Мужские разговоры (продолжение)

Тут хитроусый дядюшка Котов начал с нами мужские разговоры:

– Ты вот, парень, говоришь, сотрудничать надо с детьми. Правительство разрешило, вот указ, в газете. Так… Деньги есть?

– Нет!

– Заработать хотите?

– Очень хотим!

Деньги. Откуда у ребенка деньги? Где их взять? Мы же ваньки, просто ваньки, взрослые думают, что деньги нам не нужны. А сладкого хочется каждую минуту. Сладкое для ребенка – второй кислород. У него живот заболевает без сладкого, и он начинает медленно задыхаться.

– Дети тоже не роботы! – поддержал Сергобеж мои несладкие мысли.

Тем более, если дать роботу деньги, он их просто выбросит. А ребенок их никогда не выбросит. Конечно, бывают такие случайные случаи, когда дети теряют деньги, но это редко и случайно.

Так наша общая мысль продвинулась к тому, что без денег человеку нельзя. У собак и кошек тоже своих денег нет.

– Я человек конкретный, – уверил нас дядя Котов. – Такую работку задам! Аз-зартную! Как раз для таких шустрячков! Развернем с вами личную собственность. Раскидисто заживем, апельсинисто. Согласны?

– Очень согласны!

– Завтра и приходите, – говорит дядя Котов голосом родного дяди. – Как раз для таких шустряков. А то у меня нога невменяемая.

И он пошел к своему дому, походка перевалистая, довольная.

Haташа запрыгала вокруг, заблестела на меня глазками своими:

– Я с вами! Я с вами! Такой обиход наведу дяде Котову! Вот – не хотел Сергобеж моим женихом! А я такая хозяистая!.. Теперь я не хочу!

Но Сергобеж отмахнулся, что жениться рано ему, еще в детях надо пожить!

В детях! Чего он не видел – в детях! Чтоб кипятильником грели! Шутит, наверно.

Мы продолжили мужские разговоры.

– Карманам денежки нужны, – говорит Сергобеж. – Это всемирный закон.

– Взрослые спрашивают, зачем тебе деньги? Зачем? Ответа нет. Есть, но он один: покупать, съедать и опять покупать!

Наташа молчала, только улыбалась мне таинственновато. У нее женская улыбка: улыбается только мужчинам.

МИРОВАЯ ДЕТСКАЯ ТЯГОСТЬ

И вот мы идем втроем по дороге из сосен и облаков.

Это знает каждый неторопливый человек: задерешь голову, посмотришь – будто по небу шагаешь. Тропиночка такая, будто по облакам шагаешь. Они идут себе, и кажется, что ты по ним идешь. А верхушки сосен – это ограда по краям небесной дороги, чтобы путешественники не свалились.

Идем прогулочной походкой: Сергобеж, я и Наташа. Я посередине. Идем и входим в такой интересный разговор: кто такой ребенок?

Вообще-то говорю один я, повествую о своей тяжелой детской жизни. Сергобеж восклицает: "У-ух! И-их!", а Наташа вопросительные знаки вставляет: "Да ну? Ну да?".

… Ну, и кто же такой ребенок? Чем он отличается от дерева? Не только тем, что у человека кожа, а у дерева кора, но и – у человека есть свобода. Человек, когда ему хочется, может собраться и пойти куда ему хочется, например, к своей городской бабушке.

Человек может, а ребенок не может, если его не отпустят родители. Чтобы его отпустили, ребенок с утра должен быть, как Ленин: умыться, сделать зарядку, съесть всё, весь завтрак, приедая луком или чесноком.

Ходить надо по дому с подлизливой улыбочкой. Ходить и не вздумать сказать какую-нибудь бяку. Только ребенок скажет "бяк", ему тут же в ответ "бяк-бяк-бяк", а если он еще на один "бяк" обнаглеет…

Конечно, чтобы вас отпустили к бабушке на выходные, с ночевкой, вы должны прибрать свою комнату доблеску, добезукоризны.

Ну, я быстренько все это делаю, надеваю куртку-непродувайку, сапоги-непромокайки, и что вы думаете, иду я к бабушке?

На пороге моей комнатки появляется мама. Я, уже одетый, кричу ей "до свидания" опаздывающим голосом, и тут мама задает странный вопрос:

"Ты умывался?".

Я не воспитан врать и ходить неумытым, я честно отвечаю, что мыл глаза, остальное и так чистое.

Это, можете считать, я сказал "бяк". В конце концов меня заставили мыть остальное лицо, и с мылом, хотя каждый читающий знает, что мыло смывает с кожи дефицитный солнечный витамин "Д".

Тут неугомонная мама пошла смотреть, как я прибрал комнату. Зашла – и давай открывать шкафы, залезать под подушку, под кровать.

Мама у нас сангвиник, спокойный, невспыхчивый человек, и ставит в разговоре такую невинную рожицу, что сам я, большой сыщик, не отгадаю, чего она хочет?

Вот сейчас – чего она хочет? Если она хочет, чтобы ее единственная любимая мать не скучала и не томилась в плену своей пенсии, чтобы ее нервы не летали по всей квартире в ожидании внука Ванечки, – надо быстрей меня отпускать, просто выгонять из дому.

А если она не думает о бабушке, если она такая чистолюбивая, так любит чистоту – ведь такой эгоизм может передаться по наследству ее внукам!

