Знак и смысл. Код и разновидности социально-культурных кодов.

 

Усложняя начальную модель с измерением уровня воды в водоеме, У Эко предлагает переформатировать ситуацию таким образом, когда адресатом сообщения о состоянии того же источника в горах становится не механическое устройство, а человек. Зная код, он отдает себе отчет в том, что последовательность АВС означает нулевую (опасную) отметку, тогда как все прочие сигналы указывают на то, что вода находится на любом другом уровне от наименее до наиболее опасного.

Человек получает сигнал АВС. Ему становится ясно, что вода достигла опасной нулевой отметки. Но дело не заканчивается получением этой информации. Важны в данном случае последствия полученной информации, реакция на нее получателя-адресата.

Например, человек может встревожиться. Причем эта тревога рождается не сама по себе, а в какой-то мере связана с содержанием сообщения. И в самом деле, последовательность АВС, феномен чисто физического порядка, сообщает человеку не только то, что предусмотрено кодом (вода достигла нулевой отметки), то есть «буквальное», «физическое» или денотативное значение, но несет в себе дополнительное сообщение – коннотацию - сигнализируя об опасности. Коннотацией в лингвистике называют добавочные семантические или стилистические оттенки основного значения слова, придающие ему ту или иную экспрессивно-эмоциональную окраску. (1). Для машины коннотативных составляющих сообщения не бывает. Соответствующим образом настроенный механизм, получив сообщение АВС, реагирует согласно заложенной программе, ему доступна информация, но значение информации ему недоступно. Механическое устройство не знает, что стоит за последовательностью сигналов АВС, оно не понимает ни что такое нулевая отметка, ни что такое опасность. Машина получает запрограммированное количество бит информации, необходимое для надежной передачи сообщения по каналу связи и адекватно реагирует на полученное сообщение.

Когда мы имеем дело с машиной, мы не выходим за рамки кибернетики, а кибернетику интересуют только сигналы (сколь угодно сложные).

Но если в коммуникации участвует человек, то мы должны говорить не только о мире сигнала, а еще и (часто, в первую очередь) о мире смысла, с этим сигналом неразрывно связанным. С этого момента речь должна идти уже о процессе означивания, ведь в этом случае сигнал – это не просто ряд дискретных единиц, рассчитываемых в битах информации, но, скорее, значащая форма, которую человек- адресат должен наполнить (и не может не наполнять) значением. Человек существует в семиотическом пространстве. Но проблема в том, что семиотичность пространству придает сам человек.

Ю.М. Лотман подчеркивал, что, с одной стороны, человек придает миру смысл, постоянно «означивая» окружающий мир, но с другой, не превращая пространство в систему знаков, человек не способен его воспринимать: «Напрасно думать, что мы окружены от природы не - семиотическим миром и в нем покоится зерно семиотики. Мы действительно окружены не - семиотическим миром, но мы не видим его. Мы видим тот мир, который создаем, - семиотический мир не - семиотического мира. И как можно вырваться за пределы семиотики? Как это сделать? Ведь если нельзя вырваться, то и объекта нет! То, что все – одновременно и ничто. Это вопросы, на которые мы сейчас не имеем ответа» (2).

Необходимо напомнить, что именно «смысл» является первичным элементом культуры. И сама культура есть система всеобщих принципов смыслообразования и самих продуктов смыслогенеза. Принципы смыслообразования и результаты этого процесса (идеальные и овеществленные), как отмечал Ю.М. Лотман, и составляют пространство культуры.(3)

Отходя несколько в сторону и, может быть, нарушая последовательность изложения, отметим, что сферой отношений человек-машина занимается особая отрасль психологии – психология труда. Одним из центральных в ней является вопрос о природе и содержании последствий деятельности человека-оператора для его психики. Предметом исследований все чаще становится явление, называемое «информационный стресс».

