Что я сказал бы взрослым вдогонку

Все зло в мире людей – от взрослых.

Дети – это робкие, запуганные взрослыми создания взрослых. И взрослые ведь тоже создания взрослых? И родители взрослых – создания взрослых.

Надо помнить, что у детей есть инстинкт подражания взрослым. Ребенок, как сачок, – все ловит. Так природа замыслила, думала, что люди будут чем старше, тем прекраснее.

И вот представьте себе: один красивый папа украл на стройке доску. Потом папа стащил лопату. А потом украл КАМАЗик.

И все это видит ребенок.

Но ребенок тоже не нитками шит, не соломой набит! Стащил у соседа мяч, потом насосик велосипедный, потом и велосипедик укатил. Всё взрослое как на промокашке проявляется.

А вы как думали? Отец ворует – и не признаётся начальству и тем более детям. Но и дети воруют – и не признаются, тем более родителям. Остается только дать сыну печального тумака.

Получается, что все зло – от взрослых. Чтобы наступило добро, надо, чтобы взрослые признались. Но кому?

Взрослый взрослому никогда просто так не признается (только перед смертью, или перед своей, или перед чужой). Если он признается, значит, какую-то выгоду ищет взрослую, не просто так.

И поэтому мир крутится по злому кругу уже столько тысяч лет.

А чтобы на добрую орбиту перейти, признаться надо. Человек раскрывает душу ребенку. От ребенка всегда получишь прощение. К тому же – от своего ребенка.

Если бы в Древнем Египте фараоны признавались детям, то не было бы рабов и не было бы захватничества, как в Древней Греции.

Но посмотрите, какие вы славолюбы и почтениеводы!

Попробуй уличи вас в прятании конфет и денег от детей! Попробуй скажи, что вы скрываете записи в своих записных книжках! Вы тут же начнете метаться, думать, что же делать и как оправдаться. А главное – наброситесь на ребенка, как колорадские жуки на кустик: что он вынюхивает, подглядывает? Говорить начнете: зачем ты залез в записную книжку? Обвинять, хотя он не залезал, а только посмотрел и увидел – сначала в начале, а потом в середине кое-что.

А некоторые из вас только отделятся от ребенка – не твое дело! – нарявкают и пойдут записывать дальше.

Какие вы все задироносые!

Ни один из вас, даже учителя, которые считают себя тонкими дипломатами, никогда первыми не поздороваются с ребенком. Вы думаете: поздоровайся с ним, он тебя догонит, сядет на шею и ногой пришпорит: н-но!

Да, не все смогут признаться, не все вступят в Мировое Царство Друзей. Полностью мировой мир не может быть возможным. Даже у них, инопланетян, кажется, есть пираты с лазерными пистолетами. Но ведь вредные, непризнающиеся люди – завучи, рэкетиры, разбойники братьев Гримм будут хотеть в наше Царство! Там будут веселые учителя, добрые лесники, цветоводы, обрадованные продавцы, строгие сторожа. И все плохие люди на территории всей планеты и, возможно, Галактики, будут стремиться к нам.

И так, постепенно, плохие перейдут в население хороших людей.

Но все это возможно, если взрослые начнут признаваться детям. А сегодняшний наш мир – неважный. В развитых странах есть значительные проблески. А мы не умеем использовать богатства. Например, дайте нашему и американскому мальчику по ириске. Американский отложит ее, накопит много таких ирисок, обменяет их на какую-нибудь дельную вещь, например, на видеомагнитофон. А наш ее просто съест.

И последнее мое слово.

По законам любого рождения, у двух белых кроликов и крольчата белые. У двух добрых и дети будут добрые.

У черных кроликов рождаются черные крольчата. Потому что черные кролики не признаются.

Черные кролики ругают своего черныша, что он не вымыл лапы перед едой, не доел морковку, нагадил в дефицитный комбикорм.

А белый кролик не ругается. Он старается понять своего крольчонка, извиняется, если отдавил ему лапку.

А если в семье белых кроликов случайно родится черныш, то его шерстка быстро выгорит под солнцем доброй доброты.

Так что выбирайте, родители, какого кролика хотите ли.

НЕМНОЖКО ФИОЛЕТОВЫЙ ВЕЧЕР

Вот пришел светло-розовый вечер, позвал меня в сарай. Там бабушка подкладывает в клетки росистую мокрицу и жирные листья подсолнухов.

Вот смотрю я и думаю: "А ведь и правильно, много толку от кроликов! И мех у них блестящий, а главное – серый. У серого – такой цвет, поглядишь и представляется, какой этот пух тепло-красивый. Еще у белых кроликов это хорошо заметно".

