Преображение жены капитана Лэньера

В 1973 году английский историк и шекспировед Лесли Роуз объявил, чтотайна шекспировских сонетов раскрыта им окончательно и что Смуглая леди,доставившая Великому Барду столько огорчений, - это некая Эмилия Лэньер. Вхранящемся в Бодлейанской библиотеке дневнике астролога и врачевателя СимонаФормана (1552- 1611), в записи, относящейся к его клиентке Эмилии Лэньер,Роуз прочел не очень ясно написанное слово "brave" (смелая, красивая) как"brown" (смуглая, темная), и это неверно прочитанное слово стало главнымаргументом его идентификации, которая сейчас обычно вспоминается учеными каккурьез. Но кроме попытки голословно отождествлять Эмилию Лэньер со Смуглой ледиЛесли Роуз сделал и другое, на мой взгляд, несравненно более полезное дело.В 1978 году он переиздал со своим предисловием (но без научного комментария)чрезвычайно редкую поэтическую книгу, отпечатанную в 1611 году и написанную,как гласит ее титульный лист, "Эмилией Лэньер, женой капитана АльфонсоЛэньера" {21}. Переизданию этого раритета Роуз не преминул дать рекламноезаглавие "Поэмы шекспировской Смуглой леди" и в предисловии повторил своиутверждения о тождестве Эмилии Лэньер с прекрасной незнакомкой сонетов{Белокурого друга Роуз отождествил с графом Саутгемптоном; все остальныегипотезы о смысле сонетов и их героях он, со свойственной ему горячностью,объявил "полной чепухой".}. Но, независимо от гипотезы Роуза, сама стариннаякнига проливает неожиданный свет на своего автора - противоречивую личность,талантливую поэтессу, эрудита, интеллектуала, чьи идеи часто на целую эпохуопережали современные ей представления, женщину, достойную высокой честибыть литературной современницей Шекспира! Что касается молчания, которым было окружено появление книги ЭмилииЛэньер (ни одного отклика ни в 1611 году, ни позже), то Роуз в качествепричины мог указать лишь на незначительный тираж... Записи в дневнике Симона Формана (1597 и 1600) характеризуют егоклиентку Эмилию Лэньер совсем не так, как можно было ожидать, прочитав еепоэтическую книгу. Эмилия родилась в 1569 году в семье придворного музыкантаитальянца Бассано. Юную девушку (если верить дневнику Формана) заметил исделал своей любовницей старый лорд-камергер Хэнсдон (покровитель актерскойтруппы), и она имела от него сына. В 1593 году ее "для прикрытия" - такпишет Форман - выдали замуж за Альфонсо Лэньера, подвизавшегося при дворе насамых скромных ролях и сочтенного быть годным в качестве такого "прикрытия".Ни до 1611 года, ни после (а она умерла в 1645 году) нет никаких следов еесвязи с литературой, поэзией, ничего об этом не пишет и Форман. Он рисуетсвою клиентку весьма сомнительной особой, афиширующей передврачевателем-астрологом свою былую связь с престарелым лордом-камергером (онумер в 1596 году) и допытывающейся, удастся ли ей самой стать когда-нибудь"настоящей леди". Форман, который не брезговал и сводничеством,характеризует ее однозначно - "шлюха". Впоследствии ей выплачивалась пенсия,но кем и за что эта пенсия была дарована - неизвестно. Тем более удивительно, что в 1611 году такая сомнительная даже в глазахФормана "дама полусвета" вдруг выпускает серьезную поэтическую книгу, гдепредстает перед читателем как апологет религиозного пиетета и моральнойчистоты, нетерпимости к греху во всех его проявлениях. Приходитсяпредположить, что с ней за несколько лет произошла серьезная метаморфоза,нисколько не отразившаяся, впрочем, на ее дальнейшей жизни. При этом в 1611году она - тоже "вдруг" - оказывается превосходным поэтом, мастеромпоэтического слова, исполненного глубокого смысла, мысли и знаний, и Роуз сполным основанием считает ее лучшей (наравне с Мэри Сидни-Пембрук)английской поэтессой шекспировской эпохи! Книга, отпечатанная типографом В. Симмзом для издателя Р.Баньяна(имена, знакомые по первоизданиям нескольких шекспировских пьес),открывается авторскими обращениями к самым высокопоставленным женщинамкоролевства, начиная с самой королевы Анны и ее дочери принцессы Елизаветы,после них - к Арабелле Стюарт, родственнице короля (вскоре Арабелла вступитв тайный - без согласия монарха - брак и, заключенная за это в Тауэр, сойдеттам с ума). Далее следует стихотворение "Ко всем добродетельным ледивообще", затем обращения - тоже в стихах - к графиням Пембрук, Кент,Камберленд, Сэффолк, Бедфорд, Дорсет - к каждой в отдельности. Обращения кэтим знатным женщинам интересны и заметными различиями, и оттенкамиотношений автора к каждой из них. Особенно важны эти различия и оттенки,когда речь идет о таких известных историкам литературы личностях, как АннаКлиффорд, тогда графиня Дорсет, и "Блестящая Люси" - графиня Бедфорд, неговоря уже о самой Мэри Сидни-Пембрук, которой адресована самая большая (56четверостиший) поэма, озаглавленная "Мечта автора к Мэри, графине Пембрук".