Сошлюсь на уже упоминавшееся недавнее исследование В. А. Бодрова «Информационный стресс» для иллюстрации того, насколько усложняется получение сигнала в случае, когда его адресатом становится не машина, а человек. Автор дает следующий перечень причин, приводящих к информационному стрессу человека-оператора:

1. Организационные характеристики:

1.1. Структура: специализация и разделение труда, централизация управления, соотношение структуры и функции организации, формализация задания, участие в управлении (в принятии решения), кадровая политика, продвижение по службе;

1.2. Процессы: цели деятельности (реальность, ясность, противоречивость и т.п.); обратная связь (в плане получения данных о результатах собственной деятельности); профессиональная подготовка (переподготовка);

1.3. Управление: политика найма, оценки деятельности, оплата труда и техника безопасности, забота о здоровье, организация рабочего места.

 

2. Рабочие характеристики.

2.1. Содержание работы: объем работы (величина рабочей нагрузки), сложность задания, наличие проблемных ситуаций, ответственность, опасность задания, информационная загрузка, способы выполнения действий, проявления творчества, поиска, риска.

2.2. Средства работы: безопасность труда, надежность техники, компоновка приборов на рабочем месте, кодирование информации, разборчивость текстуры, светотехнические характеристики приборов, конструкция органов управления;

2.3. Физико-химические и технические условия труда: микроклимат и газовый состав воздуха на рабочем месте, шум, вибрация, освещенность, факторы опасности и вредности, конструкция рабочего места, обзор, досягаемость органов управления, интерьер (дизайн) помещения;

2.4. Социальные условия: психологический климат, совместимость, сплоченность, межличностные отношения (конфликты), ролевой статус, конкуренция, личное доверие, общественное признание, одобрение, социальная ответственность.

 

3. Индивидуальные характеристики.

3.1. Профессиональные: уровень знаний, навыков, умений; профессиональный опыт; стремление к профессиональному совершенствованию; кризисы карьеры; удовлетворенность профессиональных ожиданий и результатов (целей).

3.2. Морально-нравственные и организационные: нравственная зрелость и устойчивость; целеустремленность; дисциплинированность; профессиональная ответственность; аккуратность.

3.3. Психологические: трудовая направленность; развитие способностей и профессионально важных качеств, особенности личности (тревожность, интернальность – экстернальность, интровертность – экстравертность, нейротизм, ригидность, агрессивность, эмоциональная реактивность, склонность к риску и др.); психические состояния (уровень бдительности и готовности, доминантные состояния, фобии, утомление, депрессия и т.д.).

3.4. Физиологические: острые и хронические заболевания; пороги чувствительности анализаторов; биологические ритмы; функциональная асимметрия парных органов; функциональные состояния (монотомия, укачивание, гипоксия и др.), возрастные изменения, вредные привычки.

3.5. Физические: развитие силы, скорости, ловкости, выносливости; антропометрические и биомеханические особенности.(4)

Данные примеры приведены с одной целью: обозначить масштаб и природу того контекста, в который мы попадаем при замене адресата –машины адресатом-человеком.

При этом все же исходной проблемой восприятия сигнала адресатом –человеком становится именно проблема возникновения смысла, возникновение «значения».

 

Элементарная схема возникновения смысла (значения), схема процесса означивания была предложена Ч.К. Огденом и И.А. Ричардсом еще в 1923 году и получила название «семантический треугольник». Треугольник представляет абстрактную, упрощенную схему, скорее даже геометрическую интерпретацию соотношения между знаком, понятием и предметом.

 

 

Понятие

Знак Предмет.

 

Иногда его представляют в несколько ином виде:

 

Референция

Символ Референт

 

 

Проиллюстрируем схему на примере. Пусть символом в данном случае будет знак естественного языка, например, слово «собака». Будем считать, что связь между словом и вещью, на которую оно указывает, в общем, условна и никак не мотивирована природными свойствами собаки. В английском стояло бы не «собака», а dog, и ничего от этого бы не поменялось. (Нужно обратить внимание, что данный подход к связи слова и значения не единственный и в других системах, напротив, утверждается жесткая увязка означаемого и означающего). Отношения между символом и вещью (знаком и предметом) называются референцией. Референция - это информация, которую имя (слово) сообщает слушателю. В то время как связь между символом (знаком) и референтом остается условной, связь, устанавливающаяся между символом и референцией, взаимна и обратима. Тот, кто говорит слово «собака», думает о собаке, а у того, кто это слово слышит, рождается в голове образ собаки. (5).

