Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

В последующие годы выходили и другие работы тех, кто видел сознание иначе. Но до самого начала 90-х все это было очень трудно, и философы предпочитали писать работы совместно, собирая команду из известных и

Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

уважаемых людей. Ну и, конечно, обязательно ссылались на Марксизм. При этом основанием для них было не то, что писал о марксовом понимании сознания Рубинштейн или Леонтьев, а работа Мераба Мамардашвили «Анализ сознания в работах Маркса», вышедшая в 1968 году в «Вопросах философии». Работа эта была мне доступна только в электронном варианте, и поэтому я вынужден указывать ее страницы приблизительно.

Мамардашвили тогда еще выглядел вполне правоверным марксистом, и ставил Маркса в ряд с Галилеем и Эйнштейном, как мыслителей, которые «на столетия вперед определяли сам стиль познающего мышления» (Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса, с. 14—25).

Естественно, что после Маркса «сознание мыслить по-старому уже невозможно» (Там же).

«Вместе со многими другими предметами подобной перестройке после Маркса подвергалось и сознание как область исследований или просто как интуитивное представление, полагаемое вообще социальным анализом. Последствиями этой перестройки как раз и явилось то, что мы называем "современными "подходами к сознанию. <...>

Именно Маркс ввел в научный оборот ряд своеобразных предметов и эвристических схем мышления о сознании, впервые прорвавших рамки традиционной классической философии. При этом выявились такие стороны сознания, что стало уже невозможным говорить о философской инстанции "чистого сознания " самодеятельным, творческим агентом и центром которого является мыслящая, размышляющая, прозрачная для самой себя единица — индивидуальный человек.

Предметы исследований сознания оказались в другом месте, его пронизали новые зависимости и совсем в иных направлениях, чем раньше, а метод внутреннего наблюдения и понимающей интроспекции долгое время монопольно владевший исследованиями сознания, затрещал по швам» (Там же).

Метод самонаблюдения затрещал по швам! Впоследствии Мамардашвили писал совместно с Пятигорским об исследовании сознания в буддийской Виджнянаваде, где все построено на самонаблюдении. Они даже предлагали какую-то работу с сознанием. Любопытно, ему было стыдно за эту подлость?

Поскольку Маркс писал политэкономию, а не теорию сознания, старателям приходилось раз за разом вычленять какое-то понимание из совершенно неподходящих для этого текстов. Вот и Мамардашвили старается:

«Ну а в каком виде выступают здесь сознание, его явления и отношения?

Вот здесь-то и обнаруживается интересный факт, что как раз объективный, материалистический метод анализа общественных явлений давал Марксу одновременно и ключ к пониманию сознания как особого образования, позволяя и получить фундаментальные исходные представления о его природе, способе действия и дифференциации основных форм.

Дело в том, что Маркс совершенно особо представлял себе социальные системы: в каждом случае он строил свое исследование так, что уже в исходном

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

пункте имел дело с системами, реализующимися и функционирующими посредством сознания, то есть такими, которые содержат в себе свои же отображения в качестве необходимого элемента (или, иначе говоря, включают в себя сознание наблюдателя в качестве внутреннего элемента собственного действия). Этого рода системами и были для него, по определению, социально-экономические системы» (Там же).

Конечно, это можно рассматривать как первый подход к определению понятия сознания. Но, честно говоря, пока мне все это кажется попыткой запутать мозги наукообразностью.

«Отсюда оказалось возможным рассматривать сознание как функцию, атрибут социальных систем деятельности, выводя его содержание и формообразование из переплетения и дифференциации связей системы, а не из простого отображения объекта в восприятии субъекта. Вследствие этого анализ сознания предстоит как распространение на его сферу анализа общественно-предметных форм, "общественных вещей", как продолжение последнего на уровне человеческой субъективности» (Там же).

Похоже, что Мамардашвили не только верит в это, но и радуется тому, что нашел. А нашел он «марксово понимание сознания», которое, как я понимаю, есть что угодно, но только не сознание. И хотя сознание можно изучать и через то, как в него проливается общество, но сознание при этом должно быть. Без него его изучать трудно.

