Джараткару-подвижник и Джараткару-змея

 

Подвижнику Васуки молвил при встрече:

"Твои услыхал я призывные речи.

 

О странник, по шел ты по странам впустую:

Прими подаянье — жену молодую".

 

Спросил его праведник, радуясь дару:

"Как звать ее?" Змей отвечал: "Джараткару".

 

Но праведник, все еще не убежденный,

Колеблясь, не взял дивнобедрую в жены.

 

Сказал: "Содержать я супругу не стану".

Ответствовал Васуки, чуждый обману:

 

"Красавица эта — сестра мне родная.

Стезей добродетели твердо ступая,

 

Подвижнику сделаться хочет супругой,

Возлюбленной ЧИСТОЙ И верной подругой.

 

Свою соименницу в жены возьми ты,

О славный отшельник, мудрец знаменитый,

 

А я содержать ее стану и всюду

Ей твердой защитой, охраной пребуду!"

 

Услышав слова: "Содержать ее стану,

Я дам ей защиту, я дам ей охрану",-

 

Взял за руку мудрый подвижник невесту,

Отправились оба к священному месту.

 

Пришлась ему девушка эта по нраву,

Они поженились согласно уставу.

 

Змеиный властитель отвел им покои,

Где странник убранство нашел дорогое,

 

Где были ковры в жемчугах, покрывала,

Которыми дивное ложе сверкало.

 

Супруге промолвил подвижник женатый:

"Лишь то, что угодно мне, делать должна ты,

 

А будет мне дело твое неприятно –

Уйду я, покину твой дом безвозвратно.

 

Коль хочешь ты быть мне хорошей женою,

Запомни слова, изреченные мною".

 

Услышав приказ, непреклонный и мрачный,

Затмилась печалью душа новобрачной.

 

Супруга, чтоб горе не вышло наружу,

"Да будет по-твоему", — молвила мужу.

 

И стала o— стыдлива, нежна, величава –

Прислуживать мужу столь тяжкого нрава.

 

Пред пим трепетала жена молодая,

Малейшую прихоть его исполняя.

 

Свои продолжал он святые занятья.

Вот время благое пришло для зачатья.

 

Тогда, совершив омовенье заране,

К супругу приблизилась тонкая в стане.

 

Зародыш возник в ее чреве мгновенно,

Зажегся, как луч, засверкал сокровенно.

 

Как пламя, блестящий, как пламя, всесильный.

Он вспыхнул, духовною мощью обильный.

 

Как месяц в его полнолунное время,

Блистая, росло благородное семя.

 

А муж становился суровей и строже.

Однажды, с женой пребывая на ложе,

 

Он голову ей положил на колени,

Заснул, утомлен от трудов и молений.

 

Заснул величайший подвижник в ту пору,

Как солнце уже заходило за гору.

 

Жена, с мудрецом возлежавшая рядом,

С младенчества верная чистым обрядам,

 

Подумала: "Мужу, согласно обету,

Пора поклониться вечернему свету.

 

Будить мне его или будет пристойно

Не трогать его, чтобы спал он спокойно?

 

Будить? Но тогда его сон я нарушу!

Не трогать? Заставлю страдать его душу!

 

Так что же мне делать? Не ведаю, право:

Супруг мой крутого, сурового нрава!

 

Будить? На меня он обрушится гневно!

Не трогать? Но будет скорбеть он душевно:

 

Не видя, как солнце сошло с небосклона,

Допустит мой муж нарушенье закона!

 

Я знаю, что гнев мудреца — прегрешенье,

Но все же закона страшней нарушенье!"

 

Змея Джараткару, жена молодая,

Так мудро о благе и зле рассуждая,

 

Решилась — и мужу сказала учтиво,

Пленительно, ласково, сладкоречиво:

 

"Безгрешный в законе, могучий в ученье,

Услышь, господин мой, служанки реченье!

 

Как бог семипламенный, семиязыкий,

Ты спишь, наделенный судьбою великой.

 

О. встань, господин, ибо день на исходе

И скоро стемнеет на всем небосводе.

