Сражение двух полупакостников

Сражаться решили тяпкой и лопатой. Тяпай, моя тяпка, оттяпай пятку!

А Сергобеж размахался нешуточно. С каждым махом лопаты он кричит дико-бешено:

– За детей брошенных, пакостина! Отцов спаиваешь, пакостина! Детей скуриваешь, пакостина!

Как будто я его подзуживал покурить, а не он меня. Я только пятился и отговаривался:

– А тебе… а тебе… вот тебе! За день рождения, который раз в году!

Сергобеж скинул свой школьный пиджак, остался в футболке, мускулы выставил, выбил мою пакостную тяпку и схватил крепко меня:

– Работать заставляешь мамок! Всеми днями-вечерами!

Я своими пакостными зубами укусил ему руку. Он поднял бабушкин поясок и начал окружать меня им, прижимать к воpотцам.

Я закричал пакостным голосом:

– Дядя Котов! Проснись! Помоги! Дядюшка!

Сергобеж стал возмущаться. Но я сказал с наглецой:

– Я же бессовестный! Бе-е-е… Обманул тебя!

Сергобеж, смотрю, психует, бегает везде, подрывает меня лопатой своей.

Смотрю – идет, подхрамывает мой сосед дядя Котов. У него болит голова. Сейчас ругать будет, что визготеку открыли.

Я почувствовал, что у меня кровь стала белая. Не голубая, не красная, не буро-малиновая, а самая настоящая прозрачная белая кровь.

Мне попадались люди с белой кровью. Все они имели качество – очень быстро наглеть. Такая кровь – символ наглости.

Наглого сразу видно. Он сначала просит, а потом наглеет и требует.

– Визготеку открыли! – закричал дядя Котов. Одной рукой он держится за калитку, другой – за свою седую лысину.

Я встал перед ним в почтительную позу, руки по швам, подбородочек прямо (этому каждый научился в школе):

– Вы уж извините, дядюшка. Вон… этот… покушается на меня лопатой. Выдворите его со двора, пожалуйста.

Дядя Котов сказал басом строгого дяди:

– Выдворить?.. А у вас же с бабами дружба! Бабье царство, или какое там… А ты дядю зовешь. А?

Я ему говорю, что у меня нога не движется на человека. Вот хочу из Сергобежа этого смятку сделать, а нога не движется.

– А ты попробуй; попробуй, – советует дядя Котов. – Я его подержу. Победишь, тебя уж точно Царевичем бабским выберут.

– А ты живодёр! – крикнул Сергобеж, сначала отпрыгнув подальше.

Я поднял ногу, и она пнула Сергобежа. Ой, а никогда не получалось!.. Сила-то есть у меня, а вот дух не драчливый.

Дядя Котов разулыбался, разнежился на меня:

– Хорошо… Не такое получится. За власть борешься. Родную мать сошлешь куда-нибудь на остров необитаемый. Видели, видели мы всё это! Начинается совестью, а кончается островами.

Я вспомнил, батюшки! – что мама поехала в отпуск на полуостров Крым, и спросил:

– А совесть… куда девается?

– А прогоняют ее, чтоб не мешала вкусно жить.

Сергобеж кричит, полный обиды и злости:

– А ты! А ты!.. У тебя три щенка в сарае, а будут три шапки! Живодёр!

Мне почудилось чье-то движение в луковых зарослях, чье-то прыганье. Не лягушка ли? Какие волосы у лука длинные, надо постричь.

– А чем ты сегодня завтракал? – приступил дядя Котов к Сергобежу, открыл дебат.

– Ничем. Я в лесу ночевал.

– А вчера – чем?

– Чем? Курицу ел, ну и что? – буркнул Сергобеж. Он берет свою курточку, счищает с нее лесные былинки и небылинки. Интересное дело – в лесу ночевал…

– А! – закричал дядя Котов, ему попалась хорошая мысль! – Курочку съел! Вот и есть живодёр! Курочку бедную съел! Пеструшку. За что?.. А польза кому? Koмy?.. То-то. А я, я голову народу утепляю! Народу!

– Какой дядя Котов… премудрый, – похвалил я его. И он обнял мое плечо:

– Поддай-ка ему еще! Чтобы нос распух! Куроеду.

– Я собак не дам, – сказал смущенный Сергобеж, немного смущенный съедением своей Пеструшки.

– Опять на воровство нацелил? Живо надер-р-ру! – рычит дядя Котов и надвигается на Сергобежа. А тот сжался в комочек и стал удирать, дразниться:

– Нога отломится – догонять! Из хоть кого шапку сошьешь!

Вот ругает Сергобеж взрослых, а сам зарыпистый! Такой уж характер дал Котову белый свет, шутливый характер, с небольшой ехидцей. Умный человек, я заметил, всегда шутливый и наоборот.

Дядя Котов похромал тоже со двора и крикнул мне поверх калитки:

– Ты, Иван, заходи, работу дам! Мужскую! Аз-за-ртную!

Я остался один, пошел в обход по огороду и сказал себе сам: ну и что? Ну и фигушки. Бессовестные зато хорошо живут, без очереди. Дефициты едят.

А маму не отпущу больше никуда. Зачем ей море? У нас такое же озеро, только волны пониже. И размером – в три четверти моря.

И так я успокоился, поел горошку, бобиков – чудесность! – пошел мимо луковой грядки и вдруг!

Глядит на меня с грядки – там такая впучинка – а там… лягуха сидит и глядит на меня, да с такой претензией!

Не знаю, успела она сказать: "Женись на мне!". Я не слышал, я сломя ноги выскочил на улицу.

СЕРДЕЧНАЯ ТАЙНА СЕРГОБЕЖА

Я выскочил за воротца. Пойду всем расскажу, как я победил Сергобежищу лютого.

Смотрю – а на лавочке нашей Сергобеж сидит, благоустроился. Это я увидел краем левого глаза, а правым ухом услышал, что он всхлипывает. Если уж он заплакал, значит, это настоящее горе.

Тут ко мне подлетел комар, и я начал его догонять, репрессировать. И только хотел запустить тапком в несчастного, как он сдох сам.

Сергобеж сидел без движения, опустив челку на нос, и я сказал безразличненько:

– И чего так комары кусаются? Мы же их не кусаем!

Ответа не было слышно.

– А! Я понял, – говорю, – они мстят за погибших товарищей.

Тут Сергобеж зарыдал невеселым голосом.

Я подумал, что из-за меня, и стал говорить, что не надо на бессовестных рыпаться, какие с ними дела?

– Тебе хорошо, – говорит он наконец-то и опускает нос до груди, – у тебя и мама, и папа, и бабушка, и Наташечкина-невеста. A у меня…

В его глазах взвился белый флаг зависти.

Я стал оправдываться, говорить, что у него тоже папка недалеко, в городе, вроде…

И тут Сергобеж открыл мне свою тайну. Он заглянул сперва под лавочку и сказал вполуслух:

– Он… бессовестный, бросил меня. Я думал, он в странах… где-то… в самой Америке. А он… тут… вот именно – близко! И не приехал ни разу, не повидал сынка сердечного. Ни письма…

Сергобеж опять заплакал по своему горю.