Тем не менее, вся новая русская философия сознания выросла, если приглядеться и вспомнить совместную статью 1977-го года с Зинченко, из следующего абзаца:

«Существующее у субъектов сознание может в принципе изучаться совершенно объективно, по его "предметностям ", по значащим для него объективаци-ям, рассматриваемым в качестве порожденных саморазвитием и дифференциацией системы социальной деятельности как целого. Как мы увидим, внутри этого целого они и прослеживаются Марксом.

В нем Маркс устанавливает детерминизмы и механику образования подобных предметностей сознания, являющихся "представителями " (или "заместителями ") чего-то другого, чем они сами и их осознаваемое объективное содержание, и выступающих ориентирами в поведении индивидов. Этим другим оказывается социальная материя этих механизмов, реальный обмен деятельностью между людьми» (Там же).

Ну что ж, можно и так. Только простейшие существа чешутся сами, общественное животное должно это делать не напрямую, а через дополнительное ведомство — записался, отстоял очередь, если смена не закончилась, тебя почешут. Непросто, зато научно!

А что непросто и все непроще, убедитесь сами:

«Вместо однородной, уходящей в бесконечность плоскости сознания выявились его археологические глубины; оно оказалось чем-то многомерным, объемным, пронизанным детерминизмами на различных одновременно существующих уров-

Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

нях — на уровне механики социального, механики знаковых систем культуры и т. д.»... (Там же).

Очень похоже на описание начального взрыва и разлетающихся галактик. Если бы нам удалось застать этот Большой взрыв за мгновение до его начала, все устройство Вселенной было бы ясно и понятно. Но мы запоздали. Мы наблюдаем лишь последствия этого взрыва, да еще и через несколько миллиардов лет. Судить по пролетающим мимо осколкам можно, но предположения наши сомнительны даже для нас самих. Вот и Маркс с Мамардаш-вили не дают описания начальной точки своего рассуждения — определения того, о чем говорят. А значит, весь этот переполнивший головы ученых взрыв может идти вовсе не из точки сознания! Иначе говоря, все эти горы слов и моря усилий — не о том! Наверное, проще смириться и сказать: верую. Не переделывать же все это!

Как и большинство мыслителей, думающих о сознании научно, Ма-мардашвили в этой работе постоянно путается, говоря о сознании то как о функции, то есть зависимости, то как об акте, то есть действии, то как о чем-то, во что можно перенести какие-то содержания. Сознание может у него воспринимать нечто, например, «формы объектов». У сознания есть жизнь — «жизнь сознания». В качестве сознания может выступать «форма товара», «форма цены», «цена труда», «цена капитала». Все это я рассматривать не хочу, но Маркс открывает «феноменологическую природу сознания, его на деле квазипредметный характер и вводит абстракцию, позволяющую анализировать сознание объективно как превращение предметов в квазипредметные образования, отвлечению от процессов, происходящих во внутреннем мире субъекта» (Там же).

Здесь истоки «квазипредметности» последующих статей Мамардашвили. Они в Марксе, который ни сном, ни духом не предполагал, что станет творцом еще и пространственно-вещественной теории сознания.

Может сложиться впечатление, что я готов порубать в капусту и Марксизм и всех марксистов. Это не так. Я заканчивал истфак как раз во времена Брежневского застоя и помню то, как нечего было читать, и мы восхищенно слушали нашего историка КПСС, потому что он, в отличие от остальных, просто интересно рассказывал. Сейчас я, условно говоря, строго спрашиваю не с людей, а с того, что после них осталось, потому что мне надо как-то жить дальше, и я ищу, на что опереться.

Что же касается людей той поры, то я приведу слова философа Льва Митрохина из беседы с Владиславом Лекторским, которые полностью соответствуют моему отношению к философам той поры.

«Нет нужды напоминать, что это были годы жестокого подавления всякого свободомыслия, а поэтому с благодарностью вспомним тех преподавателей, которые стремились и во многом сумели привить студентам навыки творческого мышления.

Основное — Море сознания — Слои философии— Слой 9 — Часть 1

И конечно, наиболее яркое впечатление оставил курс Г. И. Ойзермана по истории марксистской философии. Наверное, такая оценка выглядит неожиданной: сегодня марксизм почти единодушно объявлен оплотом догматизма и умственной окостенелости. Но Ойзерман не ограничивался механическим пересказом и даже комментированием отдельных работ Маркса и Энгельса, он стремился выявить содержательную логику развития их взглядов, и здесь перед ним открывались широкие возможности.