 

К воде прикоснувшись и верен уставу,

Воздай ты вечернему сумраку славу!

 

Есть в этом мгновенье и страх и отрада.

Начни, господин, совершенье обряда.

 

Пора приниматься за доброе дело,

На западе, муж мой, уже потемнело!"

 

Подвижник ответил супруге сурово,-

От гнева дрожали уста у святого:

 

"Жена, про свое ты забыла служенье,

Ко мне проявила ты пренебреженье.

 

Я верил, я черпал в той вере опору,

Что солнце не сможет в обычную пору

 

Зайти, если сплю я: сильней моя сила!

Меня разбудив, ты меня оскорбила.

 

Змея дивнобедрая, тонкая в стане!

Отныне уйду я для новых скитаний

 

Затем, что мудрец покидает обитель,

Где с ним обитает его оскорбитель!"

 

Змея Джараткару, дрожа от испуга,

Сказала, покорная воле супруга:

 

"К тебе не явила я пренебреженье,

Невольное ты мне прости прегрешенье.

 

К тому я стремилась, о верный обету,

Чтоб ты поклонился вечернему свету".

 

Сказал Джараткару, смягчившись немного:

"Я слово изрек непреложно и строго.

 

Уйду, как пришел я. Тебе это трудно,

Но так мы решили с тобой обоюдно:

 

Свершишь неугодное мне, господину,-

Уйду я, твой дом безвозвратно покину.

 

О милая, жил я счастливо с тобою,

Скитальческой снова пойду я тропою.

 

Служила ты мне терпеливым служеньем,

Прощай, о змея с безупречным сложеньем!

 

Ты брату скажи, что ушел я отныне.

Иди, не скорби о своем господине".

 

Лицо у жены потемнело от муки.

С мольбою сложила бессильные руки.

 

На мужа она посмотрела глазами,

Омытыми нежного сердца слезами.

 

Душа у стыдливой жены загорелась.

Не зная, откуда взялась ее смелость,

 

Прелестная, робкая, топкая в стане,

Ответила голосом, полным рыданий:

 

"Супруг, соблюдающий свято законы,

Яви милосердие мне, благосклонный!

 

Я тоже закон исповедую свято,

Пред мужем возлюбленным не виновата.

 

О благе твоем я пекусь каждодневно,

Взгляни ж на меня, господин мой, безгневно.

 

Ужели, великий, уйдешь ты отселе,

Покинув меня, не достигшую цели?

 

Что скажет мне Васуки, жалкой, несчастной,

Чья брачная жизнь оказалась напрасной?

 

Я стала твоей, домогаясь зачатья

Во имя спасения змей от проклятья.

 

Еще не созрело желанное семя,

Которым спасется змеиное племя,

 

Оно еще только зародыш безликий,

А ты меня хочешь покинуть, великий!

 

Прошу я для блага породы змеиной:

Останься со мной, пред тобой неповинной!"

 

Ответил подвижник супруге стыдливой:

"Отныне себя почитай ты счастливой.

 

Зародыш, который в тебе возрастает,

Умом и великой душой заблистает.

 

Как бог вековечный, как пламя и влага,

Он явится в мир для всеобщего блага.

 

Он будет подвижником, мудрым ученым,

В преданьях, в священных стихах искушенным.

 

Могуч, как гроза, и, как воздух, целебен,

Всему человечеству будет потребен.

 

Он есть! — Джараткару сказал на прощанье.-

Исполнит он Брахмы-творца обещанье!"

 

Сказав, удалился подвижник блаженный,

Душой справедливый, умом совершенный.

 

Забыл о дворце, о блестящем убранстве,

Ушел он для нищенства, подвигов, странствий.

 

Жена молодая, грустна, безутешна,

Отправилась к Васуки-змею поспешно.

 

О том, что случилось, поведала брату,

Оплакала горько живую утрату.

 

Сказал он, печалью сестры огорченный

И сам еще больше судьбой удрученный;

 

"Ты с детства услышала вещие речи.

Ты облик навек приняла человечий.

