Международная политэкономия и неомарксизм

Международная политэкономия

Вывод об относительности и узости сферы проявлений борьбы неореализма и неолиберализма не означает, однако, их исчезновения. Спор между двумя парадигмами не обошел стороной и такое сравнительно новое направление науки международных отношений, как международная политэкономия.

Ее институализация происходит в 1970-е гг., когда осмысление новых тенденций в мировом экономическом развитии и вытекающих из них новых политических задач поставило перед наукой проблему соединения подходов соответствующих дисциплин в целях наиболее адекватного теоретического отражения происходящего, попыток прогнозирования будущего и выработки на этой основе рекомендаций политикам. В 1968 г. Ричард Купер, сыгравший значительную роль в генезисе международной политэкономии, формулирует ее основной вопрос следующим образом: "Как сохранить многочисленные выгоды от обширной сети международных экономических отношений, избавленных от уродующих их ограничений, и в то же время сберечь максимальную степень свободы для каждой нации, которая стремится преследовать свои законные экономические цели" (цит. по: Graz. 1994. Р. 139).

Социетальные предпосылки международной политэкономии формировались в ходе усиления взаимозависимости мира, возрастающей роли транснациональных корпораций, фирм, предприятий и банков, обострения проблем, связанных с доступом к природным ресурсам и их коммерциализацией. Вставшие перед наукой задачи выявления и анализа способов и средств воздействия экономики и политики на международные отношения и сложившийся мировой порядок обусловили необходимость инвентаризации и ревизии ее теоретического арсенала и, как следствие, отказа от положений реалистской парадигмы,

согласно которой "ключевой категорией политического реализма является понятие интереса, определенного в терминах власти. Именно это понятие связывает между собой разум исследователя и явления международной политики. Именно оно определяет специфичность политической сферы, ее отличие от других сфер жизни – таких, как экономика (понимаемая в категориях интереса, определенного как богатство), этика, эстетика или религия. Без такого понятия теория политики, внутренней или внешней, была бы невозможна, так как в этом случае мы не смогли бы отделить политические явления от неполитических и внести хоть какую-то упорядоченность в политическую среду" (курсив мой. – П.Ц.) (Моргентау. 1997. С. 191).

Новые реалии поставили под вопрос правомерность отделения политических явлений от неполитических. К 1970-м гг. в экономически развитых странах Запада наступил кризис, свидетельствующий о закате эпохи "славного тридцатилетия"¹: заметно снизились темпы роста производства; массовая безработица охватила около 10% активного населения и сопровождалась маргинализацией той его части, которая оказалась за порогом бедности; рос бюджетный дефицит и, соответственно, внешняя задолженность. Кроме того, микроэлектронная революция и роботизация производства вслед за рабочими лишает мест и служащих, периодический кризис перепроизводства обостряется затовариванием части рынка, а разрыв между производственной и финансовой деятельностью увлекает свободные капиталы в сферу спекулятивных операций в ущерб инвестированию. Указанные явления тесно переплетаются друг с другом: если, например, финансовая спекуляция ослабляет производственную ткань и этим способствует росту безработицы, то причиной такой спекуляции выступает задолженность, которая вынуждает государственные власти и предприятия предлагать капиталам более привлекательные проценты – под угрозой бегства этих капиталов за границу в поисках более высокой нормы прибыли. Тем самым, как подчеркивает М. Мерль, речь идет о замкнутом круге, в который попали страны, привыкшие жить выше своих средств (Merle. 1974. Р. 57–58). Одной из причин потрясения мирового экономического порядка стала валютная политика США, результатом которой стало разрушение системы, установленной Бреттон-Вудскими Соглашениями. В августе 1971 г. Президент США издает декрет о "приостановке" конвертируемости доллара в золото. Эта мера стала неизбежной вследствие неосторожности самих США, которые, финансируя

войну во Вьетнаме, ввели "нижнюю границу доллара" и оказались бы банкротами, если бы все владельцы американской валюты потребовали обменять ее на золото. По сути, эта мера означала девальвацию американской валюты. А в феврале 1973 г., после того как американское правительство решило ввести "плавающий" курс доллара, Бреттон-Вудская система была окончательно разрушена, и обменные курсы были обречены на общую неустойчивость, т.е. на конъюнктурные колебания и биржевые спекуляции (подробнее см. там же. С. 59–60).

