Всеобщее Признание взрослых и детей

Старушка пробормотала плачущим бормотом:

– Но ведь неправильно так жить! Раньше люди семьями жили, и грузди семьями росли.

Тетенька в Галошах заревела, по-девчачьи взвизгивая:

– Ви-икочка!.. Ты не бросишь мамку свою, а?.. Не перешагнешь, а?

На это дядя Котов засмеялся громче всякого:

– Она тимуровскую команду пришлет к тебе, председатель отряда. Жди! Ох, задавили нас бабы, бабья власть! Каблучком вот таким давят. А мужик… он спит, спит на клеенке на голой.

Тетенька в Галошах протягивает мне свое изобильное лицо:

– Ва-анечка, а что ж делать нам? Ты городской…

Я сказал с простотой, но решительно:

– Что делать?… Мы и собрались. Надо признаться сейчас, признаться в своих провинениях против детей. А они вас простят и тоже признаются. Дети… они любят вас, только боятся.

Тетенька в Галошах позвала Вику:

– Наклонись-ка, я шепну тебе…

А Тетенька в Пиджаке деревянным голосом:

– Лена, вырви листочек, я напишу тебе…

А дальше было вот что.

Тетеньки стали хотеть признаться, но я напоминаю, что надо выборы закончить, послушать второго кандидата.

– А, да, – опомнилась Тетенька в Пиджаке. – Мои правила к новой жизни.

Она раскомкала пиджак, ищет по карманам; тут ей подали бумажки, очки, всё, что выпало в траву.

Правила нашлись, развернулись и стали читаться:

– Первое: пионер не курит в школе.

– Очень, очень отлично, – Тетенька в Галошах притопнула галошей.

– Второе: пионер не матерится на старших.

– Неплохо, – Старушка понюхала свой растрепанный букетик, пригладила растрепанные волосы.

– Третье: пионер не пьет.

– Из ведра, – подсказал Сергобеж.

– Сергей, выйди, – сердится Тетенька в Пиджаке. Но опомнилась, поправилась мягким голосом:

– А, да! Да… Спасибо, дружок! Третье: пионер не пьет из ведра. Четвертый пункт: пионеры-ленинцы никогда не женятся.

Тут Наташа высказала протест, замахала рукой:

– Это нет! Всю жизнь с мамкой! Это недействительно!

– Спасибо, дружок, – голос Тетеньки смягчился до мягкости подушки. – Зачеркнем. И пятое: пионер должен получать… не разберу… Леночка!

Ленка говорит капризно:

– Да скажи просто: пионер должен получать.

– Спасибо, мой маленький друг. Пятое правило: пионер должен получать! – это все Тетенька проговорила быстро, недоходчиво.

Уже Старушка ее перебила, зашумела, показывая всем показательный палец:

– Ох, я такое вам признаюсь! Такое! Я все-таки директор всей школы была! Заслуженная все-таки!

– У вас в прошлом, а у меня въяве всё, расскажу – не поверите! – рвется высказать Тетенька в Пиджаке. Она рисует в воздухе какие-то фигуры своими незагорелыми руками, какие-то цифры и мешки.

Ленка солидно откашлялась, подошла к матери на полусогнутых каблукастых ножках:

– Я тебе, мама, сказать хочу… ты не сердись только.

– Выборы! – кричу я. – Выборы! Кого выберем?

Вы скажете, что я не использовал ситуацию в свою пользу, надо было не мешать, пусть выскажутся все в этом настроении.

Но я хотел быть справедливым, вести съезд объективно, никому не помогая, не подмигивая: ни взрослым, ни детям.

Сейчас у нас по пункту были выборы.

Тетенька в Пиджаке отмахнулась от меня:

– Ваню, Ваню выбрали. Говори, дочка!

Тут вперед выступила Тетенька в Галошах. Она взяла не видимый никому микрофон, поднесла к лицу и громко, как большой оратор, прокричала (хотя к оратору подходит слово проорала, но сейчас я не хочу говорить ехидно о взрослых):

– Вика, я скажу! Сейчас скажу… Я каждый день считаю, когда ты вырастешь, подсчитываю. Ведь хозяйство такое, куры, огород. Я мечтаю, когда ты вырастешь, козу взять. Мечтаю о козе. Попьешь молочка, детям коза полезна.