 

Была в твоем браке и цель и причина.

Должна ты родить несравненного сына.

 

Вершины постигнув законоученья,

Избавит он родичей-змей от сожженья.

 

Не должен твой брак с мудрецом благородным,

Пойми же, сестра, оказаться бесплодным.

 

Скажи мне всю правду: могучий ученый,

Подвижник и праведник дваждырожденный,

 

Тебя одарил ли зародышем сына?

Я знаю, об этом не смеет мужчина

 

Расспрашивать, — мне же нужда повелела;

Спросил только вследствие важности дела!

 

Теперь Джараткару блуждает повсюду.

Преследовать мужа сестры я не буду:

 

Он может проклясть меня, в гневе горячий,

И нашему делу не будет удачи.

 

Но что нам до мужа, сурового в гневе?

Поведай, сестра: есть дитя в твоем чреве?"

 

Тогда, повелителя змей утешая,

Сказала сестра: "Ждет нас радость большая.

 

Сказал мне супруг, разуменьем богатый:

"Теперь, о змея, тосковать не должна ты.

 

Подобный палящему солнцу блистаньем,

Твой сын удивительным будет созданьем,

 

Чей жар будет равен полдневному жару.

Он есть! — на прощанье сказал Джараткару.

 

Он есть!" — удаляясь, промолвил он снова,

А слово подвижника — верное слово!"

 

И змей, осчастливлен подобным ответом,

Сестру подношеньем почтил и приветом.

 

И все исполняли ее указанья...

На этом главу мы кончаем сказанья.

 

 

Астика дваждырожденный

 

Как месяц в свое полнолунное время,

Блистая, росло драгоценное семя.

 

Росло, чтоб исполнить свое назначенье,

От солнца в нем были и мощь и свеченье.

 

Пылал и сверкал он, безликий покуда,-

Зародыш той силы, что сделает чудо.

 

Змея дождалась надлежащего срока,

Чтоб сын засиял и вблизи и далеко.

 

Младенец как солнечный отблеск явился,-

Казалось, божественный отпрыск родился.

 

От блага рождения принял он бремя:

Избавить от страха змеиное племя.

 

Он рос, изучая закон многоправый,

В чертоге владыки змеиной державы.

 

Изведал он гимны, узнал он преданья,

Которые были древней мирозданья.

 

От знанья он сделался дваждырожденным,

Святым правдолюбцем, премудрым ученым.

 

Он понял, что есть у творений бессчетных,

У птиц, у людей, у растений, животных,-

 

Единый язык и закон соучастья

В деяниях правды, сочувствия, счастья.

 

Он понял, великим умом озаренный,

Что все подчиняются наши законы

 

Закону тому, что рожден в человеке:

Живущему зла ты не делай вовеки,

 

Живи, никому не внушая боязни,

Исполненный к тварям добра и приязни,

 

Не смей убивать ни растенье, ни зверя,

Единою мерой себя с ними меря.

 

Отмеченный кротостью и бескорыстьем,

Будь милостив к людям, и птицам, и листьям,

 

Прощенье и правда в деянье и в речи,-

Вот высший закон, вот закон человечий!

 

Он рос, величайший закон постигая,

Дорога пред ним открывалась благая.

 

О нем, что в утробе лежал, не рожденный,

"Он есть!" — Джараткару сказал убежденный,

 

"Он есть! — повторяли все твари сердечно,-

Он — Астика, он — Существующий Вечно,

 

Затем, что всегда существует познанье!"

Прославленным сделалось это прозванье,

 

Оно прославлялось, подобное чуду,

И рос мальчуган, почитаем повсюду.

 

Возмездье меж тем приближалось к виновным,

Грозя истреблением змей поголовным.

 

Змей Васуки молвил сестре Джараткару:

"Предчувствую, милая, грозную кару.

 

Но сын твой мужает, растет мой племянник,

В грядущем — великий подвижник и странник.

 

Открой мальчугану его назначенье:

Несчастных спасти, отвратить всесожженье".