При исследовании основных тенденций международной жизни международно-политическая наука уже не могла исходить из примата высокой политики и игнорировать экономические процессы, происходящие в мире. Одновременно обнаружились недостатки и классической школы политической экономии. Продолжая традиции А. Смита и Д. Рикардо, которые в противовес меркантилистам отделяли экономику от политики, и развивая теорию абсолютных и относительных преимуществ, сторонники классической школы по-прежнему настаивали на невмешательстве государства в международные обмены, регулируемые "невидимой рукой рынка" (подробнее об этом см.: Буглай, Ливенцов. 1996. С. 5–10). В результате эта школа оказалась не в состоянии ответить на запросы "творцов международной политики". Возникла острая потребность в новых политических средствах, способных обеспечить контроль и управление потрясениями международного экономического порядка, которые в противном случае, угрожают окончательно подорвать их взаимную легитимность. Перед исследователями международных отношений встала двойная задача, связанная с критическим анализом: 1) процессов легитимизации государственных аппаратов в их специфическом посредничестве между экономическим и политическим; 2) контекста кризиса, вызывающего необходимость "экономизации" политической деятельности государств на международной арене (Graz. 1994. Р. 141,).

Международная политэкономия (МПЭ) стремится опереться на накопленные ко времени приобретения ею "прав гражданства" теоретические предпосылки. Американские ученые Дж. Фриден и Д. Лайк, с которыми солидаризируется Р. Гилпин, называют три сложившиеся в международной политэкономии традиций. Реализм (вместе с меркантилизмом и национализмом) исходит из приоритета политического над экономическим в международных отношениях, а также подчеркивает первостепенное значение силы среди целей, которые преследуют государства на международной арене. Марксизм в объяснении формирования, развития и взаимодействия наций и государств, международных конфликтов и сотрудничества настаивает на примате экономического над политическим. Либерализм разделяет экономическое и

политическое, легитимируя международную политэкономию как автономную дисциплину. Указанные традиции оказали значительное влияние на международно-политическую науку, дав определенные положительные результаты в объяснении международной политики. Однако такие результаты сыграли не более чем роль стимула для дальнейших, более глубоких исследований. Использование гипотез о рациональности выбора, утилитаризма акторов, стремящихся к достижению максимальной экономической выгоды, об экономической подоплеке международных конфликтов и т.п. или же, наоборот, интерпретация международных экономических процессов в терминах силы, политического соперничества, различия правящих режимов и т.п. игнорируют самое главное в предмете политэкономии – взаимодействие экономического и политического. Этот недостаток характерен и для либерального подхода. Именно поэтому, как подчеркивает Ж. Кусси, в отличие от указанных традиций, "основополагающее место в МПЭ могут занять только такие исследования, которые рассматривают взаимодействие между фактами, одни из которых не интегрированы и не могут быть интегрированы в экономическую парадигму, а другие не интегрированы и не могут быть интегрированы в политическую парадигму....Любая политэкономия рождается из признания несводимости парадигм и необходимости их одновременного использования. Такое использование разнородных элементов создает опасность утраты последовательности, но это приемлемый риск для достижения убедительности и обоснованности" (Coussy. 1998. Р. 259).