– Баба, у тебя ведь два крола?

– Да. И крольчихи.

Я многозначительно посмотрел на нее и на кроликов и малозначительно сказал:

– Я так хочу завести.

И бабушка доверила мне делать клетки, для крола однокомнатную и двухкомнатную для крольчихи.

Вот так, друзья, благодаря моему трудолюбию мне досталась бегемотистая крольчиха и черный крол Уголек.

Я отпиливаю сосновые палочки для каркаса. Это не мало, целых шестнадцать соснопалок.

Потом на этот каркас настилаю досточки, примертвякиваю их гвоздями. Гвозди постоянно гнулись в умелых пальцах упорного кроликовода. Молоток постоянно вылетал из ручки, попадал в сарай, где сидели кролики, иногда попадал по ноге.

Тогда я обухом топора забил клин. Молоток перестал летать, но стал ударять мне по пальцам.

Когда я отбил пять пальцев на левой руке, я пошел за наперстком. Мне попался волшебный наперсток. Он был старинный, толстый, желтый. Волшебство: как только я надел его на указательный палец руки, шляпка гвоздя стала примагничивать наковаленку молотка.

Потом я набил сетку на клетку Уголька.

Теперь дверь. Защелка. Кормушка из длинной досточки.

Я залез на лестницу повыше и устал. Наставал уже немножко фиолетовый вечер.

Солнце хотело нырнуть в озеро с того берега.

Руки и спинка у меня были уже в постели, но разум, как будильник, затрезвонил, что надо вставать, настелить сена и посадить Уголька в новую кролюшню.

На чердаке сарая разлегся сеновал. Я сразу захотел там читать фантастику Беляева. Есть бутерброды с кабачковой самодельной икрой. А также спать, спасаясь тем самым от комаров. Сушиться после купания в озере. Короче, жить. Но главное – есть белую смородину. И черную с красной.

Я устилаю клетку пахучим сеном, насыпаю травки и пять килограмм уголька. Уголек был доволен. Он сразу сообразил, что надо лечь на сено и жевать травку.

В деревянную кормушку насыпаю пшеницу и комбикорм.

Сверху кладу свежую мокрицу. А в миску наливаю водичку с йодом, чтоб не болел.

Ой, уже стемнело!

На крыльце я услышал желтенький запах блинов.

СПРАВЕДЛИВАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, или ТЕБЯ УДАРИЛА ДЕВЧОНКА …

За блинами я рассказал бабушке, как Бегопрыг Иванович Угольков переехал в новую квартиру. Я много еще хочу рассказать - про Америку, про Царство Друзей Мировое, про выборы, про… Но только я забалтываю, бабушка говорит, что устала, спать хочется. Попили мы темного брусничного сока, и она пошла.

Хороший сок, всегда бы такой пить, да только жизнь короткая.

А у меня, ребята, в голове мысли, мысли, мысли! И все приятные. Прям наружу лезут! Я голову руками обхватил и тут наткнулся на незнакомый лоб.

Подхожу к зеркалу над рукомойником – ага! Большая, нежная, розовая шишка. Утренний привет от Вики. Я бы ей треснул, да…

Вот еще один отдельный разговор, про девчонок. С кем поболтать? Хоть на улицу беги. Но на небе темно, ни звездочек, ни луны, ни месяца.

А вот что, ребята, давайте-ка я с вами поболтаю?

А? Кто согласен, залезайте ко мне в книжку, подсаживайтесь за стол. Забалтывай!

Жалко, блинов не осталось, так что захватывайте любой свой припасец. Мы увкуснителем побрызгаем – любой сухарь вкуснее торта будет.

Эй-эй, не толкаться! Стол у нас – сами видите – деревенский, большой, всем хватит.

Ну что, уселись? Удобно?

А теперь хочу спросить у пацанов (если рядом девочки, у них потом спрошу).

Представь, брат: тебя ударила девчонка. Первая. А ты – заметь! – ей повода никакого не давал. Ты только тряс парту, дружески, чтоб у нее почерк испортился. Снимал ей тапочек и щекотал пятку на уроке. Бантик привязывал к стулу.

И вот подходит она к тебе на переменке, с небольшим таким ехидством лица, и при всем народе – тресь тебе в лоб!

Твой кулак так и хочет ответить! Справедливо будет – ответить?

Девочки, не подсказывать!..

Вы, парни, говорите – справедливо. Ты же позором угнетен! Ты же ее не бил, а только бантик привязал.

Что?..

А вот, нашелся пацан, говорит, что не будет девчонку бить. Интересный пацанчик.

