Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

О природе человеческого духа и о том, что его легче познать, чем тело

Поиск

[...] Архимед требовал только одну твердую и непо­движную точку, для того чтобы сдвинуть с места зем­ной ntap; так точно и я буду иметь право питать боль­шие надежды, если мне посчастливится найти хоть одну достоверную и несомненную вещь (стр. 341).

Я, строго говоря, только мыслящая вещь, то есть дух (esprit), или душа, или разум (entendement), или рассудок (raison). Все это — термины, значение кото-


рых прежде было мне неизвестно. Итак, я — истин­ная и действительно существующая вещь. Но какая вещь? Вещь, которая мыслит (стр. 344).

РАЗМЫШЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ О БОГЕ, ЧТО ОН СУЩЕСТВУЕТ

Теперь я закрою глаза, заткну уши, отстраню все свои чувства, удалю из своего ума все образы телес­ных вещей или, так как последнее вряд ли возможно, по крайней мере стану считать их пустыми и ложны­ми. Таким образом, беседуя только с самим собой и рассматривая свою внутреннюю жизнь, я постараюсь понемногу познакомиться и освоиться с самим собой. Я — вещь мыслящая, то есть сомневающаяся, утвер­ждающая, отрицающая, знающая весьма немногое и многое не знающая, любящая, ненавидящая, желаю­щая, нежелающая, представляющая и чувствующая. Ибо, как я заметил выше, хотя вещи, которые я ощу­щаю и представляю, может быть, не существуют сами по себе и вне меня, я тем не менее уверен, что виды мышления, называемые мною чувствами и представ­лением, поскольку они виды мышления, несомненно, встречаются и пребывают во мне. В этих немногих словах я, кажется, высказал все, что знаю достоверно, или по крайней мере все, что до сих пор успел подме­тить как достоверно известное мне (стр. 352).

[...] Если бы я рассматривал идеи только как из­вестные виды или модусы моего мышления, не относя их к какой-нибудь другой, внешней, вещи, то едва ли они могли дать мне повод к заблуждению.

Среди этих идей одни кажутся мне рожденными вместе со мной, другие — чуждыми и пришедшими из­вне, третьи же — созданными и выдуманными мнЪю самим. Ибо то, что я обладаю способностью понимать, что такое вообще вещь, или истина, или мысль, про­истекает, как кажется, исключительно из моей собст­венной природы. Но если я слышу теперь какой-то шум, вижу солнце и чувствую тепло, то до сих пор я считал, что эти ощущения происходят от каких-нибудь вещей, существующих вне меня. И наконец, мне ка-


жется, что сирены, гиппогрифы и тому подобные химеры суть фикции и вымыслы моего ума (стр. 355). Под словом «бог» я подразумеваю субстанцию бес­конечную, вечную, неизменную, независимую, всеве­дущую, всемогущую, создавшую и породившую меня и все остальные существующие вещи (если они дей­ствительно существуют). Эти преимущества столь ве­лики и возвышенны, что, чем внимательнее я их рас­сматриваю, тем менее кажется мне вероятным, что эта идея может вести свое происхождение от меня

самого. [...]

И я не должен думать, что постигаю бесконечное не при помощи истинной идеи, а только через отрица­ние того, что конечно, подобно тому как я понимаю покой и мрак через отрицание движения и света. На­оборот, я ясно вижу, что в бесконечной субстанции находится больше реальности, чем в субстанции ко­нечной, и, следовательно, понятие бесконечного в не­котором роде первичнее во мне, чем понятие конечно­го, то есть понятие бога первичнее понятия меня са­мого [...].

РАЗМЫШЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ОБ ИСТИНЕ И ЛЖИ

За последние дни я привык освобождать свой дух (esprit) от чувств и точно заметил, что нам достоверно известно очень немногое относительно телесных вещей, что гораздо больше познается нами относительно чело­веческого духа, а еще больше — относительно самого бога. [...]