Дальнейшее развитие МПЭ, подтвердив ограниченность монодисциплинарного подхода, пошло под знаком усложнения экономической проблематики дисциплины и целенаправленного стремления дать ответ на политические требования мирового хозяйственного развития. Важную роль в этом сыграл журнал International Organization, выпустивший в 1975 г. тематический номер под названием "Мировая Политика и международная экономика". Его издатели поставили перед собой цель организовать научную дискуссию, которая способствовала бы, во-первых, выяснению основ международных экономических механизмов и, соответственно, формулированию аргументированных политических рекомендаций; во-вторых, интеграции методов экономики и политических наук и, в-третьих, выработке институциональных новаций, связанных с МПЭ как относительно автономной дисциплиной в рамках международно-политической науки. Однако в ходе дальнейшего развития этой дисциплины выявилось, что недостатки, связанные с разделением экономического и политического не только не были преодолены, но и в чем-то даже обострились, хотя это и происходит на фоне попыток их примирения.

Действительно, как показывает Ж.-К. Гра, в 1970–1980-е гг. МПЭ характеризовалась, во-первых, "экономическим онтологизмом" (т.е. обособлением международных экономических факторов в ущерб политическим); во-вторых, попыткой "теоретического синкретизма", которая, тем не менее, сопровождалась имплицитным креном в сторону неореализма; наконец, в-третьих, "властным фетишизмом", свойственным неомарксистской парадигме (Graz. 1994. Р. 144–152).

Первая из указанных тенденция достаточно отчетливо проявилась в теориях "гегемонистской- стабильности" и "международных режимов".

Так, размышления сторонников теории гегемонистской стабильности вписываются в теории "коллективного действия" и "общих благ" Манкура Олсона и строятся вокруг интерпретации понятия гегемонии, которую дал ему в 1970.г. американский историк Киндель-бергер на основе исследования мирового экономического кризиса 1929 г. Правда, Киндельбергер не использовал термин "гегемония", предпочитая ему термины "ответственность" и "лидерство", он понимал под ними "захват диспозиций, необходимых для руководства распределением "общественных благ" (т.е. благ, потребление которых не делает их менее доступными для других потребителей). С этой точки зрения, "гегемонистская стабильность" основывается на благосклонности господствующей в международных отношениях державы, которая в состоянии' распределять "коллективные блага" между государствами международной системы, ограничивая таким образом присущую ей анархичность. По мнению Киндельбергера, "для того чтобы мировая экономика стала стабильной, должен иметься стабилизатор – единственный стабилизатор" (цит по: там же. Р. 145). Именно отсутствием такого "стабилизатора" сторонники теории гегемонистской стабильности объясняют как кризис мировой экономики в 1930-е гг., так и последовавшую затем депрессию, рост тарифных барьеров и в конечном счете Вторую мировую войну.

Ж.-К. Гра показывает, что, понимая этот тезис в контексте 1970– 1980-х гг., т.е. дискуссии относительно последствий, которые могла бы иметь возможная эрозия американской гегемонии для "либерального порядка", теория "гегемонистской стабильности" остается в рамках довольно простого трилогизма: добровольное распределение "коллективных благ" в ансамбле государств международной системы зависит от существования гегемонистской силы (подразумеваются США – тезис о гегемонистской стабильности); или же, всегда существуют "рвачи" (спекулянты), из-за которых возрастают издержки и потеря легитимности гегемонистской силы (подразумеваются европейские государства и Япония – тезис об энтропии). Из этого следует, что

упадок гегемонистской силы отрицательно сказывается на способности распределять "коллективные блага" (подразумеваются условия процветания капиталистической экономики – тезис об упадке) (там же. Р. 145–146). Таким образом, теория "гегемонистской стабильности" отдает явную дань неореалистской парадигме международно-политической науки и, следовательно, ей свойственны те недостатки, присущие данной парадигме, о которых говорилось выше.