Учение, которое вошло в мировую культуру как марксизм, сформировалось в результате безжалостной переработки, переплавки прежних учений. Речь должна идти не о последовательной смене различных, как бы завершенных доктрин, а о стремительном становлении личного миросозерцания. Вспомним их работы раннего периода: яркие, афористические высказывания, подлинный фейерверк блестящих метафор, свидетельствующих о предельной самокритичности, творческой утонченности, готовности все подвергать сомнению.

И конечно, мастерство самого лектора. Ойзерман — натура художественная, он сумел так, я бы сказал, срежиссировать свои выступления, что мы слушали его как зачарованные.

Многозначительный факт. Когда заходит речь о наиболее творческих философах, то обычно называют имена А. А. Зиновьева, Э. В. Ильенкова, М. К. Ма-мардашвили, Б. А. Трушина, Г. С. Батищева. А ведь все они свои дипломы или кандидатские диссертации посвятили анализу логики "Капитала" Маркса, как бы впитав динамичность и энергетику его мышления, мастерски переданную доцентом Г. И. Ойзерманом» (Митрохин, Лекторский, с. 16—17).

Возвращаясь к Мамардашвили, я должен сказать, что настоящие марксисты всю жизнь скалили на него зубы, но в открытый спор вступать не решались. Уж больно он был хитер, и Марксизм знал не понаслышке. Его просто тихо выпирали из сообщества и лишали средств к существованию.

Он же, обеспечив себе тылы вот таким «глубоким» пониманием, а скорее, дорабатыванием Маркса, всю жизнь верно бежал за своей голубой птицей мечты. Какой? Думаю, бежал он по Дороге Домой, в ту Особую реальность, где осталась часть его души. Живи он в другом обществе, стал бы он зубрить Маркса! Просто писал бы то, чем дышала его душа.

Я расстаюсь с этой работой Мамардашвили. Главное в ней — введение понятия «овеществленные продукты сознания». Оно, безусловно, не марксистское, Марксом он лишь прикрывается, как и наукообразностью. Но прикрывается так тонко, что, пожалуй, и сам верит, что Марксизм дал ему возможность мыслить принципиально иначе. Марксизм не давал возможность, он вынуждал...

Например, вынуждал философа жить в Советском Союзе, где его медленно умерщвляли. Не знаю, рвался ли Мамардашвили за границу, хотя его друг и постоянный соавтор Пятигорский рванул в Австрию при первой же возможности. Но сам Мамардашвили считал себя космополитом, а значит, был чужим в этой стране. Думаю, что его космополитизм был несколько иного качества, чем обычно, думаю, он был чужим не в этой стране,

Глава 5. Мамардашвшш. Анализ сознания в работах Маркса

а в этом мире. В 1988 году он публикует статью «Проблема сознания и философское призвание», где размышляет об этом. И в ней, написанной за два года до ухода из мира, появляются мысли о смерти, и пропадает весь марксизм двадцатилетней давности.

Эта статья уже не помогает понять то, как развивалась далее та новая русская философия сознания, что заявили они с Зинченко десять лет назад. Но она помогает понять Мамардашвили и его видение сознания. Поэтому я о ней расскажу.

Итак, исходное состояние философа:

«Насколько я себя помню, мои первые шаги в философии и влечение к ней были обусловлены (как я теперь понимаю) не какими-то эмпирическими причинами социального свойства и не проблемами общества, в котором я родился, а скорее моим неосознанным желанием воссоединиться с чем-то, что мне казалось частью меня самого, родным мне, но почему-то утраченным и забытым. Или, если говорить определеннее, как я сужу об этом сегодня, — с неким общечеловеческим началом культуры» (Мамардашвили, Проблема сознания, с. 37).

