Великое благо малого делания

 

Понедельник 31-й седмицы по Пятидесят­нице. Память святого мученика Вонифатия

 

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы слышали Евангелие, в котором Господь говорит, с какой решимостью нужно бороться со грехом. Аще соблажняет тя рука твоя, отсецы ю, то есть отруби. Добрее ти есть беднику в живот внити, нёже обе руце имущу внити в геенну, во огнь неугасающий... И аще нога твоя со­блажняет тя, отсецы ю... И аще око твое соблажня­ет тя, исткнй е, то есть выколи его. Лучше тебе без руки, или без ноги, или без глаза войти в жизнь вечную, нежели имеющу руки, и ноги, и глаза быть в геене огненной.

Евангелие это начинается словами: Иже аще со­блазнит единого от малых сих верующих в Мя, добрее есть ему паче, аще облежит камень жерновный о выи его, и ввержен будет в море.

Кто же он, один из малых сих?

Перед этим идет Евангелие, которое будет чи­таться завтра, к празднику священномученика Иг­натия Богоносца. Господь, когда ученики спраши­вали Его о том, кто больше в Царствии Небесном, призвал отроча, обнял его и сказал: Иже аще едино таковых отрочат приимет во имя Мое, Мене прием­лет (Мк. IX,37). Этим отроча, по преданию, и был Игнатий Богоносец.

А далее Господь говорит: Аще напоит вы чашею воды во имя Мое, яко Христовы есте, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея (Мк. IX, 41).

На эти слова один из подвижников благочестия нашего времени архимандрит Иоанн (Крестьян­кин) сказал замечательное слово: «О малом доброделании».

И вот сегодняшнее Евангелие является продол­жением той мысли, которую развивал проповедник. И вопросы эти очень серьезные.

Нам кажется невероятным: разве это возмож­но — вырвать собственный глаз, отсечь руку? Как это так?

Однако в истории Церкви были такие примеры.

Один золотой ковач, то есть ювелир, изготовлял украшения для некоей женщины. И она стала его соблазнять на грех. Он спрашивает ее:

— Что же тебя так влечет ко мне?

Она отвечает:

— Глаза твои. Они меня притягивают.

Ковач в это время держал в руке нож. Вспомнив слова Евангелия, воткнул его себе в глаз. По слову Господа: исткни. Женщина, конечно, была потрясе­на таким поступком, страсть ее мгновенно про­шла. И она поняла, на какой страшный грех тол­кала его.

Святому Григорию Омиритскому, память которо­го сегодня празднуется, спорившие с ним о вере язычники говорили:

— Вот у вас сказано в Евангелии, что, если ска­жешь горе сей с верою: «Передвинься», — то она должна передвинуться. Так пусть передвинется эта гора!

И тогда Григорий Промыслом Божиим вспомнил о том коваче, золотых дел мастере, и попросил его помолиться. Он помолился. И гора, действительно, сдвинулась. И все устрашились. Он же потом велел остановиться той горе, иначе она сдвинулась бы в Нил. И она остановилась. То есть, как он буквально воспринял слово Господне и по этому слову сказал, так и исполнилось. По вере его и дано ему было.

Но это, конечно, дела святых. Для нас это недо­стижимо, ведь от нас до них — как от земли до не­ба. Может, и ныне есть такие люди, но они сокро­венны Богом.

Действительно, как написано в Евангелии — всё истина. И все это, если человек буквально в полно­те это воспринимает, исполняется.

Но дело в том, что нельзя взять какую-то одну часть, а во всем остальном не послушаться, не при­нять, не выполнить.

Что это значит? Это значит, что, когда мы читаем что-то в Евангелии — слове Господнем, то все это истина. Но все, что там сказано, есть в жизни в раз­ной мере, в разной степени. Не все могут воспри­нять всю эту полноту так, как тот раб Божий. Он воспринял всё в полноте, и стало по его слову.

Преподобный Антоний Великий юношей при­шел в храм Божий и услышал слова Евангелия: Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое, и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди в след Мене (Мф. XIX, 21). Антоний Великий всё продал, раздал и пошел в пустыню. Всё оставил ради Господа, в земном смысле остался ни с чем. И стал потом великим святым. Преподобный Анто­ний Великий — начальник монашеского жития, столп монашества и пустынножительства.

И этот златоковач, имя которого даже неизвест­но, и преподобный Антоний Великий, имя которо­го известно всему миру — это люди, которые бук­вально восприняли слова Евангелия и исполнили их. Но, как я уже сказал, это дело святых, великих людей. Мы же — и не великие, и уж, конечно, не святые. Поэтому наша мера — очень малая. Мера малого доброделания.