Удивляет близость безродной Эмилии Лэньер к чрезвычайно высокопоставленнымдамам, включая саму королеву и ее дочь, - она явно лично знакома с ними, и вее стихах к ним присутствует лишь высокая почтительность, но не раболепие.Так, адресуясь к Арабелле Стюарт, женщине королевской крови, она сожалеет,что, будучи давно знакома с ней, не знает ее, однако, так близко, как желалабы! {Один из сохранившихся экземпляров книги переплетен в пергамент с гербомнаследного принца Генри. Очевидно, этот экземпляр был преподнесен принцу,что и само по себе говорит о многом.} После этих обращений идет исполненное лукавой иронии послание "Кдобродетельному читателю" и, наконец, на 57-ми страницах - сама поэма,давшая название всей книге: "Славься Господь Царь Иудейский". Потом - ещеодна поэма, содержание которой кажется не связанным с предыдущей, названная"Описание Кукхэма". Завершают книгу несколько строк на отдельной странице,адресованных "Сомневающемуся читателю", которому доходчиво "объясняется",что название поэмы пришло автору однажды во сне много лет назад! В поэме, особенно в части, озаглавленной "Оправдание Евы в защитуженщин", поэтесса развивает целую систему взглядов на несправедливостьтогдашнего положения женщин в обществе. Учитывая уникальность публичногоизложения подобных взглядов в то время, мы можем без большой натяжки назватьЭмилию Лэньер предтечей феминизма. Развенчивая древние и средневековые предрассудки о женщине каксредоточии греховности, автор соответственно трактует и библейский сюжет обизгнании первых людей из рая. Она доказывает (не без иронии), что не Ева, аАдам виноват в грехопадении и вообще мужчины - гораздо более расположенные кгреху существа, чем женщины, которым они причиняют столько страданий, ипотом их же во всем обвиняют! Еву, не устоявшую перед искушением,оправдывает ее любовь к Адаму, ее женская слабость; но мужчина - сильнее,никто не мог заставить его отведать заветного плода, если бы он сам незахотел этого! И совсем уже было несправедливо (и недостойно первогомужчины) перекладывать свою вину на плечи слабой и любящей его женщины."Мужчины хвастают своими познаниями, но ведь они получили их из прекрасныхрук Евы как из самой умной книги!" Поэтесса не ограничивается констатацией несправедливости униженногоположения женщин, она прямо призывает их вернуть себе утраченноедостоинство, а мужчин, осознав женскую правоту, не препятствовать этому! "Вернем же себе нашу свободу И бросим вызов вашему господству. Вы приходите в мир только через наши муки, Пусть это умерит вашу жестокость; Ваша вина больше, почему же вы не признаете Нас равными себе, не освобождаете от тирании?" Автор постоянно делает упор на чистоту, благородство, верность,незапятнанность репутации женщины. Рассказывая о великих женщинах - героиняхВетхого и Нового Заветов, она опускает такую личность, как Мария Магдалина,а переходя к женщинам из греко-римской античности и уделяя достаточно местаКлеопатре и трагической истории ее любви к Антонию, она, однако, дает яснопонять, что ее симпатии на стороне скромной и целомудренной Октавии. И так -везде. Красота должна быть соединена с добродетелью. Все это чрезвычайно трудно согласовать с тем, что сообщает об ЭмилииЛэньер в своем дневнике Симон Форман. Действительно, в искренность инравственную чистоту поэтессы трудно не поверить - ее личность, ее духовныймир, нравственные оценки все время на переднем плане. Но, с другой стороны,и записи Формана нельзя просто сбрасывать со счетов - ведь он знал Эмилиюдовольно близко, она неоднократно обращалась к нему, посвящала в своиинтимные секреты... Поэмы и посвящения демонстрируют уникальную для незнатной женщиныобразованность и начитанность автора; бесчисленное множество свободныхссылок и аллюзий на библейские книги и греко-римскую мифологию, литературу,историю свидетельствуют об этом. Обращение к Мэри Сидни-Пембрук, названное "Мечтой", - чрезвычайнозначительно. Несомненна не только духовная общность двух поэтесс, но иличная близость Эмилии Лэньер к семье Сидни. Она склоняется перед подвигомсестры Филипа Сидни, сохранившей и открывшей миру его несравненные творения.