Патриоты и «пармезановые либералы»

 

Никогда еще российское общество не было таким разделенным, как в период украинского кризиса. Именно риторическое деление общества на большинство, поддержавшее действия правительства по присоединению Крыма, и меньшинство, считавшее этот поступок неправильным, стало инструментом консолидации поддержки Путина на несколько лет вперед. С 2014‑го и до 2018 г., когда в июне правительство обнародовало план пенсионной реформы, рейтинг Путина оставался на высоком уровне. Все эти четыре года основой легитимации авторитарного законодательства и мобилизации населения было радикальное противопоставление «патриотов» и «национал‑предателей». «Тоталитарный язык», по мнению философа Михаила Ямпольского, стал главной новинкой сезона посткрымской адаптации России[748].

Президент Путин был первым, кто ввел социальное деление в политический язык России: «Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны – разного рода “национал‑предателей” – или рассчитывают, что смогут ухудшить социально‑экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей?»[749] Предвосхищая экономические неурядицы, связанные с западными санкциями, Путин заложил фундамент для будущей «охоты на ведьм». Освещение этого общественного деления в СМИ также соответствовало задачам социальной поляризации: выражения вроде «каратель», «национал‑предатель», «пятая колонна», «бандеровцы» стали постоянно встречаться в выпусках новостей и онлайн‑пространстве[750]. Киселев использовал словечко «интеллигентура», описывая марши против войны на востоке Украины[751]. Некие активисты запустили сайт «Национал‑предатели. Пятая колонна» (ныне неактивен) и вывесили на московских зданиях баннеры с портретами знаменитостей, выступивших против политики России в Украине[752]. Описание оппозиции как раздробленной, эгоистичной, непатриотичной и чуждой россиянам, а главное, совершенно незначительной по сравнению с рядами поддерживающих действия властей, давало возможность не обращать внимания на критические замечания и проводить в жизнь ту политику, которую Кремль считал необходимой для самосохранения.

Санкции, введенные американским и европейскими правительствами, послужили одним из маркеров лояльности режиму: те, кто попал в первый санкционный список США, изображались прокремлевской прессой как наибольшие патриоты. Репортаж «Вестей недели» от 23 марта 2014 г. демонстрирует реакцию политического истеблишмента на введение ограничений на их международную деятельность. Все опрошенные журналистом политики заявили, что санкции лишь укрепляют единство россиян и никак не вредят ни им, ни стране. При этом, как заметил Киселев, санкционные списки были составлены в Москве членами «пятой колонны»: «США и ЕС пошли по пути репрессий для нескольких десятков россиян, причем списки, очевидно, были составлены в Москве в рядах нашей “пятой колонны”, которая ищет поддержки на Западе и получает ее. Пархоменко, Навальный – вот они, герои этого круга. Отнесем это за счет комплексов и реальной общественной невостребованности. Подгадили – легче стало. Давно мечтали о люстрации – и вот он, шанс»[753].

В сюжете о санкциях и российской политической элите четко проводилась грань между «конструктивной критикой» и «национал‑предательством». Автор сюжета, Евгений Попов, подчеркнул, что даже американцев удивляет, насколько непатриотична российская оппозиция. «Критиковать свою страну за ее пределами – моветон. А для составителей списков есть специальный термин – inside man. Один перевод – наводчик, другой – свой человек»[754]. Именно альянс с западными «партнерами» и готовность работать на заказ против России были представлены как отличительные черты участника антироссийского заговора. Такой же логики придерживался и Путин[755]. В другом сюжете «Вестей недели» от 26 апреля 2015 г. объектом критики журналистов стал Михаил Касьянов, который отправился в Вашингтон в поисках поддержки. В самом начале сюжета Киселев объяснил, почему такая оппозиция чужда российскому народу: «В норме оппозиция, стремясь к власти, ищет опору в своем народе. Это и есть политическая борьба – выдвижение программы лучшего управления экономикой и госаппаратом, демонстрация своих организаторских способностей и своей ответственности перед страной. “РПР‑ПАРНАС” в лице единственного из действующих сопредседателей партии Михаила Касьянова решает от политической борьбы в этом смысле отказаться и искать поддержку не у себя в стране, а за границей. Но как? Касьянов везет в Вашингтон список своих соотечественников, которых просит наказать. В списке – российские журналисты. Ни с чем подобным политическая практика самих США еще не сталкивалась»[756]. Этот контраст между здоровой и антинародной оппозицией, построенный на принципе близости к геополитическому противнику России, и есть маркер «чуждости» обществу. В то же время ассоциация Касьянова с Вашингтоном также способствовала разрушению его политической репутации.

Марши против вмешательства во внутреннюю политику Украины тоже были использованы для очернения оппозиционеров. Съемки бунтующего киевского Майдана перемежались с сюжетами о российских оппозиционерах, выходящих на улицы, чтобы продемонстрировать несогласие с властью. При этом неизменно подчеркивалось, что Россия гарантирует свободу слова, в то время как те слова, что произносят оппозиционеры, напрямую заказаны «из‑за бугра», в котором безошибочно угадывались США: «Откуда у них право молоть свой бред про Россию? Это право предоставляет сама Россия – та самая система, которую они же и клянут. Но вдохновение поливать свою страну они черпают из‑за бугра. От тех, кто мечтает Россию проглотить, задушить и расчленить. От тех, кто двигает военные базы к нашим границам, кто тоталитарно прослушивает весь мир и заглядывает в каждый компьютер»[757].

