Глава 4. Кресение и Космы. Степаныч

Для того, чтобы сделать представление о мазыкском понимании сознания достаточным для перехода к созданию общего описания сознания, пожалуй, стоит рассказать о такой вещи, как Космы.

Космы прямо относятся к очищению сознания, потому что именно в них хранится то, что мазыки убирали из сознания как инородное. Вообще-то Космы — это длинные, спутанные пряди волос. Вот точно такими же могут быть и наши болезненные переживания, которые мешают нам жить. Их необходимо освободить от боли, которая заставляет нас возвращаться и возвращаться к месту и времени боли, то есть к каким-то воспоминаниям, тем

Основное— Море сознания — На берегу этнографии

самым не живя, а пере-живая. Как бы пере-прыгивая, пере-носясь через изрядные куски жизни, воспоминаний о которых мы избегаем.

Еще раз повторю, на этом понятии «косма» строилась мазыкское искусство очищения сознания, которое называлось Кресением. Впрочем, не только на этом понятии. Кресению учил меня еще Степаныч. Иными словами, для мазыков все обучение работе с сознанием начиналось не с теории, а с освоения очищения сознания. Без него никакая учеба, по их понятиям, была невозможна.

Итак, Кресение.

Слово «Кресение» производится от древнерусского «Крес», то есть огонь, а еще точнее, Живой огонь. Огонь, который вытирался из дерева в обрядовых или колдовских целях. Живой огонь считался у русских огнем очистительным. Сквозь него, к примеру, прогоняли скотину, когда начинались моровые поветрия, вроде чумы или сибирской язвы. Вероятно, именно эта его очистительная способность и повела к тому, что мазыки сделали его именем очищения сознания.

Другое понятие — «Гвор». «Гвор сознания». Насколько я понимаю, Гвор — это шар или, скорее, пузырь. Иначе говоря, некое пространство, как капля, стремящееся стать шаром. Пространство, имеющее поверхность, в сущности, являющуюся своеобразной пленкой или кожицей. Гвор, как и капля, может терять свой круглый вид, если в него, как, в своего рода, мешок, насовать множество неровных вещей. Вот так из Гвора, то есть точного шара сознания, рождаются Космы. В сущности, Косма — это уродливо искаженный Гвор сознания или сплетение из нескольких изуродованных Гворов.

Что лично мне кажется необходимым отметить, так это то, что в самом выражении «Гвор сознания» заключается намек на никем еще не описывавшееся свойство сознания. Его нельзя рассмотреть, если считать, что сознание — это работа нервной системы или способность быть восприимчивым. Но если сознание все-таки среда, вроде тонкоматериальной жидкости, то в нем могут возникать и существовать пузырьки. И эти пузырьки могут хранить вполне независимое от остального сознания содержание. Впрочем, нечто подобное возможно и в газах, как вихри, к примеру, и в энергетических полях. Шаровая молния, я думаю, такой же гвор электромагнитного поля.

Обычное человеческое сознание заполняется содержанием естественно, по мере нашего приспособления к жизни на Земле. Можно сказать, что это здоровое сознание и его не надо чистить. Это не совсем так, потому что наше воспитание и образование тоже может быть улучшено, для чего его надо вычистить и заменить на лучшее, но это лишь для избравших путь очищения. Обычному человеку это делать не обязательно, зато любому стоит излечиться от сумасшествий или явно инородных включений в сознание.

Подобные инородные включения назывались Одержимостями. Уже одно это слово показывает, что кресение уходит своими корнями в искусство изгнания духов. Не бесов, это чисто христианское понятие, а кресение, скорее, родилось в народной магии, а не в христианской. И опять, для того,

Глава 4. Кресение и Космы. Степаныч

чтобы его объяснить, потребуется понять, что такое дух и духи. Так что это разговор не для этой книги. Но без понятия одержимости духом кресение не объяснить. Значит, придется сказать несколько слов и о духе.