ГАССЕНДИ

Пьер Гассенди (1592—1655) — виднейший французский фи­лософ-материалист и ученый. Родился в 1592 г. в крестьянской семье в Провансе. По окончании университета в Эксе Гассенди вскоре получил степень доктора теологии, а затем был посвя­щен в сан католического священника. Став преподавателем философии в Эксском университете, под влиянием идей Копер­ника, Галилея, Кеплера, Джордано Бруно, Монтеня, Шаррона и других передовых мыслителей он постепенно отошел от схоластического аристотелизма и начал выступать с критикой этого учения. Она приняла форму большого полемического


сочинения — «Парадоксалъ-j, ные упражнения против при- j стотеликов, в которых потряса-\ ются главные основы nepuna-l тетического учения и диалек­тики в целом и утверждаются либо новые взгляды, либо, ка­залось бы, устаревшие взгля- \ ды древних мыслителей». Это произведение было задумано в семи частях, но после выхода · в свет в 1624 г. первой части \ Гассенди, опасаясь преследо-; ваний, воздержался от даль-1 нейшей публикации этого сочинения. В 1658 г., после L смерти Гассенди, была кзда-i на неоконченная вторая часть ·| «Парадоксальных упражне­ний».

В начале 40-х годов XVII в. j Гассенди вместе с Гоббсом и ι

другими философами принял участие в полемике, разгорев­шейся вокруг «Метафизических размышлений» Декарта. В этой полемике Гассенди защищал позиции материалистического сен­суализма против рационализма и идеализма. Его выступление против Декарта вылилось в две книги, вышедшие в 1644 г. под.общим заглавием «Метафизическое исследование, или Сомне­ния и новые возражения против метафизики Декарта».

В 1647 г. Гассенди издал книгу «О жизни и характере Эпикура», в 1649 г. — «Замечания на X книгу Диогена Лаэр-ция, трактующую о жизни, характере и взглядах Эпикура», на. основе которых Гассенди написал «Свод философии Эпикура». Свои сочинения Гассенди, как правило, писал на латинском языке.

Настоящая подборка составлена И. С. Шерн-Борисовой из'-ί
«Парадоксальных упражнений против аристотеликов». Русский^
перевод этого произведения опубликован во 2-м томе «Со-\
чинений» Гассенди (М., 1968). }

[ГАССЕНДИ О СВОЕЙ ФИЛОСОФСКОЙ СИСТЕМЕ]

i

[...] Когда в юности я впервые познакомился с перипате-J тической философией, она, как я хорошо помню, мне совсем] не понравилась. Поскольку я решил посвятить себя изучению! философии и еще со школьной скамьи глубоко хранил в уме i своем знаменитое изречение Цицерона: Никогда нельзя будет* воздать философии ту хвалу, которую она заслуживает, ибо\ всякий, кто следовал бы ее заветам, мог бы беспечально про-(жить весь свой век1, мне казалось достаточно ясным, что от"

296.


философии, преподаваемой в школах, нельзя ждать того, чего ждет Цицерон. Став самостоятельным и начав все подвергать более глубокому анализу, я, как мне казалось, вскоре понял, насколько эта философия суетна и насколько бесполезна для достижения блаженства. Однако надо мной нависла смертонос­ная стрела всеобщего предрассудка, в силу которого, как я ви­дел, целые толпы исповедуют философию Аристотеля. Но в меня вселило мужество и отогнало всякий. страх чтение Вивеса и моего друга Шаррона2, благодаря которым мне стало ясно, что я справедливо считал аристотелевскую школу совершенно не заслуживающей признания, несмотря на то что она имеет так много сторонников. Но особенно поддержало меня чтение Рамуса 3 и [Пикко] де ля Мирандолы [...]. Итак, с тех пор я стал присматриваться к взглядам других школ, намереваясь узнать, не учат ли они, может быть, чему-нибудь более разумному. И хотя у каждой из них есть свои узкие места, я, однако, чистосердечно признаюсь в том, что из всех философских уче­ний мне ничто никогда не было так по душе, как прославлен­ная непознаваемость [...] академиков и пирронистов4. Ведь после того как я ясно увидел, какое расстояние отделяет ге­ний природы от ума человеческого, я не мог уже иметь иного мнения, кроме того, что сокровенные причины естественных явлений полностью ускользают от человеческого понимания. Поэтому я стал испытывать жалость и стыд из-за легкомыслия и самомнения философов-догматиков, которые хвастают, что они усвоили науку о природе и совершенно серьезно ее преподают. А ведь они непременно онемели бы [...], если бы их заставили обстоятельно объяснить, с помощью какого искусства и какими инструментами созданы члены и функции хотя бы клеща, не­смотря на то что он — самое незначительное среди произведе­ний матери-природы. Бесспорно, более разумны философы, упомянутые нами несколько выше: чтобы доказать суетность и недостоверность человеческого знания, они старались выра­ботать у себя умение говорить как против, так и в защиту всего, что угодно.