Автор последовавшего после киселевской реплики сюжета подчеркивал, что вышедших на улицы оппозиционеров не беспокоит судьба страны: судя по резолюции «Марша мира», для них важно лишь содержимое их холодильников: «То есть санкции Запада против России подписавших не беспокоят. Их отмены они не требуют. Санкции против России – это хорошо и правильно. Их волнует, как реагирует на это Россия. Могли бы написать короче: верните нам итальянские колбасы и французские сыры. Было бы проще и честнее»[758].

Другим ключевым признаком оппозиции режиму, если верить сюжетам телепрограмм, была ее немногочисленность: журналисты постоянно подчеркивали, насколько минимальна общественная поддержка российских оппозиционеров. Соцопросы действительно демонстрировали весьма ограниченный спрос на антикремлевскую и особенно антипутинскую риторику, и, соответственно, оппозиционные Кремлю партии пользовались, согласно социологам, очень незначительной поддержкой[759]. Провластные журналисты утверждали, что российские оппозиционеры ищут поддержки Запада, чтобы компенсировать собственную политическую беспомощность. В этом аргументе проявляется одна из абсурдных черт русской культуры заговора: с одной стороны, оппозиция беспомощна против подавляющего «путинского большинства». С другой, выбранная властями популистская логика вынуждает мобилизовать общество на борьбу с противником. И поэтому за спинами оппозиционеров маячит тень американского госдепа.

 

Изменники в Кремле

 

В период наиболее ожесточенных боев на востоке Украины осенью 2014 г. политика Кремля неожиданно подверглась критике со стороны самых стойких представителей антизападного сегмента русской культуры заговора. Оказалось, что ограниченная помощь сепаратистам и отказ от аннексии Донбасса по примеру Крыма доказывают наличие внутрикремлевского прозападного заговора. Многим антизападникам происходившее в Донбассе виделось частью большой войны, долгожданным началом мировой «консервативной революции»[760]. Однако ни один из этих проектов не был в повестке дня руководства Кремля. Напротив, сепаратизм в Донбассе представлялся ему удобным инструментом торга с Украиной и активно использовался для пропагандистских целей в наиболее острую фазу украинского конфликта. Всерьез рассматривать возможность присоединения двух восточноукраинских областей никто, похоже, не собирался.

Активный сторонник присоединения Донбасса Александр Дугин выступил с резкой критикой политики Кремля и объяснил его нежелание активно вмешаться в конфликт действиями «лунарного Путина»: «С моей точки зрения, Путин – не человек, Путин – это концепт, носитель некоей функции. В этой фигуре есть две стороны – солнечная и лунная, солярная и лунарная. Солнечный Путин – это тот, кто присоединяет Крым, ездит к православным старцам, стоит за русский народ, Путин, которого мы хотим. Есть лунный Путин – это его тень, которая идет на компромиссы, думает о газе, предает детей Славянска, это Путин гораздо менее замечательный. Идет битва между солнечным и лунным Путиным внутри одного человека. В данном случае победила темная сторона»[761].

Дугин вообще активнее других выступал по поводу неспособности российских властей защитить население Донбасса. По его мнению, всему виной была даже не «пятая колонна», а «шестая», куда более опасная. «Шестая колонна подразумевает тех, кого мы еще не можем точно квалифицировать в нашем политологическом словаре: ее представители за Путина и за Россию, но при этом за либеральную, прозападную, модернизированную и вестернизированную Россию, за глобализацию и интеграцию в западный мир, за европейские ценности и институты, за то, чтобы Россия стала процветающей корпорацией в мире, где правила и законы устанавливает глобальный Запад, частью которого России и суждено стать – на как можно более достойных и выгодных основаниях… Шестая колонна – не враги Путина, а его сторонники. Если они и предатели, то не в масштабах страны, а в масштабах цивилизации. Они не атакуют Путина в каждом его патриотическом шаге, они его сдерживают… Шестая и пятая колонны представляют собой единое целое. Поэтому каждый выброшенный или просто отправленный в отставку Путиным представитель политико‑экономической элиты 1990‑х является естественным кандидатом из шестой колонны в пятую. Самое главное здесь то, что обе колонны есть одна и та же сеть, геополитически работающая против России как цивилизации и против Путина как ее исторического лидера»[762]. Эта сложная схема российской оппозиции завуалированно описывала столкновения политических элит, обычно называемых «башнями Кремля». Однако прямая критика Путина стоила Дугину не только профессорской должности в МГУ, но и широкой медийной поддержки государственных каналов, которой он пользовался на протяжении всех прежних лет путинского правления[763].