В свою очередь, основные положения теории международных режимов, вписываясь в рамки неоинституционализма, роднят ее с неолиберальными позициями, которые, как мы уже видели, довольно близки к неореализму. Действительно, представляя собой, по определению Р. Кохэна и Дж. Ная, "совокупность явных и неявных принципов, норм, правил и процедур решения, вокруг которых сходятся ожидания акторов", международные режимы в конечном счете очерчивают своего рода сферу действия "гегемонической державы" (или союза держав), содействующей распределению "коллективных благ". Различие двух концепций касается понимания той роли, которая возложена на "гегемоническую силу" в формировании и поддержании международных режимов. Если для сторонников теории "гегемонистской стабильности" поддержание режимов обусловлено сохранением гегемонии, то для сторонников теории режимов это не обязательное условие. С точки зрения Кохэна, понятие международного режима обогащает концепцию "рационального выбора", позволяя осознать возможность межгосударственной кооперации, способной преодолевать "близорукий интерес государств" (там же. Р. 146).

Авторы, которых считают родоначальниками международной политэкономии, С. Стрэндж и Р. Гилпин попытались интегрировать не только эти различия, но и неомарксистские позиции, которые, по замечанию Ж. Кусси, "заметны во многих работах по международной политэкономии" (Coussy. 1998. Р. 264). С точки зрения Р. Гилпина, предмет МПЭ связан с тремя принципиальными вопросами, Во-первых, это вопрос о причинах и следствиях возникновения глобальной рыночной экономики. Подчиняется ли функционирование рынка своей собственной внутренней логике, или же оно зависит от государственных регулирований? Во-вторых, это вопрос о диалектике экономических и политических изменений. В какой мере экономическая нестабильность может повлечь за собой политические потрясения? Как соотносятся стремление государств к сохранению своего суверенитета и глобализация способов экономического регулирования? В-третьих, это вопрос о политических путях вступления государств в процесс глобализации. Какими средствами располагает государство для контролирования рынка и какие стратегии имеет в своем распоряжении

рынок – вернее, те силы, которые его представляют, для преодоления или обхода государственных ограничений? Однако Гилпин в конечном итоге все же приходит к выводу, что "лучшую надежду миру на экономическую стабильность дает меркантилизм в мягкой форме" (Gilpin. 1987. Р. 408). Тем самым- он подтверждает свою приверженность неореализму.

Со своей стороны, С. Стрэндж уже в одной из первых изданных ею работ по МПЭ (Strange. 1970) подчеркивает, что "стремительность событий в международной экономике и изменений, связанных с экономической взаимозависимостью, порождает новые вопросы, касающиеся природы национального интереса" (там же. Р. 315), и настаивает на необходимости изучения международных экономических отношений на основе приоритета "политического". В этой связи она предлагает подход, основанный на структурном понимании власти. Основной вопрос международной политэкономии – вопрос о соотношении государства и рынка – С. Стрэндж рассматривает через структурное понимание власти. Власть уподобляется четырехграннику, стороны которого представляют собой структуры производства, безопасности, знания и финансов. Каждая сторона, соприкасаясь с тремя другими, оказывается с ними в положении тесной взаимосвязи, которая, в свою очередь, влияет на отношения между "властью" и "рынком". Развивая эту точку зрения в одной из своих последних работ (Strange. 1996), С. Стрэндж трактует международную систему Kak результат столкновений и борьбы, переговоров и компромиссов различных типов власти, которые стремятся навязать друг другу свои предпочтения. В настоящее время в этой борьбе наблюдается превосходство безличных рыночных сил. Автор называет две причины такой ситуации. Во-первых, это технологическая революция, которая привела к революции в сферах экономической деятельности и безопасности. А во-вторых, это удорожание стоимости капитала для предприятий и, соответственно, рост их потребности в финансах, на которую, в свою очередь, реагируют рынки. Результатом таких изменений становится переход власти над обществами и экономиками от государств к транснациональным корпорациям, фирмам и банкам. Производственная деятельность во всех секторах экономики все чаще осуществляется помимо государств. Распределение богатств в мире зависит уже не столько от государственных политик, сколько от трансфертов со стороны транснационального капитала. Фирмы и предприятия конфисковали у государств функции социального управления, обеспечения занятости, условий труда и его оплаты. Все это регулируется не столько государственными законами, сколько внутренними регламентациями самих фирм. Транснациональные фирмы играют растущую роль и в фискальной сфере. Кроме того,

