Походы в «новые землицы»: механика действий

 

Ни в «отписках» воевод, ни в «сказках» казаков-землепроходцев каждый конкретный поход в «новые землицы» не представлялся неким обособленным и изолированным событием. Рассказ о собственном походе предварялся кратким экскурсом в прошлое: кто и когда уже «ходил» в те направления, что было известно и об их обитателях и пр. Выводом же было «экспертное» заключение казаков о дальнейших возможностях использования «новой землицы», «чтобы впредь та земля была пространна и прибыльна и стоятельна». К таким характеристикам относились: необходимая численность воинского контингента, ясакоплатежность населения, запасы драгоценных металлов и пр. драгоценностей, возможность «открытия» новых близлежащих территорий и объясачивания проживающего на них населения.

Предыстория отношений с тем краем, куда отправляли землепроходев, всегда учитывалась при организации похода. В Сибирском приказе делали выписки по «прошлым делам» (архивных); на местах опрашивались бывалые казаки; воеводам посылались специальные отписки с приказом «проведывать» о «воинских» вестях. Так, в в «деле» о походе Ивана Галкина с товарищи 1631 г. ^[158] воевода указывал, что экспедиция готовилась с учетом предыдущих походов на Байкал. В частности, говорилось, что уже несколько лет часть местного приграничного населения облагалась ясаком. Констатировалалось то, что имелась история и предыстория коммуникаций енисейских казаков с аборигенами. Таким образом, к моменту похода атамана Галкина временная континуальность отношений была сформирована.

Кроме того, интересно то, что из всего массива предыдущей информации «оставалось» в памяти служилых людей и на что они делали акцент. Суммируя материалы, можно обозначить несколько узловых моментов. Во-первых, из прошлых контактов с аборигенами отмечался размер собранного с них ясака. «И собрали мы твоего государева ясака двенадцать сороков соболей. А преж, государь, того збиралось твоего государева ясаку на Усть Илиме реки по три сорока соболей» ^[159].

Следующим пунктом, оставленным в памяти о предыдущих контактах с «новой землицей», были акты сопротивления аборигенов. «И выехав на Лену реку твоих государевых изменников и непослушников тунгуских людей уговорили и умирили, которые живут на Лене реки и которые побили в прошлом во 1629 году твоих государевых служилых людей Енисейского острогу Назаринка Кондратьева с товарищи» ^[160].

В «расспросных речах» Курбата Иванова 1651 г. он так описывал перспективы развития открытых им территорий: «...Подали в съезжую избу чертеж и против чертежу роспись с Усть-Куты реки до вершины Лены реки... и в них падучем рекам и пашенным местем и сенным покосам сметным списком и роспросные речи тунгусов о князцах Мажоня про мугальских и про китайское государство и про брацких людей... Чтоб брацких людей смирить и привести под государеву цареву высокую руку, чтобы брацкие люди, государь, были покорны и послушны и ясак давали беспереводно и вверх великия реки на Усть-Куты на Лене реки середь врагжине земле поставить острог, потому что прилегли многие пашенныя места и ясачные угодья рыбныя и иные и зверныя...» ^[161].

Вслед за подобными словесными докладами землепроходцев следовали обычно активные действия воевод. Так, в случае с отпиской Курбата Иванова «стольник и воевода Петр Петрович Головин с товарищи послал сына боярского Василия Явлалева и меня Ивашка и с нами сто человек служилых людей... в поход с Илимского волоку на великую Лену реку, на Усть Туры реки... итти на тех государевых ослушников и непослушников брацких людей и смирить их брацких людей войною» ^[162].

 

Организация похода в «новые землицы» была достаточно формализована. Сибирские казаки не могли себе позволить собраться и отправиться «за зипунами». «Сказка» пятидесятника «Верхоленского Брацкого острошку Проньки Зазибина» 1655 г. ^[163] ярко представляет то, каков был механизм отправки отряда в «новую землицу». Решение «приводить» тех или иных «инородцев» «под высокую государеву руку» принималось по сути на местах, однако должно было иметь обоснование и формальное одобрение со стороны центра (Сибирского приказа). Обычно обоснованием служили такие события, как отказ в ясачном платеже, «немирное отложение землицы», «воинские набеги» аборигенов на русские поселения.