Далее он взрослеет, и его заносит в чисто интеллигентские сопли о космополитизме, как «глубинной сущности европейской культуры». Их я опущу. Честное слово, юный Мамардашвили, мечтающий воссоединиться с чем-то утраченным и забытым, мне нравится гораздо больше Мамардашвили, жонглирующего марксизмом и космополитизмом. От Сократического позыва вернуться на Небеса, Прародину скатиться до диссидентства и служения европейским ценностям можно было только в Советской России, где лучшими людьми были те, кто бывал за Бугром. Дружить с ними было так престижно!.. Правда, приходилось немного платить душой.

Кстати, то, как платили властям за право публиковаться, довольно хорошо изучено. А то, как платили за право войти в сообщество инакомыслящих, не изучает никто, потому что все, кто может изучать, как раз выходцы из этого сообщества. Но они не занимаются самопознанием, они делают Науку...

Из мыслей, которые Мамардашвили развивал десять лет назад, в 1977 году, сохраняется к этому времени немногое, но, видимо, главное. В первую очередь, это понятие «иной реальности».

«В том, как понимается мышление в европейской традиции, уже как бы изначально содержится сознание иного. Этим иным, или другим миром, может быть другой человек, другая точка зрения, другая перспектива, вообще другой мир или другой космос. Все эти вещи стоят в одном ряду и являются расшифровкой слова "иное". Иная реальность!» (Там же).

Я не зря вспомнил Сократа. Мамардашвили, конечно, очень европейский философ, и сознание у него мыслится картезиански, но при этом изначальный позыв был все-таки платоническим.

«...я могу, видимо, сказать, что наше движение в сторону подозреваемой иной реальности есть не что иное, как просто приближение к известной пла-

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9 — Часть 1

тоновской метафоре "пещеры ". Перед нами действительно "тени ", не имеющие существования, а то, что подозревается как иной мир, иная реальность, и есть та реальность, в которую мы можем попасть лишь через свидетельское сознание, с помощью которого мы смогли отстраниться от мира и отстранить его» (Там же, с. 39).

В связи с этим есть смысл сразу дать основное понятие о сознании, используемое Мамардашвили — сознание есть место встречи с иным миром, в сущности, с Небесами Платона, где живут Идеи.

«Допустим, у нас есть понятие кривой или постоянного искривления. Если мы имеем кривую, которая имеет постоянную кривизну, <... > то доказуемо, выводимо из имеющегося у нас знания, что такая кривая пересечет самое себя. Но будет ли это пересечение кругом, из этого невыводимо.

Если есть круг, то мы увидим круг. Но получить его, ожидая, что кривая где-то пересечется, невозможно.

Поэтому, кстати говоря, одни философы (я имею в виду прежде всего Платона) и прибегали в этом случае к понятию "идеи", а другие, как, например, Декарт, — к понятию "врожденной идеи ". Кант же называл такие вещи просто "чистыми созерцаниями ", подчеркивая тем самым, что мы можем понять что-то в мире в терминах причины только тогда, когда понятие причины у нас уже есть.

Значит, это всегда взаимоотношение с иным, к которому мы не можем непрерывным образом перейти продолжением своих собственных сил. И вот это место перехода, или место связанности, и есть сознание, которое у нас есть или нет.

То есть сознание — это место. В топологическом смысле этого слова» (Там же, с. 41—42).

Понимание сознания как места, как вы помните, привело к пониманию его как некоего пространства, но тогда это совмещалось с понятием «чувственно-сверхчувственных» вещей. И породило понятие о дополнительных к телу органах с иной вещественностью — как бы вещественностью.

Теперь Мамардашвили занимает совсем иная сторона этого понятия — место для него, скорее, вход в иной мир, в мир идеальный, открывающийся за «символом смерти». Поэтому он всю статью возвращается к менее заметной мысли: если есть круг, то мы увидим круг. Иначе говоря, мы увидим круг, если узнаем, если нам есть чем его узнать. В сущности, это мысль о том, что у нас есть «врожденные идеи», но они — идеи Платона. И если это так, то Небеса существуют.

Эта идея мелькала уже десять лет назад, но теперь она важнее всего остального, и Мамардашвили постоянно повторяет: «нельзя понимать, если уже не понимал». Иными словами, как ты узнаешь, что это круг, если у тебя нет некой изначальной способности его узнавать?! Нет понятия.