 

Послушалась добрая женщина змея

И молвила Астике, близких жалея:

 

"Мой сын, не стремясь к наслажденью, к веселью,

Я замуж пошла с предначертанной целью.

 

Узнай же замужества цель и причину,

Змеиного племени страх и кручину.

 

Решила красавица Кадру когда-то,-

Об этом, о сын, я узнала от брата,-

 

"Он черный!" — сказать о коне беломастном,

Как свежее, сбитое масло, прекрасном.

 

Промолвила змеям: "Коня перекрасим",-

Надеясь, что дети ответят согласьем.

 

Но змеи не приняли слов криводушных,

И мать прокляла сыновей непослушных:

 

"Придет Джанамеджая, змей уничтожит,

Змеиному роду конец он положит.

 

Придет властелин в заповедное время,

Придет и сожжет он змеиное племя".

 

Но Брахма, создавший творенья живые,

Ответил на эти слова роковые:

 

"Сгорят нечестивцы, погибнут злодеи,

Спасутся невинные, добрые змеи.

 

Лишенные жала останутся живы.

Придет Джараткару, безгрешный, правдивый,

 

Придет и возьмет соименницу в жены.

Родится их сын, чистотой наделенный,

 

По имени Астика, правды блюститель,-

То будет змеиного рода спаситель".

 

Теперь ты узнал, о взлелеянный мною,

Зачем я подвижнику стала женою.

 

Тебя родила я с великою целью.

О сын мой, нельзя предаваться безделью,

 

К царю Джанамеджае двинуться надо:

Готовы уже и алтарь для обряда,

 

И жертвенный ковш, и сосуд, и поленья,-

Вот-вот загорится огонь истребленья!

 

О сын мой, рожденный для нашего блага,

В чьем сердце — добро, справедливость, отвага,

 

Скажи мне, могу ли спасения ждать я,

Скажи мне, избавишь ли змей от проклятья?"

 

Ответствовал Астика: "Правду восславлю,

Живые творенья от смерти избавлю".

 

Чтоб чудо свершить, порешил он сначала

О змеях узнать, не имеющих жала,

 

Узнал он подъявшего море и сушу,

Он Шеши узнал справедливую душу,

 

Узнал он о змеях, лишенных отравы,

Узнал их поступки, и мысли, и нравы,

 

Услышал в правдивом преданье старинном

О добрых подвижниках в царстве змеином,

 

Стремящихся к благу, не склонных к наветам...

Главу "Махабхараты" кончим на этом.

 

 

О добрых змеях

 

Так сказано в древнем преданье известном:

Есть разные твари на своде небесном,

 

Там есть полудемоны, есть полубоги,

Проходят порой по земле их дороги.

 

Там есть песнопевцы, чьи звонки напевы,

Там есть дивнобедрые, стройные девы.

 

Однажды с небесною девой прекрасной

Сошелся один полубог сладкогласный.

 

От бремени срок наступил разрешиться,

Дитя подарила земле чаровница.

 

В прибрежных кустарниках, в месте безлюдном,

Оставила девочку с обликом чудным.

 

К реке приближался подвижник в ту пору.

Предстало дитя изумленному взору.

 

Увидев прелестное это созданье,

Почувствовал странник любовь, состраданье.

 

Он девочку взял, и взрастил, и взлелеял,

В душе у нее добродетель посеял.

 

Она ему дочерью стала приемной,

Росла, расцветая, в обители скромной.

 

Красавица лучшей из девушек стала.

И прелестью и благочестьем блистала.

 

Однажды чудесную, как сновиденье,

Подобную лотосу в нежном цветенье,

 

Увидел красавицу брахман красивый,

По имени Руру, подвижник правдивый.

 

Посватался к девушке дваждырожденный,

Стремительным богом любви побежденный.

 

Приемный родитель ответил согласьем,

Воскликнул: "Мы свадьбою землю украсим!"

 

Назначил он день по особенным знакам,

Который счастливым способствует бракам.

 

За несколько суток до свадьбы невеста,

С подругами выбрав прелестное место,

 

Играла, плясала в одежде блестящей,

Играя, змеи не заметила спящей,

 

Которая в скользкие кольца свернулась,

От песен и смеха подруг не проснулась.