В упомянутой «отписке» П. Зазибина приводился целый ряд причин, которые заставили казаков «ходить войною с огнянным оружьем в брацкие немирные землицы». «В прошлом, государь, во 1653 году в Верхоленском острошке ясачные брацкие люди Булгизакского улуса князец Чедок да Зарбак с своими улусными людьми от твоей царской милости отложились и на 1653 году твоего царского ясаку не дали и тебе праведному государю изменили... брацких людей кои тебе государю непокорны и непослышны и ясаку с себя не дают и приходят по многие годы под твой государев Верхоленской Брацкой острог жечь и на Тутуру и под Верхоленский Брацкий острошком служилых людей побивать и кони отганивать и сена жгут и ясачных брацких людей от твоей царской милости отгоняют и разоряют и на Тутуре твоих государевых пашенных крестьян побивают и десятинную пашню разоряют и на пашнях хлеб жгут и коньми топчут и во всем тебе государю чинят убытки» ^[164].

Поход в «новые землицы» рассматривался как общегосударственное дело, как «послуга» царю, с которым заключали договор и давали присягу на верность. В документах об экспедиции Я. Тухачевского 1639-1641 гг. посылка на государеву службу представлена в виде заключения договора казаков с царем: «У Томского де городу ис томских же служилых людей в прибавку надобе послати на годовую ис сибирских городов службу ж людей с Тюмени 200 человек старых и 100 человек и что больши 100 человек казаков да татар 100 человек... указал государь своими государевыми ратными людьми... на киргизов и на тубинцев и на моторцев Якова Тухачевского» ^[165].

«Посылки» на усмирение «немирных» инородцев носили менее добровольный характер. Так, сохранилось «дело» ^[166] 1631 г. о походе красноярских служилых людей в 1629 г. в Братскую землю. В челобитной, которую они подали за своими руками, говорится, что «в прошлом, государь, во 1629 году по твоему государеву указу послали нас холопей твоих красноярского острогу воеводы службы вверх по Тунгуске реке на твоих государевых непослушников на братцких людей… с товарищи своими сто девяносто пять человек». Здесь уже речь не шла о просьбе пойти в новые землицы, ― воевода отправляет служилых людей вопреки их воли, силой царской власти. Заведомо «немирные инородцы» таили в себе большие витальные опасности. Низкая мотивированность казаков определялась страхом перед «народом воистым».

Однако желание обогатиться побеждало этот страх. Поход в «новую землицу» было настолько выгодным и прибыльным занятием, что даже отсутствие полагавшегося жалования не останавливало казаков. Томские казаки уже после похода в челобитной 1641 г. писали: «Нам твое государево денежное и хлебное жалованье холопем твоим в то время не дали...» ^[167]. Покупка лошадей за свой счет также не становилась препятствием: «И мы холопи твои на Таре живучи покупали лошади» ^[168] (из челобитной томскихз казаков 1641 г.). Все эти расходы сполна окупались, как показал «Сыск» 1642 г. о сотнике Иване Рукине ^[169]. Примечателен также конфликт, который возник у казаков с предводителем похода Я. О. Тучачевским в 1639 г. Большая часть отряда отказалась продолжать поход в «киргизкую землю» после того, как был захвачен в одном из кочевничевских селений «кошт», ясыри, «жонки» и «робята», а также скот и несколько верблюдов, ― дальнейшее продолжение опасного похода посчитали безосновательным «зазнайством» воеводы.

Соперничество по поводу права похода в «новые землицы» также было не редкостью на сибирском фронтире. Составлялись специальные челобитные, в которых указывалось, почему одному отряду казаков стоит доверить организацию экспедиции и дать гсоудареву грамоту, а других ее лишить. Так, Е. Хабаров в 1649 г. писал, чтобы именно его отряд был послан в Даурию: «И государь бы ево, Ерофейка, пожаловал: велел с ним охочим служилым и промышленым людем итить, которые похотят...». Казак подчеркивал, что предыдущие отряды, отправленные в эту «новую землицу», не были успешны в своем деле. «В прошлых де годех по государеву указу посыланы были на государеву службу на Лавкая да на Батогу при стольнике и воеводе Петре Петровиче Головине писменой голова Еналей Бахтеяров да с ним служилых людей семьдесят человек, и они де до тех князцов не дошли, а ходили де по Витиме, а не по Олёкме, прямые дороги не знали». Он наприямую обвинял этот отряд в растрате государственных средств: «А давано де было из государевы казны государево денежное и хлебное жалованье и порох, и свинец, и пищали». В свою очередь, он обещал в случае отправки его отряда («полтораста человек, или сколько может набрать») они «под государеву царскую высокую руку приведут Лавкая и Батогу или иных каких захребетных неясачных людей, и государю де в ясачном сборе будет прибыль большая» ^[170].