Но кроме понимания сознания как места, есть еще одно очень важное для Мамардашвили его понимание сознания — как сдвига. Он приходит к

Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

нему, в сущности, от разочарования в собственной человеческой способности познания. Когда много думаешь о том, как думаешь, приходишь в отчаяние, мир превращается в бесконечные зеркала, которые все искажают: я думаю о том, как я думаю, я думаю, я думаю... наблюдение за наблюдателем, наблюдающим за наблюдателем... Нужна какая-то точка опоры, которая позволила бы остановить этот «поток бредосознания», запущенный Декартом. Ну хоть что-то действительное даже для этой «особой внутренней реальности» по имени — я мыслю.

Оно там же, в cogito Декарта: я мыслю, значит, я существую. Смерть!

«Вспомните символ "смерти " как некую предельную экстремальную ситуацию, в которой мы имеем шанс что-то узнать о том, что мы на самом деле думаем, что в действительности чувствуем и т. д., а также другое слово, которое я употреблял, — сдвиг.

Значит, если мы определили до этого сознание как сферу, объединяющую всесвязно разные перспективы и разные точки, то эта сфера должна каким-то образом сдвинуться, чтобы исчезли, стерлись зеркальные отражения. Иначе говоря, то, что я называю сдвигом, есть смещение или диссимметрия. Сдвиговая диссимметрия сферы сознания, стирающая зеркальные отображения и ставящая нас лицом к Лицу. Лицом к Лицу с чем-то, что свидетельствует, и тогда мы что-то видим. В том числе и самих себя» (Там же, с. 45).

По сути, это выход на самопознание. Но самопознание это — самопознание интеллигента, потому что тут же переводится в нечто непрямое, не лицом к Лицу, а как они сами называют — в рефлексию.

«Не в отражениях, не косвенно, не в знаках и не в намеках, требующих расшифровки и перевода, а непосредственно.

Следовательно, в этом смысле мысль отображается мыслью же. Это и есть мышление. То есть философское мышление особого рода — это синтаксическая запись, имеющая определенные правила сдвига. Запись сдвига. Или ненаблюдаемого случившегося движения в сознании, не похожего ни на какую форму, живущую в зеркальных отражениях» (Там же, с. 45).

И все же, состояние на рубеже, можно сказать, в уже начавшемся сдвиге, заставляет Мамардашвили постоянно возвращаться от философствования к чему-то настоящему и простому.

«Итак, сдвиг записывается. Движение в сознании (или движение сознания, что одно и то же) записывается в соответствии с синтаксисом. Философия есть запись его.

Но оно может быть записано, поскольку оно ненаблюдаемо, только если у самого философа есть это движение, а не знак. Кант говорил: самое трудное — это движение в сознании, — отличая тем самым последнее, в частности, от выполнения ритуала. Люди, писал он, могут выполнять ритуал, но не делать при этом самого главного — совершать движение души» (Там же, с. 46).

Люди могут философствовать, но никакого сдвига при этом не записывается, потому что его нет в душе и нет в сознании. И это очень трудно принять человеку научного или научно-философского склада ума.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9 — Часть 1

«Значит, я все время говорю о чем-то невероятно трудном для нас и в то же время самом близком. Ведь что может быть ближе того, что я на самом деле чувствую, или на самом деле думаю, или во что сдвигаюсь?Или о чем говорю.

Итак, я предлагаю следующую формулу: самое близкое к нам то, о чем на самом деле идет речь, — и самое трудное, но важное. И все это я назвал бы сверхчувственным интервалом. <...>

Для меня же сознание есть некий сверхчувственный интервал. Или какой-то ритм, и философия есть запись этого ритма» (Там же, с.46).

Далее все становится мудрено, и я не вдаюсь в эти мысли Мамардашви-ли подробно. Общее понимание есть, и теперь можно вернуться к понятию сознания. Уже в приведенных выдержках встречается целая куча его определений и эти определения разные, хотя для Мамардашвили их что-то объединяет. На самом деле он, походя, дал еще множество иных определений. Например:

«Сознание — это, прежде всего, сознание иного». «Сознание как свидетельство». «Термин "сознание ", в принципе означает какую-то связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реальности». «Сознание есть одновременно различение». «Человек в отличие от всех остальных известных нам существ обладает сознанием. А это значит, что он имеет возможность переживать, испытывать как раз те вещи или состояния, которые естественным образом, в качестве продукта, скажем, какого-либо физиологического механизма, получить нельзя». «Сознание есть нечто, существующее в единственном числе» и другие.