они все больше подрывают роль государств в политике безопасности, экономики, коммуникации и в целом его монополию на насилие. Однако, по мнению Стрендж, все это не означает, что можно прогнозировать исчезновение государства или его переход под полный контроль со стороны транснациональных фирм. История учит, что соотношение сил между институционально-политической и экономической властью – величина переменная. Сегодня это соотношение складывается не в пользу государства, однако это не значит, что такая ситуация сохранится и в будущем. В то же время важное значение имеет рост асимметрии между государствами с точки зрения их способности управлять своими обществами и экономиками. Только США обладают всеми видами структурной власти. Поэтому выводы об утрате их гегемонии выглядят, по мнению С. Стрэндж, безосновательными.

"Экономический структурализм" С. Стрэндж стал не только попыткой теоретического синкретизма, т.е. преодоления крайностей и соединения преимуществ, конкурирующих в МПЭ позиций (см.: Graz. 1994. Р. 151). Парадоксальным образом он совпадает в ряде своих положений с "неолиберальной контрреволюцией" и с концепцией "новой политэкономии", основанной на неоклассических подходах (см. об этом: Cousssy. 1998).

Действительно, одной из важнейших категорий "экономического структурализма", его "несущей конструкцией" выступает "глобализация", понимаемая как результат стратегии крупных предприятий, которые все более заметно утрачивают связь с какой-либо одной страной и подчиняют государства'своим решениям. Глобализация – следствие неумеренной, но естественной экспансии капитализма, против которой бесполезно бороться. "Новая политэкономия" лишь усиливает этот тезис, "развенчивая" любые попытки государств воспрепятствовать процессу глобализации как неуместное вмешательство, противоречащее неумолимой логике рынка. Отсюда один из главных тезисов "новой политэкономии" – о деполитизации современных экономических процессов. Представители данного течения (Р. Палан, Дж.М. Боучанан, Д. Колландер, А.О. Крюгер и др.) утверждают, что государственное регулирование национальных экономик должно уступить место саморегулированию, осуществляемому через механизмы мирового рынка, и что такое саморегулирование деполитизирует международные экономические отношения, сделает невозможными межгосударственные конфликты, ослабит проявления национализма и сведет роль государства к минимуму, т.е. к его представительским функциям. В то же время с целью навязать либерализацию сторонники рассматриваемого течения стремятся мобилизовать гегемонические отношения, использовать свои позиции в международных

организациях и даже силу (подробнее об этом см.: Coussy. 1998. Р. 266–267, 271; Богомолов. 2000). Таким образом, постклассическое течение в МПЭ характеризуется отказом от теоретического компромисса, возвратом к позициям вытеснения политического из экономического, Свободы рыночных сил и минимизации (если не полного отрицания) государственного регулирования внутренних и международных экономических процессов. Некоторые из отмечаемых сторонниками данного течения тенденций и часть их прогнозов находят свое подтверждение в действительности. В мировой экономике усилилась роль транснациональных корпораций в ущерб государственным акторам. Рыночные отношения распространяются на все новые страны, втягивая их таким образом в процессы освобождения цен, снижения протекционистских мер в международной торговле. Большинство слаборазвитых стран и государств с переходной экономикой уже не конфликтуют с ТНК и международными валютными и экономическими институтами (как межправительственного, так и частного характера), а стремятся сделать все, чтобы выглядеть привлекательными в их глазах с целью обеспечения благоприятного климата для инвестиции. С другой стороны, противники неоклассицизма указывают на то, что либерализация мировых экономических отношений влечет за собой рост неравенства государств и народов, увеличивает угрозы для национальных экономик, обостряет социальные проблемы и опасность возникновения новых конфликтов. Самое общее представление о международной политэкономии можно получить из табл. 2.