Имя Филипа Сидни поэтесса произносит с молитвенным обожанием, ее голоспрерывается - так даже через много лет потрясает ее его судьба; хорошоизвестно ей и о том, что графиня Пембрук - поэт и писатель, о ее переводахпсалмов и других произведений (хотя, как мы уже знаем, Мэри почти ничего изнаписанного ею под своим именем не печатала). "К этой леди теперь я направляюсь, Предлагая ей плоды своих свободных часов; Хотя она сама написала много книг, несравненно ценнейших, Но ведь есть мед и в самых скромных цветах..." Несколько раз в книге повторяется шекспировская мысль о сценическойпреходящести всего сущего, образ мира-театра: "Вы знаете хорошо, что этот мир - лишь Сцена, Где все играют свои роли, а потом должны уйти навсегда. Никому не делается снисхождения, ни знатности, ни юности, ни сединам, Никого не щадит всепоглощающая Смерть..." Поэтический язык Эмилии Лэньер насыщен яркой образностью, впечатляетбогатством лексикона, эвфуизмами, редкими словосочетаниями, тонкими нюансамиинтонации, несущими важный подтекст. Хотя это - единственная ее книга, не чувствуется, что автор - новичок впоэзии; перед нами - мастер, уверенно владеющий многими средствамихудожественной выразительности, поэтической техникой. Немало строф в этойкниге по праву можно отнести к лучшим достижениям английской поэзии XVIIвека. Но книга заслуживает самого тщательного изучения не только в силуочевидных поэтических достоинств и апологетики женского равноправия. Самымсерьезным является вопрос о личности автора книги. "Мистрисс Эмилия, женакапитана Альфонсо Лэньера, слуги Его Королевского Величества" - такимскромнейшим образом представляет она себя на титульном листе своейединственной и достаточно необычно (да еще во сне!) названной книги,отпечатанной в считанных экземплярах (что стоило недешево). Больше ни впечатной, ни в рукописной литературе той эпохи это имя не встречается, хотяона жила еще долго; никто из современников не говорит ничего о ее связях слитературой; в архивах обнаружено лишь несколько ее материальных тяжб.Отсутствует такая писательница и в литературном окружении МэриСидни-Пембрук, к которой она так доверительно обращается, и около ЛюсиБедфорд... Все тексты, особенно предварительные обращения, свидетельствуют, чтопоэтесса - свой человек в самом высшем свете, превосходно знающий тонкости иусловности великосветских отношений и даже разделяющий тогдашние сословные,аристократические предрассудки. Несколько раз как о деле само собойразумеющемся говорится, что книга предназначена только для знатных иблагородных леди королевства; другие женщины (если это не библейские илимифологические персонажи) просто вне поля ее зрения - это не ее мир. Свысокородными же леди она разговаривает на равных, поучает их, как себявести и как одеваться. В духовном и моральном плане обрисованную в дневникеФормана сомнительную "даму полусвета" отделяет от высоконравственной,бескомпромиссной к пороку позиции автора книги целая пропасть. Все это, вместе взятое, приводит к заключению (хотя автор или издатель,явно потешаясь в предвидении будущих сомнений на этот счет, поместил в концекниги специальное обращение "К сомневающемуся читателю"), что появление влитературе имени доселе и после того непричастной к ней "жены капитанаАльфонсо Лэньера" было мистификацией, частью большой Игры. Вероятно, поиски действительного автора книги имели бы не много шансовна успех, если бы в данном случае исследователю не помогали весьма серьезныеобстоятельства. Женщин-поэтов в тогдашней Англии было мало. Если же оставитьиз них тех, кто был лично и близко знаком с каждой из девяти названныхзнатнейших дам королевства, да еще учесть заметную в посланиях разницу встепени близости к каждой из них, многочисленные аллюзии конкретногохарактера, то такой отбор позволяет в конце концов вплотную подойти ктаинственной поэтессе, пожелавшей предстать перед своими посвященными в Игруадресатами в столь странном (для нас) чужом наряде-маске. Поэтические строки написаны молодой женщиной - это видно по ее чувствами настроениям; но это и не юная девушка - она высокообразованна, многоезнает, многое обдумала. Из всех своих адресатов она ближе всех к графинеМэри Сидни-Пембрук - она говорит с ней не как посторонний