При этом наличие или отсутствие референта (предмета), а также его реальность или нереальность несущественны для изучения символа, которым пользуется то или иное общество, включая его в те или иные системы отношений.

Семиологию интересует, прежде всего, левая сторона треугольника Огдена-Ричардса. Отношения между символом и его значением могут меняться: они могут разрастаться, усложняться, искажаться; символ может оставаться неизменным, тогда как значение может обогащаться или скудеть. И вот этот-то безостановочный динамический процесс и называют «смыслом». Более того, с точки зрения сторонников семиотического направления, в ходе информационных коммуникаций происходит постоянно борьба меняющихся значений, слов, текстов и дискурсов, которую они называют семиотической войной. Такой подход, хотя и вызывает дискуссию среди специалистов, все же весьма перспективен как раз для оценки деятельности СМИ по истолкованию информации. Вместе с тем, отмечает Л.М. Землянова, «…В семиотической партизанской войне некоторые коммуникативисты видят форму продуктивного критического понимания и демистификации новостного языка и медиамифологии, полагая, что плюрализм расширяющихся значений, воплощенных в информационных знаках, символах и кодах, создает беспредельные энергетические возможности и для расширения современного коммуникационного пространства, в которых люди получают свободу от привязанности к месту и времени, погружаясь в привлекательные виртуальные миры с помощью многозначных текстов и дискурсов, передаваемых по каналам СМИ во все концы планеты» (6).

При этом совершенно неслучайно за основу берутся лингвистические модели организации коммуникации и выстраивания взаимоотношений между означающим и означаемым, также как и понятие кода. Как раз код и позволяет определенным означающим связываться с определенным (не каким угодно, произвольно выбранным каждым пользователем, но обусловленным конвенцией между носителями кода) означаемым. Связь означающего с означаемым в рамках определенного кода прямая и однозначная, она строго фиксирована кодом. В примере с водохранилищем АВС означает нулевую отметку. Но человек, получающий сообщение АВС, отдает себе отчет в том, что это не просто нулевая отметка, но еще и сигнал опасности.

Денотация «нулевая отметка» сопровождается коннотацией «опасность». Мы опять сталкиваемся с упрощающей функцией кода, выбравшего из всех возможных значений АВС только значение «опасность». Поскольку код – это модель, являющаяся результатом ряда условных упрощений, производимых ради того, чтобы обеспечить возможность передачи тех или иных сообщений, все коды могут быть сопоставлены между собой на базе одного общего кода, более простого и всеобъемлющего. Как это мы и сделали, введя понятие «бинарной оппозиции» – универсального архи-кода, или своеобразной языковой матрицы.

Следует различать понятия «репертуар знаков», «код» и «лексикод».

Лингвоориентированный постструктурализм предлагает такое разграничение. Репертуар предполагает перечень символов (знаков), при этом иногда указывается их соответствие определенным означающим.

Код воздвигает из этих символов систему различий и оппозиций и закрепляет правила их сочетания.

Лексикод выстраивается как система значащих оппозиций, но может не включать в себя правила сочетания, отсылая к тем, что уже установлены самим основным кодом.

Собственно перед нами уже структурное описание трех уровней единой языковой модели, применимое к любому «языку» как естественному, так и искусственному.

Все вышесказанное в полной мере включается в процесс означивания в ситуации, когда мы имеем дело с адресатом не машиной (использующей только определенную часть модели – собственно код), а человеком.

При этом происходит переход из мира сигналов, исчисляемых в физических единицах информации (битах и т.д.), в мир смысла, описываемого в понятиях денотации и коннотации, референта и референции, означающего и означаемого… Но тем в большей степени эта расширяющегося симиозиса ситуация распространяется и на тот случай, когда не только адресат, но отправитель (источник) сообщения является не машиной, а человеком.