Наташа подходит ко мне, берет за руку и хочет сказать признание:

– А я… а я…

Голоса взрослых и детей слились в один звук; все тянули друг другу руки, а кое-кто и цветы, плакали, обнимались, целовались. Только дядя Котов стоял, отвернулся и вздрагивал: то ли плакал тоже, то ли…

Я изо всех сил держался, не пускал слезы.

Тут прорвался голос Ленки:

– Каждый день, каждый день, каждое утро и вечер, и ночь я жду, когда же я вырасту? Я хочу вырасти поскорей и уехать навсегда, стать Главным Редактором и всё-всё про тебя, мамочкина, в газете написать. Все твои издевки, недавания, неразрешения, кричания. С портретом твоим, портрет будет в черном трико, в каком я хожу. Всё. Точка.

Наташа:

– А я… а я…

Тетенька в Пиджаке:

– Конечно, дружок! И я жду – не дождусь, когда ты уедешь. Я и стараюсь, чтобы ты уехала.

Вика стала подпрыгивать на шее матери, как в седле, шпорить ее ногами:

– А я не дождусь, когда ты, мама, умрешь. Ты надоела мне. Ты… глупая. Как вон курицы твои. Дура ты, дура!

– Конечно, дружок, – растрогалась Тетенька в Галошах. – Конечно. С нами не дружили, уроки с нами не сидели, к столу не звали. Конечно. Ну что, давай обнимемся, заживем теперь!

Она прижала к себе Викины ножки, стала ходить, напевая колыбельно и потряхивая, баюкая маленькую.

Тут уж я не побоялся выступить на середину и сказать гласно:

– А я конфеты украл. Я не один был. Я конфеты украл из кармана… плащ такой…

– Красный, – подсказал Сергобеж; он кивал, как мы договаpивались. Не кивал, а кланялся во все стороны, как артист особого жанра.

Старушка подпрыгнула выше себя и машет приветственно букетиком своим:

– А-а! Поймался! Поймался, ворюга!.. Я специально конфеты ношу, вора поймать! У меня всегда приманочка… себе отказываю, для вас ношу!

Все стали смотреть на меня; я красный стал, как мордочка у мухомора, облился стыдом.

Наташа заступилась:

– Ну что вы кричите? Зачем тут крик? Ваня признался, вы тоже признались, бабушка. И всё.

Но было не всё.

СКАНДАЛ В НАШЕМ ЦАРСТВЕ

– Я призналась?.. Я не призналась! Я таким Царевичам-Воревичам не признаюсь! – стала отнеткиваться Старушка.

Сергобеж с кипящими глазами подскакивает к ней:

– Ты призналась, что детей ловила! Призналась! Вы все такие! Всё место на Земле заняли! Всю Землю картошкой засеяли! Ты цветы носишь, хвастаешься, чтоб меня подманить! Чтоб я залез в огород твой!

Старушка завизжала, как пила застряла в бревне:

– Это вы всё заняли! Везде вы, везде! Ненавижу этот голос детский, когда они хохочут! Только прилегла вздремнуть – вот он, в окно всовывается, этот гогот, лезет.

Я сказал с улыбочкой, с небольшим ехидством:

– Вот спасибо, вот признались.

Она кричит взбесенным голосом:

– Надо заслуженную Царевичем! Ей признавайтесь! А этим – никогда и ни в чем!

– Конечно! Вы же – о! – Наташа стала на длинные цыпочки, руку вытянула. – А мы у вас – у! – так, из породы домработников. Хаврошки.

– Это мы в дурочках ходим у вас, в галошах, – рявкнула Тетенька в Галошах.

Ленка стала говорить ехидно и ехидно рожить корчицу:

– А вы мечтаете, чтобы мы пропали пропадом, в луже утонули, в сугроб вмерзли.

Тетенька в Пиджаке раскинула руки длинней, чем они у нее растут:

– Смерти нашей ждут! Сначала поиздеваться, распозорить на весь район.

Дядя Котов стоял на пригорке шишек и дирижировал, давал слово тому, кто его брал. Сейчас он сам сказал слово:

– А дуры вы и есть. Зачем рожали?

