Исследования высоко отмечены

Учащиеся МОУ “Андогская средняя школа” ежегодно принимают участие в конкурсе Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества “Мемориал”. Всего в этом году из городов и сел России на него поступило 2394 работы. В начале июня два конкурсанта – Евгений Мартынов и Лариса Кудряшова – получили свидетельства, а Анне Медведевой вручили Поощрительную грамоту. Руководитель группы Г.А. Иванова “За активное участие и помощь в организации IX Всероссийского конкурса исследовательских работ “Человек в истории. Россия – 20 век” отмечена Благодарственным письмом. В нем, в частности, говорится: “Исследования, выполненные под Вашим руководством, высоко отмечены экспертами. В этом, безусловно, есть и Ваша заслуга”.

http://kaduy.my1.ru/news/2008-06-23-355

 

Получили свидетельства

На областной конкурс “Изучаем избирательное право” (акция 2007-2008 учебного года) под руководством учителя истории Т.С. Торговановой было отправлено шесть исследований учащихся Андогской школы. Евгений Мартынов, Лариса Кудряшова и Ксения Шарова получили свидетельства.

В конкурсе “Я – гражданин России” участвовали и педагоги школы. Г.А. Иванова за методические разработки в номинации “Гражданское право” отмечена Дипломом третьей степени. Педагоги: Т.С. Торгованова, Г.П. Никитина и С.А. Сергеева за коллективную и методическую работу получили свидетельства.

http://kaduy.my1.ru/news/2008-06-26-362

Автор: Neva 27.6.2008, 19:16

Марку лучшего хозяйства держать непросто

Смена руководства в СПК “Колхоз Андога” прошла незаметно. Михаил Николаевич Никитаев взял на себя все заботы прежнего руководства, в курсе которых он и так был, потому что годами работал бок о бок с Николаем Васильевичем Тришкиным. И теперь уже на него легла ответственность за дальнейшее развитие хозяйства. А знает его Михаил Николаевич давно, поскольку трудится здесь с 1983 года, с тех самых пор, как после окончания института приехал по направлению в совхоз “Андога”. Поработал на разных должностях. Вначале был инженером по котельным. Тогда их было не меньше десяти, одних только кочегаров – больше сорока. Затем многие годы руководил производственными мастерскими и по долгу службы был правой рукой директора. В качестве руководителя он всего лишь два месяца. Но в принципе в хозяйстве особых перемен не произошло. Весенне-полевые работы, кстати, закончились нормально. Посеяно около 800 гектаров: ячмень, пшеница, овес и горох с овсом. Многолетних трав нынче немного – 70 гектаров. Для нового директора это небольшие объемы. Он помнит совсем другие времена, когда теми же зерновыми засевали 2000 гектаров, а в хозяйстве было пятнадцать комбайнов. Теперь осталось только три – два “Енисея” и КЗС. С последним возникли проблемы, поскольку запчастей к нему не найти. В свое время их выпустили лишь опытную партию, а завода, который производил их, нет и в помине. Когда Никитаев только пришел сюда, в “Андоге” трудилось примерно 400 человек, а сейчас – 140.
- Но беда в том, - говорит он, -и теперь коллектив уменьшается, в общей сложности за последнее время от нас ушли пятьдесят самых лучших механизаторов. Есть куда уходить, ведь рядом лес. На нашей территории действуют пятнадцать предпринимателей, занимающихся, в том числе, и лесом. Кто из ушедших вернется обратно в хозяйство? Да никто. На селе другая работа, и не очень денежная.

Невозможно прибавить зарплату, она ведь во многом зависит от закупочной цены на молоко, а ее все убавляют и убавляют. Так, с первого июня в Славынево, куда поступает молоко из Андоги, цена на него упала еще на рубль. Славынево находится на границе Тверской и Вологодской областей и является своего рода перевалочной базой, откуда молоко реализуется дальше. Вопрос, почему падают закупочные цены, не такой уж простой. По идее они должны повышаться в связи с общемировым ростом цен на продукты. На деле происходит обратное. Почему?

- Переработчики утверждают, - передает их версию Михаил Николаевич, - что сейчас в Россию активно поступают более дешевые молочные продукты из Белоруссии. А там государство действует мудро и своих сельхозпроизводителей дотирует. Килограмм их масла, привозимого в Россию, стоит девяносто рублей, а нашего – все двести. Ну, разумеется, белорусское будут брать охотнее. Такая же картина и с сухим молоком. А раньше все маслозаводы выживали в основном за счет его. Масло же наше, я знаю, на многих маслозаводах лежит в холодильниках, на складе. Вот и в Череповце будут рассматривать цену на молоко. Я думаю, они тоже ее убавят.