 

Как вдруг наступила, влекомая роком,

Невеста на эту змею ненароком.

 

Змея, в состоянье еще полусонном,

К тому побужденная властным законом,

 

Вонзила в красавицу гнусное жало,-

Невеста, отравлена ядом, упала.

 

Но даже мертва, холодна, бездыханна,

Была она взору мила и желанна,

 

Лежала на теплой земле без движенья,

Подобная лотосу в пору цветенья.

 

От яда змеиного, ярко блистая,

Сильней расцвела красота молодая.

 

Взглянув на нее, испугались подруги,

И стон по лесной покатился округе.

 

Приемный отец и жених закричали,

Друзья зарыдали в безмерной печали,

 

Отшельники, чуждые горю доселе,

Подвижники, странники, плача, сидели

 

Вокруг бездыханного юного тела,

И все, что цвело, об усопшей скорбело,

 

И Руру смотрел обезумевшим взглядом

На юность, убитую мерзостным ядом.

 

Снедаемый скорбью великой и жгучей,

Оттуда он в лес удалился дремучий.

 

Он жалобно сетовал, горем палимый.

Он плакал о пей, он рыдал о любимой:

 

"Лежит без движенья жена дорогая,

Безмолвно страданье мое умножая,

 

Лежит на земле бездыханною тенью,

Как лотос, который стремился к цветенью.

 

Но все возрастает ее обаянье,

И если я всем раздавал подаянье,

 

И если обет исполнял я сурово,

И если трудился для блага людского,

 

И если познал я духовное счастье,

Затем, что с рожденья обуздывал страсти,

 

И если не тщетно мое благочестье,

То жизнь да вернется к любимой невесте,

 

И если дана моим подвигам сила,-

Хочу, чтоб невесту она оживила!"

 

Внезапно богов появился посланник.

Сказал он: "О Руру, подвижник и странник!

 

К чему твои речи? От бренного слова

Нельзя мертвецу превратиться в живого,

 

И если от смертного жизнь отлетела,-

Не слово ему помогает, а дело!"

 

"Какое же дело судили мне боги?

Поведай, о путник с небесной дороги!"

 

"Змеею отравленной в злую годину

Ты собственной жизни отдай половину.

 

Зачтется подвижнику эта заслуга,

Отдашь — и воспрянет из мертвых подруга!"

 

Ответствовал Руру небесному сыну:

" Я жизни своей отдаю половину!

 

Пускай же, змеиным отравлена ядом,

Украшена прелести юной нарядом,

 

Любовью увенчана, счастьем сверкая,

Воспрянет невеста моя дорогая!"

 

Небесный посол, снаряженный богами,

Явился тогда к правосудному Яме,

 

К властителю, смерти, к владыке закона.

Сказал ему: "Просьбе внемли благосклонно!

 

Есть Руру, подвижник, познавший кручину,

Он жизни своей отдает половину,

 

Чтоб жизнь ты вернул его мертвой невесте.

Какие страдальцу поведать мне вести?"

 

Ответствовал вестнику бог правосудный:

 

"Да жизнь возвратится к красавице чудной!

 

Пусть тот, кто сильнее отравы змеиной,

Пожертвует жизни своей половиной.

 

Воспрянет красавица этой ценою,

Подвижнику доброму станет женою".

 

Так сказано было владыкой закона,

И мертвая дева, без боли, без стона,

 

Как будто от сна для блаженного бденья,

Как лотос, взлелеянный силой цветенья,

 

Воспрянула, заново жить начиная,

И сделалась ярче краса молодая.

 

Так праведной жизни своей половиной

Пожертвовал Руру подруге невинной.

 

Счастливый жених устремился к невесте,

И свадьбу сыграли, и зажили вместе

 

Две жизни, — супруг, отыскавший супругу,-

Добра и отрады желая друг другу.