человек, а,скорее, как преданная дочь; при этом она удивительно хорошо осведомлена о еенеопубликованных литературных трудах! А когда речь заходит о великом ФилипеСидни, поэтесса не может совладать со своим голосом - Филип Сидни продолжаетжить в любящих его сердцах, сама смерть бессильна перед его славой, лучикоторой освещают дорогу всем следующим его путем. Особое место, отводимое поэтессой графине Пембрук и ее литературнымтрудам, дочернее преклонение перед памятью Филипа Сидни, все содержание"Мечты" - поэмы-послания к Мэри Сидни-Пембрук и многое другое прямоуказывают в сторону самой близкой и дорогой для Мэри молодой женщины - ееплемянницы и воспитанницы Елизаветы. Как мы уже знаем, Бен Джонсон в нескольких произведениях и своихразговорах с Драммондом утверждал - уже после смерти ЕлизаветыСидни-Рэтленд, - что в искусстве поэзии она нисколько не уступала своемувеликому отцу; о ее поэзии говорит и Фрэнсис Бомонт. Однако, несмотря на этиавторитетные свидетельства, не было напечатано ни одной строки, подписаннойее именем, не удавалось идентифицировать ее и среди поэтических анонимов...И только теперь, следуя в направлении, освещаемом сначала трогательнымобращением поэтессы к Мэри Сидни-Пембрук, а потом и другими бесспорнымиаллюзиями, мы можем различить за одиозной маской "жены капитана Лэньера"всегда скрывающуюся от любопытных глаз, всегда - как и ее платоническийсупруг - словно играющую в прятки со всем родом человеческим удивительнейшуюженщину - Елизавету Сидни-Рэтленд. Особенное звучание, которое обретает голос поэтессы, когда онавспоминает о Филипе Сидни, замечено и Л. Роузом, но объяснить это он непытался. То обстоятельство, что эти рыдающие строки написаны дочерью поэта,с младенчества воспитанной в культе его памяти, ставит все на свои места,дает искомое объяснение. Очень важная конкретная аллюзия содержится в обращении к королеве Анне,когда поэтесса говорит, что ее ранние годы были озарены благосклонностьювеликой Елизаветы. Дочь Филипа Сидни - как никакая другая английскаяпоэтесса - могла так сказать о себе с полным правом: ведь она получила имяот своей крестной матери королевы Елизаветы, специально прибывшей нацеремонию крестин. Эта аллюзия дополняется в книге другой, не менее важной:поэтесса следует примеру своей почившей в бозе венценосной крестной матери ипрославляет девственность; такая аллюзия, очень странная для наложницы лордаХэнсдона и жены капитана Лэньера, звучит вполне естественно лишь в устахЕлизаветы Рэтленд... Еще раз посмотрим на имена знатных дам, к которым, как к хорошимзнакомым, обращается "жена капитана Лэньера". О королеве, ее дочери,Арабелле Стюарт и графине Пембрук я уже говорил. Люси Бедфорд и графиняДорсет (Анна Клиффорд) - ближайшие подруги Елизаветы Рэтленд. Мать Анны,графиня Камберленд, была известна своей глубокой религиозностью и строгимиправилами жизни (на семейном портрете она изображена с книгой псалмов вруках). И поэтесса знает об этом: там, где в ее книге цитируется или имеетсяв виду Священное Писание, на полях сделаны пометки: "Маргарите, вдовствующейграфине Камберленд". Очень трудно вообще представить себе подлинную ЭмилиюЛэньер, как ее описывает Форман, возле этой богомольной строгой пуританки,которая после смерти в раннем детстве обоих своих сыновей отдавала все времявоспитанию родной дочери и молитвам. Елизавета же Рэтленд знала ее хорошо. Еще одна графиня - Екатерина Сэффолк - дама, известная неразборчивостьюв средствах для достижения своих целей; именно ее Бен Джонсон вывел в своем"Печальном пастухе" как старую колдунью. После того, как ее дочь Франсисстала женой брата Елизаветы Рэтленд, они оказались родственниками. Впослании "Эмилии Лэньер" к графине Сэффолк проглядывает заметнаянастороженность - слухи о связи Франсис с Карром, безусловно, дошли и доРэтлендов, но возможные последствия еще не ясны. Таким образом, все адресатыобращений поэтессы - хорошо известные Елизавете Рэтленд дамы, и в этихобращениях мы находим точное подтверждение особенностей ее отношений скаждой из них. Обращения автора книги к самой Елизавете - дочерибоготворимого этим автором Филипа Сидни, племяннице и воспитаннице МэриСидни-Пембрук, ближайшей подруге Люси Бедфорд и Анны Дорсет - такогообращения в книге, разумеется, нет. Следует обратить внимание на основное настроение автора - настроениеусталости, печали, безысходности:

"Я живу, заключенная в пещере скорби..."