В случае, когда сообщение отправляется человеком, мы можем сказать, что источник и передатчик информации сливаются воедино в человеке, становящемся отправителем сообщения (даже если различить в нем мозг как источник информации и артикуляционный аппарат как передающее устройство).

Но здесь возникает еще один вопрос – адекватности источника: волен ли человек в своих речах, свободен ли он сообщать все, что ему вздумается, или он также предопределен неким кодом. Сам факт того, что наши мысли являются нам не иначе как в словах, неизбежно наводила и наводит философов языка на мысль, что источник сообщения также подвластен коду.

Язык, его авторитарный механизм, заставляют говорить так, а не иначе, предписывая говорящему произносить одно, а не другое. Неслучайны постоянные сетования на ограниченность возможностей передачи языковыми средствами эмоций (блестящие дает русская классика, особенно находившийся под влиянием идей Шопенгауэра А.Фет: «Как беден наш язык./ Хочу и не могу не передать того ни другу, ни врагу…», «Ах, если б без слова /Сказаться душой было можно…», или Ф. Тютчев: «Как сердцу высказать себя,/ другому как понять тебя./ Поймет ли он, чем ты живешь?/ Мысль изреченная есть ложь»).

А если так, то подлинным источником и хранилищем потенциальной информации следует считать сам код – в случае с естественным языком – тот или иной национальный язык.. Неслучайны ставшие традиционными в эпоху постмодернизма формулировки, восходящие к Р. Барту и Ж. Деррида – «не человек говорит на языке, язык говорит посредством человека». Или, если перифразировать знаменитую формулировку И. Бродского, не язык – орудие поэта, а поэт – орудие языка.

Но вернемся к исходной ситуации с источником и лампочками и посмотрим, как формируется по логике У. Эко семиологическая информация в данной модели.

1. Адресат, получающий сообщение от источника, вместо одного из возможных сигналов, предусмотренных кодом (АВС, АВ или АД), получает какой-то сигнал, который при заданном коде не имеет никакого смысла, например «А-А-В-А-А-С». Если адресат машина, она никаких выводов из этого не сделает. Поскольку никаких инструкций на этот счет у нее нет, то она воспримет сообщение как шум и его проигнорирует. Если машина –источник, а адресат – человек, он также может подумать о шуме. Но если источник – отправляющий информацию человек, то его адресат, усмотрев в данной формулировке какое-то сознательное намерение, задается вопросом, что бы это значило? Форма сообщения представляется ему двусмысленной. До какой степени эта двусмысленность кажется ему наделенной смыслом, побуждая доискиваться до истины? Этот вопрос и составляет проблематику неоднозначных сообщений, а также сообщений, наделенных эстетической функцией.

2. Неоднозначное сообщение указывает получателю на то, что код может быть применен необычным образом. И тогда сам код оказывается под вопросом. Что также постоянно происходит в сфере эстетических сообщений.

3. Получив сообщение как неоднозначное, так и совершенно однозначное, адресат при его толковании опирается на определенные коды и лексикоды. Что служит ему критерием выбора, если не принимать в расчет обстоятельств коммуникации, контекста (рассмотрены выше), а также прямых указаний на код, содержащихся в сообщении? Этот вопрос вводит в проблематику взаимоотношений между миром знаков и кругозором получателя, между универсумом риторики и миром идеологии, как это взаимодействие формулирует У. Эко.

4. Предположим, что поступающее сообщение попеременно принимает вид то «АВ», то «АД». Согласно коду АВ означает – 3, самый низкий из возможных уровень воды, а АД – отметку +3, самый высокий из возможных уровней. Стало быть, сообщение указывает на то, что вода в водохранилище скачет от самого высокого к самому низкому уровню. Если адресат сообщения машина, она зарегистрирует сообщение и примет меры, в крайнем случае, пытаясь справиться с такой резко меняющейся ситуацией, она сломается.

Но у машины нет своей точки зрения, она принимает сообщение и действует. И наоборот, если адресат – человек, то такое поведение воды в водохранилище, противное всем физическим законам и опыту, приводит в состояние напряжения и нарушает всю систему ожиданий.

