Детская Биржа Быстрого Труда

(мысли и проекты)

Не каждый человек может сделать табуретку или сшить платье, даже если это ребенок. Зато у каждого хватит ума помыть стекло, вставленное в одинокое окно одинокой старушки.

Для этого существует Биржа Быстрого Труда.

Ты звонишь по знакомому тебе телефону и спрашиваешь: где можно сегодня заработать пять рублей, а может, и двадцать пять? Тебе говорят: у Медведевой Настасьи Петровны, проживающей наискосок от вашего дома. Ты берешь тряпочки для мытья посуды, окон и пола, вырезаешь из газеты карточку-отзыв. Карточку заполняет Настасья Петровна, пишет, что я сделал и с каким качествам. А также она дает тебе чайку с пряником.

На Детской Бирже Быстрого Труда сидит добрый приветливый человек (можешь и ты устроиться). Он смотрит твою карточку, оценивает твой трудолюбивый труд. И тут твой карман радостно толстеет, потому что деньги выдают немедленно и приветливо.

Но откуда берутся деньги у Детской Биржи? Их дала не Медведева Настасья Петровна из своей небогатой пенсии.

Дело в том, что на Детской Площади и на Детском Рынке есть много магазинчиков, киосков и окошек, где продаются неумные и неполезные вещи: пирожные, мороженое, чипсы, котлетки., газировка, леденцы. Они стоят дороговато, а наложик от продаж идет на оплату хороших дел, в том числе и на помощь старушкам. Небольшой наложик наложен на компьютерные игры, видеобоевики, глупые мультики с пинками и подножками. Полезные и умные вещи стоят совсем недорого.

Так что – зашивайте свои дырявые карманы!

ДЛЯ СБЕЖАВШИХ ИЗ ДОМА

(мысли и проекты)

Бывают дети, которые сбегают из дома, потому что чувствуют, что больше не нужны родителям. Часто это бывает, когда в дом приходит другой мужчина, а прежний уходит. Пока женщина приручает мужчину, она забывает о ребёнке: невкусно кормит, не играет с ним. Мужчина при виде ребёнка делает такое лицо, как будто ему в кашу залез таракан.

И ребёнок убегает, вернее, уходит, потому что его никто не догоняет.

На этот случай на Детской Площади приветливо и бесплатно работает гостиница "Заходите, люди добрые". Там вас накормят, успокоят, выяснят ваше настроение.

Но вот родитель стал искать ребёнка. Он сразу звонит в эту добрую гостиницу и узнаёт, что его сын жив-здоров.

И вот родитель бежит в гостиницу. Умный психолог и педагог поговорят с ним, выяснят настроение. Если ребёнок и родитель помирятся, они идут домой, заплатив, извините, за гостиницу.

Если не хочет мириться ребёнок или не может воспитывать родитель – почему бы им не пожить отдельно?

И ребёнок уезжает в загородную Детскую Деревню. Там, конечно, есть и школа, и бассейн, и мастерские, всё, что надо ребёнку, даже у каждого свой сарайчик. Когда у родителей наладится жизнь или ребёнок захочет обнять маму, он возвращается домой. (Родители, извините, должны заплатить за его жизнь в Детской Деревне).

Конечно, родитель обязан воспитывать ребёнка, но почему ребёнок обязан терпеть всякое воспитание? И ремнем, и кулаком, и щелбаном? Если мать будет знать, что ребёнок имеет право уйти от нее в Детскую Деревню, она начнет думать…

РАССУДИТЕЛЬНЫЙ СОВЕТ

(мысли и проекты)

На Детской Площади будет работать Рассудительный Совет.

В Рассудительном Совете будет два судьи в черных шапочках. Один судья – девочка, другой – мужчина. Если мальчик будет судьей, он может рассуживать людей неправильно и зло, потому что в мальчике слишком много борьбы, стремления к войне. К тому же у мальчиков очень неправильное отношение к девчонкам, отчужденное; они просто не берут их в расчет, как, например, кошка червяка.