 

Дорога была ключевым символом «новой землицы», определяя ее как череду испытаний, выпавших на сложную долю казака. Казаки Охотского острога признавались в «расспросных речах» в 1685 г.: «А из ясачного зимовья де едучи... на конях в то Зашиверское зимовье для великих государей ясачного збору ведают... ясачные иноземцы... обложили на дороге всей не уйти по узкой... и щельям и по той де дороге тех ж убойцов живут родники... Да и преж де сего на той же дороге те ж убийцы многих служилых людей побивают... и никоими мерами проходу и проезду русским людем нет... И на той де дороге те ясачные и неясачные иноземцы многих служилых людей и торговых людей на дорогах побили» ^[171].

«Новые землицы», выступавшие синонимом неосвоенного края, представлялись чередой нескончаемых дорог. В «расспросных речах» 1685 г. казаков Алюторовского острога говорилось: «А из Зашиверского до Алазейского зимовья ходу три недели... из того Середнего зимовья ходу снегом 6 дней. А из Середнего Ковымского зимовья ходу три недели до Ковымского зимовья. А на тех дорогах ходят они служилые люди нартами... А из Нижнего де Ковымского зимовья ходу до Алазейского острожку ходу шесть недель нартами... Да Омолонского ясачного зимовья нартем зимою путь пять недель, а по той де дороге живут ясачные иноземцы...» ^[172].

Прииск «новых землиц» и объясачивания иноземцев становился сюжетом для челобитных казаков-землепроходцев о пожаловании «послужного жалованья». Такие документы составлялись либо непосредственно в «новой землице», во время похода или «зимовья», либо подавались представителями «войска» по прибытии уездный город в приказную избу.

Нарратив большинства таких челобитных накладывался на схему взаимодействия инициативного начала (землепроходцы) с «новыми» людьми («землица» понималась и как территория и как коллектив, группа). Это «движение» задавал государь, который направлял своих холопов на службу. В послужной челобитной атаман И. Галкин 1662 г. писал: «В прошлом, государь, во 1661 году по твоему цареву указу посылал нас холопей твоих твой государев воевода князь Семен Иванович Шаховской на твою государеву службу вверх по Тунгуске реке до Илима реки до усть Ивирмы реки. А от усть Ивирмы реки за волок на Лену реку для твоего государева ясачного збору… приводить под твою государеву царскую высокую руку немирные и непослушные земли» ^[173]. Таким образом, уже на этапе целеполагания закладывалась задача «конвертации» «немирных и непослушных земель». «Немирным и непослушным землям противопоставлялись «крепкие» и «послушные»: «И велено нам холопем твоим по твоему государеву указу на Лене реке острог поставити, чтоб те немирные земли были тебе государю за тою крепостию прочные и постоятельны» ^[174].

Дорога в «новую землицу» рисовалась в «сказках» концентрацией страданий, которые приходилось выносить казакам: В упомянутой выше атаманской челобитной 1662 г. отмечалось, что «мы холопи твои пошли зимним путем на нартех за волок на Лену реку…». «Новые землицы», куда казаки держали путь, представлялись абсолютно необжитыми пустынями, в которые надо идти со своим скарбом: «…И запасишко и платьишко свое на собе волокли и твою, государь, ясачную казну и хлебные запасы, которые посланы твоим государевым ясачным людем, волочили на собе ж и всякую судовую снасть ― дроги и ногисмы и парусы и якори, скобы и на парде и сверла» ^[175]. Нуждами, горестями, страданиями были пропитаны все эти годы странствий по «новым землицам»: «И будучи, государь, мы холопи твои на твоей государевой службе полтора годы и векую нужу и голод терпели и многие новые земли привели под твою государеву высокую руку и ясаку с них взяли» ^[176].