Пессимизм поэтессы часто обретает мотив прощания с миром, с жизнью.Именно такие настроения владели Елизаветой в 1607-1611 годах, когда оначасто живет вдали от дома, тяготясь своим положением "вдовствующей жены", втревоге за безнадежно больного супруга. Судя по всему, решение последоватьза ним в случае его смерти созрело у нее уже в это время и с его ведома, чтонашло отражение и в завещании графа, где она (редчайший случай!) неупоминается совсем. Эти настроения Елизаветы в последние годы жизни отмеченыФрэнсисом Бомонтом в элегии, написанной сразу после ее смерти. Есть в этойэлегии и другие аллюзии, показывающие, что Бомонт знал, кто скрывался замаской "Эмилии Лэньер". В обращении к графине Пембрук поэтесса сетует набога сна Морфея, который отнимает у нас половину и без того короткогопромежутка жизни (span of life). И Бомонт, оплакивая ЕлизаветуСидни-Рэтленд, не только повторяет эту ее поэтическую метафору, но иотвечает на нее: "Почему ты умерла так рано? О, прости меня! Я ведь знаю, что это была большая жизнь, Хотя и названная до того так скромно коротким промежутком..." Особое место занимает последняя поэма, появляющаяся в конце, казалосьбы, уже завершенной книги "Эмилии Лэньер" и названная тоже достаточностранно: "Описание Кукхэма". Автор этой поэмы, отличающейся по образности ипоэтической форме от других текстов в книге, описывает некое прекрасноеместо, называемое Кукхэмом, которое покинула его хозяйка. С этого места, сэтой высоты взору открывается изумительней вид, "достойный взора королей,подобного которому не сможет предложить вся Европа": отсюда можно сразуувидеть земли тринадцати окружающих Кукхэм английских графств. Однакоединственный в Англии Кукхэм расположен в графстве Беркшир, в низменнойместности, откуда мало что видно. Поэтому Роуз затрудняется как-то объяснитьэти слова и считает, что они свидетельствуют о "склонности к большимпреувеличениям". Но ведь есть в Англии место, откуда, как тогда утверждали,в ясную погоду действительно можно видеть земли тринадцати (или двенадцати)окружающих графств; это место - замок Рэтлендов Бельвуар. Ни о каком другомместе в Англии такое сказать нельзя, хотя есть горы гораздо вышебельвуарского холма: дело тут не столько в высоте, сколько в исключительноудачном положении Бельвуара среди окружающих небольших равнинных графств.Это еще одна - и очень серьезная по своей однозначности - реалия,подтверждающая нашу идентификацию. Можно добавить, что вблизи от Бельвуара,в долине расположена целая группа селений, названия которых звучат сходно с"Кукхэм": Оукхэм, Лэнгхэм, Эденхэм. Западные исследователи, в том числе и Роуз, занимавшиеся книгой ЭмилииЛэньер, считают, что в этой заключительной (можно сказать - дополнительной)поэме описывается тот самый Кукхэм в Беркшире, где находилось имениеКамберлендов (из-за него, кстати, наследники умершего в 1605 году графаКамберленда вели упорную тяжбу). Однако имение вовсе не напоминало райскийуголок, описываемый в поэме, не говоря уже о том, что никаких тринадцатиграфств из него увидеть было нельзя. Да и хозяйка Кукхэма, графиняКамберленд, которой в 1610 году пошел шестой десяток (возраст, считавшийсятогда достаточно почтенным), не очень подходит для роли олицетвореннойКрасоты, о которой вспоминает автор поэмы, целующий кору ее любимого дерева:к ней она - в его присутствии - прикоснулась губами....Лучи солнца не греют больше эту землю, ветви деревьев поникли, онироняют слезы, грустя о покинувшей их госпоже. Цветы и птицы, все живое вэтом прекраснейшем земном уголке помнит о ней, тоскует о ней, само эхо,повторив ее последние слова, замерло в печали. Холмы, долины, леса, которыегордились тем, что могли видеть эту Феникс, теперь безутешны. Осиротевшимвыглядит ее любимое дерево, под которым было прочитано и обдумано так многомудрых книг. Здесь хозяйка дома когда-то музицировала вместе с юнойдевушкой, теперь ставшей графиней Дорсет {Анна Клиффорд, дочь графиниКамберленд, кузина Люси Бедфорд, подруга Елизаветы Рэтленд (младше ее напять лет), с 1609 года - жена графа Дорсета. Потом, после смерти Дорсета,она стала женой младшего сына графини Пембрук - Филипа, графа Монтгомери. Еестараниями воздвигнуты памятники Спенсеру и Дэниелу, возможно - и некоторыедругие.