Но и у девочки могут быть неправильные мысли, или она не увидит выхода. Например, один украл у другого конфету и говорит: это моя. Что тогда? Тогда умный мужчина, второй судья, не растерянный, как женщина, и совсем не злой, как мальчик, поможет. Он возьмет конфету и спросит, как она называлась? Воришка от неожиданности скажет: "Что я, смотрю, что ли?". А настоящий хозяин предъявит кулек конфет: "Конфета из этого кулька. Она называется "Попробуй, отбери".

Еще в Рассудительном Совете будут прокурор и два адвоката.

Прокурор – это мальчик, который не курит и знает все детские законы. Он обвиняет виновного, по его мнению.

Адвокаты – мальчик и девочка, они тоже знают все законы и защищают виновных от прокурора. Это все равно, что прокурор бегает с лазером, а адвокаты ставят всем зеркала, как щиты.

Например, ты не знал, что в кружке на полочке сырые разбитые яйца. Хотел посмотреть, полная ли она? И случайно все это вылилось на пол. А мама заставляет тебя убирать.

Любому низенькому понятно, кто виноват: мама, которая не предупредила. Ты начинаешь громко спорить. А мама говорит: "Опять полтергейст виноват?". И хватает, что под руку попадет: скакалку, или шланг от стиральной машины, или поварешку – что-то обидное и немягкое. Ты ей здраво объясняешь, что не полтергейст, а мама сама виновата. И тут тебе попадает по одному очень больному месту.

Для таких разъярённых случаев и сделан Рассудительный Совет.

Ты и мама проходите в зал ожиданий. Там будет тепло, там принесут бесплатно мороженое и включат мультики, чтобы людям стало хорошо и они расхотели судиться.

Если ты все-таки решил проучить маму, вас пригласят в адвокатский зал. Адвокат знакомится с вашим уножным или узадным дельцем (не уголовное же оно? Хотя есть родители, которые лупят по голове). Адвокат определяет правду и говорит истинному преступнику: "Вы виноваты, сударыня (или сударь, или сударнёнок). Советую не доводить до рассуживания, а извиниться".

Если преступник не соглашается, вы идете в следующий, прокурорский, зал; зал этот похож на букву Ы: стол – мягкий знак, а палочка – прокурор. Прокурор читает ваше дело, говорит преступнику: "Вы нарушили закон. По решению Рассудительного Совета вам могут преподнести денежный штраф. Предлагаю все-таки извиниться перед ребёнком и завести ребёнку щенка. А если собака в доме есть, то попугая″.

Если преступник закоренелый и не слушается даже прокурора, вас рассуживают по детскому закону. Вы проходите в последний, зеркальный, зал. Там собрались судьи, уже знакомые с вашим делом прокурор и адвокат и незнакомый вам адвокат – девочка.

Сначала говорит прокурор. Он одет в оранжевый костюм (оранжевый цвет заметный и возбуждающий). Он знакомит всех с происшедшим узадным делом и предъявляет обвинения тому или иному лицу (или заду, который сел и раздавил очки).

Тут встает знакомый вам адвокат (напомню, что адвокаты – дети) и защищает преступника, хотя уже наругал его в адвокатском зале.

Потом преступника защищает другой, незнакомый, ребёнок – адвокат.

Зачем защищать преступника? Ну, во-первых, он стоял в длинной очереди, чтобы купить эти яйца и сделать своему сынку яичницу; во-вторых, чтобы мать не обозлилась и не поддала ребёнку после этого суда еще раз поварешкой.

Судьи (мужчина добродушный и умная девочка) задают вопросики. Ты и мама отвечаете.

Судьи уходят на совещание и выносят приговор. Если виновата мама, она должна купить двух попугаев: одного – своему потерпевшему, а другого – тому ребёнку, у которого вообще нет мамы, даже такой оручей и деручей.

Если же виноват ребёнок, то он должен сделать компенсацию маме – например, генеральную уборку кухни. Помыть все шкафчики, все баночки для круп, подтереть пролитые яйца.

Не правда ли, справедливо?

Но, допустим, мама не хочет идти в Рассудительный Совет. Ты поговорил с папой, и он не хочет отвечать за жену, которую выбрал тебе в мамы.

