Символ-маркер «своего» и «чужого»

Землепроходцы, делая первые шаги по территории Сибири, по чужой для них земле, старались интеризировать пространство, «освятить» и возвести характерные для культуры «священные ритуальные столбы» ^[615]. Знамя было первым таким предметом, который проводил связь с небесными покровителями, необходимое одухотворение пространства.

В отдаленных уголках Сибири, в условиях превалирующего численно полиэтничного окружения воинские знамена для русских играли этнодифференцирующую и этноконсолидирующую роль. Развевающийся подобно кресту на куполе церкви еловчик олицетворял русское присутствие «столбил» место на новых землицах. Неслучайно мастера-иконописцы (по своместительсву и знаменописцы) так ценились в Сибири, что остроги оспаривали свое право иметь при городе такого мастера. Когда в 1691 г. ссыльные московские иконники Иван Владимиров и Федот Алексеев были присланы в Красноярск, то уже через год было получено распоряжение о пересылке их дальше, в Забайкалкье в Братский острог «для церковной утвари и письма знамен». Позже Ивашку Владимирова перевели в Кузнецк для обучения отроков «письму знамен» ^[616].

Подготовка к походу в неясачные землицы включала подготовку знамен, идентифицирующих отряд, символьно наделяя его царской милостью и уверенностью в правоте. Невозможно было представить выход в «чисто поле» без знамен и прапоров. В своей отписке 1639 г. в Сибирский приказ Я. О. Тухачевский, говоря о военной тактике кыргызов и нехватке вооружения, просит прислать из Москвы боевые знамена и прапоры: «Мало по месной знамя мне и прапоров холопу (твоему) зделать не чем. И великий государь отпусти ис (То)больска со мною литаврщиков и трубачей и с литаврами». На отряд из 500 казаков было послано из Москвы «сто пищалей немецкой добрых; шесть знамен киндячных розными цветы, пять барабанов да пятьсот прапоров, сто лат с шишаками, пятьсот гротил» ^[617].

Знамена были призваны демонстрировать свою силу и идентичность в условиях незнания сибирских языков, а значит, невозможности устного общения. Знамена выступали субститутом собственной мощи и невербальным предупреждием противнику. Когда отряд казаков под командованием Василия Порякова пришел в Даурию, в один из городков дауров, «взяв с собою знамя и пятьдесят человек служилых людей круг острожку ходили и осматривали, крепок ли острожек и приступить к нему можно ль». После этого кругового обхода со знаменем в руках казаки «почали тем даурским князцом говорить и в острожек к ним проситься...» ^[618].

Знамя, выступая маркером сакрального центра, преобразовывало чужое пространство в «свое». Тем самым оно было аналогом мирового древа. Именно знамя как воплощение государева счастья и силы «указало» место закладки храма - места пребывания бога на земле. Таким образом, знамя выступает связующим звеном между божественной силой, воинами и их предводителем.

Славянский мировоззренческий комплекс, мировоззренческий стандарт, главная установка был направлен на защиту и спасение. В условиях Сибири, на защиту от «язычников». Вступала в силу оппозиция «мы-они». В культурном поле полиэтничного сибирского фронтира знамена инвертировались в другие значимые символы (оружие, хлеб, молитва, икона) и даже в стихии огня, воды, земли и пр. В шертных записях, которыми аборигены присягали «белому царю» знамя оборачивалось оружием, а оружие (русская сабля, русская пищаль) в знамя. «Яз братцкой мужик, имя рек, даю прямую свою шерть государю... своему царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Руси самодержцу... на том: По своей вере под солнцем и под землею и под огнем и под русскою саблею и под пищалью и под знамя быти мне Булую и всем улусным людем под ево государевою царьскою высокою рукою в вечном холопстве...» ^[619].

Знамена были символом, вбиравшим в себя всю силу войска и подлежали особой охране. В наказе Ивану Аршинскому, назначенному в драгунский полк, говорилось о преступлениях и соответствующих наказаниях для бывших конных казаков, перешедших в разряд драгун. Так, об отношении к знамени говорилось следующее: «а больши всего которой с бою побежит и товарыщев выдаст и знамя покинет, и тех без всякой пощады жестоко смирять и наказанье чинить, смотря по вине, чему кто будет достоин» ^[620].