Тетенька в Галошах стала думать. Стоит, наклонила голову гребешком вниз. Этот вопрос дяди Котова ей понравился. Она сдвинула морщины пониже, потом раздвинула и сказала:

– Ну как – зачем рожали?.. Род продлять. У всех дети.

Дядя Котов стал поучать поучительным пальцем:

– Они выросли, дети – у них свои дети. Опять помогай. Опять давай! Не-е-е-ет! Ни друзья, ни родственники – Кошелёк Иванович лучший друг.

– Опять давай, – шепчет горестно Тетенька в Галошах.

– Помогай, – хрипит Тетенька в Пиджаке.

– А тебе, тебе ничего, – завяла Старушка. – Стакан пустой воды не дадут. Перешагнули… Да, надо без детей. Ты, Котов, оказывается, умный! – она кокетливо мелькнула глазками. – Все силы на этих детей уходят, а на старушек не хватает уже.

Я не знал, как перевернуть этот разговор в пользу детей; я успел сказать только, что без нас взрослые будут печальные безработные. Они меня не слушали, громко хлопоча свое.

– Без детей… – Тетенька в Пиджаке выставила руки на самый солнцеприпек и стала покрывать их загаром. – Без детей мы бы… жить стали! Уже сейчас, не дожидаясь пенсии.

– Жить! – крикнули тетеньки живыми голосами.

– Розочек бы развели! Козочек! – Тетенька в Галошах скинула галоши, стала выплясывать что-то, козью пляску на лугу.

– Массаж всего лица! – закричала Тетенька в Пиджаке. – Жить!

– Зубы вставили бы! – улыбнулась Тетенька в Галошах со счастьем, малозубой улыбкой.

Старушка прошелестела, вздохнув протяжно и безнадежно:

– Пожить бы… красиво.

Дядя Котов нарастил себе шишек побольше, кучу повыше и умело, как виртуоз Москвы, дирижировал женским хором. Лицо такое довольное, как будто ест, наконец, апельсины, а не морковку грызет.

Я тоже организовал кучу шишек, утвердился на ней и показал рукой на Наташу. Она выкараулила моментик, вышагнула вперед:

– Вы распоряжаетесь всем, а нас угощаете только. У собак и кошек тоже своих денег нет.

Дядя Koтов мaxнул Teтеньке в Галошах. Она закудахтала:

– Всё им! Всё им! Я за всё лето ни ягодки не съела, ни клубнички.

Тут я вставил свой аргумент, свое разоблачение:

– В школе омлет холодный, не из яйца и не с молоком. Макароны холодные, как глисты Гулливера.

Тетенька в Пиджаке опять стала круглить и квадратить руками. Наверно, хотела признаться, куда делись яйца и молоко, но промолчала. Только сказала:

– Уже и глистов нету.

Наташа опять пробилась к микрофону:

– Мы же бездомные, мешаемся вам под ногами. Вы нас на улицу гоните "Иди, побегай". Мы как беженцы. Беженцы от вас.

Дядя Котов дал ответное слово Тетеньке в Пиджаке. Она стала жалобно оправдываться:

– Хоть немного побыть одной, хоть немного…

Слово попросила Ленка. Она заявила:

– Уж такие вы чистолюбивые! Из-за одной пылинки убьете ребенка. Вся жизнь у вас состоит из чистоты, а сами раскидываете.

На это справедливое заявление Тетенька в Пиджаке только простонала:

– Должно же хоть где-то чисто, хоть где-то… Должно же быть чисто!

Сергобеж вывернул карманы своей школьной курточки – оттуда посыпались двойки и колы, вырванные из дневника – закричал:

– Так пусть же будет грязно на свете!

Вика тоже крикнула:

– Дайте нам жить!

Старушка:

– Мы сами не жили еще!

Сергобеж:

– Жить! Пошевелиться нельзя на уроке, почесаться. Учителя кричат, как Кинг-Конг.

Старушка:

– Это их обязанность – кричать. Вы же мартышки, стая… Сорок мартышек!

Вика:

– Я жить хочу!

Дядя Котов закричал гусем:

- А-га-га-га-га… Получили, бабы?.. Да. Посади свинью за стол, потом ее оттуда не вытащишь.

Вдали мирно паслись гуси. Они услышали клич дяди Котова, пришли, посмотрели – стоит огромная толпа и кричит. Гуси сунули нос в середину толпы, тоже стали кричать. И я не различал уже, кто кричит, гусыня или Тетенька в Пиджаке; кто-то из них кричал:

– Правильно нам Макаренко говорит: с детей надо требовать! Требовать!