Ты тут же идешь, при первой же прогулке, на Детскую Площадь. Там есть Утешительная комната. Добрая женщина-утешитель поговорит с тобой, посоветует, как себя вести с уставшими родителями, напишет письмо маме, дружески приглашая ее на Рассудительный Совет.

Но и допустимо, что мама все-таки не придет. Тогда ее осудят со слов ребенка. И если она не хочет извиняться за свое хамство (представьте, если бы ее начальник разлил эти яйца? Она бы не стала бить его поварешкой, правда?)…

Если мать не хочет даже извиниться и купить щенка, в крайнем случае – попугая, то про все это напишут во взрослых газетах, на последней, самой главной странице, около программы телевидения. Все взрослые будут читать про своих знакомых или начальников, чтобы понятливо смотреть при встрече.

А лучше обойтись без суда!

КАКАЯ БУДЕТ ШКОЛА

(мысли и проекты)

Самое главное в школе – не директор, не компьютеры, не красивые шторы, а чувство радости ученика.

Сейчас дети ходят в школу с неудовольствием или с отвращением.

Чтобы хоть чуть-чуть было интересно, парень насильственно себя влюбляет в первую попавшую на глаза девчонку. Влюбляется и начинает с ней борьбу, чтобы и она влюбилась.

Как только она влюбилась – всё, неинтересно в школе. Что с этой девчонкой делать? Целоваться пока рано, жениться тоже.

Поэтому все школьные романы и повести такие длинные, запутанные. Дети их сами запутывают. Девчонка и пацан не шагнут друг к другу, это означает конец. Если она шагнет полшажка, он тут же отступает, делает безразличный вид, высмеивает или делает шажки к другой.

Если я ни в кого не влюблен и хожу в школу, я как бы вне себя. Мысли мои остаются дома с фотоаппаратом, с книжкой, а тело идет в школу. Там оно поднимает руку, рассказывает стихи.

Как создать чувство радости?

Все школы у нас созданы для будущих людей, а надо делать школу для уже живущих. Ребёнка готовят к жизни, а он, извините, живет. Кто из взрослых с удовольствием будет изучать то, что пригодится ему через десять лет?

Ребёнка в школе учат, чтобы он не ошибался во взрослой жизни, а в сегодняшней, детской, он все время ошибается, его бьют и наказывают за это.

Ребёнку очень надо изучать науку общения людей. Простой вопрос: почему никто не любит, когда ты хвастаешься? Тебе ведь хорошо, а у людей неприязнь к тебе. Эти тонкости надо знать.

Ребёнку нужно знать психологию ребёнка, психологию взрослых, психологию старичка. Например, ребёнок уверен, что никогда не умрет, а старичок уже одежду себе приготовил, деньги на похороны. Видите, какие все разные?

Очень нужна наука о любви. Какие парни нравятся девчонкам? Мы думаем, что сильные, а девчонки, как я понял, любят спокойных, уверенных, Мы тренируем силу руки, а надо тренировать силу улыбки.

Надо рассказывать, откуда человек берется. Но эти разговоры должны идти с каждым человечком отдельно. И говорить, чем женщина отличается от мужчины и почему нельзя лупить девчонок.

О национальностях надо говорить. Если украинец живет в русском месте, зачем его дразнить? Приедут к вам гости, будут жить в вашем доме – их что, дразнить за это?

Нас учат лепить кроликов, весну заставляют лепить из пластилина. А человеку надо разводить кроликов, потому что это настоящая жизнь: не покормишь – умрет.

Надо приучать к сельскому труду: орудовать косой, серпом, кобылой, трактором. Чтобы маленький человек всё умел, не зависел от взрослых на каждом шагу, не был получеловеком.

Вот еще обязательная наука: что есть, чтобы не болеть. Ведь есть пища, которая лечит, яблоки, например, капуста; а есть пища, которая калечит, например, жареные пирожки или колбаса с макаронами, которой кормят в школе.

Какими травами лечиться, если здоровье ушло – разве это не важно? Собаки это знают, а нам не надо?