Спустя несколько месяцев после этого выступления Дугина заявление сделал Игорь Стрелков, один из командиров самопровозглашенного ополчения в Крыму и Восточной Украине и один из обвиняемых в атаке на малазийский «боинг» MH‑17. Стрелков обвинил Суркова – спецпредставителя Кремля по работе со странами СНГ (в частности, с Южной Осетией и Абхазией) и, неофициально, куратора украинской политики в Администрации президента[764] – в измене. По мнению Стрелкова, Сурков был «великим комбинатором», «всеми силами загоняющим Новороссию обратно в состав Украины в качестве “автономии” в обмен на признание Крыма российским»[765]. Позднее Стрелков не раз обвинял Суркова в том, что тот своими действиями уничтожил возможность освободить Украину от революционного правительства[766].

Такой любопытный поворот событий многое говорит о том, как используются теории заговора в позднепутинский период. В первую очередь, этот эпизод показывает, что, несмотря на некий крымский консенсус и активное участие Стрелкова и Дугина в праворадикальном российском движении, для них теории заговора также стали рамкой объяснения непрозрачной кремлевской политики. Сдача Донбасса в их глазах выглядела не иначе как уступка «коварному Западу». Обвинив Путина и Суркова в предательстве интересов жителей востока Украины, авторы доказали, что антизападные теории заговора далеко не монополизированы Кремлем или провластными спикерами, несмотря на то что иностранные эксперты очень часто приписывали и Дугину, и Стрелкову близость к Кремлю[767]. Другое дело, что в сложившихся условиях именно лояльность лично Путину служила главным фактором межэлитных столкновений. Хотя некоторые представители политической верхушки выразили обеспокоенность последствиями российской политики в отношении Украины[768], в целом большинство высказалось в поддержку действий России, и какое‑то время элиты действительно выглядели довольно сплоченными[769].

Помимо этого, несмотря на кратковременный период параноидальной антизападной агрессии, спровоцированной Кремлем, настоящие сторонники идей заговора Запада против России не играют значительной роли в политическом процессе и обретают ценность лишь тогда, когда это выгодно политическим лидерам государства. Как и прежде, во время украинского кризиса теории заговора применялись тактически, с целью достижения определенных политических целей. Пусть в 2010‑х некоторые представители откровенно антизападных идеологий поднялись на верхние ступеньки политической иерархии, их проекты редко становились основой законотворчества и реальных действий. Один из примеров тому – Сергей Глазьев, долгое время служивший советником президента по экономической политике. Его выпады против председателя Центробанка Эльвиры Набиуллиной, которую он обвинял в работе на американскую финансовую систему, стали общим местом в дискуссиях между так называемыми консерваторами и либералами в правительстве России[770]. Глазьев, один из активных подстрекателей к бунту на востоке Украины, уже долгое время предлагает изолировать российскую экономическую систему от глобальных финансовых рынков. Но его экономические взгляды так и остаются проектами на бумаге, и он не смог реализовать их даже в статусе президентского советника. Кажется, даже консервативный Кремль опасается чрезмерной активизации искренних антизападников.

 

Заключение

 

Кризис в Украине и присоединение Крыма, без сомнения, сильно изменили Россию политически, однако в плане культуры заговора она и вовсе стала почти другой страной. Массовое производство СМИ и политиками теорий антироссийского заговора и потребление их россиянами сильно повлияли на восприятие последними зарубежных стран[771]. Теории заговора стали частью повседневности. Сначала десяти лет активной проработки массового сознания страхами «цветных» революций, а потом «возврата» Крыма оказалось достаточно, чтобы терпимости к критическим голосам внутри страны не стало. К тому же телевизионные репортажи из горящего центра Киева и разрушенного Донецка слишком ярко проиллюстрировали, куда может привести общественная активность, критичная по отношению к власти.

Та удивительная простота, с которой теории заговора разделяют общество на «своих» и «чужих», оказалась очень кстати в сложный для Путина момент: популярность президента стабильно снижалась, и агрессивная поляризация мнений по украинскому вопросу способствовала кратковременной массовой мобилизации в поддержку властей[772]. При этом пропаганда помогла не только добиться этой общественной поддержки, но и способствовала тому, что российское население с пониманием отнеслось к новым мерам по дальнейшей изоляции страны и не потеряло веру в лидера во время жестокого экономического кризиса. Социальная поляризация стала также ключом к легкой победе на парламентских и президентских выборах. В 2016 и 2017 гг. впервые в истории электоральных кампаний путинского периода режим не задействовал на выборах антизападную конспирологию, потому что еще вовсю действовала «прививка» времен активного украинского кризиса.

Стоит отметить еще один важный и глубоко негативный эффект событий вокруг Украины. Формирование политического языка, основанного на теориях заговора и способствовавшего подавлению альтернативных взглядов, будет иметь долгоиграющие последствия для российского общества[773]. Неприятие «иного», тотальное недоверие к людям и фактам, а также ментальность «осажденной крепости» в конечном итоге могут стать основой для формирования массового реваншистского политического движения, имеющего хорошие шансы прийти на смену путинской команде после 2024 г. Тем более что к концу 2010‑х гг. в российской культуре заговора созрело достаточно антикремлевских идей.

 

 

Глава 9