Тогда я ему еще вопросик из жизни. А если тебя лягнула старшая девчонка, из девятого – ого! – класса? Такая большая кобыла. Отодвинула тебя со своей дороги да еще язык высунула, толстый от всего мучного… Отодвинула, ты чуть не упал. Справедливо ее догнать и на копыто наступить? Справедливо, братцы?

Тут уж все скажут – надо! Надо возмездие возместить!

А один – тот же интересный – все равно не хочет девчонку бить. Обыкновенный пацан, на лицо овальный, некудрявый, среднего роста, средней силы. Сам не знает почему, а не хочет к девчонке силу применять.

Ну и пусть они его колотят.

А давайте-ка у девчонок спросим.

Представь: ты толкнула меня, да так, что я в стенку влип. Справедливо будет, если я тоже стенку об тебя стукну? Безобидненько так, легонько?

Вы, ребята, проверьте меня. Я тоже в своем классе спрашивал, я люблю людей изучать, какие они. Так вот, большинство девочек говорит почему-то, что бить их нельзя. Они, выходит, нас могут, а мы их не тронь!

А почему?

Это они и сами не знают, только отмухиваются от меня, как от мухи.

Загадка! Пойми их женскую породу, их закон курносый генетический!

Вот девчонки, в уголке сидят, догадались.

Что?..

Говорят: женщин надо уважать. Ха! Пальто им надевать. Хо! Из автобуса помогать выйти. Сами выскочат!.. И еще – говорят – место уступать. Три ха-ха!

Слышали такую несправедливость, братцы? Ухаживать надо за ними! Да они здоровее нас и живут дольше, это уже никому не секрет. По всему миру наш брат помирает, а их сестра живет припеваючи и конфеткой приедаючи. Наверно, они сами всё это придумали, про слабый пол; мужиков, нас, дурачить?

А давайте-ка объявим равноправие! Полную справедливость установим!

Приходит ваша мама домой, стоит в коридоре с двумя сумками – не бери, пусть стоит. У тебя тоже ранец тяжелый – пять учебников, вторая обувь, физкультурная форма. И пистолет с пистонами.

Зашла соседка, дает тебе яблочко. Ешь скорей, пихай в рот, выкуси пол-яблока сразу.

И вот мама пол моет, хоть он и чистый, свеже-тобой-подметенный вчера. А ты подними, подними свои лапы и сиди; сиди дальше, сопи, смотри телевизор. Это тебя не касается, а тем более не касаешься ты этого. Утром посуду мыл.

Черт, я так не могу. Не могу и всё! И папа не может. Все самые красные яблоки мы маме отдаем; а она ест. Самые тяжелые сумки мы у нее отбираем; а она соглашается.

И это нам кажется справедливо.

Получается, и над мужчинами какой-то природный закон царствует?

Всё предусмотрено матушкой-природой. К примеру, хвост. Перестал человек держаться хвостом за ветку, хвост у него отпал. А человек дальше стал жить и даже стал умнее без хвоста, придумал конфеты, подарочки, дни рождения, каникулы, отпуска.

Значит, все лишнее природа сбрасывает. Листья с деревьев. Дождик с тучи.

А уважение к женщине почему-то не сбрасывает. Почему?

Всё предусмотрено матушкой-природой…

Природа – матушка. И земля – матушка. А родина – мать…

Ну, не знаю, как вы, а я понял, парни. Это же так просто понять! Тебя кто родил? Мама.

А тебя? Мама!

А ты - так заржал, как мотоцикл — тебя что, папа родил? Нет, тоже мама.

Женщины – они из ничего человека делают. Ты родился – такой же слюнявенький и глупый, как поросенок. А мама тебе старинную песню спела, человеческую.

И девчонки наши песню эту петь растут.

А ты ее об стенку хочешь!

Так. Так… Извините. А какой закон заставляет девочку драться? Рожить противные корчицы и остро царапаться? Заниматься гимнастикой "укушу"? Дразниться?

До этого у меня точно голова не доросла. Это надо у какого-то папы узнать, почему женщины дразнятся? Так и просят, противные косички, чтобы их дернули!

Что-то говорит пацанчик этот, лицо с небольшой впучиной вширину.

Зовут тебя как? Ваня? И меня тоже Ваней зовут.

И вот Ванюша этот, похожий на меня, но только умнее, – гадает, гадает и догадывается. Догадывается, что женщина, оказывается, проверяет. Она проверяет, кто ты – он или оно?

Она себе и своему дитенку будущему защитника выбирает, испыташку делает. Если ты мужского рода, защитного – ты нападать не будешь, найдешь, как уклониться. Ее женская природа заставляет мужскую природу искать.