Мальчики должны уметь обращаться с током, с паяльником, с топориком. А не то, что мы до пятого класса салфетки делаем, выдираем из салфетки по ниточке, чтобы получилась бахрома. Психология салфетки парню не интересна, а интересна психология мотора.

Уроки должны быть короткие, и не надо сидеть: ребенок приспособлен двигаться. Можно подпрыгивать, приседать в прохладном классе или на полянке.

Информация на уроке должна быть, как косточка арбуза; арбуз большой, но вся тайна его в косточке.

И если всё будет так, про сегодняшнюю жизнь, про то, как стать красивым, удачливым, обаятельным уже сейчас… Ребёнок будет бежать в школу и хотеть бежать еще и еще. Это я вижу из жизни.

КАКОЙ НАМ НУЖЕН ГЕРБ

Детский герб должен символизировать детские увлечения, смысл детской жизни, детские права и немножко обязанности. И герб, по-моему, должен быть такой.

По центру тянется цветок бессмертник.

Справа от цветка стоит мальчик. В одной руке он держит магнитофон, в другой - косу.

Слева от цветка стоит девочка. В руках она ничего не держит, потому что девочка освобождена от тяжелых работ.

Коса у мальчика – символ тяжелого мужского труда, потому что косить тяжело. Магнитофон – символ мужского увлечения.

Сверху цветка стоит собака. Собака – символ охраны, собака всегда на виду.

Снизу цветка сидит кошка. Кошка охраняет дом изнутри.

Собака и кошка, мальчик и девочка – это понятия противоположные, но между ними бессмертник. Сам цветок – символ примирения, а цветок бессмертника – это символ бессмертного примирения, оно идет всегда.

Там, где девочка, цвет должен быть голубой – это цвет мира, а также Венеры. Венера – богиня, повелительница любви.

Там, где мальчик, цвет оранжевый, напоминающий о Марсе, боге мужества, а также это цвет космонавтики, когда приземляется космонавт, на нем костюм оранжевого цвета.

Там, где собака и кошка, там цвет белый. На белом все видно. Это цвет зубов, костей и молока, которые они так любят.

Хороший герб, детский.

СОВЕСТЬ ЗОВЕТ ВОРОВАТЬ

За бабушкиным забором, как вы знаете, разлегся двор дяди Котова. Раньше он был не мал, не велик, как у всех, но недавно дядя Котов прирастил к своему хозяйству пустырёк, две сосны и три березы. И всегда он хлопочет во дворе: то в огороде морковку полет, то в сарае что-то ладит.

Вот сегодня с утра проскакивает через высоту забора въедливый какой-то железный звук, а причину звука не видно.

С утра я нарвал крапивы бабушке, которая лежит и крапивным веничком лечит свою остановившуюся ногу.

Потом пришел ко мне Сергобеж, обсудили все проекты хорошей жизни: и Детский Рынок, и Детскую Биржу Быстрого Труда, и Рассудительный Совет.

А теперь сидим во дворе на лавочке, как две отличницы, пишем обращение ко всем честным людям. Слушайте, что получилось:

″Все честные мира!

Все дети и взрослые, кто живет по совести!

В нашей деревне мы создали Мировое Царство Друзей. Кто хочет улыбаться, а не драться – вступайте!

Условие: детям без палок, камней, рогаток, пинков, кулаков и обзывков.

Взрослым: без ремней, палок, шлангов, скакалок, прутиков, криков и шлепков.

Наш девиз: худой мир лучше толстой ссоры!

Честные всех стран, объединяйтесь!".

Неплохое обращеньице, правда? Мировое!

Мы с Сергобежем пожали друг другу руки, выпили по кружке малинового киселя, облизнулись, потянулись, улыбнулись…

Хорошо! День хмурился, хмурился, не выдержал – рассмеялся. Разбежались по мировому небу тучи и тученята, облака и облачата.

Скоро лету конец, но ничего, вон пышность вокруг какая! До зимы до облезлой еще далеко, до вьюги северной ледовитой.