Знамена были настолько значимы в сознании казаков, что их спасали даже под угрозой собственной жизни. Наряду с оружием знамена были первыми предметами, которые следовало вывезти с поля боя или из осажденного города. Пленные казаки Албазинского острога Ларион Куликов, Михаил Сафьянчиков и Иван Киселев вывезли сохраненное на себе знамя отряда, защищавшего Верхозейский острог. Несколько месяцев по осенней распутице «пешим ходом» они добирались до Красноярска «волоча» с собой знамя ^[621].

Знамена учитывались наряду с вооружением как основной показатель боеготовности «служилого войска». Так, посланный с двухтысячным отрядом полковник К. О. Щербатов, оценивая запасы забайкальских острогов и готовность к войне с манчжурским войском в своем списке 1685 г. о количестве необходимых вещей перечислял пушки, ручные пищали, порох и свинец, затинные пищали, ручные пищали, знамена и чехлы к ним ^[622].

Знамена плотно вплетались в структуру межэтнических коммуникаций, определяя их содержание. Знамена переходили из рук в руки, становились предметом добычи и обмена, включались «ясачные» клятвы. Почти каждое воинское знамя в Сибири имело собственную судьбу и непростую историю, составляя один из сюжетов землепроходческого нарратива. Охотские казаки рассказывали о том, как отбили одно государево знамя. «На дороге на станех Долбанского роду мужики ночью везли санки иноземские, а на них были государевы два знамяна киндяшные». В результате разбирательств выяснилось, что их «с бою» захватили мужики Долганского роду (Нявлигины родники): «Знамяна увезли и их де спрятали в торосу, и на прибылой де воде те знамена в море унесло» ^[623].

Символичность понимали обе противоборствующих стороны. И знамена выступали предметом торга во время мирных переговоров. «И он де Еренак знамя и пушку и коней отгонных отдаст и ясак и аманатов добрых пришлет» ^[624]. Аналогичные ситуации повторялись как запрограммированные биологические коды: в 1683 г. посольство вновь договаривалось, «чтоб он, Еренячко, по прежнему своему договору и шерти отдал пушку, которая взята из Ачинсково острогу и знамя, которое взято на бою у Ивана Суворова, и пансыри, и ружье, и отгонные лошади» ^[625].

Даже в руках «иноземцов» казаки рассматривали знамя как символ суверенитета. Поднятое знамя аборигенов воспринималось как вызов и подлежало захвату в первую очередь. Когда «князец Шандычко... откочевал в Канскую землю и великого государя указу учинился ослушен», то собирал своих воинов под собственным знаменем. Это знамя было впоследствии захвачено казаками вместе с оружием и пленными и стало предметом особой гордости в «сказке» казаков. «И они де служилые люди видя такое воровство учинили бой и тех воров побили, а жен их и детей поимали в полон, и знамя взяли» ^[626].

На военном языке того времени прислать знамя с гонцом означало объявить войну. Посланец был неприкосновенен. Знамя означало, что собраны великие силы со всех родов и война будет вестись до полной победы. Так, в 1622 г. Согласно разведывательным данным казачьих «проезжих станиц», «прислал аринский князец Татауш в Басагары и в Керекусы и в Верхние Мелесцы человека своего и знамя брацкое, потому подлинно де идут де воевать брацкие люди аринцев и качинцев и басагар и керексусов и мелеских людей...» ^[627].

В походе И. Суворова в июне 1692 г. были пленены и убиты несколько десятков казаков, захвачены пушки и другое огнестрельное оружие. Особым образом отмечался захват боевых знамен воинами князя Ереняка. Этот факт по своей значимости итогов похода в степь был отмечен наряду с ранением самого И. Суворова ^[628].