Когда мы говорим, что кто-то одержим духом, мы подозреваем, что этот дух обладает личностью и может считаться существом. Тем более, это относится к тому, что мы называем Злыми духами. А при одержимости все духи, которыми мы одержимы, злые. И при этом они заставляют нас вести себя каким-то образом, силой предписывают нам определенное поведение. Можно ли подобное не считать живым существом?!

На деле же злой дух может быть духом любящей вас мамы или заботливого отца. Дело в том, что любой дух, если он вошел в ваше сознание и стал потреблять вашу жизненную силу, злой. Все, что отбирает у меня жизненную силу, — зло. Я думаю, это объясняет, почему такие духи одержания называются злыми. Но что делает их в наших глазах живыми существами?

Та самая пленка или кожа гвора. Дух не может просто войти в наше сознание. Это может быть сделано только по законам сознания. А сознание принимает в себя только впечатления, превращенные в образы. Важная для понимания черта образа скрыта в самом происхождении этого слова. По крайней мере, так считали мазыки. Образ родственен слову обрез. Иначе говоря, он тоже есть своеобразный Гвор, имеющий отделяющую его от остального сознания границу-пленку.

Дух другого человека — это своего рода состояние, в котором он пребывает и которое вкладывает в свои слова и поступки. Иногда мы чувствуем, что наш дух зол, иногда добр, но поскольку это имеет значение только для общения, обидев кого-нибудь, мы просто извиняемся, и все зло исчезает. Ведь оно — всего лишь слова, взгляды и жесты.

Но если это же самое состояние сознания превратится в Гвор, то есть в образ сознания и получит кожу, оно становится неким существом, живущим в сознании. И ему все равно, как много слов оно знает, Дух не оратор, но он будет жить, и время от времени как образ действия захватывать Око Мережки. И тогда вы сами озвучите его слова своим голосом и заполните его действия своим телом. Так этот дух воплотится, а вы окажетесь одержимы.

Суть Кресения — в выжигании таких духов из сознания. Это и есть начало очищения. Кресение — очень разнообразная и богатая работа. Но если вернуться к работе с Космами, то она особенно зрелищна. Мазыки, как и некоторые из современных физиков и философов, считали, что сознание обладает пространственностью, хотя и отличающейся от физической. Только в отличие от ученых, они это не предполагали, а видели.

Представьте себе работу по очищению сознания человека, когда у него вызывается переживание, которое нужно убрать. Переживание это хранится в Косме. Каков размер космы и нашем обычном состоянии, сказать точно трудно. Она убрана в память и как бы отсутствует в этом мире. Снаружи торчит только настороженный Усик, который пробудит духа, если узнает подходящие условия. Но если переживание разбудить, то Косма прорывает-

Основное— Море сознания— На берегу этнографии

ся через Мережку в мир и занимает такой объем пространства, какой запомнился тебе, когда входил дух.

Вспомните себя, когда вас затаскивает в переживания. Иногда все мы ловим себя на том, что начинаем, чуть ли не в вслух, с кем-то спорить, корчить хари и размахивать руками. И нам очень неловко, если в это время нас кто-то спрашивает: Вы что-то сказали?

Человек, погруженный в Коему своего переживания, живет в том мире, который в нее влился, когда входил дух. Он видит то, что было тогда, слышит то, что тогда звучало. Это очень похоже на сумасшествия или аутизм. Но в Кресении это управляемое сумасшествие, поскольку кресный — так зовут ведущего очищение — видит дух. А дух, которого разглядели, бессилен. Как кресный ты находишься как бы в его мертвой зоне. Тебя нет для него.

И вот кресный телесно входит прямо внутрь того, что видит кресник, как в некое вполне физическое пространство. Более того, он может ввести туда другого человека, и тот тоже начинает видеть содержание переживания. Но ведь это значит, что посторонние люди могут не только видеть образы твоего сознания со стороны, они могут входить в них и пребывать там вместе с тобой...

Я сейчас описываю не то, что делали со мной старые мазыки, а то, чему сам обучаю на семинарах по народной психологии. Эти работы засняты, и я не единственный, кто их делает. Что делали старики, я расскажу в главах о Кресении. Но представление об ином, чем научное, понятии сознания, я думаю, дано. И если это так, то цель этих глав достигнута.