Где уж нам продать всё имение, раздать нищим и ради Бога трудиться! «Извините, а как же? Как это такое? А где я буду жить, если всё продам? А кто ме­ня будет кормить, чем я буду питаться? Мне же нуж­на пенсия! Мне нужно...» Куда там — раздать всё! Это разве наша мера? Где там раздать, ведь все это — не­обходимое (как нам самим кажется). Наши шкафы часто не вмещают содержимого, а мы всё ропщем. И не потому, что это уже нельзя носить, а потому, что не модно. Это — не так выглядит. А это — старит. Даже не качество волнует, а просто: «Как на меня посмот­рят, если я надену это платьс?» Где там — лишаться чего-то ради Господа. Где там — возлагать на Господа все нужды и питаться, чем Бог пошлет. Воззрите на птицы небесныя (Мф. VI, 26), — говорит Господь. А мы: «Есть нечего!» Хотя у нас запасов достаточно, иногда они достигают таких размеров, что можно да­же не один месяц прожить без особых забот, и далеко не в полном истощении и изнеможении.

Так что говорить нам о том, чтобы мы, как птицы небесные или как цветы полевые, не думали о пи­ще, об одежде — это не наша мера. Нам хотя бы то­гда, когда не досталось хорошей селедки, не говоря уже о красной или белой рыбе, не роптать: «Что ж это за жизнь такая? Нечего есть!»

Где уж нам — лишаться последнего! Где уж нам — голодать или еще какие-то подобные лишения тер­петь! Нет. Мы поститься не можем без масла больше одного дня в неделю или двух. А три — это уж совсем подвиг. И даже, если Великий пост, когда пять дней в неделю полагается всё вкушать без масла, мы сразу говорим: «Невозможно! Смерти подобно!» Но это же, прости Господи, кощунство, хула просто, это — наша балованность.

Вот сегодня надо прожить один день без постно­го масла. Сразу возмущение: «Как же? Да что же это такое?» Всего один день поесть без масла! Ну что та­кое растительное масло, почему без него один день нельзя прожить? Можно. Просто все это наши уже сложившиеся привычки. Вот вся наша мера из этих малых вещей и складывается.

Мы и детей своих соблазняем на нарушение по­ста: «Ну как же! Он же отощает! Он изнеможет!»

Ребенок, который ест, отощает?

Господь иногда вот так устрояет. Я, грешный, пе­режил мальчиком войну. И тогда, если вообще что- нибудь удавалось поесть, уже было хорошо. А часто есть было просто нечего. Мы были в оккупации, и оказалось, что наш дом сгорел, остались, в чем бы­ли. Господь нас сохранил, конечно. На самом-то де­ле Господь сохраняет. И потом еще и здоровье, и все потребное дал. Слава Богу.

Если Господу будет угодно, Он сохранит. Но ведь мы об этом совсем не думаем.

Где уж нам лишить себя глаза, чтобы не подвер­гаться соблазну, когда мы не можем свои глаза от те­левизора оторвать! И даже, когда проходим мимо этой заразы, все равно обязательно стараемся засу­нуть туда глаза. И никто в них не тыкает, даже паль­цем хотя бы, не говоря уже — еще чем-то. Да нет, ку­да там! Много ли у нас найдется таких подвижни­ков, которые могут телевизор не смотреть? Десяти­летиями, веками люди жили без этой заразы — и ничего, спокойно жили. Где-то за границей пообе­щали дать тысячу долларов тому, кто не будет год смотреть телевизор. Так, знаете, ведь не нашлось та­кого, никто не смог, только одна семья продержа­лась без телевизора несколько месяцев.

В Евангелии говорится: исткни око твое, выколи. Да где там выколоть — у нас эти глаза еще и размазывают, разрисовывают вокруг всякой «штукатуркой». Даже такой юмор появился. Жена говорит: «Я похудела на два килограмма». А муж ей советует: «Ты взвесься после того, как накрасишь­ся. Сейчас не тот вес». Это, конечно, вызывает улыбку, но на самом деле это так.

Мы не только окружены со всех сторон всем, чем нужно, мы и чем ненужно-то обложены со всех сторон. И погибаем мы, большей частью, не от недо­статка, а от излишества. Ведь полнота — это я по се­бе сужу — не от недоедания, нет. Бывает, пухнут, го­ворят, с голоду. Но наша полнота не от этого. Меди­цинское объяснение ее очень простое: мы едим только готовое, кишечник трудиться не привык, при этом едим лишнее — и пища начинает разла­гаться, живот поэтому пучит. И пухнем.