Оленный тунгус Бугача с товарищи на побоище на реке Ураке и при осаде Охотского острожка «взял казачье замочную пищальную доску да иконново окладу венец и знамя дорогомильное малое». Все это, а также пульки свинцовые были «сысканы у него Бугачи в юрте и серебряново венца иконново три обрезочка» ^[629].

Во время переговоров с калмыками и кыргызами о мире в августе и сентябре 1701 г., казачий десятник Роман Торгошин главным условием начала переговоров ставил возвращение воинского знамени, которое было взято калмыками «на бою». «Такожде и они б киргизы и присланные из киргиз посланцы по своему вышеписанному договору учинили самую совершенную правду... а знамя и ружье, что взяли на бою, отдали». И он де Аба зайсан с киргизы 700 лошадей и побитых ружье и знамя, и куяки, и панцыри сыскав, отдадут....А знамя отдадут знак, для того, что изодрано» ^[630].

Захват в бою знамен противника считался почетным и выгодным, позволял требовать за них выкуп или диктовать условия мирных договоренностей. «Такожде и они б, кыргызцы, и присланные ис кыргыз посланцы по своему вышеписанному договору учинили самую совершенную правду без всякия перемены, а знаме, и оружье, и збрую, которую взяли на бою, отдали» ^[631].

Среди военной добычи знамена рассматривались как почетные трофеи, подчеркивавшие полный разгром противника и удалую храбрость казаков. «И мы, казаки, у них, богдоев, языков переимали. Да у них же, богдоев, отбили мы, казаки, 830 лошадей з запасы хлебными. Да у них же, богдоев, отбили 17 пищалей скорострельных, а те их пищали по 3 ствола и по 4 ствола вместе, а замков у тех скорострельных пищалей нет. Да у них же отбили 2 пушки железные да 8 знамен богдойских» ^[632].

Знаменам приписывалась сверхъестественная сила, действовавшая во время сражения. Казаки, сидевшие в осаде Ачанском острове, писали о покрывших стены крепости богдойских знаменах, не дававших казакам заметить хитрый маневр по разрушению городских укреплений. «А богдойские люди знаменами стену городовую укрывали нашего. И у того нашего города вырубили они, богдойские люди, 3 звена стены сверху до земли» ^[633]. Ерофей Хабаров в свойственной ему метафорической манере речи писал о «богдойском покрывале»: «А богдойские люди знаменами стену городовую укрывали, и у того нашего города вырубили они богдойские люди три звена стены сверху до земли...» ^[634].

Одна из многочисленных церковных притч о подвижниках-казаках (которые были сочинены после смерти Ермака и затем собраны и помещены С. Ремезовым на страницы «Истории») показывает подобное отношение к знаменам в коллективной памяти казаков. Согласно рассказу, в трудный момент казачье знамя с ликом спасителя поднялось из струга и само собой пошло впереди но левому берегу Тобола, увлекая за собой отряд. Поднявшееся в высь знамя, должно быть, заметил бог и самолично явился в облаках с небесным воинством и не дал бусурманам стрелять в ермаковцев и т. д. ^[635]. В другой раз на поднятое знамя в трудную боевую минуту явился святой, особо почитаемый казаками Как покровитель воинства и вообще всяких путешественников: на Тоболе казаки приняли решение идти вперед «по явлению святителя Николы чудотворца» ^[636].

В воеводском наказе дворянину Федору Феофилову о следовании с военным отрядом к Ямышу озеру за солью говорилось о знамени как защите от умыслов «воинских людей». «...А для береженья от приходу воинских людей, послано из Тобольска... знамя полковое камчатое, пуд фетилю...» ^[637].

Во время первого опыта организации и функционирования «сибирской засечной черты» в начале XVIII в., центром которой стало вновь построенное Царево-Городище, караульные отряды казаков совершали обход со знаменем. «Из той роты Царева-Городища драгунской полковник Давыд Яковлевич Мейн да полуголова Степан Текутьев послали для оберегательства от воинских людей в Иковскую слободу знаменщика Сенку Боботкова, да с ним драгун 40 человек» ^[638].