Как отмечалось выше, челобитные о привидении «под высокую государеву руку» «новых землиц» писались «по горячим следам»; нередко на оборотных листах указывалось место написания ― «новопостроенный дальной сибирской украйны острог». Еще одним типом челобитных о походах в «новые землицы» были так называемые изветные челобитные (где землепроходцы «извещают» о событиях и подробных описаниях служеб). Примечательно, что «изветный» закрепился именно за отчетами о походах в «новые землицы» (хотя извещать, понятно, можно не только по этому поводу). В изветной челобитной 1637 г.енисейского казачьего пятидесятника Василия Иванова Колесникова рассказывается о посылке на оз. Ламо и на р. Люзу ^[177]. «Новые землицы» пленили Колесникова и он «просился» на р. Лену для промысла «новых землиц» и объясачения «инородцев», так как он уже достаточно хорошо проник в их обычаи и нравы. К примеру, он знал, как они давали клятву: «…Россечет собаку наполы и роскинет ее надвое, а сам идет в тот промежек и землю в те ж поры в рот мечет» ^[178].

Походом в неизвестность так представлялся «прииск новых землиц» землепроходцами в Сибири. Так, в своем послужном списке 1633 г. сотник П. Бекетов с 20 казаками следующим образом описывал начало годовальной службы на реке Лене:»В прошлом во 1631 году сентября в 4 день... ходил я Петрушка служилыми людьми з двадцать человек на государеву службу с Усть Идирмы реки за волок вверх по Лене реке для государева ясачнова збору и вново землиц проведывать» ^[179].

«Проведывать» означало идти по сути куда глаза глядят до тех пор, пока не «найдешь на неясачных иноземцев». Правда, стоит отметить, что «глаза глядели» в определенном направлении, ориентируясь на реки и двигаясь в те части, куда экспедиции еще не совершались. Так, Бекетов в 1631 г. спустя 19 дней после выдвижения с Усть Идирмы реки «пришол в Брацкую землю вверх Лены реки на Усть Оку реку и брацкому князцу Бокую», который «преж сего ясака не давал» ^[180].

 

Текстуальное картирование «новой землицы» в «сказаках» и «отписках» казаков выстраивалось по водным артериям Сибири. Речная сеть была основным географическим маркером, обозначавшим основные пути сообщения и места поселений, а значит, и коммуникаций. Если протяженность пространства измерялась в днях пути (то есть через время), то ареальная наполняемость ― в реках: «И мы холопи твои пришед на Усть Илима реки по твоему государеву указу поставили зимовье, учали твой государев ясак збирати с Ылима реки да с Евирма реки и с Куты реки и по иным сторонним рекам, которые выпали в Лену реку» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина)^[181].

Безграничность пространства «новых зеимлиц» также замыкалась на многочисленных реках: «А впредь, государь, с тех земель будет тебе великому государю прибыль великая и земли многие под твою государеву высокую руку приводить есть где, потому что пали в Лену реку многие сторонние большие реки» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) ^[182].

Реки становились теми артериями, через которые казаки «находили» «новые землицы» и неясачных «инородцев». К примеру, Иван Похабов писал в своей отписке 1646 г. из Братской «землицы»: «И на Ангаре, и на Байкале озере, и на Селенге и по иным тем рекам находил многих неясачных людей» ^[183].

Основными путями передвижения по «новым землицам» были водные летом и санные зимой. По летним (речным) и зимним (снежным) дорогам перевозилось огромное количество предметов, прежде всего продуктов питания (масло, хлеб, крупа, толокно), одежды, домашней утвари, железных и медных изделий и пр. «Русь» в ее материальном облике переезжала на «новые землицы» вместе с землепроходцами, вернее, землепроходцы перевозили ее на собственном горбу. Для перевозки устраивались судостроительныея верфи: «Стольник и воевода Петр Петрович Головин с товарищи на Ленском волоку велели нам холопем твоим под твои государевы хлебные запасы на твои государевы обиходы и на воеводские отпуски делать суды дощаники и лоды и кочи», ― писали якутские казаки в 1649 г. ^[184].

Реки определяли не только схему движения, но и его временные рамки. Так, Я. Тухачевский писал в послужном списке 1631 г. о том, что пришлось ждать ледостава прежде, чем выдвинуться с захваченными в плен мурзами обратно из степи в Томск: «И я холоп твой после их уходу стоял в городке десять дней, дожидася тово, как пройдет Обь река и как прошла Обь река и я побрав служилых людей тех у твоих государевых изменников чацких мурз и татар, которые взяты в городке Чингизком и жен их и детей изменничьих всех привел служилыми людьми к твоим государевым воеводам в Томской город» ^[185].

Более того, по «новым землицам» перемещались не ходьбой, а плаванием по их рекам: «… И по тем, государь, по большим рекам живут многие люди вниз пловучи от нового острогу по Лене реке большая река пала в правую сторону… в Лену реку …» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) ^[186].