}. Прекрасная хозяйка поведала автору поэмы о связанных с этимдеревом светлых воспоминаниях, а на прощание подарила (через "посредство"этого любимого дерева) невинный, но любящий поцелуй. В воспоминании об этомпоследнем, чистом поцелуе мы слышим голос страдающего, тоскующего друга: "Я говорю здесь последнее "прощай" Кукхэму; Когда я умру, твое имя останется жить здесь, Где мною исполнена благородная просьба той, Чей чистый облик укрыт в моей недостойной груди, И пока я буду продолжать жить, Мое сердце связано с ней драгоценными цепями". Многочисленные аллюзии показывают, что автор этой дополнительнойпоэмы-эпилога описывает замок Рэтлендов Бельвуар и грустит об отсутствии егохозяйки Елизаветы Сидни-Рэтленд, перу которой принадлежат помещенные ранееобращения к королеве и знатнейшим дамам - ее друзьям, и сама поэма острастях Христовых, давшая название книге. Время написания поэмы о "Кукхэме"- конец 1609 - первая половина 1610 года; наиболее вероятный ее автор -Фрэнсис Бомонт, живший от Бельвуара всего в двух десятках миль и безусловно(как считают его биографы) бывавший там. Ему же принадлежит поэтическоепослание к хозяйке Бельвуара (относящееся примерно к тому же периоду, что и"Описание Кукхэма"), а также потрясающая элегия на ее смерть. Оба этипроизведения имеют много общего с "Описанием Кукхэма"; они были напечатаныуже после смерти самого Бомонта, в посмертном издании сочинений ТомасаОвербери, злодейски умерщвленного в Тауэре. Но в 1609-1610 годах Оверберинаходился еще на свободе и, по свидетельству Джонсона, был влюблен вЕлизавету Рэтленд; нельзя полностью исключить вероятность его причастности кпоэме о "Кукхэме", хотя эта вероятность и не слишком высока... Также, каквероятность того, что поэма написана самой Елизаветой Рэтленд и речь в нейидет о подлинном Кукхэме и его почтенной и благочестивой хозяйке.Исследование продолжается и участие в нем не заказано никому, благоподлинные тексты и документы сегодня не так недоступны, как когда-то... Определенные сложности в процессе исследования книги были связаны с еедатировкой. Запись о книге в Регистре Компании книгоиздателей сделана 2октября 1610 года; там указано имя издателя Р. Ба-ньяна и название толькопервой поэмы - о страстях Христовых. Имя автора отсутствует, нет иупоминания об "Описании Кукхэма". На титульном листе книги была проставленадата 1611 и помещено оглавление - без поэмы о "Кукхэме"; появилось наконец иимя автора: "Написано Эмилией Лэньер, женой капитана Альфонсо Лэньера, слуги ЕгоКоролевского Величества" - представление достаточно необычное. Автор поэмы и"все живое в этом райском уголке" скорбят об ушедшей от них Феникс. Всочетании с другими аллюзиями в сторону Бельвуара это выглядело, какуказание на уход из жизни Елизаветы Рэтленд, а это печальное событиепроизошло летом 1612 года и было оплакано Фрэнсисом Бомонтом в егопотрясающей элегии. Поэтому я первоначально предположил, что поэма о Кукхэменаписана во второй половине 1612 года, следовательно, и вся книга вышла изпечати не ранее этой даты. Однако потом, уже после выхода в свет первого издания "Игры об УильямеШекспире", я ознакомился с фактом, который гипотезе о датировке "ОписанияКукхэма" 1612 годом противоречил. На одном из сохранившихся экземпляровкниги "Славься Господь Царь Иудейский" есть надпись о том, что он подарен 8ноября 1610 года Альфонсо Лэньером архиепископу Дублинскому Т. Джонсу. Такимобразом, если надпись подлинная, она свидетельствует, что книга вышла непозже, а несколько раньше даты, указанной на титульном листе. Мы не знаем, был или не был капитан Альфонсо Лэньер осведомлен одействительном авторстве книги, вышедшей под именем его жены, и о ее роли вэтом издании. Отношения между супругами, судя по ее разговору с Форманом,особенно теплыми и доверительными не были. Зато теперь точно известно, чтоЛэньер участвовал в экспедиции на Азорские острова и в ирландской кампаниивместе с Рэтлендом и Саутгемптоном и пользовался покровительствомпоследнего. Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд, Анна Клиффорд-Дорсет,родственницы и ближайшие друзья Елизаветы Сидни-Рэтленд, не могли не знатьЭмилию Лэньер, чье имя стояло на титульном листе книги, содержащейобращенные к ним прочувствованные посвящения. Все эти факты свидетельствуюто какой-то связи четы Лэньеров с кругом Саутгемптонов - Рэтлендов -Пембруков - Сидни, с "поэтами Бельвуарской долины". Они оказывали своимвысоким покровителям услуги, в которых те иногда нуждались, выполняли разныепоручения, получая взамен определенные материальные выгоды. Так, в 1604-1605годах эти покровители выхлопотали Лэньеру неплохую синекуру - взимание платыза взвешивание продаваемой в Лондоне соломы и сена. Интересно, что, какпомнит читатель, Уильям Шакспер тоже имел отношение к соломе и сену, откупивправо на взимание десятины от стоимости этого товара, продаваемого фермерамив Стратфорде и окрестностях... Разумеется, когда о каких-то делах или затеяхвысоких покровителей надо было помалкивать - проблем не возникало...