Нужно нам начинать с малого доброделания, хо­тя бы не переедать, не капризничать из-за еды, оде­жды или еще чего-то.

Есть такой пример в житиях святых. Святые отцы Киево-Печерской Лавры стояли в храме, не шелох­нувшись, так что подошвы примерзали к полу. Ведь храмы раньше не отапливались. От нашего же дви­жения по храму пол разогреется, с такой скоростью мы двигаемся, и у нас в алтаре наверняка теплота выделяется в большом количестве.

Где нам говорить о каких-то подвигах... Хоть бы языком лишний раз не болтать! Нам не только гла­за, а и язык не мешало бы чем-нибудь прищемить.

Одна раба Божия, наша прихожанка, спаси ее Господи, как-то говорила мне:

— Ноги иногда еле плетутся, а язык без останов­ки работает. И откуда все это?

А ведь это, действительно, так. Где уж там — исткни око и вырви язык свой. Нам хотя бы не пялить­ся по сторонам. А уж до исткни-то нам далековато.

Где уж нам ноги отсекать, чтобы не убегать из храма... С двумя-то ногами не можем до храма дой­ти! А уж с одной-то — вообще не будем в храм хо­дить. Где уж нам руки наши отсекать, когда лень и просто потрудиться-то. Много ли мы этими руками трудимся?

Все это, конечно — в обличение множества на­ших грехов. Прости нас, Господи! Потому что и гла­за, и руки, и ноги, и чрево, все уды наши согреша­ют. А сколько в голове всего! Что ж, голову теперь отрубить, а то там чего только не бывает?

В древние времена преподобному Давиду, быв­шему разбойнику, который стал монахом, явился архангел Гавриил и говорит: «Тебе дар чудотворений дается!» А тот ему: «Мне?! Я только недавно грабил, и мне — дар чудотворений!» Архангел говорит: «Ты мне не веришь? Я — архангел Гавриил. Я Захарию не пощадил, когда он мне не поверил. И ты будешь от­ныне нем». Монах возражает: «Когда я горланил песни, ты не сделал меня немым. А теперь, когда в монастырь пришел Бога прославлять, ты хочешь немым меня сделать?» — «Ну, ладно! — говорит ар­хангел. — Будешь теперь только прославлять Бога, больше ни слова не скажешь».

Вот, если бы Господь и нам всем такой дар дал! Только тогда, когда в храме находимся, молились бы и пели, а больше — ни слова! Вот благодать-то была бы!

А сколько соблазнов от нас ближним нашим. Одна раба Божия, тоже наша прихожанка (Цар­ствие ей Небесное), как-то пришла из храма до­мой, а там муж-то к сегодняшнему праздничку, к Вонифатию, выпивал. Она стала его ругать. А он говорит: «Ты вспомни, откуда пришла? Что ты так на меня кричишь?» Оттуда, мол, разве так приходят? Вот соблазн-то, может, и небольшой, но постояный.

Поэтому всем нам необходимо малое доброделание. Великое — это не наша мера. А если Богу будет угодно, Господь поможет совершить и великое, но при одном условии: если начнем с малого.

Сегодняшний праздник мученика Вонифатия нам как раз об этом говорит.

Да, известно, что Вонифатий вначале был чело­век грешный. Но у него было доброе сердце, было милосердие. То есть в малом он был добрым. А в чем-то был немощен, грешен. И Господь помог ему не только избавиться от этого греха, но даже достиг­нуть святости. Потому что было откуда вырасти этой святыне. Мы же пытаемся из камня сразу по­лучить какой-то результат — когда еще не из чего ему взяться. Ведь мы постоянно раздражаемся, злимся — причем, по пустякам. Нет у нас любви ни к кому — нас любой человек раздражает. Мы дума­ем только о том, что не гак. Мы смотрим на других: «Этот — плохой. И этот — тоже». А сами мы какие?

Малое доброделание заключается в том, чтобы сдерживаться хотя бы в малом: от гнева, от осужде­ния воздерживаться, от раздражения по поводу пи­щи, от увлечения одеждой или какими-то другими земными вещами. Нужно освободиться хотя бы от малого «хочется»! А потом нам Господь поможет и дальше двигаться. Иначе будет только тщеславие: мечтать о высоких делах — и ковыряться во всей этой обыденщине. А она — заедает!

Великие дела и даже великие недостатки часто смиряют человека. А вот мелочи...