Понятно, что код допускает возможность обоих сообщений и, следовательно, речь идет не о неоднозначности его использования. В крайнем случае, такое употребление кода можно назвать если и необычным, то вполне законным. Под вопросом в данном случае оказывается не код как система семиологических ожиданий (как это было в случае первом), но вся совокупность представлений адресата как целостная система психологических, исторических и научных ожиданий. И тогда получается, что само применение кода оказывается информативным, но не в рамках семиотики, а в плане идеологий и самых общих человеческих представлений. Это кризис не риторики, а идеологии. (Мы часто говорим: «Это не укладывается у меня в голове», фиксируя этим кризис идеологии, который мы как адресаты переживаем в момент получения какого-то неоднозначного сообщения, разбивающего систему ожиданий.) Вопрос касается информативности сообщения, обусловленной не только знаковыми системами, но и внезнаковыми ожиданиями.

И теперь необходимо обратиться к содержанию самого сообщения как части коммуникативной цепи. Классификация функций сообщения, предложенная Р. Якобсоном, позволяет напомнить, что само сообщение может принимать на себя одну или несколько функций:

1. Референтивную: сообщение обозначает реальные вещи, включая культурные явления. Референтивными будут сообщения: «Это диван», или «Маркисзм учит, что идеи становятся силой. Когда овладевают массами».

2. Эмотивную: сообщение имеет целью вызвать эмоциональную реакцию. Например: «Внимание!», «Дурак!», «Я тебя люблю».

3. Повелительную: сообщение представляет собой приказ, повеление: «Сделай это!»

4. Фатическую: кажется, что сообщение выражает или вызывает какие-то чувства, но на самом деле оно стремится подтвердить, удостоверить сам факт коммуникации. Таковы реплики «Хорошо», «Верно», которые мы произносим в телефонном разговоре, большая часть формул этикета, приветствий и пожеланий.

5. Металингвистическую: сообщение о сообщении, когда предметом сообщения является другое сообщение. Например: "Сообщение "как дела» - это сообщение с фатической функцией».

6. Эстетическую: сообщение обретает эстетическую функцию, когда оно построено так, что оказывается неоднозначным и направлено на самое себя, т.е. стремится привлечь внимание адресата к тому, как оно построено.

Все эти функции могут сосуществовать в одном сообщении, и обычно в повседневном языке они переплетаются, при том, что какая-то оказывается доминирующей.

 

Нужно подчеркнуть, что сообщение с эстетической функцией оказывается неоднозначным, прежде всего, по отношению к той системе ожиданий, которая и есть код.

Полностью неоднозначное сообщение предельно информативно, поскольку побуждает получателя ко всевозможным его толкованиям. Оно опасно граничит с шумом и может свестись к чистой неупорядоченности. Но плодотворной неоднозначностью может считаться только та неоднозначность, которая, привлекая внимание получателя сообщения, побуждает к усилению интерпретации, помогая подобрать ключ к пониманию, обнаружить в этом кажущемся беспорядке порядок, более сложный и совершенный, чем тот, что характерен для избыточных сообщений,- подчеркивает У. Эко.

Неоднозначные высказывания такого рода приобретают особое значение для коммуникации. Например, сообщение: «Поезд такой-то прибывает к третьей платформе», выполняет свое референтивное значение, смещает внимание на контекстуальное значение слов, с них – на референт, мы покидаем мир знаков, поскольку знак использован: он исчерпал себя в ряде последовательных действий адресата, для чего и был предназначен.

Но представим, что прозвучало: «Поезд такой-то прибывает то ли прямо сейчас, то ли через час, может быть, на первый, а может на шестой путь, встречающие будьте внимательны и т.п.». Или вместо сообщения «Поезд № такой-то отправляется с первого пути» прозвучит сообщение «Внимание: «С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь… И каждый раз навек прощайтесь… когда уходите на миг…»

Адресат проделывает все те же операции, что и в первом случае, но остается в недоумении. Он задает себе вопрос, что бы это значило, он начинает анализировать (декодировать) сообщение, рассматривая, как оно устроено.