В результате когда мне потом пришлось целых шесть лет исполнять в академии Экса обязанности профессора филосо­фии, и именно аристотелевской, то хоть я и старался всегда, чтобы мои слушатели умели хорошо защищать Аристотеля, однако в виде приложения излагал им также такие взгляды, которые совершенно подрывали его догматы. И если первое я делал в силу известной необходимости, вызванной условиями места, времени и окружающей среды, то второе — из-за того, что умалчивать об этом я считал недостойным порядочного че­ловека; такой подход давал слушателям разумное основа­ние воздерживаться от одобрения вышеназванной философии. Именно благодаря такому подходу слушателям становилось ясно, что ничего нельзя провозглашать наобум, ибо они видели, что нет ни одного, даже общепринятого и внешне, правильного, положения и мнения, в отношении которых нельзя было бы доказать, что и противоположные им одинаково правдоподобны


или, как это очень часто бывает, даже еще более правдоподоб­ны. В этом отношении, мне кажется, я точнее следовал Ари­стотелю, чём это делают самые завзятые его сторонники. Ведь последние, считая правильным все, что бы ни высказал Ари­стотель по какому-либо вопросу, мертвой хваткой держатся за любое усвоенное ими мнение этого философа и полагают, что нуждаются в искуплении, если защищают противоположный взгляд и рассматривают предложенный им вопрос с другой стороны (стр. 10—12).

[О ФИЛОСОФИИ]

Так как не может быть ничего более прекрасного (по край­ней мере по моему мнению), чем достижение истины, то, оче­видно, стоит заниматься философией, которая и есть поиск истины. Но в чем же причина того, что едва ли один из ты­сячи обретает чистую истину и становится ее обладателем? Чем объяснить, что даже днем с огнем нельзя найти настоя­щего философа, между тем как нас со всех сторон осаждает столько людей, занятых рыночными делами? Не потому ли, что эта блаженная и невинная истина скрывается в глубоком подземелье Абдерита5? Или же усердные занятия иными делами приводят к глубочайшему пренебрежению истинной философией как якобы ничего не стоящим делом? Я охотно допустил бы и то и другое. Но как могут допустить первое аристотелики? Ведь они настолько убеждены в том, что истина уже давно обретена, что уже больше не заботятся об ее оты­скании. А как они могут допустить второе? Ведь каждому из­вестно, что аристотелики предаются бесконечным трудам, так что кажется даже, будто они философствуют до-настоящему. Действительно, они возложили на себя этот крест и в неустан­ном бдении терзают себя и днем и ночью. [...] Заниматься не­нужным делом — это все равно что ничего не делать; так не вправе ли мы называть ничегонеделанием и бездействием по­гоню аристотеликов за докучными пустяками и их усердные занятия всевозможными химерами и вздором вместо исследо­вания истины, которое они объявляют своей целью? Какое отношение к истинной философии и к настоящему исследо­ванию истины имеет бесконечная мешанина бесполезных ди­спутов? Что общего имеет с исследованием истины это бесчис­ленное множество книг? Для одних — для тех, кто их сочиняет, трудясь над ними, словно над лоскутным одеялом, — это пу­стая трата времени, другие же проводят целые дни, листая и перелистывая их, и все же, точно Сизифе, ворочающий камень, нисколько не продвигаются вперед. Приходится ли после этого удивляться тому, что настоящая философия, которая пред­ставляет собой дело серьезное и обладает геркулесовой силой, смеется над этими детскими попытками и над бездарностью мнимых философов! (стр. 23—24).