Так что думай, парень, – мужчина ты или оно в штанах?

Мы вон с Ванюшей – мужчины. Хотя, если правду сказать, он – это я был. Приемчик такой литературный, сочинительный.

Хорошая детская книга – толстая должна быть, растрепанная, с приемчиками. Конечно, уморительная, фантазёристая. И поучительная должна быть, а как же? Так что извините за поучения.

Да вы не стесняйтесь, макайте свои сухарики в брусничный сок. Девочек вперед.

КАК Я РАБОТАЛ ГИПНОТИЗЁРОМ

Перед самым сном, на пухлой подушке, вспоминается самое приятное, что было в этот день. А самое приятное – это Наташин озёрный взгляд, он весь день навещал меня. Ее взгляд и ее слова "Какой ты!.. В тебе такое… есть!".

Каждый человек, последняя отличница и последний двоечник, в самой тайне души считает себя умным. Я тоже думаю, что я большой недурак. Но сегодня оказалось, что у меня-то есть еще свойство: гипнотизировать и внушать все хорошее.

А, кстати, я уже работал гипнотизером. Я сам был очевидец того, как детям становилось небольно от моих слов.

Однажды отвезли меня в больницу. Всем, кроме меня, там делали операции. А меня положили просто на обследование. Стою я, братцы, в коридоре. Двери палаты приветливо закрыты.

Ко мне подошла девушка с иностранным акцентом: "А ты что тут стоишь?".

Взяла меня сзади за шиворот рубахи, ввалила в многолюдную палату, ткнула пальцем в кровать.

С четырех сторон у меня оказались неприятные соседи. Ногами я лежал к Александру, который все время пищал резиновым петухом, а также бил меня шариком по голове воздушным. Справа от меня лежал Васька, который первым испытал силу моего гипноза, о чем я вам еще сообщу. Слева от меня лежал Костик, который храпел ночью и даже днем. А в головах у меня была самая неприятная соседка - стенка.

Стенка служила дорожкой, по которой бегали тараканы.

Настал суровый час клизмы.

С иностранным акцентом заорала на весь коридор:

"Ванька, клизма!".

Девчонки стали выглядывать из своих палат: кто же это – Ванька? Увидев меня, они захихикали. Они захихикали, показывая пальцем:

"Ванька, клизма, хи-хи-хи!".

Мне стало стыдно. Я прошел в сан.комнату.

Потом я быстрее велика без тормозов влетел в палату, закрыл дверь, лег, стал читать "Слепой полет" Александра Беляева, и тут…

Приехала каталажка, такая телега медицинская. На нее лег Васька.

Когда иностранный акцент стал отвозить телегу на шестой роковой этаж, я крикнул ему вслед:

"Васька, крепись! Пиши мне!".

И вдруг страшный голос с нечеловеческим акцентом:

"Ванька, клизма!".

Девчонки захихикали:

"Ванька, клизма, хи-хи!".

Глупые, глупые девчонки. Они не понимают, зачем я сюда лег.

Когда уже я был в палате и давно уже читал "Слепой полет", вдруг в комнате затих плач детей и даже жужжание мух и тараканов.

Ввезли сонного Ваську. Он бредил и бродил. Он хотел зареветь, но я подошел к нему, пользуясь тем, что он еще не окончательно проснулся, посмотрел ему в глаза и сказал: "Спи!".

Он откинул голову в подушку и заснул. Он подумал, что я врач, а это был обыкновенный я.

Он проспал еще две главы Александра Беляева. Когда он поднял голову, он срожился, видно, от боли. Я подошел и сказал чуть-чуть надзирательно: "Спи!". По моим расчетам, он должен был спать, во время сна быстрее ткани заживают. И вот я ему сказал надзирательным таким тонцем.

Он помамкал, помамкал, потом посмотрел на подушку и уснул. Причем, ребята, обратите внимание, он даже не храпел, хотя в обычное время храпел, как Константин.

Я стал обдумывать вместе с вами этот важный научный факт, но тут раздался голос грубого акцента:

"Иван, клизма!".

Девчонки, хи-хи, глупые.

Опять сан. комната, ну, и всё такое…

Когда я отдернул дверь своей палаты, оказалось, что Ваське принесли две толстых передачи. Конечно, он разугостил всех своими яблоками и орехами, испеченными из муки первого сорта.

Но мне было нельзя.

Еще много раз доносилось: "Ванька, клизма!" – четыре раза!

Даже пить было нельзя. Такое обследование.