- А сколько сейчас стоит литр молока?

- Совсем немного, двенадцать рублей с копейками. А дизельное топливо – уже 25 рублей. Так из каких средств мы будем повышать зарплату?

Хотя государство могло многое сделать, если бы было заинтересовано в развитии сельского хозяйства. Почему бы не установить твердые закупочные цены на то же молоко? Директор соглашается со мной и напоминает, что страна уже потеряла свою продовольственную безопасность. Сейчас импорт продовольствия доходит до 70 процентов. А меж тем, Россия вполне могла бы прокормить себя, завозя только ананасы и бананы. В разговоре я вспомнил цифры, которые привел руководитель аграрной партии Плотников. В маленькой Польше государство выделяет на сельское хозяйство девять миллиардов долларов, а большая Россия – четыре.

- Два года назад СПК “Колхоз Андога” вошел в так называемый нацпроект. Скажите, Михаил Николаевич, способен он кардинально изменить положение дел в хозяйстве?

- Конечно, определенную помощь нацпроект оказал, но, чтобы удержаться в нем, надо иметь определенное число голов скота. Если не будет соблюдаться это условие, а также уменьшатся посевные площади или удой на корову, то нам кредит не дадут. Его получение, кроме того, имеет большие бюрократические сложности. Надо оформить множество разных бумаг. Потом заявку должны рассмотреть и решить, дать его или нет.

На полученный кредит можно приобрести только технику. Если купить ее в установленный срок, то часть денег хозяйству возвращается. В случае проволочек деньги сельчанам обратно не вернут. Таким образом, благодаря нацпроекту, “Андоге” удалось купить неплохую сельхозтехнику: немецкий пятикорпусной плуг, итальянский рулонный пресс-подборщик и кое-что еще. А уже на свои средства приобрели три прицепа, культиватор. Технику взяли еще в прошлом году, и часть средств (примерно 3,5 миллиона) должна вернуться. Этих денег в “Андоге” ждут и уже планируют, что на них приобрести.

Колхоз не только покупает, но и продает. И не одно молоко. Ведь “Андоге” присвоили статус племенного хозяйства, что дает возможность продавать телок. Это и в дальнейшем сложится, если колхоз снова получит лицензию, которая выдается сроком на три года. Племенных телок покупают из Новгородской, Калужской и других областей. За них выручают неплохие деньги, хотя их не хватит решить главную проблему хозяйства – кадровую. Молодые специалисты к ним не поедут на постоянную работу. И причина, преимущественно, в жилье. Своих денег, для того чтобы построить дом, не хватает. Молодой специалист – агроном Ирина Сергеевна Шестерикова – живет в общежитии. Поэтому она, скорее всего, уедет из Никольского.

- Но мы сейчас начали строить 27-квартирный дом. Помощь оказала районная администрация, заплатив за проект и экспертизу. Делать все равно что-то надо, чтобы привлечь специалистов, иначе мы через несколько лет просто развалимся. Вот хотим взять ссуду и все же попытаться начать строительство.

Что ж, вера в себя – добрый помощник, но мировая практика показывает, что сельское хозяйство в рыночных условиях может быть процветающим лишь при активной помощи государства. Без дотаций в той же Европе продукты питания стали бы настолько дороги, что мало кому они были бы доступны. Поэтому России нужен настоящий национальный проект. Без него страну будет продолжать снабжать продовольствием (неизвестно какого качества) мировой рынок.

Михаил ИЛЯСОВ.

http://kaduy.my1.ru/news/2008-06-26-370

Автор: Neva 20.7.2008, 19:40

Цитата

В это время в селе Никольском, более известном как Андогские села или просто «Села», церковный совет получил разрешение духовной консистории на включение в штат церкви должности дьякона (до этого были только священник и псаломщик). Начались поиски подходящей кандидатуры, и «разведка» доложила о непьющем, голосистом и знающем службу псаломщике в Петухе. К отцу явились «делегаты» с предложением перейти в Никольское, пока псаломщиком, но с перспективой в ближайшее время стать дьяконом. В семье ожидалось дальнейшее увеличение, и продвижение по службе было очень кстати. Отец дал согласие, переезд совершился...

Название «Андогскис села» первоначально объединяло три близко расположенных села: Никольское, Стан и Пречистое, хотя собственно на реке Андоге стояло только Никольское, а Стан и Пречистое были расположены на ее притоке - реке Шулме.