Все это очень похоже на тот самый первоначальный взрыв, который мы застали по середине, когда перед земным наблюдателем проносится сразу множество осколков, и он составляет из них свое представление о целом. Естественно, поскольку он даже не задумался о начале, об исходном определении понятия, его понимание может быть очень интересным. Но лишь его! К чести Мамардашвили, он это осознает и в конце статьи пишет: «то сознание, о котором я говорил».

Он не говорил о сознании вообще, он говорил о тех его проявлениях, которые пролетают мимо его головы. И надо отдать ему должное — его наблюдения порой чрезвычайно глубоки, и их недопустимо утерять, изучая сознание. Но они впереди, они после того, как станет понятна основа, то есть после того, как появится понятие самого сознания. А вот его, похоже, у философов нет.

Мамардашвили сам описывает такое отсутствие понятия в отношении языка, но почему-то в статье, посвященной сознанию, не задается тем же вопросом о сознании, будто тут ему все ясно или у него слепое пятно. Это прекрасное рассуждение, относящееся ко всей нашей философии. Поэтому я приведу его целиком.

«Представим себе, что перед нами существа, говорящие на каком-то языке. Я утверждаю вслед за Гумбольдтом, вслед за Кантом, вслед за многими другими философами и лингвистами, что не зная и не имея понятия языка, мы вообще не

Глава 5. Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса

обнаружили бы действие механизма языка или, заметив что-то странное, в принципе никогда не могли бы понять, что это такое. <...> Так же как, не имея понятия о театре, никогда не могли бы понять, что происходит на сцене, наблюдая театральное действие, разыгрываемое какими-то существами.

Кстати, лет десять назад, развивая метафору театра, я случайно обнаружил нечто близкое у великолепного аргентинского испаноязычного писателя Хорхе Борхеса. В одном из его рассказов говорится об арабском ученом, который сидит и переводит трактат Аристотеля о поэтике, и ему нужно перевести слово "театр ". А рядом во дворе играют два мальчика, и в их игре проскальзывают какие-то рудименты театральной игры. И он переводит странным образом, не понимая ни текста Аристотеля, ни того, что делают мальчики, — почему?

Потому что он уже не понимает. У него нет еще понятия театра. И все, и ничего с этим не сделаешь» (Там же, с. 42).

А далее Мамардашвили бросается в разговор о языке, прямо говоря о сознании, и даже предлагает приемы, как создавать понятия. Какие угодно, но только не сознания. С сознанием все ясно, наверное, еще со времен Декарта.

«Следовательно, язык, который мы могли бы понять, а мы понимаем, потому что уже имеем язык, нуждается для этого понимания в каких-то постулатах или аксиомах. Назову одну из таких аксиом: язык есть нечто целостное.

То есть хочу сказать тем самым, что, вступив в ту область, которую я назвал сознанием, мы еще имеем дело с такими вещами, которые мы должны принять как возникающие сразу и целиком и не поддающиеся складыванию по частям и в последовательности. Ни один язык нельзя получить по частям. Так он не возникал. А как он возникал?

Как возникает понятие квадрата или круга в нашей голове?» (Там же).

Как, действительно, ребенок обретает понятие языка? Ведь он долго слышит обращенную к нему речь, но не воспринимает ее, даже не обращает на нее внимания. Но однажды он понимает, что это не просто часть мира или окружающих его существ. Это отторжимо от них — они могут и не говорить, — а значит, самостоятельно! И что же это, если взять его самостоятельно? Это нечто, чем мне пытаются помочь, что мне облегчит выживание.

Значит, это стоит освоить! После этого начинается изучение ребенком языка. Но до этого должно быть прозрение, именно в прозрении рождаются понятия, которым еще даже нет имени. Похоже, такого прозрения в отношении сознания философия не пережила. Очевидно, сознание не ощущается ею необходимым для выживания, а потому не отделяется от чего-то, что ей гораздо важнее.