Это, кажется, Тетенька в Пиджаке; выросла высокая, чтобы возвышаться над людьми, и получила высшее образование.

Кто-то кричал:

– А-га-га-га-аа! Перешагнули-и-и-и…

– Ленка сегодня туфли забрала. Ты, говорит, старая, ходи в галошах.

– Остопротивели! А-гa-га-аа! Нет на них руки трезвой мужской!

– Взять их в ежовые руки!

– Давай, Вика, слазь! Слазь, говорю! – Тетенька в Галошах гордо скинула Вику со своей шеи. Вика неохотно слезла.

Стало ясмурно. Ясмурно – это одновременно: кругом темно, а на кусочке неба солнце. И на это солнце тоже натягивались облака. Стали взлетать с земли листья, иголочки сосновые. Хотела быть гроза.

Дядя Котов говорит грозно:

– Пошли, бабы. Хватит в ладушки играть. Я мужик конкретный. Мужиков надо слушать. А то – на клеенке положили нас.

Бабы, дружно хлопоча, потянулись за ним гуськом. Рядом шла гусиная стая, возглавляемая лысым гусаком.

Дядя Котов приостановился, сказал мне:

– Ну-к, Царевич, а у тебя какая окружность ума?

Он стал обмерять сантиметром мою голову, потом в полный рост измерил зачем-то. Я стоял, как приколдованный к этому месту, и молча не сопротивлялся.

Старушка свернула глазки в сторону Котова и говорит:

– Котов! Котов, подожди! A у меня голова?.. Пятьдесят?.. Мало. Ну, это от жары.

Ветер толкнул меня, начался иглопад и шишкопад. Капелька упала на нос… вторая… третья. Поднялась четверть-юбочка у Ленки. Она завизжала, стала юбочку усмирять; волосы у Сергобежа встали дыбом. Стукнуло, сверкнуло и полилось! Так неприятно, когда на тебя столько воды выливается сразу!

Мы одиноко побежали в старую баню.

ЗАЧЕМ ВЗРОСЛОМУ РЕБЕНОК?

Интересно, что это взрослые без нас бы делали?

Представьте, сегодня ваш усталый папа придет с работы. Ему будет зло и голодно. Но тут слезаете с дивана вы (отложив эту книжку), кормите папу лепешкой, спеченной так вкусно, что чавк стоит, и подаете ему ваш фирменный кисель под названием "Трясина".

Папа развеселится, забудет о своих усталостях и голодностях, наевшись лепешкой и киселем.

Потом вы сыграете партеечку в шахматы или в крестики-нолики.

Тут папа совсем войдет в настроение, позовет вас в фотолабораторию (это по-научному, а по-простому – в ванную). Там вы будете печатать фотографии сестренки.

За этим делом папчик расскажет про свое детство.

Это самое интересное для детей – когда родители вспоминают своё детство: какие у них были герои, какие обзывки, в какие драки дрались, каким стилем ныряли, чем их били родители, с каких лет влюблялись и в кого, как приманивали девчонок.

И вот папа уже другой человек. У него заблестели волосы от проявителя, уши покраснели от фонаря, и в глазах глянец, как на бумаге. Уже ничего не хочется – ни есть, ни курить, ни ругать начальника.

А теперь представим, что вас нет, вы не родились.

Пришел папа с работы, воткнул окурок в коврик, пошел на кухню, сказал унылой жене:

″Газеты брала из почтового ящика?″.

Мама уходит за газетами, а папа открывает кастрюлю, черпает тарелкой противный суп с луком. Приходит мама, папа начинает ругаться, что нет газет и детей. Посылает маму в киоск. Она не хочет ничего. Начинается крупненький скандал.

Мама злая, потому что она безработная и безденежная, бездельная. Она окончила пединститут, а детей никто не рожает, детей нет, и учить некого.

Во все игры с мужем они уже переиграли, про своё детство рассказали. Газеты можно не читать, там одна бездетная политика.

Да и папа злой, потому что на его заводе перестали выпускать самокаты, велосипеды, резину для рогаток, мячи. Все стали шибко умные и перестали заводить детей.