Во всех трех селах священники - Троицкий, Братолюбов и Архангельский были из потомственных «духовных династий», о чем говорят уже их фамилии. Рождались же эти фамилии в духовных семинариях, где было принято семинаристов Петровых, Ивановых. Федоровых и т.д. переименовывать либо по названиям праздников (Троицкий, Успенский, Введенский, Рождественский), либо по наименованиям мест, упоминаемых в Священном Писании (Вифлеемский, Иерусалимский. Назаретский), либо по драгоценным камням (Изумрудов, Гранатов, Алмазов), либо по добрым качествам (Братолюбов, Мудролюбов, Любомиров, Миловидов, Добролюбов и т. д.). Вторжение в эту среду «мужика» Судакова было встречено без удовольствия. Пока он был псаломщиком, отношения еще были нормальными, но, когда встал вопрос о дьяконстве, этому было оказано длительное сопротивление. Сначала в консисторию было послано сообщение, что для дьякона нет жилья. Церковный совет откупил помещение бывшего акушерского пункта, пустовавшее в связи с тем, что в это время была отстроена в Андоге больница. Дом разобрали, перевезли поближе к церкви и снова собрали (между прочим, этот дом, проданный сестрой Зоей где-то в 40-е гг. и еще раз перестроенный, стоит до сих пор, и в нем живет семья Вороновых). После революции встал было вопрос о том, что он, как церковное имущество, должен быть передан государству, но староста дал подписку, что деньги на покупку дома он получил от отца. Я не уверена, что это так и происходило, откуда бы многосемейному дьяку взять эти деньги, но, возможно, тогдашней власти и не очень хотелось выбросить на улицу семью, где уже было семь детей, и она удовлетворилась этой распиской. Таким образом, вопрос с жильем был решен. Тогда был выдвинут другой аргумент - что кандидат в дьяконы не имеет никакого образования, поскольку никогда нигде не учился. Отцу было предложено едать экзамены на звание народного учителя. Он купил учебники и без какой бы то ни было помощи самостоятельно подготовился и сдал эти экзамены. (С тех пор у него долго сохранялась любовь к самостоятельным занятиям - уже когда мы учились в школе, он иногда брал наши учебники и с увлечением решал задачи.) После этого и состоялось посвящение.

С Братолюбовым и Архангельским у него позднее практически не было точек соприкосновения, а Троицкий продолжал писать на него доносы. Сначала он делал это сам, потом появился при церкви псаломщик Василий Егорович (фамилии не помню), которого в начале Первой мировой войны взяли в армию, а его жену Троицкий использовал как автора доносов. Оставшись одна, без мужа и средств к существованию, она, по-видимому, растерялась и, вероятно получая от Троицкого какую-то помощь, в свою очередь «помогала» ему в травле дьякона. Если доносы, исходившие от самого Троицкого, были в какой-то мере правдоподобны, то подписанные Еленой Васильевной представляли дикую ложь. Например, она писала, что посадила садик, ягодные кустарники, а дьякон их выдергал и побросал в реку, что она весь день сидит, заперла дверь и с минуты па минуту ждет, что он ворвется и убьет се. Никакого намека на доказательства не было, но в консистории против отца все же было возбуждено «дело», и до самой революции он был под консисторским судом.

 

Судакова Лидия Васильевна (1909-1990)

Из приложения к книге Л.А. Вознесенского «Истины ради» (М.: Республика, 2004. С.599-632).

 

 

Автор: Neva 2.8.2008, 8:14

Цитата

Вероятно, из-за обилия деревьев в прибрежных лесах, где зимой скапливалось много снега, половодье было буйным и обширным, маленькая Шулма становилась шириной почти как Волга у нынешнего Горького. По Шулме лес сплавляли гонками (бревна «сплачивали», т. е. делали плоты: толстые бревна располагали параллельно и с двух концов клали поперек жердь или более топкое бревно, связывая вес «вицами», - это и называлось «вязать плоты». Затем пять-шесть плотов связывали последовательно, один за другим и па двух крайних укрепляли «потеси» - обтесанные в виде тяжелого весла бревна; это и называлось гонкой. Движениями потеси гонку удерживали на середине реки или «прибивали» к берегу.

Когда я училась в Вахонькинской школе, которая находилась в трех километрах выше по Шулме, мы иногда приезжали домой на гонках. Для этого мы после уроков бежали па берег и, завидев приближавшуюся гонку, кричали: «Дядя, прибейся к берегу!» Обычно нам не отказывали и, ворочая тяжелой потесью, подгоняли гонку к берегу, с которого мы горохом сыпали на нее. Когда река доносила гонку до нашего села, следовала опять просьба «прибиться к берегу», и теперь с нее на землю прыгала довольная школьная мелкота. Иногда, недопрыгнув до берега, мы попадали в воду, но, начерпанная в сапоги, она не огорчала, т. к. дом был близко и мокрые портянки высушивались на печи.