Что же касается Мамардашвили, то эти его мысли последних лет, возможно, и вызывали восхищение, но в последующих статьях новые русские философы сознания предпочитали на них не ссылаться. По крайней мере, до революции 1991-го года.

Я ограничился только этими работами Мамардашвили, потому что они дают достаточное представление и о его движении и о его понимании созна-

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

ния. Но сам Мамардашвили о сознании писал много больше. Я бы хотел однажды вернуться к тем его работам, которые считаю неожиданными.

Глава 6. Сознание: опыт междисциплинарного подхода. Велихов, Зинченко, Лекторский.

Несколькими месяцами позже последней статьи Мамардашвили в «Вопросах философии» появилась еще одна профаммная статья новой русской науки о сознании — «Сознание: опыт междисциплинарного подхода». Очевидно, Мамардашвили настолько отошел от своих прежних взглядов, что Зинченко был вынужден взять себе других соавторов. Команда оказалась очень представительной, потому что из философов был выбран почтеннейший философ той поры В. А. Лекторский, и, кроме того, был приглашен неординарный физик — академик Е. П. Велихов.

Велихов, кстати, после этой статьи до последнего времени возглавлял некий таинственный «Межведомственный научный совет по проблеме "сознания"», о котором я не смог добыть никаких действительных сведений. Правда, в самой статье он присутствует свадебным генералом от царицы Наук и никак не ощущается. Во всяком случае, предложений исследовать сознание средствами Физики там нет.

Так что статья это философски-психологическая, но уже без того размаха и без той сумасшедшинки, что вносил Мамардашвили и которая делает идеи достаточно гениальными, чтобы они становились открытиями. В общем, несмотря на то, что марксисты эту статью ругали и усматривали в ней что-то новое, статья довольно серая и даже вторичная.

Начинается она с Маркса, причем авторы зачем-то предают самонаблюдение, будто совершают «строительную жертву» — закладывают в фундамент кого-то своего, чтобы здание лучше стояло.

«...после работ Маркса происходило непрерывное расширение онтологии сознательных явлений.

Этот процесс хорошо проанализирован М. К. Мамардашвили, который показал, каким образом предмет исследования сознания вышел за пределы, полагаемые социальным или психологическим анализом интуитивных представлений. Он пишет: "Предметы исследований сознания оказались в другом месте, его пронизали новые зависимости и совсем в иных направлениях, чем раньше, а метод внутреннего наблюдения и понимающей интроспекции долгое время монопольно владевший исследованиями сознания, затрещал по швам"» (Велихов и др., с.З).

Это было предательство. Предательство собственно психологии и философии. Но и предательство Мамардашвили, из всего творчества которого была выбрана сама подлая мысль, которой он, я надеюсь, стыдился. Выбор этот показателен и для качества исследования. Он, так сказать, есть рамка или фаница, а значит, то, что делает работу ограниченной. Да и по сути, если сравнивать ее со статьей Зинченко и Мамардашвили 1977-го года, то

Глава 6. Сознание: опыт междисциплинарного подхода

остались от всего богатства мыслей, лишь «функциональные органы» да и те теперь в жестоко-физиологическом понимании Бернштейна и Ухтомского.

Биодинамическая ткань, которая в прошлой статье могла пониматься как некое поле, теперь стала беззубым «живым движением».

«Биодинамическая ткань — это обобщенное наименование для различных характеристик живого движения и предметного действия, понимаемых в соответствии с воззрениями Н. А. Бернштейна как функциональный орган индивида» (Там же, с. 24).

Чувственная ткань теперь получила законченное определение такого научного толка, что я не думаю, что с одного прочтения в ней можно понять хоть что-то, кроме того, что авторы — верные слуги науки. Правда теперь она стала относиться не к понятию сознания, а к понятию образа. И само это сочетание «чувственная ткань образа» завораживает и чарует, точно нащупано что-то чудесное. Но это пока не начинаешь читать.