Таблица 2

Наиболее радикальными критиками неоклассицизма и положений "новой политэкономии" выступают неомарксисты.

¹ В последние годы этим термином обозначают эпоху экономического процветания стран Западной Европы, начавшуюся с планом Маршалла и продолжавшуюся до рубежа 1970-1980-х гг.

 

Неомарксизм

В институализации и развитии современной международной политэкономии значительную роль сыграли исследования неомарксистов. При осмыслении того места, которое занимает в современной международно-политической науке неомарксизм, следует учитывать следующие моменты. Во-первых, то, что объединяет его с традиционной марксистской парадигмой, и то, что его отличает от нее. Во-вторых, следует принимать во внимание, что неомарксизм, в отличие от канонического марксизма (но так же, как и другие парадигмы науки международных отношений), представляет собой чрезвычайно разнородное течение: обстоятельство, которое требует рассмотрения не только его общих (парадигмальных) характеристик, но и особенностей теоретических взглядов наиболее крупных представителей¹. При этом такие особенности нередко делают указанные взгляды настолько далекими от традиционного марксизма и, напротив, настолько приближают их к позициям экономического структурализма (или международной политэкономии), что порою кажется, что специфика неомарксизма утрачивает свое значение. Наконец, в-третьих, несмотря на то что его отдельные представители являются крупными учеными, пользующимися авторитетом в научном сообществе, в целом неомарксизм как идейное течение, как одна из парадигм международно-политической науки остается относительно маргинальным (см. об этом: Vennesson. 1998. Р. 186). Подчеркнем, однако, именно относительность такой маргинальности: если в странах Запада авторитетом пользуются отдельные представители рассматриваемого направления, то на "рынке" в развивающихся странах, а также государствах бывшего СССР и (хотя и в меньшей степени) Восточной Европы неомарксизм в целом занимает более прочные позиции.

Значительную роль в становлении неомарксистской парадигмы в международно-политической науке сыграли работы группы ученых, объединенных аргентинским экономистом Раулем Пребишем в рамках возглавлявшейся им в начале 1950-х гг. Экономической Комиссии Объединенных Наций по Латинской Америке. Пребиш и его

группа выступили с критикой реализма, который не выходил в рассмотрении экономических вопросов за рамки неоклассического течения экономической мысли, основанной на подходах "наделенности факторами". Они доказывали, что капиталистическое разделение труда не только не приводит к конвергированию нациoнальных экономик, но в действительности поддерживает поляризацию между странами – эспортерами сырья (т.е. "наделенными фактором труда") и странами – экспортерами готовых продуктов (т.е. "наделенными фактором капитала"). Истоки этих исследований, которые обычно рассматриваются как "теории зависимости", лежат в контексте латиноамериканской борьбы против империализма США. Они отталкиваются от тезисов Бухарина, Гильфердинга и Ленина о господстве ^финансового капитала на высшей стадии монополистического капитализма. Рассматривая с этих позиций роль господствующих классов "периферийного капитализма" и их отношений с транснациональными фирмами, они стремились объяснить причины зависимости "периферийного капитализма" внутренними и внешними экономическими структурами (подробнее об этом см.: Graz. 1994. Р. 136–137). Преодоление зависимости "периферии" от "центра" они видели на путях замены экономики, основанной на торговле сырьем и импорте готовой продукции, эффективной стратегией индустриализации, направленной на сохранение в слаборазвитых странах прибыли от использования новой техники.