В 1913-1914 гг. по Шулме сплавляли и пиленый лес (тес) баржами, или, каких называли у нас, «барками», которые строились из того же свеже-напиленного теса. Возможно, они были и не так уж велики, по нам в то время казались громадными, и до сих пор у меня сохранилось впечатление, как красиво выплывали из-за поворота реки эти, как-то по особенному чистые, желтовато-белые корабли. Двигались они за счет течения реки, а для того, чтобы направлять их по фарватеру, на носу и корме были сделаны отверстия, в которых, как па гонках, укреплялись весла. Кажется, эти весла уже не назывались потесями — хотя они тоже выделывались из целых бревен, но изготавливались более тщательно.

Позднее, по-видимому, в верховьях Шулмы перестали пилить тес, и барки больше не приходили. По Андоге лес сплавляли чаще кошмами — для них использовали бревна меньшего диаметра и меньшей длины и складывали их не в один слой, как в гонках, а многослойными пакетами. Такие пакеты также связывались по типу гонок, но из меньшего количества плотов, и, кажется, связывались они не по торцам бревен, а в поперечном положении (в последнем не совсем уверена). Сплав гонок и кошм был делом далеко не спокойным, бывало, что на крутых поворотах, при ударах о берег или о крупные камни плоты отрывались или вообще рассыпались. Гонщики пытались их собрать, а если это не удавалось, то возвращались домой, не получая никакой платы, даже когда это случалось уже в конце пути.

Работа была очень тяжелой, обычно гонщиками были мужчины, женщины шли на нее очень редко, и их ставили только на кормовое весло, то есть на менее ответственный участок, поскольку направление в основном задавалось положением первого плота. Иногда одну гонку сплавляло несколько гонщиков. В этом случае обычно на среднем плоту ставили шалаш, где отдыхали те, кто был свободен от работы. Чаще гонщиков было двое. На прямых участках реки каждый стоял у своего весла и только изредка «бил» им. На поворотах или при какой-то опасности (большие подводные камни, сильное течение, которое гонит на берег, мельничная плотина и т. д.) начиналась бешеная потогонная работа, весла били непрерывно, главный гонщик выкрикивал резкие приказания, подсобники бегали, перескакивая с плота на плот, от одного весла к другому, где нужна была помощь, и с облегченным вздохом вытирали пот, когда опасное место оставалось позади. В миниатюре повторялась картина сплава барж мимо скал — «бойцов» на уральских реках, описанная в литературе.

Когда вода немного спадала (реки были полноводны, но уже входили в свои берега), начинался сплав леса «молем», т. е. отдельными, несвязанными бревнами. Они плыли, покрывая реку сплошным слоем, так что более удалые и ловкие ребята могли перебегать по ним через реку, хотя это было довольно опасно: если бегущий попадал на тонкое бревно или на край, особенно на более тонкую верхушку бревна, случалось, что они, не выдержав тяжести, опускались, и смельчак оказывался в воде между движущимися бревнами или хуже того — под ними. Иногда поток бревен натыкался на какое-нибудь препятствие или просто вставшее поперек бревно и останавливался. На эти бревна налезали другие, подплывавшие сзади, и образовывался «залом» — беспорядочное нагромождение бревен, запрудившее реку. На залом взбирались самые опытные и сильные сплавщики, баграми вытаскивали из него и пускали по реке отдельные бревна и восстанавливали движение. Эта работа была тоже очень опасной, случалось, что после того, как удавалось вытащить застрявшее бревно, вся масса залома начинала двигаться, и сплавщик, прыгая что есть духу с плывущего скользкого бревна на такое же другое, мчался к берегу: попасть между бревнами означало гибель или, в лучшем случае, переломы, раны и синяки.

Недалеко от устья Шулмы (впадения ее в Андогу), как раз против нашего дома, сплавщики делали остановку. Не знаю, вызывалась она усталостью и потребностью в отдыхе перед выходом в быструю Андогу или необходимостью провести учет сплавляемого леса. На берегу в нескольких местах были вбиты в землю, плотно друг к другу, 15—16 толстых кольев, образовывавших своего рода искусственные пни высотой сантиметров 35—40. К ним канатами причаливали гонки на ночь, а иногда и на два-три дня. Гонки размещались в несколько рядов — первый у берега, следующие параллельно им, так что получался бревенчатый настил чуть не через всю ширину реки, и мы, ребятишки, любили бегать по нему, перескакивая с плота на плот...

