действительности еще до того, как ГКЧП проиграл Ельцину, самые высокопоставленные члены горбачевского правительства заговорили об антисоветском заговоре. В феврале‑марте 1991 г. Владимир Крючков, глава КГБ СССР, несколько раз заявлял, что ЦРУ готовится подтолкнуть СССР к катастрофе[400]. Тогда же, в феврале 1991 г., Валентин Павлов, глава правительства СССР, заявил, что введение финансовой реформы (не продуманной глубоко) необходимо для того, чтобы предотвратить подрыв национальной финансовой безопасности СССР со стороны западных банков. Согласно Павлову, иностранные банки «вбросили» от 7 до 8 млрд рублей на советский финансовый рынок, чтобы вызвать гиперинфляцию[401]. Учитывая тяжелую зависимость СССР того времени от кредитов иностранных банков, Павлов оказался в довольно сложной ситуации. В марте во время встречи с западными банкирами он извинился перед «солидными бизнесменами», но заметил, что заговор «несолидных предпринимателей» все же существовал[402].

Как член ГКЧП Павлов был арестован сразу после провала путча, но уже в 1993 г. вышел из тюрьмы и написал воспоминания о том времени. Павлов утверждал, что в действительности заговор ГКЧП был создан Горбачевым, Ельциным и Гавриилом Поповым, первым мэром Москвы, а скоординирован посольством США и лично президентом Бушем[403]. Намерение победителей августовского путча обвинить во всем консерваторов, по мнению бывшего министра, означало лишь их неудержимое стремление к власти. В пользу теории Павлова говорило и поведение Горбачева после путча, когда на пресс‑конференции после освобождения из‑под ареста в Форосе он признался, что никогда не сможет рассказать всей правды[404]. Кроме того, павловская версия событий 1991 г. для многих оказалась актуальной после расстрела парламента, произошедшего по приказу Ельцина в 1993 г. Слова о неудержимой тяге российских политических лидеров к власти после октября 1993‑го обрели совсем другой смысл: «ГКЧП ни власть, ни кровь были не нужны. Нужно было заставить самого Горбачева начать исправлять последствия его же ошибок… Но, к сожалению, все больше убеждаешься, что он лелеял надежду, решив проблему конкурента в лице Ельцина и вернувшись героическим узником, как бы на законных основаниях расправиться и с ГКЧП, и с партией, и с армией, и с парламентом, и с республиками. Один во всей красоте и полноте власти. Вот она – “хрустальная мечта”»[405].

Странное поведение Горбачева на пресс‑конференции 22 августа 1991 г., когда он заявил: «Я вам все равно не сказал всего. И никогда не скажу всего», открывает массу возможностей для домыслов относительно его реальной роли в перевороте ГКЧП[406]. А то, что во время удивительного триумфа Ельцина в 1991 г. за три дня переворота почти не пролилось крови, но в 1993 г. он направил на оппозицию танки, стало основанием для того, чтобы подчеркнуть «чуждость» Ельцина простому русскому народу. Описание событий 1991 г. в книге Павлова, а также растущее негодование по поводу политики Кремля в 1990‑х гг. привели к тому, что в 1998 г. депутаты из так называемых патриотических кругов предприняли попытку с помощью теорий заговора уничтожить президентство Ельцина.