Современные неомарксисты (среди которых следует назвать И. Валлерстайна, Р Кокса, С. Амина, М. Рогальски, И. Галтунга, Н, Ге-раса) представляют международные отношения в виде глобальной системы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий И культур. Базовыми понятиями неомарксизма выступают "мир-система" и "мир-экономика"². Определяющее место в их взаимодействии принадлежит, естественно, "мир-экономике". Данное понятие отражает не столько сумму экономических отношений/в мире, сколько систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные из них. Основные черты современной "мир-экономики" – всемирная организация производства, рост значения транснациональных монополий в мировом хозяйстве, интернационализация капитала и рынков продуктов при одновременной сегментации рынка труда, стандартизация моделей потребления, уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу

финансов и связанная с этим глобальная тенденция "финансизации" (высокие процентные ставки, "плавающие" обменные курсы, свобода спекулятивных трансфертов) и повсеместная приватизация. Неомарксисты подвергают логику международной экспансии современной, капиталистической "мир-системы" критике за сокращение социальных расходов, демонтаж политики полной занятости, изменение фискальных систем в пользу наиболее богатых. Они утверждают, что первым из главных следствий этого является рост неравенства между членами международной системы. Это лишает ее "периферийных" акторов (слаборазвитые государства и регионы) реальных шансов ликвидировать разрыв между ними и "центральными" акторами (государства при этом нередко уподобляются социальным классам: "государства-классы"). В среде последних, в свою очередь, происходят сложные процессы перераспределения влияния и кристаллизация "несимметричной взаимозависимости" в пользу США.

Резкой критике подвергается и господствующая в мировой системе идеология, обслуживающая управление указанными процессами в пользу международного капитализма – идеология "гиперлиберализма" (Сод;. 1990. Р. 697). "Гиперлиберализм" рассматривает роль государства прежде всего с позиций помощи глобальным рыночным силам, осуждая всякие разговоры о перераспределении богатства в пользу бедных регионов как "протекционистское вмешательство". В современном мире существуют и противоположные процессы – диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и других организаций и структур, поиски новых путей развития. Но радикально-либеральная идеология внушает массовому сознанию, что альтернативы глобализации нет, поскольку речь идет о неумолимых экономических законах.

Гиперлиберальная мир-экономика нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. Такую роль присвоили себе США. Это позволяет им претендовать на привилегии, в виде исключений из правил. США – самый большой должник в мире. Но их положение отличается от положения других дебиторов. США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов от других стран и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные производительные возможности, ссылаясь на тяжесть "военной ноши", которую они несут, защищая "свободный мир".

"Гиперлиберализм" меняет роль национального суверенитета. Роль государства рассматривается прежде всего с точки зрения помощи рыночным силам. И, наоборот, оно утрачивает свою роль социальной защиты населения. Подобно тому как это происходит во внутриобщественных отношениях, в мировом масштабе любые шаги,

направленные на перераспределение в пользу бедных регионов, расцениваются господствующей идеологией как "протекционистское вмешательство", которое противоречит логике рынка. Поэтому регионы все меньше связывают свои интересы с "центром". Усиливаются автономистские движения: богатые не хотят делиться с бедными, а бедные не видят решения своих проблем в сохранении тесных связей с богатыми (Сох. 1990. Р. 698-699).

Все это порождает опасную для мира ситуацию как в экономическом, так и-в политическом плане. Выход может дать только разрыв с указанной логикой, отказ государств подчинять ей свое развитие, новая, альтернативная нынешней, регионализация.

Обосновывая необходимость стратегии "антисистемного разрыва", Самир Амин исходит из того, что основные черты наблюдающейся сегодня "разнузданной глобализации" являются следствием пяти монополий, обусловливающих ее поляризующий характер. Это монополия на новые техники, на контролирование финансовых потоков, на контроль доступа к природным ресурсам, на контроль доступа к средствам коммуникаций и на обладание оружием массового уничтожения (Атiп. 1997. Р. 33).

Поэтому основная задача "стратегии разрыва" с существующей, системой – это разрушение их мощи. Для этого необходимо формирование "фронта антисистемных народных сил". Такой фронт может быть создан через прогрессивный национализм в противовес обскурантистским, этническим, религиозно-фундаменталистским и шовинистическим формам национализма, которые столь широко распространены и поощряются стратегиями капитала. Этот прогрессивный национализм не исключает регионального сотрудничества. Он должен побуждать к формированию крупных регионов, которые являются условием для эффективной борьбы против пяти монополий. При этом, как подчеркивает С. Амин, речь идет о таких моделях регионализации, которые кардинально отличаются от моделей, восхваляемых господствующими властями и призванных играть роль проводников империалистической глобализации.