Захотели отдохнуть мы с Сергобежем, побегать по лужам. Скинули бр-бр-брюки, фу-фу-футболки, пошли в одних трусиках шлепать! Вода в лужах теплая, как квас на окне, воздух огурцом пахнет. Эх, какая окрошка, только крошки летят!

Разбесились! Вдруг – откуда ни возьмись собачка, совесть моя. Большая стала, уже не скажешь щенок, уже подросток стала собачий. И порода изменилась: видно, что не помоечная собака, а любимая, конурная, приглаженная.

Предстала – и говорит-задыхается:

– Душепагубное дело сосед ваш затеял. Ножи точит, щенят резать хочет.

– Дядя Котов? – вскричал я. – Значит, правда… живодёр! Не шуточно.

– Что, Ванёк, совесть вылезла? – спрашивает Сергобеж. – Вот! Я говорил! Говорил! А ты все: шутит, полушутит.

Железный звук с дяди Котова двора не кончался, вжикал, вжикал, вжикал.

Собачка и говорит, заглядывая мне в самое лицо:

– После обеда обдирать похвалялся. Живодав!.. Будешь свободить?

Как? Как свободить-то? Денег у Ваньки никаких… Попросить добром дядю Котова – на издевки нарваться только, он человек конкретный.

– Добром не добьешься от него, от живодава, – подтявкнула собачка. – Отступиться тоже нельзя, нельзя, Ваня, себя будешь не уважать.

– А…на что ты хочешь намекнуть?

Она упорно смотрела своими ясными глазами и повторяла, что надо щенят свободить.

– Украсть? – тоже в упор спрашиваю. – Ты хоть думай, что говоришь! Чужое нельзя – твои слова?

Она и говорит – представляете? – с честной мордой такой:

– Мои слова. Мои. А щенят под топор отправить, да? С благословением, да?.. Как представлю – душа занывает.

И у меня, конечно, и у меня душа заныла. И Сергобеж зауныл, на лице хмурца.

Я начал к нему приспосабливаться:

– Слышь, Сергобеж… совесть говорит моя… надо щенков этих… щенят этих… от Котова.

Сергобеж посмотрел на меня косым взглядом и с косой улыбкой:

– А, испыташку мне делаете? Воровать? Я уже выучил наизусть: чужое нельзя!

– Придется украсть. Я тоже с небольшим удовольствием, – гoворю я. – Совести надо верить, мы же в Царстве теперь.

Собачка забегала вокруг меня, начала такую жестикуляцию, хвостикуляцию:

– Ох ты, Боже, слово забыла! Не воровство это, не для своей корысти! Это… другое!.. Забыла!

Я стал переводить Сергобежу, что не воровство это, не для корысти.

Он вздыхает; ходит от куста к лавочке:

– Я уже столько держусь без воровства. Третий день.

Собачка прихвостнула за ним:

– Стой! Вот! Это спасение! Спасение безвинного и беззащитного. И ко всему добавьте – родственника!

Я передаю Сергобежу: это спасение беззащитных родственников.

– А если бы это были котята? – упрямится он. Хороший вопрос, на пятерку.

Собачка подняла хвост знаком восклицания и восклицает:

– К чему эти вопросики злоехидные?!

– Ох, пропадем, – бормотнул Сергобеж тихим бормотком.

А я стал не сомневаться, Не простая собачка с нами говорит! С совестью не пропадешь! Она везде защитит: если нападет на тебя злость, или завидки берут, или принизить маленького хочется.

И Сергобеж согласился. Мы быстренько накинули штаны, я обулся.

– Давай, Сергобеж!

– Давай, Ванёк!

– Давай!

Еще минутку постоял Сергобеж, закрыв глаза, сказал с большим желанием:

– Да… Совесть… И не купить ее нигде и не… не своровать.

ВОРОВАТЬ? СПАСАТЬ?

Мы лежим в зарослях травы, я и Сергобеж.

Жара – кошачья. Кто удивлен, что кошачья, скажите, а почему холод собачий, а?

Сквозь щелочки забора глядим внутрь дяди Котова двора.

Где они там, где щенята, осужденные на шапки?