Заключение

Я не хочу множить примеры необычного понимания сознания. Для того, чтобы показать, из какого понятия я исходил, начиная изучать сознание вообще, рассказано достаточно. Мазыкское понимание сознания — всего лишь одна грань большого понятия, которое и без него ощущается настолько странным, что Наука вынуждена признать, что для нее сознание — парадокс и загадка. Так что, познавая сознание со странных сторон, я не так уж далек от его научного понимания. Одной странностью больше...

Независимо от того, что я начинал с овладения сознанием на деле, сегодня уже ясно, что любой человек, который захочет понять сознание, должен так или иначе выйти за привычные научные рамки и принять какую-то необычную точку зрения. Необычная точка зрения может оказаться неверна, но есть и возможность найти решение загадки сознания. Единственное место, где сознание понять нельзя, — это общепринятые точки зрения. Это доказано несколькими сотнями лет безуспешных попыток...

итоги

 

Печальный вывод: эта книга была не нужна!

Итак, я завершаю свое длинное путешествие, и меня охватывает печаль. Как много лишнего и ненужного было в моей голове! Если бы написание книги не было одновременно освобождением от того, что содержалось в моем сознании, я мог бы разочароваться в себе и своей жизни. Я с ужасом думаю о тех людях, которые носят в своих головах все то, о чем я здесь писал. Носят, а не выкидывают!

Из всей этой безмерной книги, которую я, к тому же, всячески старался сократить, для дальнейшего исследования себя нужны буквально несколько заключительных глав. Все остальное — лишь Наука...

Судите сами. Если мы не хотим выглядеть учеными, а действительно осваиваем очищение, нам можно смело отбросить все, что связано с организмом и психикой, потому что тело и сознание оказываются единственными доступными для очищения вещами. Психика и организм — это искусственные понятия, созданные для того, чтобы говорить на особенном языке. А значит, они не более чем блестящие звезды на плаще циркового чародея. В действительности их просто нет.

Что касается очищения, я думаю, тут все очевидно. Осознать однажды, что изрядная часть того, во что ты непререкаемо верил, просто не существует, как детские ужасы, живущие в темных углах твоего дома, — это уже очищение. И это дает облегчение, потому что человеку, избравшему не быть своим среди ученых, а очищаться, можно больше не принуждать себя знать все это. Тем более, что это и нельзя знать. Можно только помнить.

Следующим обретением очищения оказалось то, что и с очищением тела все так неясно. А из-за этой неясности вполне можно отбросить множество лишних забот, связанных с телом. Не надо пить таблетки, пока не знаешь, чем в действительности болеешь и чем это лечится. Не надо делать процедуры, пока не решил, что же ты хочешь от своего тела. Пока не задал себе несколько исходных вопросов.

Беречь тело, лечить, откармливать, чтобы в него было легче всаживать пули или мечи, глупо и странно. Тело — это орудие, данное мне для выживания на этой планете. Но зачем мне нужно на ней выжить? Чтобы сохранить свое тельце до старости? Иначе говоря, я воплощаюсь в тело, чтобы служить ему и обеспечивать его выживание на Земле? Странно, все страннее...

Или же тело дается мне, чтобы я выжил здесь и что-то сумел благодаря этому? Например, чему-то научиться, что-то познать? Обрести какой-то опыт?

Но разве учится тело? Разве знания и опыт хранятся в нем? Нет, они накапливаются либо душой, либо сознанием.

Взаимодействие с миром через механизм стимул—реакция спасает тело, но никак не объясняет, зачем я в нем. И уж тем более, зачем я пришел. А значит, зачем все это чистить.

Итоги

Вопросы эти непросты, но даже то, что на них сложно ответить, ведет к облегчению, потому что в итоге ты понимаешь, что ответ хранится в твоем сознании. И, значит, нет смысла даже мучить себя вопросами о чем-то другом, даже о теле или очищении, пока не понял, что такое сознание. По мере того, как ты последовательно задаешься вопросами, они сами собой отпадают, и остается лишь та часть меня, которую я осознаю собой, то есть собственно сознание. Цель моего существования скрывается где-то здесь, соответственно, здесь и ключик к загадке того, что есть я, что я такое.