Один Оптинский старец рассказывал, как при­шли к нему две рабы Божии: одна сокрушалась о своем грехе, а другая — так, вроде у нее ничего осо­бенного. Старец сказал той, которая сокрушалась: «Принеси камень, какой только сможешь донести». А второй посоветовал: «А ты собирай маленькие ка­мушки — столько, сколько сможешь донести, и по­том приходи». Когда они обе вернулись к старцу, он сказал первой: «Теперь ты отнеси этот большой ка­мень туда, откуда его принесла». Та раба Божия по­мнила это место, конечно. А второй говорит: «И ты разложи все твои камешки на те места, откуда их взяла». Та отвечает: «Да это невозможно! Я их столь­ко набрала!» Вот так же и малые грешки, они тянут - то столько же, если иногда не больше.

И поэтому, занимаясь малым доброделанием, мы сможем совершить и великое. Потому что и в жиз­ни своей человек, в общем-то, какие-то великие грехи или преступления совершает не так уж часто, не каждый день. Злодеи, которые ежедневно убива­ют людей, встречаются не часто. А вот мы друг с другом встречаемся каждый день. И постоянно в те­чение этого дня мы друг другу или лжем, или льстим, или ругаемся, или укоряем, или осуждаем. И от этого нужно избавляться.

Тот раб Божий, который напомнил своей жене, что она пришла из церкви, хоть и «употреблял», но никогда никого не осуждал. Всегда говорил: «Лад­но, Бог с ним!» И вот эта его черта — как у мучени­ка Вонифатия. Потом, когда его прихватила бо­лезнь, он, конечно, уже оставил эти свои грехи. А больше-то ничего и не было. И это был такой раб Божий, Царствие ему Небесное, что Господь и взял его первым. А потом — и ту, которая и в церковь хо­дила регулярно, и «рычала» по приходе из церкви тоже регулярно. Так что: ин суд Божий, ин суд человечь. Это не значит, что не нужно ходить в церковь. Нужно ходить в церковь, но «рычать» — не нужно.

Некоторые спрашивают: «Что лучше — ходить в церковь или быть добрым?» Лучше и в церковь хо­дить, и добрым быть. Это наилучший вариант. Но истинно добрым ты не сможешь быть без помощи Божией, поэтому одно от другого неотделимо.

Я уже не раз говорил и еще повторю: когда нам кто-то делает досаждение какое-то, у нас есть воз­можность его простить. И чем больше нам досаж­дают — тем больше возможность простить. А чем больше простим — тем больше и нам простится. Ведь и у нас самих столько рассыпано грехов, за ко­торые нам необходимо прощение. Если человек подходит к жизни с таким устроением, то, по мило­сти Божией, он приобретает благодушие и от него, действительно, исходит мир на окружающих его.

Да, Господь милостив. Но Он очищает от грехов того, кто постоянно находится в покаянном со­стоянии, в трезвении, то есть все время созерцает свое духовное состояние, и такое созерцание ему постоянно напоминает, что он грешен и сам не может исправиться. А раз он сам не может испра­виться, то и другой так же — не может. И тогда этот человек смотрит на другого не как на какого- то злопыхателя, а как на такого же несчастного, как и он сам. И ему становится жалко этого чело­века, у него появляется к нему сострадание, мило­сердие и даже, по милости Божией, любовь.

У святых это был особый дар — по их святости, по их высоте. А у остальных людей трезвение по­является от сознания своей неисправности, гре­ховности.

Однажды наша прихожанка встретила супругу пьющего мужа и спрашивает ее:

— Ну, как ты живешь?

Та отвечает:

— Всё ругаюсь со своим.

— Ну, и зря, — говорит. — А ты лучше молчи. Сделай всё, что нужно, а сама ничего не говори.

И вот является в очередной раз этот человек «в подпитии», как говорят. Жена молча помогает ему раздеться, ставит ужин на стол. Он удивляется: что такое? Его не ругают. И это так на него подейство­вало, что он сказал:

— Всё, больше не буду пить!

Он, конечно, потом еще выпивал, но значительно меньше. Я по этому и заключаю, что у него это чувст­во покаянное было, он чувствовал, что виноват, но гордыня не позволяла признать это. Может, он пото­му и не осуждал других, что понимал: что же осуждать, если сам такой? А дома как получалось: «Ну, я сейчас приду, опять меня ругать будут. Лучше еще добавлю — все равно, что уж там!» А пришел — и вдруг: нет! И почувстовал себя виноватым, что он «добавил» — а зря. Это я вам всё рассказываю примеры из жизни, из па­стырской практики — что Господь мне посылал.

Это не значит, что во всех случаях так будет. Для этого нужно было иметь такую душу, как у того раба Божия, который в церковь стал ходить только неза­долго перед смертью, когда его уже тряхнуло так, что он чуть не отправился на тот свет. Он понял, ко­нечно, многое. Но он никогда никого не осуждал, потому что всю жизнь сознавал себя грешником, он, действительно, был раб Божий. И Господь спо­добил его умереть христианином.