Ага! Вот из дома вышел дядя Котов в синей майке, подходит к сараю… Оглянулся быстрым глазом и прицепил две фотокарточки на спецгвоздики.

На фотокарточках стоят, силятся силач и силачка.

Дядя Котов становится к ним лицом и давай махать руками, как бабочка. Силачка приободрила его, кивнула; Котов обрадовался, схватил две синие лейки с водой, поднял и держит. Руки трясутся, вода бесполезно поливает песок.

Силач издал фырчок. Дядя Котов кинул лейки, подскочил к силачу и повернул его лицом к сараю.

Потом дядя Котов схватил по лучику солнца, стал держаться за них и хотеть присесть на здоровой ноге. Лицо красное, шея красная, даже майка покраснела… Ну-ну-ну…

Раздался такой хруст, что в сарае взлаяло его содержимое. Понятно, щенята содержатся там.

Дядя Котов смущенно упал.

– Поздновато начал, – объясняет он силачке. – Ничего, я мужик конкретный! Рой счастье там, где ты лежишь.

Он поднялся, заглотил полный живот чистого воздуха и крикнул на весь белый свет:

– Хвоссссст!

Потом спросил у силачки:

– Правильно кричу для очищения потрохов?

Она не успела ответить, в сарае опять взвыли щенки.

Тут дядя Котов открыл сарай, вытащил оттуда большую корзину и вывалил из нее толпу кошельков с разинутыми ртами. Разложил их, и старые, и поновее – на солнышко, сушиться. Наверно, готовится разбогатеть.

Посмотрим.

Теперь дядя Котов снимает силачку, жмурится, облизывается, идет в дом. Будет есть сметану из банки пальцем, чтобы ложку не мыть. Приятного аппетита!

А мы, как вы и думали, сейчас перелезем забор, схватим корзину, сунем туда щенят и…

Оставайся, Котов, с пустыми кошельками!

ОКЛЕВЕТАЛИ НАС В ВОРОВСТВЕ

Мы стоим на сарайке, где очень легко расшибить голову. У Сергобежа в руке корзина с тремя щенками.

С одной стороны сарайки переулочек, с другой – двор дяди Котова, с третьей – пустырек. Надо прыгать туда, через высокий забор и через саму метлу.

И вдруг на нас нагрянул чей-то крик! Похожий на дядю Котова лютого. Мы живо спрыгнули, но спрыгнул только Сергобеж.

– Прыгай! – закричал он последним голосом. – Прыгай, Ванёк! Тут не сломаешься!

Прыгай же, прыгай скорей, мои ножки! Не бойтесь, глаза, не упадем!

– Это кто тут? – голос дяди Котова совсем близко, со стороны переулочка. – А ну, ремнем!

Я прыгнул! Но не приземлился. Я пригвоздился курточкой за гвоздь в заборе. Чертов гвоздь! Я иссек забор своей острой пяткой, но гвоздь не пускал.

Дядя Котов надвигался прямо на нас, мотал лысиной заядло:

– Держи вора! Крапивы в штаны!

Подо мной стояла целая толпа крапивы. Листья большие, с мою ладонь, жала длинные, так и ждут…

Сергобеж поставил корзину, стал прыгать, чтобы снять меня с гвоздя. Но я не снимался. Сверху мне видно, как наступает дядя Котов. На груди в кармане недоеденный огурец.

– Беги, Сергобеж, заловит, беги!

Сергобеж схватил корзину, но остановился, сомневается между мной и щенками.

Остановился, глаза закрыл.

Тут и схватил его дядя Котов. Вытащил свой кудрявый кулак, схватил Сергобежа за ухо:

– Ишь, любитель легкой наживки! А-а, и Царевич! Попались! Свидетели! Сюда!

Голос у дяди Котова такой радостный, будто он щуку поймал в нашем карасёвом озере. Сети не ставил, удочку закинул и поймал. А может, ставил… сети?

Вот она и Ленка бежит, послушать свежих известий. Одета опять отвратительно, в воронье свое трико, отвратительно, даже голова отворачивается, не смотреть на нее.