Стали жить для себя и обнаружили, что себя нету.

И тут родился я и позвал папу играть в шахматы, а маму – варить кисель.

ЖАЛОБЫ ДЕТЕЙ

Мы бежали так быстро, что стал болеть лоб впереди. Потом заломило переносицу. Потом заболела шея и раздался страшный свист в ушах, как будто я еду на самолете. Потом я почувствовал язык в горле.

Из-за дождя я не видел никого, кто бежит рядом, только слышал топот и шлёпот: наверно, Ленка сняла свои мамины туфли и бежит босиком.

Изредка слева, справа, сзади доносились жалобы детей на взрослых.

– Хотят, чтобы дети были, как роботы, без недостатков, а у самих крикливость.

– А сами – на работе еще держатся, а дома они совершенно глупые.

– Еще у них недостаток – злоба. Когда они разозлятся, им уже ничего не надо.

– Они все время усталые; у них болит голова.

– Заставляют пить молоко с пенками. Если не пьешь, они говорят: "Пенки не пьют только дураки".

– Они угрожают, что не дадут сладкого!

– А дети не могут без сладкого жить – это всемирный закон!

– Они дают нам только по одной витаминке!

– Учителя заставляют писать красиво, хотя рука у ребенка, чтобы чесаться. Чтобы попу закрыть от ремня.

– А сами подписываются в дневнике – почерк на двойку!

– Они заставляют съедать всё! И сдавать им чистую облизнутую тарелку.

– На уроках не разрешают пошевелиться и почесаться.

– Дневник у ребенка, как жалобная книга!

– Сергобеж кончит школу с красным дневником!

– На переменке бегать не дают, хотя ребенок приспособлен бежать, это же всем понятно.

– На уроке стараешься отвечать, а учительнице лень пятерку поставить, три движения ручкой.

– Не разрешают чавкать под ухом!

– Детей заставляют делать тимуровские команды. А дети назло делают шайки. Почему, например, Том Сойер не стал создавать тимуровскую команду, а захотел стать пиратом?

– А сами никогда не признаются!

ГPO3OГРОМЫ

Это бывает у каждого, даже у взрослого: человек готовится, готовится, а потом – бах! – всегда неожиданно начинается новая жизнь. Например, надо быстро уезжать в другой город. Или жениться. Или наоборот.

Или приходится жить без взрослых.

Даже самый умный, самый смелый, правильный самый на таком переломчике шатается. И чтобы не пропасть, он идет к другу.

Читатель, у тебя есть друг? Верный человек?

А ты уверен, что он – друг? А ты уверен, что ты ему – друг?

Как все это проверить?

Это проверяется по-разному, на переломчиках в том числе.

Вот представьте, вы хотите разводить кроликов. Во-первых, они ласковые и красивые, их можно всегда погладить, принести на кровать, чтобы вместе грызть яблоки и читать, просто держать, как кошку. А во-вторых, их можно разводить. Когда бабушка покупала первых двух кроликов, ей сказал добрый продавец: ″Запомните на всю жизнь: кролики - это деньги!″.

Но это все во-первых. А во-вторых, из чего строить клетки? Где накупиться гвоздями? Откуда доски брать? А сетку железную? Кто будет чистить клетки? Где взять сена на зиму? Комбикорм?

И вот вы идете к своему другу. За советом дружеским. И если на этом переломчике друг вам скажет: "У тебя не хватит корма… Они сбегут… Ты просто обленишься…". А под конец: "У тебя их просто украдут!″ – если все это или примерно это вам будет сказано, спросите-ка себя, ребята:

– Друг он мне или?…

Когда вас стиснут грозогромы, вам скорее хочется под крышу. Но если крыша оказалось дыроватой, надо скорее искать другую, крепкую, без обманчивых прорех.

Вот почему, ребята, когда друг приходит к вам с каким-то ужасно-советным разговором, вопросом жизненно-смертельным, и вы чувствуете, что он хочет услышать "Да!″ – говорите ему только это "Да!. Ему не нужно вашего "Нет!, он не за этим пришел к другу.

Потом, когда он отогреется, его можно отговорить. Но сейчас, когда такие молнии!.. Когда такой градохлыст!