Все это — жизнь. И вот это постоянное трезвение, внимание к себе, напоминание себе о своей греховности, сдерживание себя на каждом шагу, во всех таких вот небольших вещах, это малое доброделание — на самом деле это великое дело!

Я почему говорю: великое, потому что это малое напоминание себе во всех мелочах совершает вели­кое дело — стяжание покаянного чувства. Постоян­ного! Что нам всем необходимо.

Господь об этом говорит. И говорит святой Ио­анн Предтеча: Покайтеся, приближибося Царствие Небесное (Мф. III, 2). И апостолов Господь посыла­ет проповедовать Евангелие покаяния и отпущения грехов во всех языцех (Лк. XXIV, 47).

Значит, прежде всего — что? Проповедь Еванге­лия вся в чем заключается? Все, что мы сегодня слышали, и Апостол, и Евангелие зовут нас к пока­янию. К стяжанию покаянного чувства и отпуще­ния грехов.

Но отпустит грехи тебе Господь тогда, когда ты сам будешь прощать. Покаяние — и отпущение гре­хов другим. Остальное всё совершает Господь. Кого помилует — помилует. А кого сделает святым, как Вонифатия — сделает святым. И ему еще будут мо­литься! Потому что самое главное — покаяние и прощение, без этого не только в святые попасть, а и спастись невозможно.

Сегодня день памяти мученика Вонифатия, ко­торому молятся, в основном, об избавлении от стра­сти пьянства. Я уже говорил: в эту ночь почти все, наверное, пили, большая часть... Не все недугуют этим пороком. Но у каждого есть свой, и иногда — не один. От них тоже следует избавляться.

Причем, как говорят святые отцы, когда мы не оставляем грехи, то грехи оставляют нас. То есть идешь в места порока, не отсекаешь свои ноги — ну, и не будешь вообще никуда ходить — как ножки-то, бывает, прищемит! Глаза свои не уберегаешь от скверны — так вообще не будешь видеть. И есть та­кие примеры.

Но если мы не будем ограждать себя в малом, то и это нам не поможет. Потому что человек может и сидеть недвижно, и ослепнуть даже может — и все равно продолжать и ругаться, и роптать, и осуждать. Если он сам от этого не отстанет. Поэтому нужно стараться, и в этом весь смысл, избавляться от таких повседневных грехов, прежде всего, нам самим. А дальше — Господь поможет и в остальном.

Поэтому помолимся мученику Вонифатию, что­бы Господь по его молитвам помог нам, грешным, стяжать покаянное чувство на каждый день. Начи­ная с утра: открываешь глаза — чувствуешь, что вставать не хочется — ленив! Прости, Господи. Мо­лись, смиряйся, понуждай себя. Вдруг начинает те­бя кто-то беспокоить? Ну, значит, сам не можешь — так кто-то тебя смиряет. Ночью не встаем на молит­ву — а тут соседи спать все равно не дают: музыка, шум, пляшут и сбоку за стеной, и наверху. Тогда вставай на молитву. Ведь все равно не спишь. Не да­ют спать! Так хоть теперь молись. Некоторые гово­рят: «Невозможно». А я вам скажу: можно в таких условиях молиться. Можно вполне!

Недавно я был на торжестве — на юбилее Акаде­мии ракетных войск. На службе там Патриарх был. Потом — торжественный вечер, концерт, посадили меня на первый ряд. Сначала там пели что-то более или менее приличное, а потом, конечно, неприлич­ное. Некто там на сцене кривлялся... Музыка на сцене играла, а он только дергался — это теперь «ис­кусством» называется. Ну, а я сидел и потихонечку творил Иисусову молитву.

Я — человек очень грешный, какой уж молитвен­ник? Никакой, конечно, плохо молюсь, обычно во время молитвы засыпаю. И тут, чувствую, стал за­сыпать. Хотя вокруг все громыхало, сотрясалось, сцена вся чуть ли не подпрыгивала. Ну, думаю, если захраплю — хоть не будет слышно.

А некоторые говорят: невозможно. Мо-ожно! Совершенно спокойно можно и в таких обстоя­тельствах молиться. Там беснуются, а ты молись себе. Более того, когда где-нибудь рядом шепчут­ся, тогда труднее молиться. А когда громыхают — это легко, не обращать внимания на эту бесовщи­ну — естественно.

Даже в таких вот мелочах Господь дает нам почув­ствовать, что можно жить по-иному.

Так что будем, как отец Сергий говорил, пере­страивать свою жизнь на духовный строй. Аминь.

1 января 1996 г.