Через пустырек, через дорогу – Викин двор. Выскочила Вика на крыльцо, увидела меня на заборе и ссору вокруг – заторопилась на выручку,

Дядя Котов торжественно обращается к этим девочкам:

– Товарищи дети! Вот преступники! Жертва – я! А вы – свидетели этого дела.

– Пусти! Пусти! Завел себе лысину и думаешь – хороший!

Сергобеж вырывает свое ухо из клешни, но не получается.

Вика раздвигает алую улыбку:

– Ой, из Ваньки портретик такой хорошенький! Еще рамочкой обделать!

Забыла, что ли, не проснулась: у нас теперь Царство Друзей? Друзей, а не остряков и остриц. Я кричу ей заполошным голосом:

– Вика, Вика, укуси ему! Руку! Он выпустит! Беги, Сергобеж!

Но Вика вальяжно так села на травку, натянула юбочку на коленки и говорит:

– Нет, Ваня, я голубь мира!

Криком своим я встрепенул Ленку. Она встрепенула свою тетрадку "Записник".

– Так. Запишем. Котов нанес детям крик и насилие.

Вот это Ленка! Вот это – Главный Редактор! Настоящий!

Наташа подбежала легкой своей походочкой, увидела меня висячего, чуть сознание не потеряла от такого изумления.

– Ваня! Попался?! Я так и знала. Говорила тебе, не связывайся. Совесть – это для неженатых… Ну, Котов! – Наташа, как маленькая рыжая рысь, стала шипеть: – Ну, Котов! Живодёр-р-р! Твой отец, наверно, из кошек шил? А ну, отпусти Ваню!

Каждый другой на моем неприятном месте крикнул бы Наташе укусить дядю Котова, и она укусила бы своими верными зубами. Но я не крикнул, сами знаете, почему. Я свои тайны не могу на весь мир разбалтывать. Если тайну узнает хоть один человек, хоть читатель этой книги, если узнает тайну мою… ну, например, что я Наташу люблю… он сразу остальным разболтает. Остальные остальным будут рассказывать, и все тайное прославится.

Наташа стоит, узит на Котова зеленые глаза, но тут ее оттесняет Вика, не таким уж голубиным движением.

– Наташа, извини. Главная тут – я. А ну, Котов!

– Самая главная – жена Царевича! – Наташа оттесняет Вику, все веснушки от злости выявились.

Тут Ленка:

– Главный Редактор главнее всех. Снимай, Котов! Слезай, Ванька! – растаращила глаза, растопырила пальцы пошире, растревожила голос – ух! Дядька поджался, но Сергобежа не отпустил.

– Что, Котов! – говорю я свободным голосом. – Хотел из детей шапки шить? Не вышло!

По переулочку – я вижу – торопится куда-то по народным делам Тетенька в Пиджаке. Услышала звуки скандала, завильнула сюда, на пустырек.

– Так, товарищи! Какое мероприятие?

Дядя Котов с удовольствием стал навирать на нас:

– Щенят моих украли, пролазы!

Он выдвигает перед Тетенькой Сергобежа, и она давай допрашивать грозно-нагрозно:

– Крали? Признавайтесь!

Сергобеж, заслышав слово, такое значительное в нашей новой жизни, закричал мне громко, как в лесу:

– Не признавайся, Ванёк! Не признавайся, не…

Я говорю с расстановкой, с просветами между словами:

– Мы не крали, а спасали щенят. От живодёра спасали. Усыновить хотим.

– Он убийца! – кричит Сергобеж, и куры, которые мирно паслись в Викином дворе, закокали, подскочили к забору полюбопытствовать. – Он меня нанимал собак ловить!

– Не ваше щенячье дело! – отвечает дядька. – Я услуги оказываю, сколько голов сохраню в тепле! Голову народу сохраняю. Голову! И, между прочим, единственный вегетарианец в деревне. Не ем мясного ничего. Куроеды! И кроликоеды.

Он доел свой карманный огурчик и со значением посмотрел на меня. Я вспомнил, что в день приезда ел чье-то мясо.

Тетенька в Пиджаке продолжает строгий допрос:

– В чужую сарайку залезли?