И для того, чтобы сообщение было «услышано», чтобы оно «сработало», то есть привело к какой-то реакции его получателя, важны следующие факторы:

1. Контекст – услышано на перроне два разных сообщения.
2. Материя, из которой состоят означающие (фактура сообщения, по форме типично для сообщений по радио в данном контексте).
3. Введение в игру разных уровней реальности (уровень ожиданий, с которым сопоставляется полученное сообщение).

 

Специфика эстетического сообщения в том, что оно возникает не только в тех случаях, когда мы имеем дело с традиционно эстетическими сферами функционирования сообщения (картина художника, книга, кинофильм и т.п.), но и широко используется тогда, когда сообщение не претендует на роль произведения искусства, но уже использует существенную сторону эстетического сообщения – неоднозначность.

Базовые качества эстетического сообщения как раз с целью усиления воздействия сообщения на адресат широко используются не только высоким искусством. В определенных дозах, не лишающих сообщение необходимой однозначности, точнее, однонаправленности на призыв к действию (явный или скрытый) элементы эстетической функции сообщения включаются в родственные дискурсы.

Прежде всего, это касается рекламы, в том числе политической. Так известен пример разбора, который провел Р. Якобсон, лозунга предвыборной кампании Дуйта Эйзенхауэра «I like Ike». Анализ лингвистический, показывающий за счет чего создается важнейшая составляющая, останавливающая внимание: «Лозунг состоит из трех односложных слов и трех дифтонгов [ay], за каждым из которых симметрично следует согласный […I..k…k]. Расположение трех слов вводит вариацию: отсутствие согласной в первом слове, два обрамляют дифтонг во втором, и третье слово заканчивается согласным… Оба окончания трехсложной формы рифмуются между собой, второе из двух рифмующихся слов полностью включено в первое (эхо-рифма): [layk] – [ayk] – паронимическая аттракия (взаимо - притяжение паронимов – слов, сходных по морфологическому строению, но различных по значению), долженствующая изображать полную поглощенность чувством восторга перед Айком. Оба окончания составляют аллитерацию, и первое из двух соотнесенных таким способом слов включено во втрое: [ay] – [Ayk], паронимический образ влюбленного, растворяющегося в объекте обожания. Вторичная поэтическая функция данного лозунга, используемого в предвыборной кампании, усиливает его выразительность и эффективность».

В качестве идеологической оппозиции можно привести тексты транспарантов, использовавшихся в семидесятые годы противниками войны во Вьетнаме:

Hey, Hey, LBJ

Haw many Kids you Kill today?

(LBJ –инициалы 36-го президента США Линдона Бейнз Джонсона.) (7).

Если сообщение усложняется, эстетическая нагрузка возрастает, анализ также становится более углубленным и сложным на разных уровнях. Например, при анализе знаменитой фразы Гертруды Стайн «Роза это роза, это роза, это роза». Здесь сама очевидная избыточность сообщения провоцирует дополнительные коннотации и, следовательно, возможность интерпретаций фразы.

 

Литература:

1. См.: Землянова Л.М. Указ. Соч. С.98-99.

2. Лотман Ю.М. Культура и взрыв // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПБ., «Искусство-СПБ», 2000. С.12-15 и др.

3. См., например: Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998.

4. Бодров В.А. Информационный стресс: Учебное пособие для вузов. - М.: ПЕР СЭ, 2000. С.104 – 105.

5. Критика «семантического треугольника» как слишком упрощенной схемы взаимоотношений между словом, предметом окружающего мира и понятием см.: Залевская А.А. Введение в психолингвистику. М., РГГУ, 1999.С.118-124. См. также работы: Фрумкина Р.М. Психолингвистика. М., Академия, 2001; Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М.:Лабиринт, 2001.; Зимняя И.А. Лингвопсихология речевой деятельности. Москва-Воронеж, 2001.

6. Землянова Л.М. Зарубежная коммуникативистика в преддверии информационного общества. Толковый словарь терминов и концепций. С.199.

7. Цит.: по: Музыкант В.Л. Теория и практика современной рекламы. Ч.П..М.,1998.-С.111.

 

 

Глава 1У.