Реки определяли богатство «новой землицы», порождали обилие ясачных людей и промысловых животных. «А по тем, государь, по большим рекам живут люди многие. А мочно их под твою государеву высокую руку привести и тебе государю с Лены реки и иных сторонник рек выгода и прибыль велика с них» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) ^[187].

Откочевка «инородцев» от рек означала недоступность «новой землицы» для землепроходцев. «А под твою, государь, высокую руку тех людей привести и чтоб они тебе государю ясаку с себя давали нашие мочи столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в поле и от рек откочевали». Уход от главных сибирских артерий «в поле» означал недосягаемость. Это было инвертированным славянским архетипом об уходе в «дикое поле», которое превращало человека в свободного казака. Дикое поле принимало, а назад уже не отдавало. Так русский архетип, связанный с образованием казачество на вольном Дону, стал определять процессы в Сибири, когда уход «в поле» ясачных аборигенов из «новой землицы» автоматически означал их недосягаемость для царской власти в лице воевод и казаков-землепроходцев. «А под твою, государь, высокую руку тех людей привести и чтоб они тебе государю ясаку с себя давали нашие мочи столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в поле и от рек откочевали» (из послужного списка 1649 г. И. Похабова) ^[188].

 

«Проведывание» «новой землицы» не являлось конечной целью. Следующим шагом была активная трансформация территорий. «Новые землицы» не только «приводились под государеву цареву высокую руку» и становились под ней «в прямом холопстве на вечные времена...», но и ясак с себя давали с своими улусными людьми «беспереводно» (из послужного списка тобольского казачьего пятидесятника Курбата Иванова 1651 г.) ^[189]. «Беспереводно» означало и «вечное» холопство, и дачу ясака, и клятву не переходить (не «переводиться») к другому хозяину, не изменять «белому» царю.

В представлениях казачества бесконечность и неразрывность службы обеспечивали порядок и умиротворение в «дальних государевых вотчинах» ― «сибирской украйне»: «Да я же холоп твой в Тарском городе служу тебе государю десятником твою государеву безпрестанныя службы». За констатацией разнообразия служб («конную и лыжную и строговую и на твоих государевых изменников и непослушников на Кучумова… и на тарских изменников юртовских и волостих татар в походы часто меня холопа твоего посылал и на многих боях тебе государю не щадя головы служу») была скрыта ссылка на разнообразие покоряемых землиц, сложный состав, чуждость и опасность «чужой», «темной», «степной», безгранично-бесконечной территории.

Государева грамота, данная отряду казаков-землепроходцев, открывала, согласно «сказке», перед ними мир, делалала полновластными хозяинами. «И перешли на Куту реку на Усть Куты и тут, государь, мы холопи твои дождались вешние воды и повеляли струги и поехали вниз по Куте реке на Лену реку. И выехав на Лену реку…».

Ощущение собственной власти, легитимированной грамотой, красной нитью проходило через всю «сказку», вселяя землепроходцам уверенность в каждый свой шаг. Здесь не было места гордости за личные заслуги или коллективные успехи, однако абсолютная, нерефлективная уверенность в правоте каждого своего действия. Так, атаман И. Галкин писал в 1662 г.: «И выехав на Лену реку твоих государевых изменников и непослушников тунгуских людей уговорили и умирили, которые живут на Лене реки… И Елчарк князец Звероул с товарищи да князец Гибко де уговоря, государь, мы холопи твои тех князцов взяли с них твоего государеву ясаку и поставили тут на Лене реке острог середи многих землиц на Усть Куты река в угожем месте… И в остроги оставили служилых людей…» ^[190].

Территория «новых землиц» представлялась неопределенно бесконечным, смещая дискриптивные образцы в фольклорно-сказочную сторону: «И иные, государь, мы холопи твои плавали вниз по Лене реке приводить под твою государеву царскую и высокую руку новые земли… ^[191]. И за тою, государь, нашею службишку, что мы привели по Лене реке под твою государеву высокую руку многих людей и острог в тех землях поставили и будет тебе, государь, прибыль больша от тех сибирских городов, потому что места людные и земли широкие и конца им неведомо и твоему государеву величеству страшны и послушны» ^[192](из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина).