При сплаве леса молем в этом же месте делалась «запань» — плавучий мост шириною в три-четыре бревна и длиною от одного берега до другого с перерывом посредине, перекрытый мостиком. В промежуток свободной воды под мостиком сплавщики баграми проталкивали по одному бревна, скопившиеся выше запани. Не знаю, делалось это для счета бревен, доплывших до конца Шулмы, или, скорее, для того, чтобы в устье не образовывался залом. Шулма впадала в Андогу под прямым углом, поэтому плывущие по ней бревна должны были сделать крутой поворот, и если бы это была сплошная масса, то она легко могла тут застрять, а одиночные бревна благополучно заворачивали в Андогу. Изредка случалось (на моей памяти один раз), что при сильном напоре воды и скопившихся бревнах запань прорывало, и бревна начинали идти сплошной массой, но этот прорыв сплавщики быстро ликвидировали.

Так подробно я пишу о сплаве, потому что в детском сознании все это — весна, солнце, первая травка, ширь разлившейся реки, энергично снующие фигуры сплавщиков, деловой гам (иной раз и с крепким словом) — сливалось в своего рода праздник и было одной из достопримечательностей Андоги (уже не реки, а местности).

Судакова Лидия Васильевна (1909-1990)

Из приложения к книге Л.А. Вознесенского «Истины ради» (М.: Республика, 2004. С.599-632).

 

Автор: Neva 2.8.2008, 8:32

Цитата

У Андоги — местности были еще три достопримечательности, о которых я всю жизнь вспоминаю с восхищением и душевным теплом. Первая — Белый бор. Так называли вековой сосновый лес вокруг Филиппо-Ирапского монастыря. Он принадлежал монастырю, и монахи содержали его, может быть, в более строгом порядке, чем собственные кельи. Не было в нем порубок, а значит, и пней, не валялось ни одной ветки или гниющего ствола. Высокие, прямые (сказала бы «точно стрелы», но они были несколько десятков метров высоты и соответственной толщины), золотисто-желтые стволы стояли как колонны. Они были гладкие. т. к. по мере роста все нижние сучья отмирали, и только высоко смыкались зеленые кроны. За столетия этот зеленый покров стал настолько плотным, что под ним уже не развивались ни подрост деревьев, ни трава, земля была покрыта белым мхом, похожим на крошечные кудрявые деревца (отсюда и название «белый»), и на этом фоне зеленели листики и как специально разбросанные украшения краснели ягоды брусники. Очевидно, долгий век достался только самым сильным, здоровым деревьям, вся слабая мелочь давно погибла, и сосны стояли очень просторно, так что этот бор свободно и далеко просматривался. Один раз в нем была построена эстрада, и приехавший из Череповца хор дал здесь концерт, а многочисленная публика, стоя между соснами, слушала песни и смотрела на него, не чувствуя помехи от деревьев.

Сухая песчаная почва, красота бора, быстрая чистая река делали это место настолько привлекательным, что перед революцией возник проект построить здесь царскую дачу. Велись некие расчеты, а в монастыре была специально куплена какая-то особенная икона, с которой предполагалось встретить царя. Революция похоронила этот проект, монастырь был закрыт, в нем разместились сначала детский приют, а сейчас Дом инвалидов. К большому сожалению, погиб и Белый бор, причем есть слух, что это произошло по ошибке. Где-то в области есть место с похожим названием «Андома», и во время Отечественной войны была опасность, что туда дойдут немцы, поэтому было дано указание укрепить этот район. На каком-то этапе движения этих указаний название местности перепутали, написали «Андога», где и начали строить укрепления, а для их строительства вырубили Белый бор. В 1972 г. я проезжала через эти места и с душевной болью увидела обыкновенный молодой еловый лес, довольно низкий, густой и темный.