У Васьки начались боли в области его операции. В один сильный приступ он завыл. Я сел рядом и стал думать, чем помочь. Никто не обращал внимания на Васькин взвой.

Мама Александра говорила: "Много у нас таких братцев-кроликов, никто не воет".

И тут я вспомнил, что боль снимают гипнозом. А я ведь уже проверил Ваську – поддается ли он гипнозу, слава богу, оказалось – да.

Тогда я сказал ему:

"Закрой глаза. Считай до пятидесяти. "Пятьдесят" скажешь вслух!".

Я поставил руку над его швом и начал представлять, что я – телевышка. Моя кисть – антенна. Ну а шов Bаськи, конечно, телеприемник (по-простому – телевизор).

Он долго… до-олго считал… И наконец:

"Пятьдесят!".

Я спросил:

"Ну что, стало лучше?".

Он заойкал:

"Ванёк, как? Как это у тебя получается?".

Я развел антеннами:

"Профессиональный колдун".

Про меня прошелестела по палате весьма недурная слава. Я почувствовал себя человеком. Примерно как будто мне купили наконец-то мопед и я на нем поехал покупать кроликов.

Но тут раздалось:

"Ванька, клизма!".

Когда я пришел, Костика на своей койке уже не было. Увезли.

Все уже знали обо мне и говорили: "Ох, как это у него получается?".

Мне было приятно на моем мопеде, а как же!

Но вот привезли сонного Костика.

Ему даже не пришлось говорить: "Спи!". Он отлично выполнил свой долг перед гипнотизером. Когда я пришел с операции "клизма", он простонал:

"Ванька, загипнотизируй. Или как ты там делаешь".

Васька поддакивал ему через койку.

На сей раз я гипнотизировал двумя руками, чтобы получился эффект получше. Получилось на славу. Не досчитав до пятидесяти, Костик воскликнул:

"Мне стало небольно – почему?".

Я развел антеннами:

"Профессиональный колдун!".

По всей больнице разнеслась слава про гипнотизера. Ко мне стали идти люди (мальчишки), говорили:

"Это ты, что ли, гипнотизер? Ну-ка, загипнотизируй!". Я не хотел на глупости тратить свою волшебную силу и говорил:

"Нет, не я".

Ох, друзья, тяжела судьба гипнотизера!

Всех увозили в неизвестность.

Александра увезли. Мать с ужасом проводила его.

И вот – Александр спит. Его мама сидит над ним, горюет. Потом:

"Вань, говорят, ты можешь сделать небольно. Сделай, пожалуйста, Александру".

Но тут…

Затрясся воздух в коридоре:

"Ванька, раздевайся!"

Я разделся, лег на каталажку.

В лифте стояла бабка, стала говорить:

"Где вы их только берете, таких братцев-кроликов?".

Иностранный акцент угрюмо молчал.

Меня ждал Шестой Этаж.

Мне поставили укол одноразовой иглой (зеленая башка).

Это было самое больное.

Потом меня провезли в операционную. Я шутил: "Сейчас стану наркоманом". А когда мне дали кислород, сказал: "Нет, буду токсикоманом".

И заснул.

Проснулся. Не было никаких неприятных ощущений. Оказывается, меня посмотрели, и оказалось, все у меня в порядке.

Все смотрят – я веселый, не плачу.

Мать Александра стала меня ругать:

"Себя загипнотизировал, а мой ребенок чем хуже?".

Вдруг запищала медсестра тонким безакцентным голосом:

"Ванечка, ты выписан! Вот, за тобой пришла бабушка!".

Все проводили меня и бабушку удивленными глазами и взяли адрес. На всякий случай операции.

Бабушка посмотрела, как меня уважают больные, и тоже взяла мой адрес.

Кстати, не хотите ли записать адресок? Ох… Ох, знаете, ребята, может, все-таки днем? А то у меня пол-головы уже заснуло, вдруг неправильно скажу. Настанет день…

Приятных вам снов и дений.

Я, ВАНЬКА, ТАКОЙ ПРОСТОЙ…

С утра был дождик слабый, поплевал чуть-чуть и перестал. Я оделся, побежал во двор – посмотреть солнышку в глаза.

Во дворе у бабушки, как в тридевятом царстве: вот огурчики лежат на грядке, два мальчика; вот репка выкатилась из земли; вот ягода-малинка на меня кокетничает,

Ну, ребята, скоро начнем перестановку всей детской жизни. Выборы только завтра, но стал я в деревне очень положительный герой. Иван Великолепович.

Я себя хвалю, ну и что? Таких нет людей, которые себя внутри ругают. У каждого есть внутренняя кличка, и она всегда хвалебная. У меня Иван Великолепович внутренняя кличка.