Будто невольно оправдываясь за столь клишированные формы, скудные описания «новых землиц» (о которых можно было бы рассказывать часами подобно Марко Поло или Афанасию Никитину), отчет землепроходцев апеллирует к перу и бумаге: «И привели, государь, по Лене реке под твою государеву высокую руку якуцких людей и твой государев ясак с них взяли и книги им именные учинили и привезли в Енисейской острог… И роспись землям послали» ^[193] (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина). «Книги именные», отправленные на хранение к уездному енисейскому воеводе, а также ясачная казна с мехами, должны были стать лучшим доказательством существования «новых землиц».

 

«Новые землицы» опутывались сетями, построенными пирамидальным способом. Таким был механизм включения в сферу влияния и в конечном итоге подчинения. Суть процесса сводилась к многократному делегированию землепроходцами обязанностей и полномочий. Вершина пирамиды был царь, указами которого определялись направления «прииска новых землиц». На следующем, воеводском, звене казаки распределялись по отрядам. В свою очередь, будучи уже в самой «новой землице» приказчик острога (или руководитель отряда) формировал из казаков более мелкие отряды и рассылал их в разные стороны в целях поиска новых «неясачных» территорий. Те, в свою очередь, повторяли это деление вновь.

Таким образом сеть обволакивала незнакомые территории дисперсными площадками, на каждой из которой был свой хозяин, действовавший полуавтономно и несший ответственность перед вышестоящим звеном пирамиды. Так, например, поступал И. Похабов, когда в 1644-1649 гг. «покорял» Братскую землю. «Да посылал я холоп твой служилого человека Федьку Говорина с товарищи четырнадцать человек приискивать людей, которые тебе государю ясаку не платят по Байкалу озеру к Селенге реке» ^[194].

Руководитель разбивал свой отряд на несколько более мелких структур с целью «прииска новых землдиц» и объясачивания «иноземцов». «И нашли они на погромной речке людей и с теми людьми у них бой был. И взяли они ж на том бою мужика да семь человек женок и робят да мягкой рухляди взяли у них тридцать четыре соболя. И тот они ясырь и соболи в Иркутский острог ко мне привезли» ^[195] (из «послужного списка И. Похабова 1649 г.).

Когда Яков Онцыфоров был «на государевой службе на великой на Лене реке с отаманом каазчьим Максимом Перфирьевым» в 1649-1651 гг., то он был послан «по новой реке по Витиму... и десять человек казаков». Перфирьев, в свою очередь, организовывал собственные отряды для похода в «новые землицы». Так, он отправил отряд под командованием «казачьего пятидесятника Олексея Овдыкимова». В составе отряда был и Яков Онцыферов, который отставил отписку об этом походе: «И посылан был я холоп твой вверх по Ангаре реке в брацкие улусы в немирные и непослушные» ^[196].

Енисейский воевода послал в 1651 г. в «новые землицы» отряд казаков во главе с сыном боярским И. Галкиным Большим. Придя в Ангарскую землю, отряд разделился по территории, построив острожки. В каждом был назначен приказчик. Приказчики организовывали, в свою очередь, собственные походы. Так, приказчик Верхнего Ангарского зимовья казачий пятидесятник В. Черемнин послал казака С. Иванова с «охочими байкальскими служилыми людьми» в 1651 г. в дальнюю новую землю «на Баунт озеро» и др. места для объясачивания... ^[197].

«Сетевой» паттерн в процессах присоединения «новых землиц», используемый русскими не только в «сибирской эпопее» ^[198], определял взгляд и отношение землепроходцев на «новые землицы». Сетевое освоение ориентировало на кластерность восприятия пространства. Последнее делилось между землепроходцами по принципу «моих владений». Каждый закреплял за собой «участок». Таким образом, власть на «новых землицах» состояла из отдельных островков, ответственность за которые была на конкретном землепроходце.

Однако все вместе эти «островки» представляли собой целое, это были ясачные земли «белого царя». Фрагментарность оборачивалась единством. неосвоенную, неизвестную доселе и впервые «проходимую» землю необходимо было сначала разложить на части, а потом собрать заново, но уже в ином качестве, на иной основе, с другими векторами развития. В этом процессе сетевое восприятие помогало «разложить», а интегральный символ (власть «белого царя») ― «соединить».