Второе замечательное место было известно под названием «Подсельская». Широкий заливной разноцветный луг на левом берегу Шулмы примерно в 150 метрах от реки переходил в крутой подъем, заросший темными елями, — отсюда этот лес продолжался на несколько километров вдоль Андоги. Против нашего дома на подъеме был промежуток, лишенный деревьев, через который просматривалась идущая вдоль холма дорога. Это было место народных гуляний. В праздничные дни сюда приходили нарядные веселые девушки и парни из соседних сел и деревень (иногда за десять — двенадцать километров), пели, плясали под гармошки или просто ходили вдоль дороги — девушки, взявшись под руки и образуя шеренги по ширине дороги, а парни группами за ними. Очень красивы были подсельские гулянья, если смотреть на них с противоположного берега Шулмы, где стоял наш дом. Время от времени гуляющие собирались в круг, и начинались пляски. Позднее гулянье «осовременилось» — уже не было ходьбы рядами, да и гармошек и пения почти не было слышно, молодежь просто собиралась группами, разговаривали, знакомились, иногда разбредались парами по лесу. Еще позднее сюда перенесли кладбище, и гулянья прекратились. Во время Отечественной войны как раз на холме Подсельской строился укрепленный пункт, и существовавшие к этому времени могилы, в том числе могила маленькой Веры, дочери моей сестры Зои, были перерыты, но затем кладбище «заселили» новые захоронения. Сейчас там похоронены муж Зои Дмитрий Васильевич Смирнов и ее сын Юрий Александрович Абузин.

Если Белый бор и Подсельскую знали все андожане, то третье «заветное» место, вероятно, было дорого только мне и еще нескольким девочкам. Выше по течению Андоги ширина ее русла в засушливое лето значительно сокращалась, и по левому берегу обнажалась часть ее каменистого дна. По величине, форме и строению камни были чрезвычайно разнообразны, и мы — группа девочек — часами рылись в них в поисках самых интересных. Особенно ценились разноцветные мягкие камешки, которые, если ими провести по другому — плоскому и твердому камню, оставляли на нем цветную черту. Мы их называли «красками», и время от времени то одна, то другая девочка радостно кричала: «Я краску нашла!» Один раз мне попался там обломок каменного ножа, по-видимому, кончик лезвия. Это был камень светло-коричневого цвета, правильной формы, которая была получена путем отбивания мелких кусочков, так что его поверхность была вся в мелких щербинках. Он был примерно 4 сантиметра длиной и 1,2 сантиметра шириной. Другой раз я нашла сросток кристаллов в форме крошечного кресла без ножек. Эти два камешка я долго хранила, но потом они потерялись, тем более что значение первого из них (ножа) я поняла позднее, когда увидела в музее орудия каменного века.

Было еще одно замечательное место, которого я, к сожалению, не видела, — Бадогово озеро. Оно располагается в глухом лесу за монастырем, и на пути туда водилось много змей, которые часто лежали прямо на дороге, греясь на солнце. Говорили, что оно необычайно красиво, и у человека, который к нему выходит, непроизвольно вырываются слова восхищения. Согласно ходившей в народе легенде, это было опасно, так как человеку, вслух выразившему свой восторг, предстояло обязательно потерять дорогу и заблудиться в лесу. В детстве я не сходила на озеро, так как боялась заблудиться или наступить на змею, а позднее приезжала в Андогу на жниву, когда было не до озера, — так я его и не увидела.

Судакова Лидия Васильевна (1909-1990)

Из приложения к книге Л.А. Вознесенского «Истины ради» (М.: Республика, 2004. С.599-632).

 

Автор: Neva 2.8.2008, 8:44

Цитата

Село Никольское было малочисленное (22 двора), но считалось своего рода «столицей» Андоги. Из него выходили семь дорог, в том числе дороги в г. Череповец и к железнодорожной станции Кадуй. Конечно, какие-то из них были продолжением друг друга, т. е. можно было считать, что одна дорога, проходя через село, дает два конца, но расходились они в таких разных направлениях, что решить, какой конец считать началом, а какой его продолжением, было бы трудно.

На схеме я указываю ближайшие деревни, которые первыми встречаются на этой дороге (за исключением дорог, конечным пунктом которых были Кадуй и Череповец), а дальше, конечно, шли другие деревни и ответвления дорог к ним. Между селом и Станом было еще отдельных три дома, которые трудно назвать деревней, хотя они и имели собственное имя «Слудинка». В них жили акушерка, урядник, ветеринар и какая-то служащая почты.

За Слудинкой на правом берегу Шулмы была больница, которую годами создавал работавший в ней старый врач (фамилии его я, к сожалению, не знаю). Каждый год он что-то пристраивал, что-то улучшал и сделал одну из лучших сельских больниц (помню, что в палатах были даже телефоны — в то время большая редкость). А позднее она сгорела дотла. К девушкам — ночным дежурным пришли их кавалеры. У врача, должно быть, было какое-то предчувствие — тревога за свое детище, и он по ночам иногда обходил территорию больницы. Заметив, что он ходит, ребята спрятались на чердаке между сложенными там старыми матрацами. Когда тревога улеглась, они ушли, по-видимому оставив непогашенный окурок. Окон на чердаке не было, и поэтому разгоревшийся внутри огонь снаружи не был виден. Пожар обнаружили, когда уже весь чердак был охвачен огнем и прогорели стены. Мой отец как раз вышел в это время к реке, откуда была видна больница, и заметил, что здание больницы под крышей опоясано полосой огня. Забили в колокола, сбежался народ, стали по цепочке передавать от реки ведра с водой (это, в частности, делала Аня), но погасить уже разбушевавшийся пожар не удалось.