* Глава четвертая. ВЕЛИЧАЙШИЙ ПЕШЕХОД МИРА, ОН ЖЕ КНЯЗЬ ПОЭТОВ ТОМАС КОРИЭТ ИЗ ОДКОМБА *

Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости". - Галопом поЕвропе. - "Капуста" на десерт для идиотов-читателей. - Пешком в Индию подхохот Водного Поэта Его Величества. - Раблезианский карнавал

Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости"

Изучая творчество Бена Джонсона, Майкла Дрейтона, Джона Донна, ДжонаДэвиса и других английских поэтов шекспировской эпохи, я неоднократновстречал в их произведениях имя некоего Томаса Кориэта. В основном это былихвалебные стихотворения, написанные поэтами специально для выпущенной этимКориэтом в 1611 году книги о своем пешем путешествии по Европе. Как сообщаликомментаторы, для книги Кориэта поступило так много поэтических панегириков,что часть из них пришлось поместить в другом издании. Названия этой и последовавшей за ней книг Кориэта показались мне весьмастранными для трудов о путешествиях: "Coryat's Crudities" ("КориэтовыНелепости") и "Coryat's Crambe" {В оригинале в обоих случаях апострофотсутствует. Crudities можно в контексте всего заглавия перевести как"нелепости", "незрелости", "непереваренности" и даже "экскременты", так какcruditas (лат.) - несварение желудка. Crambe (греч. и лат.)- капуста, ноcrambo - старинная игра в отыскание загаданного слова по рифмам к нему,косвенным намекам или мимике.} ("Кориэтова Капуста", но также и "Кориэтоваигра в слова"). Странную смесь из безмерных восхвалений, многозначительных ине всегда поддающихся расшифровке намеков и грубо-гротескного высмеиванияпредставляют из себя и сами обращенные к Кориэту панегирики. А ведь смыслпубликации панегирических обращений к авторам заключался именно в том, чтобывоздать им хвалу, рекомендовать их произведения читателям. Очень труднопредставить, чтобы какой-то автор, рассказывающий от своего имени опутешествии за границу, мог дать собственным трудам такие издевательскиеназвания и поместить в них такие материалы, как джонсоновские "комментарии"к рисункам на титульном листе "Нелепостей", развязно высмеивающие якобынезадачливого путешественника. Однако эти двустишия Джонсон почему-то назвал"ключом, которым можно открыть тайну Кориэтовой книги". Джон Донн, говоря о Кориэте и его книге, прибегает к таким эпитетам,как "величайший", "неизмеримый", "превосходящий и удивляющий весь мир","Гигант Ума" и даже "Великий Лунатик"! Донн отмечает глубину Кориэтовоймысли, его ученость, точность его описаний, которые могут служить образцомдля любого писателя. Творение Кориэта не уступает лучшим созданиямантичности, ему суждено великое будущее! Но критикам грядущих времен будетнелегко постигнуть его смысл, ибо, по словам Донна: "Книга Кориэта мистична, она подобна Сивиллиным, И каждая ее часть не менее ценна, чем целое". Непохоже, чтобы Донн просто иронизировал, - в книге совершенно неизвестного тогда писателя о его первом и заурядном по маршруту путешествиина континент есть что-то очень значительное даже для такого поэтафилософского склада, как Джон Донн. Но что именно? От ответа на этот вопросДонн демонстративно уходит, прикрываясь двумя макароническими (склеенными изразноязычных слов) двустишиями. Майкл Дрейтон идет еще дальше; от имени всех поэтов он обращается к"дорогому Тому": "Ты наш наставник, который учит нас петь, И мы все лишь твои дзанни {*}, твои послушные обезьяны". {* Слуга просцениума в итальянской комедии масок.} Все эти многозначительные намеки, а также участие в книгебеспрецедентного числа других поэтов, в том числе Томаса Кэмпиона, ГенриГудиа, Хью Холланда, Джона Дэвиса, Кристофера Брука, Джона Харрингтона,требовали изучить тщательнейшим образом все о Томасе Кориэте и егосочинениях. Однако, приступив к изучению необыкновенного явления, котороеназывается "Томас Кориэт", я довольно скоро обнаружил, что оно сравнительномало исследовано и удовлетворительно не объяснено. Его "Нелепости" запрошедшие без малого четыре века были переизданы в Англии лишь два раза -без комментариев, а первая и единственная монографическая работа о нем -книга англичанина Майкла Стрэчена {1} - появилась уже в наше время, в 1962году. На русском языке о Кориэте никогда не писали. Первые сведения о Кориэте в XVII столетии сообщил Томас Фуллер в своемсочинении о достопримечательностях Англии (1662) {2}. Фуллер писал, чтоКориэт был чем-то вроде шута и посмешища для окружения наследного принцаГенри, причем обладал уродливой формой головы ("перевернутая