Следует также отметить, что при всей кластерности пространства «новых землиц» на первых этапах их включения в административную структуру русских, сами землепроходцы не представляли собой разрозненные группы, воюющие между собой за «прибыль». Особенно наглядно это тогда, когда дело касалось их идентичности и социально-политической принадлежности. Подчиненные разным атаманам, даже собранные из разных острогов, они объединяли усилия в общих целях. Так, набранные «из Тобольского города, из Березова, из Енисейсково острогу... во 1649 году на государеву службу на великую реку Лену со стольником и воеводой с Петром Петровичем Головиным» 400 казаков подали общую челобитную о своих службах по прииску «новых землиц» и «неясачных иноземцев» ^[199].

 

 

Описание «новых землиц» складывалось из разрозненных фактов из жизни аборигенного населения, которые, однако, имели общий знаменатель, а именно предоставляемые данные носили сугубо прагматичный характер: сбор ясака, численность ясакоплательщиков, богатство «новой землицы» и материальная обеспеченность «инородцев».

Подбор информации определялся и самопрезентацией казаков: они показывали свою доблесть, службу государю, преданность и терпение к нелегким условиям и своей жертвенности. Именно это было тем стержнем, под который подбиралась и на который «нанизывалась» информация о «новых землицах». В конечном итоге доблесть и старания казаков становились целью всего описания «прииска» и открытия «новых землиц». Красноярские казаки о своем походе 1628 г. писали: «Нас холопей твоих на том бою переранили... мы холопи твои государевы с теми изменники дрались марта в 7 день. Бой был с утра до вечара и божией милостью и твоим государевым счастьем тех изменников многих побили да в полон поимали... шли мы холопи твои вверх по Енисею реке девять дней...» ^[200].

Из всей череды событий своего двухмесячного похода в степь в 1628 г. красноярские казаки выделили помимо собственных лишений, скитаний и героических подвигов формально-количественные характеристики «отложившихся иноземцев». Аборигены обозначаются как «государевы изменники и непослушники», «вскопе полутораста человек», выделяется их этническая принадлежность (похтинские, аринские, боклинские люди, «которые побили твоих чацких, аринских ясачных людей» ^[201]).

Новая землица рассматривалась в своей географической и временной локализации и этнонимике. В «сказке» 1631 г. енисейских казаков о походе в Братскую землю в 1629 г. говорится, что «шли мы холопи твои вверх по Енисею реке девять дней и в десятой день дошли мы холопи твои тех твоих государевых изменников и непослушников на реке на Елаурте, да на другой реке на Сисыме. А те твои государевы изменники и непослушники вскопи больши полутора ста человек... с теми изменники почали дратца. И бой был марта в 7 день с утра до вечера» ^[202]. Социальная организация, согласно наблюдениям казаков, состояла, помимо изменников, из «языков, воинов, жен их и детей» ^[203]. Описание людей на «новых землицах» ограничивалось их половозрастными характеристиками: «...Раненые убежали и жены их и детей поимали...» ^[204] (из «послужного списка 1629 г. красноярских казаков атамана М. Кольцова с товарищи» о походе в степь).

Географическая локализация, основывавшаяся на речной сети, определяла описания «новых землиц»: «Вверх по Енисею реке девять дней и в десятой день дошли тех изменников на реке на Имурте да на другой реке на Сисиме» (из «послужного списка 1629 г. красноярских казаков атамана М. Кольцова с товарищи» о походе в степь) ^[205].

 

В основе описания «новой землицы» лежал принцип «негативного описания» ^[206]: описывалось не то, что было увидено нового, наоборот, новое представлялост как список того, чего нет в ней в отличие от родины, от места исхода землепроходцев. В результате появляются такие характеристики «новых землиц», как «место безхлебное» ^[207], «лошадей казаки покупают рублев по двадцать и по тридцать, которые лашадешка на Русе покупают рубли по два и по три...», «платьишко и обуток покупают в Ленском остроге дорогою ценою. Кафтаны шубные покупают по три рубля, а шубы одеванные по четыре рубли, сукна сермяжново белово аршин в полполтину и в десять... по рублю...» ^[208] (из челобитной 1649 г. якутских казаков). Таким образом, новое описывалось не через то, чего нет в старом, а через описание старого, которого не могли найти в новом.

 

 

Мотив неизведанности, таинственности, неожиданности, которую скрывали «новые землицы», оттенялся указанием на наличие народов, о существовании которых не знали даже со слов третьих лиц-бывалых землепроходцев и аборигенов. «И как, государь, мы холопи твои прешли енисейских… твоих государевых ясачных людей и шли выше Братцкого Большого порогу лехкими стругами девять дней и пришли на Оку реку и нашли на Оке реке твоих государевых изменников и непослушников братцких людей, которые тебе государю преж сего истаря тебе государева ясаку ни в которые государевы городы и остроги не платят» (из челобитной красноярских служилых людей 1631 г. о «послужном жаловании» за поход 1629 г. в Братскую землю)^[209].