ЦАРСТВО ДРУЗЕЙ БЕЗ ВЗРОСЛЫХ

Вот прибежали, заскочили в предбанник. Батюшки, мокрые все, как рыбы!

Я стал отпыхиваться. Понемногу свист в ушах замолчал, язык стал отрываться от горла. Шея разболела, переносица разломила, мозги перестали беситься во лбу.

Мы зашли в баню, расселись по полкам. Было тут полутемно и полустрашно. Все молчали, никто не хотел первый говорить о плохом, так всегда бывает в жизни.

Наконец собрался Сергобеж:

– Видишь, Ванёк, какие с ними дела?

– Да, – увидел я. – Особенно старушка лютая. Была бы она моей мамой, меня бы и на свете не было.

Тут все заговорили. В темноте, сами знаете, легче говорить, смелее. И получалось так, что все дети уговаривали меня никогда не связываться со взрослыми.

Голос Ленки:

– Отделяться надо! Выходить! Все газеты – детям! Взрослые уже глупые!

Голосок Наташи:

– Все платья – нам! Все духи, все помады! Взрослые уже некрасивые!

Голос Вики:

– Все ремни – детям! Взрослые уже сослабились!

Голос Сергобежа:

– Всё вкусное – детям. Взрослые уже беззубые!

Голос Наташи:

– Мы будем жить, а они помогать. Ваня, а как мы котика назовем?

Я отвечаю вскриком надоевшего мужа:

– Котики, котики!.. Царство Друзей развалилось, а ты – котики! – Мне стало стыдно за свое раздражение, я сделал голос мягче: – Почему-то так выходит, что один человек всегда зависит от другого, а другому наплевать. Точно так же со взрослыми: дети зависят от взрослых. А взрослые от детей?..

Наташа говорит необидчиво (хороший у этой девочки характер):

– Надо поставить так, чтобы ребенку было наплевать. Чтобы взрослый зависел от ребенка.

Я возражаю, хоть мне и не хочется возражать:

– Тогда дети начнут унижать взрослых.

– Дети? – удивляется Наташа. – Ребенок много не потребует, он не так прихотлив. И росту маленького. Господи, что я от мамы потребую? Чтоб не кричала – и всё. Ну, брошечку попрошу.

Наташино кругленькое лицо сияло мне из темноты. Ей было холодно, наверно, но не мог же я ее согреть! Только пригрей – сразу жениться скажет. Не-е-ет. Девчонки, они такие… обманут, съедят.

– Надо, чтоб никто не унижал, – веду разговор дальше.

– Ну, от взрослых этого не дождешься, – вступает Ленка.

Мы заговорили, что природа создала взрослых так, чтобы они вспоминали, как сами были детьми. Но они почему-то не пользуются этим даром природы. А может, у них заржавел этот ключик, поэтому-то они пьют водку; пьяные они точно, как дети: дурят, признаются, поют. А трезвые не поют.

Сергобеж взлез на скамейку, бегает по ней туда-сюда, приговаривает:

– Им просто лень. Вот учитель. Учитель всегда смотрит свысока на детей. Он стоит, а дети, они сидят. И поэтому у учителя такое отвращение на эти рожи противные. А он бы увеличил в мыслях этого мальчика в два раза и поставил на место себя… а самому уменьшиться и приобрести себе такую рожу – тогда бы он понял. Понял бы, как этому мальчику сидеть.

Вика обрадовалась:

– Надо посадить их на место детей, на пострадавшее место. В детские садики посадим, воротца на замок.

Все раскричались, стали казни придумывать взрослым. А сначала отобрать все оружие: ремни у отцов, шланги и кипятильники у матерей. Всё, чем родители лупят своих ребятяток.

И тут Сергобеж предлагает:

– Сделаем Детское Царство Друзей! Будем жить, совесть слушать. А они – как хотят. Их выслать на остров, обитаемый львами и тиграми. И колокольчики на шею, чтобы дети разбегались.

– Царство Друзей без взрослых! – обрадовались дети. Стали прыгать, щекотать друг друга, пинать небольно, махать руками и косичками и всячески беситься, как заядлые бесильники.

– Ванька Царевич, я – Царевна! – пищала Наташа.

– А я, ладно уж, Главный Бухгалтер! – согласилась Вика.

– А я Главный Редактор! – ликовала Ленка.