[О ДИАЛЕКТИКЕ]

Посмотрим, как наши философы трактуют самоё диадек-тику — органон философии. Кому не бросится в глаза стран­ный полемический зуд наших философов, когда они препи­раются даже о самом искусстве изложения. Странное дело! Диалектика (при условии, если бы она была необходима и полезна) должна была бы состоять из некоторых немногочис­ленных и ясных правил, при помощи которых разум мог бы успешнее действовать. Но вот вместо точных правил наши философы наполнили диалектику огромным количеством труд­нейших споров, какие только существовали в философии. Видно, нужно было с самого начала обрушить на не искушен­ные и не окрепшие еще умы эти хитроумные вопросы об уни­версалиях и метафизических предметах! Видно, для того чтобы поднатореть в искусстве рассуждать, им надо спорить о сущ­ности разума, об относительном будущем и о тысяче других подобных вещей! Но аристотелики считали диалектику не столь­ко органоном, сколько частью философии. Однако, что бы они ни считали, они во всяком случае полагали, что к философии относится лишь то, о чем можно спорить. И потому они не замечают, что, рассуждая об искусстве рассуждения, посту­пают так же нелепо, как человек, который пытался бы увидеть зрение своего собственного глаза. В самом деле, не могу достаточно надивиться их непониманию того, что диалектика, т. е. искусство направлять разум в занятии философией, долж­на существовать лишь одна и этой одной должно быть доста­точно; тем не менее они делят ее на две: на ту, которая возбуждает споры или может быть объектом спора, и ту, необходимую прежде всего, которая должна была бы состоять из некоторых простых правил. Но разве не абсурдна мысль, будто необходима диалектика диалектики? Однако аристоте­лики уже давно так запутали свои правила, что для их пони­мания в скором времени потребуется некая третья диалектика; и хорошо, если вслед за этим не понадобится и четвертая! (стр. 38—39).

[ФИЛОСОФИЯ И ТЕОЛОГИЯ]

[...] Серьезный ущерб исследованию истинных и необходи­мых вещей наносится тем, что схоласты всюду всовывают и втискивают совершенно посторонние вещи. Ведь они так боятся, что им не хватит материала для диспутов, что не оставляют в покое ни одного камня, из-под которого можно было бы что-либо извлечь. [...]0ни переносят в философию самые запутанные вопросы теологии, или науки о божествен­ном. Ведь они перетаскивают в метафизику таинства триедин­ства и воплощения, когда трактуют вопросы об ипостасях или о субсистенции. Точно так же, обсуждая в моральной филосо­фии вопрос о конечной цели, они вовлекают в круг своего рас­смотрения то, что относится к сверхъестественному блаженству.


А в физике, рассуждая о месте и о пустом пространстве, они спорят о существовании тела Христа и о месте, занимаемом им в обрядах причастия. Кроме того, в связи с вопросами о движении, о мире, о возникновении и гибели они обсуждают вопросы творения и воскресения из мертвых. Было бы очень долго все это перечислять. Всякий знакомый с их сочинениями знает, что в них сплошь и рядом обсуждаются теологические вопросы, решение которых науке и естественному разуму недоступно. Так бык себе просит седла, ленивый скакун просит плуга. Как будто бы можно все основательно изучить и усвоить, не установив законы разграничения областей искусств и наук и не соблюдая их! Однако схоласты полагают, что их будут считать серьезными философами лишь в том случае, если они с глубокомысленным видом продекламируют что-то о самых темных и недоступных обычному человеческому по­ниманию вопросах. Кое-кто, пожалуй, с недоумением спросит: да осталось ли еще в этой нашей философии хоть что-нибудь философское, раз современные философы, пренебрегая фило­софскими вопросами, вводят в нее столько ей чуждых вещей? -Но причина этого, кажется мне, заключается в том, что учи­тели философии в большинстве случаев теологи. И хотя любовь к своей профессии служит для них некоторым смягчающим вину обстоятельством, истинная философия между тем окон­чательно гибнет, и о ней тем меньше заботятся, чем меньше становится число людей, которые это замечают (стр. 34—35).

КАТЕГОРИЯХ]

[...] НЕЛЕПО РАЗЛИЧАТЬ ДЕСЯТЬ КАТЕГОРИЙ В КАЧЕСТВЕ РАЗРЯДОВ ВСЕГО СУЩЕГО



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-19; просмотров: 192; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.15.26.231 (0.015 с.)