Интеграция в масштабах Латинской Америки, Африки, арабского мира, ЮВА вокруг континентальных стран (Китая, Индии), но также и Европы (от Атлантики до Владивостока), базирующаяся на народных и демократических союзах, в конечном итоге вынудит капитал, по мысли неомарксистов, приспосабливаться к требованиям этих союзов. С другой стороны, такие союзы выработают программы организации внутри- и межрегиональной взаимозависимости как в том, что касается "рынков" капиталов (цель которых – побудить их инвестировать в расширение производственных секторов), так и валютных или

торговых соглашений. Совокупность указанных программ придала бы силу амбициям демократизации как на уровне национальных обществ, так и на уровне мировой системы. "На этом основании, – пишет С. Амин, – я располагаю их в перспективу длительного перехода от мирового капитализма к мировому социализму, проходящему через ряд этапов" (Amin. 1997. Р. 46).

Используя термин А. Грамши, Р. Кокс называет этот процесс длительного поэтапного перехода к новой системе международных отношений "позиционной войной". Глобализация "мир-экономики", сопровождаемая ростом богатств для самых богатых, будет иметь следствием разрыв социальных связей, демографический кризис и поляризацию между богатыми и бедными в мировом масштабе. Вместе с тем по мере развития этого процесса наиболее обездоленные группы могут скоординировать свои усилия для смягчения его неблагоприятных последствий. Демократизация международных отношений способствует гомогенизации и стандартизации мира, манипулированию мировым политическим процессом со стороны тех, кто способен его финансировать и кто владеет сложными технологиями манипулирования национальным и мировым общественным мнением. Но одновременно она ведет и к диверсификации. Она расширяет возможности утверждения партикулярных идентичностей, которые стремятся избежать унификации культуры. Она может дать место проявлению желания жить и работать иначе. В длительной перспективе – способствовать диверсификации общественных проектов и путей развития. Однако для осуществления этого необходимо вести постоянную воспитательную работу, которая является условием объединения широких народных сил и одновременно – базовой деятельностью "позиционной войны", призванной преодолеть современный идеологический конформизм (Сох. 1990. Р. 702-703).

Таким образом, неомарксизм объединяют с традиционным марксизмом следующие черты. Во-первых, и тот и другой при анализе меж-дународных взаимодействий отдают приоритет экономическим структурам и их роли в общественном развитии. Во-вторых, оба течения рассматривают международные отношения как отношения классовой борьбы, господства и подчинения, эксплуатации и неравенства. Отсюда, в-третьих, характер международной среды трактуется как конфликтный, а ее основные проблемы как проблемы преодоления угнетенными международными классами эксплуатации и господства со стороны правящих классов. В-четвертых, как марксизм, так и его современные последователи в международно-политической науке исходят (хотя и в разной степени) из прогрессистских взглядов, отличаются верой в позитивный результат эволюции международных

отношений³, который, однако, по их мнению, требует для своего осуществления активных действий со стороны народных масс. Наконец, важно отметить и то, что как марксизм, так и неомарксизм в международно-политической науке гораздо более убедительны и концептуальны в критике существующего положения, нежели в выработке путей выхода из него и, особенно, в описании альтернативной картины, призванной заменить его. При этом, как можно было заметить из сказанного выше, к неомарксизму данное замечание относится еще в большей степени, чем к его предтече.

Вместе с тем, в отличие от традиционного марксизма, неомарксизм не может быть охарактеризован как экономический детерминизм: придавая важную, часто первостепенную роль экономическим структурам, представители неомарксизма не рассматривают международные отношения как "вторичные" и "третичные", не упоминают о "надстроечном" характере культуры или же институтов. Кроме того, неомарксисты в противоположность своим идейным п