– А я – Главный Цветовод! – назначился Сергобеж. – Разведу детские клумбы, независимые. Семья свое богатство не даст с семейной клумбы. А с детской – хоть зараздавайся! Хоть всё подари! Давай, резко! Я характером нетерпеливый.

И я хотел обрадоваться. И мне, друзья, надоели эти глупые себялюбы взрослые. Их – сами знаете – вечно надо уговаривать, им подчиняться, улыбаться. Но было и большое возражение. Я представил свою маму, своего отца с колокольчиками на шее. А им кричит: "Построиться!″ – Вика командирским своим голосом. А Сергобеж заставляет их работать на огороде, и глаза у него конкретные, как у дяди Котова. Тут выхожу важный я, и они начинают испуганно причесываться и одергиваться, как учителя перед кабинетом директора.

– Понимаете, – говорю я, – они нас унижают, а мы их не будем. Если мы их унизим, то сами превратимся в хамоватых взрослых. Чем мы от них отличаемся? Не ростом же. Это не главное. Тогда Сергобеж получается лучше Наташи, а они оба хорошие. Не ростом. И не возрастом, тогда бы старики были самые угнетатели, а они тоже страдают от взрослых.

У взрослых такое положение, они за всё отвечают – вот! – и за нас, и за стариков. За нашу пищу, здоровье, учебу. А это трудно, за всё отвечать. Тут всяко получается – и обманут кого-то, и обидят… нам-то легко с совестью разговаривать, мы на готовом живем. И старики на готовом.

А взрослым приходится подальше эту совесть загонять, чтоб не мешала добывать еду и деньги. Послушайте – все взрослые говорят про деньги. Они всегда озабочены. У твоей мамы, Вика, всегда в глазах маленький испуг.

– Да, – подтверждает Вика. – Она боится председателя сельсовета и вообще начальников всех. Она боится, что могут всё отобрать, и огород, и куриц, и всё. У них много отбирали, у бабушки с дедушкой. Ее мечта, чтобы я председателем стала, тогда она не будет бояться.

– А твоя мама, Ленка, всегда озабочена кем-то.

– Она всеми озабочена, – подтверждает Ленка. – Чтобы про нее плохо не сказали, а сказали хорошо. Про нашего дедушку одну строчку в газете написали, он потом в тюрьме двадцать лет сидел. Она боится, что про нее плохое напишут в газету. Ее мечта, чтобы корреспондентом стала я, тогда она успокоится.

– А моя мама, – признается Наташа, – она библиотекарь, а хочет стать поэтессой. Она сама не рада, что меня родила, и мечтает, чтоб меня не было. Если б я утонула… не знаю… Говорит, чтобы я детей не заводила, от них грязь и шум. А я хочу – полную кухню детей.

– Ну вот, – догадываюсь я. – Они озабочены, охлопочены, мечтают о хорошей, спокойной жизни. А ее всё нет и нет. Кто виноват? А вот они, дети, под ногами путаются, грязнят, едят, шумят, плохо учатся. Мы перед глазами, значит, мы и враги, главные враги их счастья.

– Так что, не будем отделяться от взрослых? – разочарованно остановился Сергобеж.

– Не бу-у-у-удем? – заканючили Вика и Ленка в один звук.

– Мне иногда кажется, что я уже взрослая, – тихо сказала Наташа. – Я уже мама для кошек своих. Мама моя, наоборот, капризная, как девочка, а я спокойная и хозяистая. Я уже могу жить одна. Или с мужем. Но кто мне разрешит?

– Я тоже, – сказал Сергобеж, – я тоже мужичок. Я всё умею, могу своим домом жить. А мои дети будут ходить в детях сколько хотят, я им буду сказки читать и не буду ни о чем беспокоиться. Закроюсь за забором., и – не лезь ко мне никто. Мне только вырасти и денег наработать. А взрослые мешаются, тут и дом ставить негде, и денег заработать не дают. Свергать их надо, выслать отсюда к зверям собачьим. Сами не живут и нам не дают. Если б они защищали детей, а они защищают себя. Всё! Меня не защищайте, не жалейте – я сам!

– А мне иногда кажется, что я уже старушка, – вздохнула Ленка. – Как родилась, так и старушка. У меня иногда такая безнадежность бывает. Так подумать: я уже всё знаю, всё ела, всё читала. Я боюсь, что никогда не вырасту и не освобожусь… тогда уж лучше… в сугроб вмерзнуть. Давайте их выгоним, Ваня, я готова зубами драться.