Иногда я вслух признаюсь в своей скромности: говорю, что я глупый, что некрасивый, но это все неискренне.

А завтра… завтра надо вслух признаться, что я вор. Все друг другу признаются, и мне надо.

А зачем?

Безгрешных людей, как известно, не бывает. Каждый человек имеет маленький грех позади, маленький черный хвостик, который с каждым добрым делом все укорачивается, но остается.

Ну и что, что украл конфеточку? Ведь на свете столько людей, которые воруют и не признаются. А я признаюсь. Признаюсь, но потом.

Если признаюсь сейчас, всё еще больше огадится, распространится конфетокрадство. Рухнет мой авторитет и все планы. Все царство мировое. Перестройка русской народной речи.

А когда стану Царевичем, никто и не посмотрит на мой маленький хвостик. Ведь я начинатель такого дела!

А что если пойти на такой оборот: сказать, что это Сергобеж, а я тут ни при чем? Нет, не поверят… Серега бы столько конфет не съел. Двое ели.

А в общем, потом-то я признаюсь. Старушка уже забудет, она с цветами. Да и никто уже не вспомнит об этом. Я признаюсь, а мне не поверят, я уже такой славный буду. Отложим на потом, а когда потом настанет, скажут: "Это ты фантазёришь! Ты такой хороший человек, ты не мог украсть конфеты никогда!".

А если нет, если сейчас признаться? Кто всем людям поможет? Кто эту перетряску всей детской жизни сделает?

Вопрос роковой: КТО?

Я давно об этом подумываю, ребята, я давно… Человек хочет сделать большое дело, но раньше сделал маленькое зло. Или даже так: маленькое зло он сделал кому-то одному, зато через это маленькое зло вышло десятерым людям добро.

Например, выкрутил мальчишка лампочку в подъезде, и все ходят в темноте, малыши боятся, мамы боятся, и ты этому мальчишке говоришь: "Или сам вкрути, или я скажу твоему отцу".

А мальчик этот говорит тебе, что ты предатель, и он всем во дворе расскажет, с тобой раздружат все.

Вот, читатель, представь: завтра наступает перестановка всей детской жизни. И надо выбирать Царевича. И опять в твоей детской голове закувыркается вопрос: КТО?

Один смелый, но всегда с угрозой, с кулаком в голосе. Другой не дерется, но вреднюга, жаднюга. Третий вроде бы хороший, ходит к твоему братишке, но еще малышеватый, не ставить же его над всеми. А главное: у каждого есть грешки (даже у тебя, читатель, ведь правда?).

И при том ты чувствуешь, что у тебя получится Царевичем, ты можешь людям помочь. Я, например, хочу написать Всемирную Декларацию Двадцатого съезда, Двадцать Восьмого даже – об уничтожении воздействий на человека кулаком, а также воздействий на человека любой грубостью. В конце декларации все поставят свою роспись.

А если в конфетном деле признаюсь? Кто всемирно людям поможет?.. Кто?

Да! Спасибо, читатель! Так и знал, ты на мою сторону переклонишься, не вырвешь мою страницу. Правильно! Признаваться не буду пока. Потом. Попозже. Решим вопрос, потом признаюсь… Oй!

Ой! Собачонок! Кусает меня за пятку ноги. Ой! Ростику сто грамм, а кусается остро. Приблудился какой-то… Ты чего?

А собачонок и говорит:

– Козырем ходишь? К царскому имени примеряешься?

– Ты совесть моя, что ли? – спрашиваю дружески, хотя вид ее очень не нравится: черная, с нерезкими серыми пятнами, глаза тусклые. Затертая, заерзанная. И говорит мне:

– Признаваться будешь в конфетном деле? – и смотрит таким зверским взглядом, как будто я людоед, а не простой конфетоед.

Я ей стал втолковывать, что я, Ванька, такой простой, дам счастье всем детям мира! А она – с конфетками своими!

– Ты про человечество, а я про человечка. Только примерил ботинки царские, пошел топтать!

Топтать! Я столько сделал хорошего, я детей уговорил, взрослых уговорил! Я!.. Всклочная какая собачонка, а? Скандальная. Вика вон – полупакостница уже была, Ленка – четвертьпакостница…

Она продолжает талдычить скучные, всеизвестные слова:

–.Многие хотели мир осчастливить. Да… много было Иван-Царевичей. Затевали славные дела, а кончали… на лягушке женились.

– О! Поучать начала! До чего у тебя привычка вредная!

– Спасибо за указку. Конечно, срываюсь. Тяжело с тобой.