– Залезли, но… – говорю я.

Сергобеж махнул рукой; Наташа сжала кулачки; Ленка топнула лапкой; Вика кудряво качнула кудрей; Тетенька в Пиджаке произрекла:

– Воровали.

Воровали? Настоящая полуклевета!

На куриный кокот вышла из дому Тетенька в Галошах. Лениво смотрит из-под руки в нашу сторону.

– Мамка, иди-ка сюда! – зовет Вика.

– Да ну! – отмахнулась мамка. – У меня голова от вас вспотела. Вон бурьян какой растет. Никто его не организовал, не полил, не прополол – а вырос! Вырос! Потому что лето. И дети вырастут, потому что детство.

– Мамка, курья лапа! Поняла ты или нет? – настаивала Вика. – Сейчас перевыборы, раз Ваня на таком нехорошем попался!

Дядя Котов почтительно закричал Тетеньке в Галошах:

– Щенят хотели продать, в город кому-то, на шапки! Плоды бабьего воспитания. Один вот – созрел, другой еще висит.

Навалил на нас такую кучу вранья! Нестыдно как!

Тетенька в Галошах тяжелым бегом подбежала, причитая:

– А мы без шапок опять, деревня! Всё в город, всё городским! Говорила, надо Вику выбирать, председателем Царства!

Тут из-за угла вынеслось розовое облако, большой праздничный розовый букет, а за ним и сама Старушка лютая, тоже в розовом платьишке.

Тетенька в Галошах отвлеклась от шапок:

– Ой, бабушка, это все ваши цветы? Какой букетик!

Старушка только и ждала этого разговора цветочного:

– А всю ночь не спала. Все казалось лезет кто-то, цветы стрижет. Все дети мира! И только светать – я пошла и срезала все. Ух, вы, розовые! Уж я розовое люблю.

А мне-то виселось невесело! Курточка жала под мышками, спина устала прижиматься, ноги устали болтаться. Я закричал царским голосом:

– Тебе, Котов, ультиматум от меня!

Ждал, что дети все поддержат сейчас, сядут в забастовку, объявят голодовку или беззвучное молчание, что-нибудь…

А Вика – если бы вы слышали! – пищит проворным голоском:

– Ай! Матом! Матом ругается на старших!

Тут же на сторону взрослых переметнулась Ленка, вечная повторющка; навострила карандаш:

– Записываю. Ваня. Воровал. Матерился. И висел!

Наташа обозвала их злорадами и встала под меня, подставила плечико:

– Ваня, вставай! Попробуй кверху подпрыгнуть – и вниз. Вставай, получится.

Знаю, получилось бы. Мне опереться только, оттолкнуться – и вниз, сняться с гвоздя. Но я не мог оттолкнуться от Наташи, сами понимаете, почему.

Наташа хотела сбегать за бабушкой, но я сказал про больную ногу.

– Ну что, Серегa! – торжественно торжествовал Котов, – извиняться будешь? Или в колонию пойдем?

Тут Ленка и говорит:

– Ой, какие цветочки махровенькие! – как будто только сейчас увидела Старушкин букетище. – Понюхать можно? – голос она так подсластила, подсахарила, что и не узнать.

Старушка ласково протянула ей букет, Ленка протянула туда свой подлый нос и, конечно. вынюхала бы весь благоух, но вмешалась мать. Она как крикнет:

– Нельзя! Не нюхай! Привыкнешь! Нюхальщица.

– Фу! Кака! – подкудакнула Тетенька в Галошах.

Старушка от возгласов таких испугалась, выронила букет. Он рассыпался по траве.

Сергобеж накинулся на розовые цветы, пинает их, топчет, лепешки делает розовые своей могучей пяткой.

– Ах ты, щенок! – распсиховался дядя Котов и стал больно крутить Сергобежино ухо.

– Цветы мои, цветики, – запричитала Старушка так безутешно, как будто кто-то умер. – Растоптал. Красные растоптал. Вот кто нам экологию топчет. Ничего святого нет, ничего.

Все стояли в скорбном молчании.