Сознание. Как много в этом слове... Хотя, если вспомнить мое путешествие, не так уж и много чего-то действительного. Моря сознания, по мере их изучения, суживались и сжимались, как та самая Бальзаковская шагреневая кожа. Все эти дутые объемы наук о сознании оказались на поверку пустыми, точно пена. Откуда же они взялись?

Просто в этой части океана, похоже, все подстроено так, чтобы никто не мог плыть дальше и постоянно возвращался к острову Эола. Ловушка бесконечного возвращения и топтания на месте. И еще какой-то ядовитый туман, либо зелье, подмешанное в еду и отбивающее память, как в гостях у Цирцеи. В итоге ты не только не помнишь, откуда ты и куда, но даже не накапливаешь воспоминания о многократно пройденных отрезках все того же пути. Качество не накапливается, и исследователя сознания постоянно сбрасывает все к тому же началу, будто у него в голову встроена заезженная картезианская пластинка. И так несколько веков.

Давайте вспомним, что за острова мы проплывали в путешествии по морям сознания. Ведь вода не имеет отличий, значит, запоминать путь можно было лишь по островам, кусочкам тверди посреди неопределенности и расплывчатости.

Во-первых, мы, отправляясь в путь, так сказать, оттолкнулись от народного понимания сознания.

Казалось бы, куда уж проще, всегда помнить, что «вышли мы все из народа», то есть в основе всех наших представлений лежит переданное нам воспитанием, а вовсе не образованием, исходное понятие сознания. Без него мы просто не могли бы узнавать, что речь идет о сознании, когда кто-то использует слово «сознание». Но почему же мы ничего не чувствуем, когда говорим: сознание? Может, его и нет совсем?

Мы ничего не чувствуем и когда говорим «воздух», или «свет», или «вода». Почти ничего. И не потому, что не чувствуем в действительности, а потому, что не имеем права чувствовать. Ведь это стихии или среды, в которых мы живем. Их надо освоить как можно раньше и как можно лучше, а потом перевести в неосознаваемую часть своего образа мира, чтобы они не отвлекали нас от насущных задач, иначе можно так увлечься этими ощущениями, что не почувствуешь что-то смертельно важное для выживания. Хотя бы выживания тела. А если тело не выживет, я не решу тех задач, ради которых в него воплощался. Сначала надо научиться выживать в теле,

Печальный вывод: эта книга была не нужна/

чтобы не было как с Архимедом, который так и не решил важнейшей задачи своей жизни, потому что не научился чувствовать приближающихся солдат.

Отключение осознавания стихий — это вымораживание участков сознания, вроде анестезии, заморозки участков тела, чтобы они стали нечувствительными. Благодаря этой заморозке мы можем полнее собраться в оставшейся живой части сознания и, благодаря этому, успешнее решать задачи, которые решает эта часть сознания.

Но однажды перед нами встает выбор: либо признать, что я научился выживать и теперь могу заняться собой, и вернуть то, чем временно пожертвовал, либо продолжать выживать все успешнее, вымораживая все больший объем сознания или души.

Ученые почему-то избрали напрочь забыть, что они вообще смогли начать разговор о сознании только потому, что у них было исходное понятие сознания. Им так важно было успешно продвинуться в Науке, что, заявляя об изучении сознания, они применили к себе анестезию. Вместо того, чтобы повернуться вспять и принять решение возвращать себе естественно имеющуюся способность ощущать сознание, они заявили: народное понимание неверно, потому что вульгарно. То есть народно. А верно научное. Наука же считает сознанием то, о чем говорил Декарт, когда сказал: я мыслю.

Вот так мы оттолкнулись от твердого берега и доплыли до первой торчащей из вод скалы: сознание как-то связано с мышлением.

А поскольку Декарт, говоря: я мыслю, — имел в виду не собственно мышление, но разум, то, значит, разум, как и мышление, как-то относится к сознанию.