Почти около больницы, немного ближе к селу был деревянный мост через Шулму, а за ним дома почты, мельницы и два жилых дома, в одном из которых жила хозяйка мельницы, а в другом мельник и рабочие, обслуживавшие мельницу. По слухам, хозяйка была любовницей богатого купца, который выстроил и подарил ей эти здания. Несмотря на эти не слишком почтенные сведения о ней, она держалась важной дамой, да, собственно, окружающие так и относились к ней: она была богата и имела власть над приезжающими на мельницу «помольцами» — так назывались крестьяне, привозившие молоть зерно.

В самом селе были две церкви и соответственно два кладбища, обнесенные кирпичной оградой, ярмарочные «ряды», большой, по сельским понятиям, магазин купца Демидова, маленькая сельская лавка Виктора Кузина и дом «крендельщика» Скобелева, который пек на продажу крендели (баранки). Таким образом, крестьяне соседних деревень в церковь, на кладбище, почту, мельницу, на ярмарку, в магазин, в больницу шли либо в село, либо через село, вблизи от него, и в их жизни оно играло большую роль, чем далекий город Череповец, до которого было 56 верст, и к тому же про них здесь говорили: «мерила баба клюкой, да махнула рукой — пусть будет 56».

Жить в селе или деревенской девушке выйти замуж за парня из него считалось почетным, а сельские девушки за деревенских не шли, и, может быть, поэтому в селе было достаточно старых дев. Уроженка одной из андогских деревень Хариса рассказывала, что для нее пойти в село (или, как там говорили, в «села») было праздником. К нему готовились заранее и для него наряжались. Постоянное общение с большим количеством приезжих и проезжих, наличие учреждений (почта, больница, церковь) со служащими, более или менее образованными людьми привело к тому, что культурный уровень «сельских» был несколько выше, чем в деревне, — более правильный язык (хотя и не совсем литературный), элементы городской одежды, грамотность, стремление учить детей и т. д.

Основное население составляли две крестьянские династии — Абузиных и Цветковых (по 6 дворов). Остальные семьи: Крапивины, Самойловы, Калачевы, Скобелевы, Кузины, по-видимому, появились в селе позднее и еще не «расселились» — их было по одной семье. Интересно, что в некоторых семьях настоящая фамилия сохранялась в документах, а в быту их обычно называли иначе. Так, одну из семей Цветковых все звали Егоровыми, по имени умершего деда, Калачевых — Кондратьевыми, по имени главы семьи старика Кондратия. Семья Скобелевых занималась выпечкой кренделей (баранок), поэтому всех их многочисленных детей звали Крендельщиковыми (Васька Егоров, Алексей Кондратьев, Манька Крендельщикова и т. д.). Семья Крендельщиковых приехала в село уже на моей памяти, и если культурный уровень основных сельчан был немного выше деревенских жителей, то Крендельщиковы заметно в этом отношении отставали. Например, одним из развлечений, которым они почти гордились, было поставить на стол трех-летнего мальчишку, который по команде «Давай, Ленька!» выпаливал большой запас грязных матерных слов.

Долгое время в селе совсем не было воровства. Если из дома уходили все, то последний просто приставлял к входной двери снаружи палку: это значило, что в доме никого нет. Наружная дверь не имела замка, только на ночь накидывали крючок, а все внутренние двери вообще не запирались. Правда, поговаривали, что Алеха Крапивин может подобрать валяющуюся во дворе без призора вещь, но это был не подтвержденный фактами слух, а в дом он никогда не заходил (между прочим, этот совершенно типичный и довольно невзрачный мужик хорошо играл на скрипке). Уже где-то в 20-х гг. появился в селе вор Васька Егоров (Цветков), но после нескольких не очень удачных краж он был пойман, заперт в бане, сделал подкоп под стену и скрылся. Позднее он разъезжал по стране, а когда на него составляли протокол по поводу безбилетного проезда, он назывался именем брата и давал его адрес. Брату присылали повестки с обязательством уплатить штраф за безбилетный проезд, например, от Вятки до Иркутска, хотя он никогда там не был.

Судакова Лидия Васильевна (1909-1990)

Из приложения к книге Л.А. Вознесенского «Истины ради» (М.: Республика, 2004. С.599-632).