И тут я говорю решительным баском:

– А не могли бы вы, ваша серость, исчезнуть, желательно навсегда? Без вас проживем!.. Проживем! Ум-то мне для чего вделан? Я, извините, всё в своем уме соображаю.

Она почесалась правой лапой задних ног. Я стал не так почтителен:

– Обойдемся без блохастых. Всё предусмотрено матушкой-природой и отцом - умом. Пошла! А то придет вечно, грязная, как помоечная какая, блохастая, наверно. Мама говорит, все собаки заразные.

Она стала серая-серая, похожая на выхлопной газ грузовика, и пропала. Ушла. Куда, не знаю. Только чья-то кошка, которая мирно паслась около нашей березы, вдруг пересиганула через забор, бросилась сломя хвост через дорогу и оказалась на сосне.

Ф-фу… ушла… До чего же хорошо, хорошо тут все: зелено, шумно, шмели жужжат, кузнечики кузят. Растения тебя – идешь – касаются: лучок, свекла, капуста. Подсолнух целоваться лезет. Можно посидеть себе на лавочке. Приятно сидеть, когда на тебя смотрит зеленый кустик гороха. Когда на тебя всё смотрит.

Ну, ничего. Завтра выберут меня Царевичем всех детей и взрослых. Эй, воробей, удобно я себе гнездо свил? На высоком дереве, правда? Будешь пением меня ухмелять… Заживем!

Царевич будет дома сидеть, разбирать ссоры, назначать казни. Если девчонка не играет с Царевичем, слуги ее связывают и заставляют играть. Взрослые тоже… на поклон будут ходить, подарочки носить.

Вот я вижу, как входят тетеньки, старушки кланяются, кладут подарочки… машина-печеньевоз… освежитель плохого воздуха… хорошо… а это? Это что? О-о! "Золотой петушок"! Конфеты мои любимые, ну-ка, откусим хвостик!

Я, конечно, угощать буду детей, отпускать, когда мама домой зовет.

Да… Раньше я думал, Царевича только на год выбирать, чтоб не зазнался, а теперь перерешил. Выбирать – так навсегда. Самого вундеркинда! Умный не зазнается. Навсегда! Все простые дети за меня. Правда?

ТРИ ЖАДНОСТИ СЕРГОБЕЖА

Забор у бабушки бедный, каждый может увидеть, что происходит во дворе. Каждая кошка, лягушка, собачонка может прибежать и лечь на твою грядку морковки. Просто публичный какой-то двор! Забор закажу себе царский, непроглядный, кошконепроницаемый.

И вот вижу через худые жердочки нашего забора – идет от леса Сергобеж. Не бегом обычным, а шагом, шагом-волоком.

И зачем я его защищал вчера, снижал свой авторитет? Украл велосипед и еще Наташку звал, невесту чужую. Очень уж он жадный, что увидел – то мое!

У него не жадность, а самая настоящая человеческая алчность. Три жадности, жадность до невозможности – это уже алчность. Алчность – она человека в рабство подминает.

У каждого ребенка бывает такой ценный возраст: он изучает цифры и начинает везде читать цену: на всех банках, пакетах, сигаретах. Читает цену, а денег нет. Глупые родители не дают ни копеечки, заработать негде, и ребенок начинает воровать. У него развивается алчность.

Есть парни, им нравится купить за рубль колечко и продать девчонкам за два рубля. Рубль за то, что стоял в очереди, шел, покупал. Я только в мыслях могу – перепродать, ведь девчонка может проверить, узнать настоящую цену.

У женщин обычно алчность к цветам.

У Вики алчность – лазить на крышу сломанного трактора, она говорит, что без крыши не может жить. Ей нравится, что она колотит по крыше ногами, а сидящие в кабине затыкают уши.

А бывает и хорошая алчность: к зарядке, к бегу, как у папы, к чтению, как у мамы.

У меня алчность – болтать. У каждого есть какая-то алчность. У папы алчность на розовое сало. Ему хоть две тонны дай – съест и будет бороться за свое дело до конца, хоть и вегетарианец.

Алчность желудка не так хороша, как алчность ума.

Я – БЕССОВЕСТНЫЙ

Идет Сергобеж, жадность впереди него бежит. Зашел, как я и ожидал, ко мне во двор. Во костюме школьном вороном, в иголках и травинках весь. Зашел походочкой блатного крокодила, встал под большую сосну, в полумрачок, стоит и молчит. Я тоже – воссел на лавочке и молчу. Проходят минуты молчания.

Сергобеж ка-а-ак пнет сосну! Она не растерялась, наставила ему шишек.