Господи, да уберу я – развешаю все брюки вниз ногами, выгребу носки, которые ничего не делают под кроватью, подниму подушку, уберу оттуда корочку хлеба, которая бы пригодилась еще. Уберу!

Всё, внешний вид и внутренний вид, все в этой комнатке хорошо, хоть женись.

Не успел я дойти до коридора и хоть немного выйти из дому, как меня подкараулил папа.

Он спрашивает довольным голосом (ведь его мама в деревне, а меня ждет какая-то мамина мама!). Он спрашивает:

"А это что?".

"Молоток. Мешочек с гвоздями. Плоскогубцы".

"Кто бы мог подумать! Молоток! А, простите, чей?".

"Семьи".

Я-то говорю спокойно, а папа так беспокоится, так беспокоится, как будто его кто-то ждет:

"И кто же из семьи все это покупал?".

"Наверно, ты".

"А, простите, где твой личный молоток, который, кажется, тоже я покупал? И где твои личные гвозди, тебе три раза на них давали деньги?".

Как будто он не знает, что мой молоток давно слетел с ручки, туда надо клинышек вбить, а время? Я всеми днями или сижу в школе, или готовлюсь к школе, или готовлюсь готовиться. Одна школа, школа, школа. Как будто я хочу быть профессором Доуэлем, у которого одна голова, а туловища нет! Извините, у меня еще ноги есть, я хочу побегать, попрыгать, полетать.

"Вчера кинулся гвоздь забить, так и не нашел ни гвоздя, ни молотка. А они – вот они", – папа, чтобы не волноваться и не кричать, говорит нараспев, есть такой рецепт. Лучше бы крикнул, как заядлый холерик, крикнул и отпустил, ведь меня ждет человек, ждет!

Папа поет фальшетиком:

"Клади на место… клади на место".

Место… Я уже не верю, что попаду к бабушке. Я прощаюсь с пельменями, с цветным телевизором, с газировкой, а назавтра я прощаюсь с пирогами, с фотобумагой, с пластинками.

"Место… У меня здесь нет места. В этой семье места для меня нет".

"Ну да-а, – поет упоительно папа. – У тебя всего лишь одна комната-а".

Тем временем мы перешли на кухню, к маме. Ей тоже интересно.

"Комната не моя, я там не могу держать носки под кроватью, а собаку вообще нельзя. Нельзя, значит, она не моя".

"А чья же?".

"Ваша, конечно. А как бы я хотел иметь хоть кусочек свой. Хоть маленький кусочек! Чтобы поставить туда свои палки, мечи, доски. Мне ведь одиннадцать лет! Одиннадцать лет, а уголка нету. У меня есть только два выхода. Только два".

"Это какие же?" – спрашивает мама. Она уже готовит что-то вкусное к моему уходу. Будут пировать без меня.

"Два выхода: уход из семьи или самоубийство. Но это мне не поможет. Вы только обрадуетесь, забудете меня и начнете жить дальше. Каждый день есть вредные мне блины".

Мама шутя замахнулась на меня не прилипающей к блинам сковородкой. Папа перехватил сковородку и стал открывать дебат:

"Это что – одиннадцать! Мне вот сорок, а местечка нет! Посмотри на меня, Ванюша, посмотри вокруг – что у меня есть?".

" У тебя есть все, – криво засмеялся я. – У тебя есть власть, и ты ей беспрепятственно пользуешься. Тут все твое, например, твоя комната".

"Ха! – папа разрубил ножом кухонный воздух и съел кусочек. – Комната, простите, не моя, она общая. Вдумайся, Ванюша, мужику сорок лет, а у него нету комнаты! Я даже штангу не могу купить, маленькую штангу! Некуда сунуть ее".

"А я, – стала подпевать мама, – я женщина, а у меня даже уголочка нету, чтобы переодеться. Гардероб некуда поставить".

"У меня только один выход", – трагедийно пропел папа. Потом стал осматривать потолок.

"У меня тоже – только один", – мама тоже стала смотреть в том же направлении. Там, наверху, под потолком, скалились два самых прочных гвоздя. Папа недавно вделал их в стену, хотел подвесить холодильник, но не получилось. Холодильник остался на полу, а на стене скелет этого проекта.

Папа мысленно попробовал, выдержит ли его гвоздь?

"Вообще-то не так уж мне плохо", – сказал я на всякий случай.

"Ну да, – согласился папа. (Он живо спрыгнул с гвоздя, снял веревку, стал сматывать ее). – Ну да! Не у каждого, черт побери, есть магнитофон! Собственный магнитофон! Покажи мне такого пацана!".

"Да уж! Такого магнитофона точно нет. У всех давным-давно лучше, со встроенным микрофоном".

"Или, например, собственный фотоаппарат ФЭД-5!" – папа забыл петь, стал подкрикивать.

"У всех уже давно ″Зенит″!.

А вот когда им нечего сказать в ответ, когда ты победил, они начинают злиться и посылать тебя к бабушке. Могут сказать: "Бабушка ждет, а ты про свои магнитофоны помнишь".

И уж конечно заявят: "Надоело! Отстань! Дай отдохнуть! Мне бы твои заботы!".

Дело разве в молотке? Разве гвоздями прибьешь справедливость к равнодушной стенке рабовладельческой тесной кухни?..