Пока она это говорила, я всё понял. Я, наверно, тоже стал взрослым. Я всех полюбил и пожалел. И сказал взрослым голосом:

– Да не со взрослыми воевать надо! Не гордитесь, что вы дети. А воевать надо с бессовестными. Они и нам, и нашим мамкам, и бабушкам жить не дают, прогнали свою совесть и знать ее не хотят. Надо объединяться с хорошими взрослыми. Искать, переманивать на нашу сторону.

– Хороших… – сказал Сергобеж.

– Heтy! – говорит Наташа.

– Я не видел, – говорит Сергобеж. – Слышал от народа, что есть, а сам не видел.

– Hе много, но есть, – говорю я. – Вот мама моя. Она понимающая, понимает русский язык. С ней можно договориться. Отец, когда в отпуске, такой хороший парень становится. Надо искать совестливых. Хоть ты маленький, хоть большой – ты хам или ты не хам. У детей у всех совесть есть.

– Надо выдвигать детских депутаток! – вступила Вика. – Не какой ты сам большой, а какая у тебя совесть большая.

– Правильно! – говорю я. – Проникать в их взрослое правительство! Выдвигаться в президенты! Вот!

Ленка вытащила Записник:

– Уже сейчас писать свое общественное мнение во взрослые газеты!

Мы обменялись детскими дружескими рукопожатиями и решили жить по-новому, по-человечески, а не по-маленькому, не униженно. А чтоб не наделать неопытных глупостей – слушать всегда совесть. С ней не пропадешь.

Так, ребята, открылось Царство Друзей. Меня выбрали Царевичем, единогласно. Вы не против?

Мы вышли на улицу, на простор. Была тишина. Всё было на закате: солнце на закате, старое колесо на закате, телега на закате. Вокруг красиво, и в серединке красиво.

Неясный день превратился в ясный вечер.

ПРИЯТНЫЙ ТЕПЛЫЙ ПОХОД

Каждый вечер я хожу за водой. В этом походе много приятного. Конечно, и просто приятно знать, что ты принесешь воды, напоишь кроликов, бабушку и попьешь сам.

Но если б вы видели, какой у нас в деревне благодатный вечер! Идешь, как в одеяле, тепло.

Вот я пришел за водой. Рядом с колодцем стоит ведро. К ведру привязана палка. И тут на палку ведра садится ворона. Молодая такая, элегантная. Сразу видно, не городская. А Тузик сидит на крышке колодца и стережет, когда ворона спустится. Послушайте, как они разговаривают.

Ворона сверху говорит:

– Приятный такой вечер, не правда ли? Теплый такой, мошек много.

А Туз на крышке колодца отвечает:

– Да, это правда, только вороны нынче глупые. Раньше сами в пасть лезли.

Тут он как подпрыгнет, как щелкнет ушами! Стукнулся хвостом о палку, чуть палку не сломал, шлепнулся обратно.

Я из остатков ведра немного обкатил Туза, чтоб не лежал на чистой крышке и не ловил ворон.

А вокруг стоят почти голубые древние сосны.

Туз закрыл глаз горсточкой лапы.

Солнце уже уезжало в Западное полушарие.

Кто-то бросил тень на землю. Это была ворона, которая с перепугу облетела вокруг меня, Туза и Земли.

Трава тоже приобрела синий оттенок. Даже Туз, серый по своей природе, казался синеватым.

Было слышно, как где-то в лесу прорастает мухомор.

Один западный луч упал в ведро, и я вспомнил, что надо достать воды. Я вытащил луч из ведра, посадил на синюю траву.

Подхожу к длинной палке, на конце которой ведро. В колодце вижу себя. Я похож на кота, кот напоминает рысь (потому что радостно светятся глаза в темноте, а на ушах застыли кисточкой волосы).

Я набираю воды, поднимаю тяжелую палицу с полным живым ведром (вода живая, потому что в ней уже плещутся звездочки, купается белая луна).

Переливаю в свое ведро. Иду домой в приятно мокреющих кедах.

На трубе нашего дома сидит прилетевшая из-за Земли ворона и счастливо улыбается.