Я глядел царственно.

Он сказал наконец:

– Давай, Ванёк, болтанем.

– Ну, забалтывай!

– Мне бы это, Ванёк… в Дружеское Царство записаться. Ты записываешь?

Я важно кивнул, чуть корона не слетела.

– Я бы клумбы распустил по всей Земле, – стал уверять Сергобеж, – георгины с вот такой башкой, гладиолухи есть цветы, розовые. Я розовое люблю. Человек всегда на розовое нацеливается.

Я начал предъявлять Сергобежу свои возражения: разругался со всеми, дядю Котова обхамил – куда ему в Дружеское? Ему в Пакостное Царство прямая дорога.

Сергобеж посмотрел на забор дяди Котова, мы ведь соседи с ним, тесно живем, и сказал сниженным голосом:

– Он мне какую работу давал? Знаешь? Не знаешь. Собак ловить. А он шапки шить будет.

Дядя Котов? Я вспомнил его приветливую лысинку, хитромудрую улыбочку… Шутит он. Я его тайну понял: он сам хочет Царевичем быть над всеми, да на него не обращают. Ему обидно, он и расшучивает всех.

Тут Сергобеж говорит смущенным голосом:

– Мне, понимаешь, Ванёк, мне… совесть нужна.

Ну вот, новая жадность! То конфеты, то цветы, то невеста чужая, то сосиски. Ненасытный какой паренек!

– Я думал, – досказал Сергобеж, – я думал, в Америке папка мой. А он … мамка говорит, он здесь болтается, в городе. Как, ты говорил, совестей-то этих выманивать?

Он подсел ко мне на лавочку, просительно согнулся, как запятая (тогда уж запятак, запятая женского рода).

В тайне души я очень хотел ему помочь, да как? У меня у самого… помните?..

До нас долетел с ветром голос, это шла Тетенька в своих галошах. Издалека можно подумать, что это гигантская бройлерная курица. Остановилась, склонила голову гребешком вниз:

– Ой, Сергобеженька, на чужой ты лавочке сидишь. Пропадет что, тебя в колонийку посадят.

Сергобеж бешено вздохнул. И тут я сделал ему такое предложение:

– Давай пакостное делать Царство! Всем кличек обидных придумаем. Я большой мастер по кличкам. Меня за это девчонки лупят. Давай?.. Викину мать будем звать Галоша, а Ленкину, в пиджаке – Пиджак. Старушку – Разносчик красоты. Они придут на выборы завтра, признаются во всем, в грешках своих, а мы на них в милицию заявим! Взрослых в тюрьму, детей на свободу!

Я разжигал Сергобежа и сам разгорелся.

А Сергобеж даже отодвинулся от меня:

- Да вы что?.. Вы же… по совести?

Ну, стал я ему объяснять, что тут такое дело… тут вышло… я бессовестный стал.

– А где? А как? Врешь! – закричал он, стал прыгать передо мной, махать, кричать, сокрушаться и меня сокрушать.

Я тоже начинаю махать и кричать:

– Где! Как! Вы прямо думаете, такой она друг сердечный! Советница такая! Ох! Зануда она, ехида ехидная! Ошибся ты чуть, на полчутя, она высунулась уже, явилась! Придираться к человеку! Уж лучше режим соблюдать… А лучше – пакостить! Тебя Царевичем выберем. Свобода! А я ферзь, ближайший пакостник! Будем родителей наказывать, двоечки ставить учителям.

К этому у меня такая мысль подскочила. Если в Пакостном Царстве бессовестный Царевич – это полбеды. Люди будут знать: собак посадят, замки повесят.

А если у Друзей бессовестный Царевич – это уже страшно. Он пакостит, а все думают: какое добро! Все двери ему откроют, весь хлеб отдадут… обеднеют и будут кричать друг на друга. Драться. Проклинать. Беззащитных детей лупить, чем попало под руку. Ой!

Сергобеж сидит, стал горюниться, кулак под бороду подставлять. Приговаривать:

– Не хочу Царевичем. Не хочу Пакостевичем. Совесть мне надо.

Я делаю последнюю попытку его оттянуть в свою сторону:

– Если боишься всех испакостить, давай на год Царевича выбирать. Каждый год другого. Тогда пакости будут разные, и человечество не привыкнет.

Но он отнеткивается, как будто всю жизнь ходил в короне и ему надоело, натерло.

Ну, тогда я предложил – дело спорное – подраться. Чья победа – того и Царство. Кто кого выдворит со двора, за калитку. Выдворит меня – сделаем Дружеское. Всё честно, правда?