Это бесспорно, потому что здесь у нас еще присутствует узнавание, которое возможно только в том случае, если исходное, народное понятие еще не совсем пропало из виду. Ученые, отталкиваясь от исходного понятия в сторону научного, еще видели и узнавали в том, о чем говорили, признаки сознания. А что это значит?

То, что никакого сознания, кроме слова «сознание», нет. Есть какое-то явление действительности, которому люди, в течение тысячелетий его наблюдавшие, дали имя «сознание». Но ему могли дать и другое имя. Например, душа или алайя-виджняна. Случайность. Но если можно было дать другое имя, то, наверное, можно сменить или отобрать и это. Что тогда произойдет?

Что и произошло. Мы берем имя, по которому узнавалось явление, и начинаем использовать его для обозначения чего-то другого. Например, для обозначения того, о чем пишут философы сознания. И вот я говорю: сознание, — и человек простой, неученый видит то, на что указывает это имя в народной культуре, а человек образованный — то, на что оно указывает в Науке.

Это значит, что перед его умственным взором встают страницы книг, где говорится о том, для чего Науки решили использовать народное слово «сознание». Причем, очень похоже, каждая называет этим заимствованным именем что-то свое. Вполне возможно, даже действительно существующее, но неведомое явление, для которого просто не было имени. Назови его хотя бы словом «нечто», и уже не было бы путаницы с сознанием. «Нечто» само по себе, сознание само по себе. Тогда становится возможным исследование. Кто первым внес эту сумятицу в умы ученых, я не знаю, но они описали кучу разных вещей и всем им дали имя сознание. Так родились школы, понимающие «сознание» по-разному и требующие от своих последователей помнить, что именно вкладывается в это имя. Проходит время, и ученый так приучает себя к выживанию у новых берегов, что исходное, народное понятие сознания даже не всплывает в его сознании, точно окончательно скрывшаяся за дымкой земля.

Тем не менее, то, как мы думаем, с очевидностью входит в сознание. В этом сходятся все. Хотя Декарт в большей мере говорил не о мышлении или разуме вообще, а о рефлексии, то есть о способности думать о себе, об осознании себя. Отсюда родились понятия интенциональности, то есть направленности сознания, и его тождественности. То есть об ощущении, что всегда, в любом воспоминании, в любом времени ты знаешь, что это был ты, и до сих пор переживаешь прошлое с болью или наслаждением, будто оно все еще не ушло. Во всех своих воспоминаниях ты тождествен себе сегодняшнему. Просто это ты.

Но из понимания сознания как мышления появляются и другие его черты, которые были закреплены в научных описаниях. С одной стороны, сознание имеет содержания — те же мысли, воплощенные в образы. Они же впечатления, ощущения и образы. Но, с другой, и само мышление постоянно течет, и уж тем более ощущение или впечатление или переживание — это процессы, то есть нечто, что длится и развивается.

Видение сознания как действия — акта или процесса, с одной стороны, а с другой, как содержаний и пространства для этих содержаний целые века приводило Науку в замешательство и даже заставляло ссориться целые школы. Между тем, избрать что-то одно, просто выкинув другое, не получалось. Эти черты сохранялись из века в век, и эта живучесть понимания сознания и как действия и как содержания, дает основание предположить, что тут в научное понятие прокралось что-то из действительности. Иначе говоря, это следующие острова твердой почвы в море сознания.

Их разделяет туман, и поэтому они не узнаются учеными как проявления одного и того же, но при этом они действительные черты сознания.

Ну и, возможно, твердым островом, который еще едва видится в этом море, станет полевое понимание сознания физиками.

Вот, в сущности, и все, что установила Наука в отношении сознания. Все, в чем сходится большинство исследователей.

Все остальное — прекрасные прозрения одиночек, которые не признаны научным общественным мнением. Вроде видения сознания светом, как оно пришло Карпову. Или предположения Мераба Мамардашвили о том, что сознание «не между ушами, а между нами». Или мысль Ирины Бесковой, что исследование сознания Наукой ведется слишком узко, без учета того, что так называемая экстрасенсорика, возможно, тоже составляет его часть. Всех не перечислишь, да и нет смысла, потому что книга и была посвящена им.