сахарнаяголова") и "сама его физиономия носила отпечаток глупости, которуюснисходительные люди называли веселостью". Еще через двести лет, в 1887году, в британском Национальном биографическом словаре была напечатанаобстоятельная статья А. Джессопа {3}, содержавшая, однако, ряд неточностей итрактующая все рассказываемое о Кориэте от его имени в "Нелепостях" и"Капусте" наравне с исторически достоверным биографическим материалом. Нашсовременник Майкл Стрэчен тоже не полностью свободен от этого недостатка,хотя он располагал несравненно большим сводом фактов и не мог не заметитьболее чем сомнительную достоверность многих рассказов Кориэта о самом себе,к тому же постоянно подчеркиваемую целым поэтическим хором, вовсюпотешающимся над злополучным автором на страницах его собственной книги. И Джессоп, и Стрэчен не могут преодолеть непостижимое противоречиемежду тем, что они сообщают о его унизительном положении нищегошута-придурка, служившего посмешищем, безответной мишенью для придворныхостроумцев и их литературных друзей, и обширной и глубокой эрудицией,демонстрируемой его книгой во многих областях. политике, истории, географии,архитектуре, классической филологии (особенно латынь), и незауряднымлитературным талантом. При этом шутки над ним (как видно из некоторых"панегириков") носили далеко не безобидный характер. Так, во времяпредставления при дворе одной из джонсоновских масок, его под хохот зрителейизвлекли совершенно мокрого и съежившегося из какого-то сундука, и обливалиего, похоже, не только водой... Что же известно о нем достоверно? Современник Шекспира Томас Кориэт(1577-1617) родился в местечке Одкомб в графстве Сомерсет в семье местногосвященника, бывшего одно время капелланом графа Пембрука. Обучался вОксфорде, но курса не закончил. Каким образом бедный недоучившийся студентоказался среди блестящего окружения наследного принца, точно неизвестно; всписках прислуги его нет (лишь однажды казначей принца выдал ему 10 фунтов). Принц Генри проявлял активный интерес к другим странам, к иностраннойполитике, давал поручения британским послам о направлении ему подробнойинформации о событиях в местах их пребывания. Интересовался он такжерассказами и письмами из-за границы своих приближенных Его окружениевсячески поддерживало в нем такой интерес - многие из этих людей связывали спринцем свои надежды на будущее (не осуществившиеся в связи с ранней смертьюГенри осенью 1612 года). В 1606-1609 годах на континенте путешествовалонесколько близких к принцу людей, в том числе юный граф Эссекс и ДжонХаррингтон, регулярно писавший для своего патрона подробные отчеты о всемвиденном {4}. В 1608 году посылал своего слугу по имени Нэн Делето воФранцию и Италию для уточнения каких-то сведений граф Рэтленд... И вот именно в это самое время, в мае 1608 года, как сообщает ТомасКориэт в своих "Нелепостях", обуреваемый охватившей его страстью кпутешествиям, он тоже пересек пролив, проследовал совсем налегке и с тощимкошельком через всю Европу в Венецию (где гостил довольно долго), откуда,преодолев такое "пустяковое" препятствие, как Швейцарские Альпы, возвратилсядомой. Все путешествие заняло, по его словам, менее пяти месяцев - уже 3октября 1608 года он опять был в Лондоне. А 26 ноября 1610 года два влиятельных члена Компании печатников - ужезнакомый нам Эдуард Блаунт и его партнер Уильям Баррет - официальнозарегистрировали книгу, поименованную "Кориэтовы Нелепости, спешнонаглотанные во время пятимесячного путешествия..." {5}. Книга форматом ин-кварто, очень большого объема (950 страниц),отпечатана на редкость тщательно: ошибок и опечаток очень мало, качествогравюр исключительно высокое, первоклассная бумага с водяным знаком -большой короной. Вначале - несколько двустиший Бена Джонсона,долженствующие, по его словам, служить ключом к тайне "Нелепостей". Но,кроме того, они "являются лечебными припарками на опухоли и прыщи,выступившие на лице Кориэта, когда он пыхтел над своими "Нелепостями", изкоторых поднимаются пары невероятностей". Далее - послание Кориэта принцу Уэльскому с пространным изложениеммотивов, побудивших одкомбианца совершить путешествие и написать о немкнигу. Безродный Кориэт то шутит вполне непринужденно с наследникомпрестола, то обращается к нему в самых изысканных и высокопарных выраженияхТринадцать страниц занимает многословное пародийное обращение к читателю,подписанное "Одкомбианский Скороход" {Ниже подписи - "трагическая маска" -та же эмблема, что и в "Поэт