Опасная сущность «новых землиц», имплицитно присущая им в сознании землепроходцев, заставляла казаков по-особому выстраивать собственную жизнь, будучи на службе в «дальной сибирской украйне». Зорким и настороженным, неусыпным приходилось быть ежеминутно: «И оставя в том остроге служилых людей для береженья в новые землицы ходил... вверх по Ангаре реке до Осы, и до Иркута реки, и на Байкал озеро» (из «послужного списка И. Похабова 1649 г.) ^[210].

Служба в «новых землицах» была риском для жизни. «Новые землицы», таким образом, несли смертельную опасность для отправлявшихся туда. Во время сражений казаки получали увечья и умирали: «А на том бою ранили служилых людей на приступе те якуцкие люди, Треньку Григорьева выстрелили глаз левой весь, да у нево ж Треньки прострелили голову выше виска правово, да Ивашка Щербака в шею больно ранили, да Ваську Гарина левую руку по перстам под двум пробили, да у... голову пробили, щеку левую, да казак Яка Емщику... а правой руки мышку насквозь прострелили, да... кистень прокололи» ^[211] (из «послужного списка» П. Бекетова 1634 г. о походе в якутскую землю).

 

 

«Новые землицы» рассматривались не только как плацдарм для расширения, получения прибыли и обогащения, но и как вместилище всего, что требуется для жизнедеятельности человека. На «новых землицах» можно было найти все, что было привычным и необходимым «на Руси», в том числе питание, предметы одежды, материалы, лекарственные и оздоровительные вещества. В этом смысле «Русь» как место исхода не была «эксклюзивной землицей». Все, что получали на «родине», то можно было получить и в «далекой сибирской украйне». Так, например, «травы зверобою и да кедровой смолы у сибирских служилых людей... добрые и свежие, которую они збирали себе про запас и от ран и от убою» ^[212] (из отписки воеводы М. Темкина-Ростовского 1638 г.). Зверобоем и другими «целебными травами» и снадобьями интересовались из Москвы неоднократно, а использование их в Сибири новопоселенцами было повсеместным ^[213] (отписка воеводы Петра Пронского 1642 г.).

«Новые землицы» были ресурсом практически для всех нужд землепроходцев, сибирские просторы осваивались и одновременно «потреблялись» для своего освоения. То, чего не хватало землепроходцам, все добывали на месте. Местными ресурсами кормились, одевались, строили жилища, обогревались. Даже передвижение по «новым землицам» обеспечивалось за счет наличных ресурсов аборигенов. Так, казаки атамана И. Галкина, ходившие в 1635 г. на «прииск новых землиц», в своей челобитной писали, что ездили на якутских конях: «...И покупаючи, государь, мы холопи твои кони седла и узды и арканы... у якутских людей... А покупиили, государь, мы те кони для того, чтоб твоей государевой соболиной казне была прибыль» ^[214].

С проблемой необозримости пространства «новых землиц» был связан вопрос транспорта. «Новые землицы» в отписках казаков ― это не только огромные и обильные пространства, «великие и людные и конные» ^[215], но это и мир постоянно движущийся, передвигающийся и обладающий бесчисленными местами для «побега и укрытья». Поэтому, не обладая надежным средством передвижения, невозможно говорить о завладении этими землями. «И нам, государь, холопем твоим пешим за конными дальних улусов на твоих государевых непослушников ходить невозможно и их огнать с конем нечем» ^[216] (из послужного списка 1637 г. красноярских казаков И. Галкина с товарищи).

«Новые землицы» рассматривались как источник выгоды, как то, что принесет прибыль поселенцам и «всея Руси». Курбат Иванов в описании (Послужной список 1651 г.) своей двенадцатилетней службы ^[217] особо подчеркивал свои заслуги по созданию продовольственной базы на реке Лене так, что «прибыль большая государю зачинена». «Твоим государевым счастьем и нашей тебе праведному государю службишкою... пашенные крестьяне и всяких чинов люди наполнили... и тем, государь, себе коньми и коровы завели многие пашенные крестьяне и всяких чинов люди по великой реке Лене. И хлеб, го