«Чувственная ткань образа— это обобщенное наименование для различных перцептивных категорий (пространство, движение, цвет, форма и т. д.), из которых он строится (никогда не строил свои образы из категорий! — АШ). Например, для зрительной системы известна последовательность их выделения в шкале микрогенеза. Существуют интересные гипотезы о процессах композиции и декомпозиции образа. <...>

Однако напомним, что, благодаря трансформации чувственной ткани в биодинамическую, мы можем, по крайней мере косвенно, заключать о свойствах первой, которая из бытия для себя трансформируется в бытие для другого, в том числе и в отчужденный от ее субъекта продукт» (Там же, с. 25).

Предательство основного орудия философа и психолога — самонаблюдения — было, безусловно, оправдано необходимостью начать междисциплинарные исследования совместно с естественниками, то есть с Науками, которые самонаблюдением не пользуются. Была ли чем-то оправдана сама эта потребность, работать с ними, кроме «государственных интересов» и того, что междисциплинарные исследования стали в ту пору модными за рубежом, я не знаю. Какой смысл, кроме желания занять место повыше, был в привлечении естественников, если сами еще ни в чем не разбирались и, так сказать, не исчерпали собственные исследовательские возможности? Тем более, что никому из естественников это не нужно? Тем не менее, благодаря этой попытке, мы теперь знаем, как обстоят дела в изучении сознания.

«Прежде чем обсуждать возможность нахождения единой концептуальной основы междисциплинарных исследований сознания, зафиксируем наличную ситуацию в этой области.

Она состоит в том, что сейчас можно выделить несколько различных предметов в изучении сознания. Общественные и гуманитарные науки, включая психологию, изучают формы общественного и индивидуального сознания. Естественные науки, к которым также часто относят психологию, изучают состояния преимущественно индивидуального сознания и их материальный субстрат (ме-

Основное— Море сознания— Слои философии — Слой 9— Часть 1

ханизмы). Технические науки изучают и моделируют отдельные функции сознания, к которым относят распознавание образов, память, интеллект и пр. Эти функции изучаются и психологией. <...>

Мы выделили лишь основные доминанты и центральные проблемы, которые в настоящее время разрабатывают соответствующие науки. Однако реально в исследованиях наблюдается смешение форм, состояний, механизмов и функций сознания, его бытийных и рефлексивных слоев. Это систематически приводит к тому, что одни аспекты абсолютизируются, другие игнорируются вовсе. Нет науки, которая бы изучала все сознание.

Иллюстрацией может служить то, что сейчас огромные усилия направляются на построение классификации, понимание характера и причин измененных состояний сознания (становящихся уже массовидными).

Однако при этом удивительно расплывчаты представления о том, что такое сознание вообще и что такое его норма в частности» (Там же, с. 9—10).

Эту статью нельзя читать как продолжение и развитие статьи 1977-го года. Она, конечно, сохраняет некоторую преемственность, но в целом это совсем иная и самостоятельная работа. Ее не надо было начинать с политических реверансов и упоминаний Мамардашвили. Ее надо было начать вот с этих строк, что все кому не лень исследуют какие-то сознания, лучше измененные или не наши, и никто не озаботился тем, чтобы понять, а что же такое это сознание вообще.

Вот если читать работу, как решение этой задачи, она хороша. Не скажу прекрасна, но она четко решает поставленную задачу — дать философски-психологическую основу для всех подобных исследований. Такую основу, которую приняли бы все.

Ее, то есть придуманную авторами четырехуровневую структуру сознания, не приняли. Она больше нигде не звучит и не используется. Значит, задача еще не была решена. Но она была поставлена, и это есть действительная исходная точка всей новой науки о сознании. Отсюда будет делаться еще множество заходов, даже если их авторы и не будут подозревать, что решают задачу Велихова, Зинченко, Лекторского.

У меня есть предположение, почему эта попытка оказала неудачной. В самом начале статьи авторы сказали: «расширение онтологии (то есть бытия — АШ) сознательных явлений и вовлечение многих наук в их изучение— это естественный процесс развития науки и философии. Эти процессы в принципе создают благоприятную почву для организации и проведении междисциплинарных исследований сознания.

Однако, как будет показано ниже, организация таких исследований сталкивается с целым рядом принципиальных и сложных методологических и методических проблем. Их анализ весьма поучителен, так как аналогичные трудности наблюдаются и при организации комплексного исследования человека и е