 

Автор: Neva 2.8.2008, 8:58

Ярмарки в Андоге

 

Цитата

Ярмарочные «ряды» делили село на две части, собственно Никольское и Поповку, о которой я скажу несколько позже. Ряды представляли две постоянные, параллельные, расположенные по сторонам дороги постройки, у которых задняя стена была сплошная, а спереди они были открытыми со сплошным прилавком и поперечными перегородками, которые делили это узкое (примерно 1,5 метра) и длинное (метров 20—25) строение на отдельные ларьки. Правый ряд начинался у церкви, а кончался небольшой кирпичной стойкой, на которой были укреплены иконка и кружка для пожертвований. В нее бросали мелкие монеты прохожие и купцы перед началом торговли, последние — с расчетом, что это обеспечит удачную распродажу товара. Во время ярмарки ларьки занимали приезжие купцы с тканями, посудой, обувью, игрушками и т. д. Местные умельцы со своим товаром — корзинками, кадками, деревянной мелочью (лопаты, толкушки, вальки), санками, горшками — обычно устраивались на земле (или на снегу) на площади между двумя церквами.

Ряды, в обычное время серые, в день ярмарки расцвечивались обвешанные яркими тканями, кружевами, сапожками и т. д. Не помню точно, два или три раза в год (а может быть, и больше) проходили ярмарки, но они были всегда праздником (впрочем, и были приурочены к праздничным дням). Собирались на ярмарку со всех окрестных деревень не только покупатели, но и те, кому покупать было нечего и не на что, а хотелось людей посмотреть и себя показать. Иной имел в кармане 2—З копейки, но деловито приценивался к самовару или часам и яростно торговался, зная, что не купит, но с удовольствием добиваясь уступки, чтобы потом с наслаждением рассказывать, что видел на ярмарке, что сколько стоило и как он ловко «сбил цену».

На ярмарку почти поголовно собиралась окрестная молодежь. Девушки в ярких ситцевых нарядах (а зимой в цветастых шалях) с разноцветными лентами в косах, взявшись за руки по шесть-семь человек в ряду, ходили по ярмарке, а парни присматривались к ним, выбирая невест. Ребятня, запасшись глиняными свистульками, вносила свою долю в ярмарочный гам. Как правило, ярмарка проходила в один день, и на следующее утро оставались лишь кое-где разбросанное сено, обрывки бечевок и черепки разбитых горшков, но все это быстро убирали, и до следующей ярмарки ряды служили местом ребячьих игр.

© Судакова Лидия Васильевна (1909-1990)

Из приложения к книге Л.А. Вознесенского «Истины ради» (М.: Республика, 2004.

Цитата

В пору моего раннего детства в селе еще сохранялись старинные обычаи – катанье и ряженые на Святки и костер на Масленицу. Для костра молодые ребята заранее припасали горючее: дрова, сломанные сани, колеса, пни, обломок лодки – все, что уже не годилось в хозяйстве, но еще могло гореть. Из всего собранного на поляне посреди села складывалась высокая куча, которую и поджигали в конце «масленой недели». Это называлось «жечь масленицу» и представляло собой яркое, праздничное прощание с нею. Буйное пламя, нарядные веселые люди вокруг костра, пляски, шутки, а когда куча прогорала, через ее остатки прыгали, причем, если парень с девушкой делали это, взявшись за руки, считалось, по примете, что они поженятся. Даже на следующий день люди, проходя мимо черного пятна от сгоревшего костра, улыбались, вспоминая, как весело жгли масленицу.

На Рождество «ряженые» – группы молодежи в фантастических костюмах (медведя, бабы-яги, скомороха и т. д.) – ходили из дома в дом с песнями и шутками, получая за них какое-нибудь угощение. Были очень распространены гадания, чаще такого типа: подкрадывались к окну и кричали: «Как судьбу зовут?». Если это были парни, то им называли женские имена, а девушкам – мужские. И неизменно вызывало смех то, что Наталья Егорова (Цветкова) из года в год называла ребятам имена своих дочерей, причем произносила их с присвистом: «Маса, Аннуска».

На Крещение устраивался крестный ход. Из храма выносили иконы и хоругви, и колонна с духовенством впереди и с церковным пением шла на Андогу, где священник три раза опускал крест в заранее подготовленную прорубь. Верующие торопились хлебнуть воды из освященной проруби, умывались, а некоторые и окунались.

Другая процессия устраивалась на Пасху, когда, кроме икон и хоругвей, выносили и плащаницу – узорное полотно, которым в обычное время был покрыт «гроб Христа», то ли ящик, то ли просто возвышение