 

А Руру поклялся, исполненный гнева:

"Пойду ли я вправо, пойду ли я влево,

 

В лесу или в поле, вблизи иль далеко,

Но змей истреблю я повсюду жестоко!"

 

Он палицей змей убивал повсеместно:

Святому пощада была неизвестна.

 

Однажды в лесу, у прогнившей колоды,

Оп змея узрел незнакомой породы:

 

На солнышке грелся он, вытянув тело,

Бессильная старость его одолела.

 

Как будто орудьем Судьбы, свирепея,

Подвижник ударил дубиною змея.

 

Тот молвил: "Отшельник, услышь мое слово!

Тебе я вреда не нанес никакого,

 

Зачем же пришел ты, о праведник, в ярость?

Ты бьешь меня палкой, презрев мою старость!"

 

"О змей, я не внемлю твоей укоризне!

Супругу мою, что милее мне жизни,

 

Змея отравила смертельной отравой.

Поклялся я клятвою грозной и правой:

 

"Куда ни пойду я, всегда и повсюду

Я змей убивать многомерзостных буду".

 

Поэтому я и тебя уничтожу,

Убью, разорву непотребную кожу!"

 

Ответствовал змей: "О мудрец знаменитый!

Не все мы свирепы, не все ядовиты,

 

Не все мы жестоки и втайне трусливы,

Не все мы коварны и алчно кусливы,

 

Не все мы злодействуем, жалим, клевещем,

Не все мы в сообществе слиты зловещем!

 

Вот наша порода — людей не кусает

И даже порою от яда спасает.

 

Мы многих творений добрее, честнее,

О странник, мы только по запаху змеи,

 

Мы обликом схожи, окраскою кожи,-

Зато мы душою и сердцем не схожи.

 

Мы связаны с ними названием общим,

Но разное любим, по-разному ропщем.

 

Мы связаны с ними несчастьем единым.

Но счастьем не схожи со счастьем змеиным.

 

Не схожи по нашим делам и стремленьям,

Хоть нас презирают единым презреньем.

 

Иного мы жаждем, иное провидим,

И змей мы не меньше, чем вы, ненавидим".

 

Смутился, подумал испуганный Руру:

"На жизнь мудреца покусился я сдуру".

 

Сказал он тому необычному змею:

"Тебя убивать не желаю, не смею.

 

Но кто ты, кому даровал я прощенье?

Ты, может быть, змей, испытал превращенье?"

 

Ответствовал змей: "Был я праведник строгий,

Известный под именем Тысяченогий.

 

Но, проклятый брахманом, злом обуянпым,

Стал змеем неведомым и безымянным".

 

Подвижник спросил: "По какой же причине

Ты проклят и ползаешь змеем поныне?

 

Ты в облике этом пребудешь доколе?

Ответь мне, причастный страдальческой доле!

 

Сказал ему змей незлобивой породы:

"Был дружен я с брахманом в давние годы.

 

Однажды, огню исполняя служенье,

Он жертвенное совершал приношенье,

 

А я развлекался, как мальчик лукавый,-

Я сделал змею из травы для забавы.

 

Увидев змею, что ползла среди праха,

Подвижник сознанья лишился от страха.

 

Богатый молитвами, правдоречивый,

Взыскующий истины, благочестивый,

 

Обетам и подвигам предан сурово,

Не сразу пришел он в сознание снова.

 

Сказал он, меня точно гневом сжигая:

"Твоя ненавистна мне выдумка злая!

 

Змею из травы ты сработал недаром:

Решил посмеяться над брахманом старым!

 

Подобие сделал ты — мне в устрашенье,

Когда я огню совершал приношенье.

 

Ты был образцом, по подобием станешь,

Ты был мудрецом, — ныне к змеям пристанешь,

 

Ты будешь змеею, такой же бессильной!" –

Он крикнул, духовною мощью обильный.

 

Склонившись пред мужем, могучим в законе,

Смущенный, смиренно сложил я ладони,

 

Сказал я, свой жребий предчувствуя жуткий:

"Мой друг, я змею сотворил ради шутки,

 

Поверь же, мудрец, что совсем не по злобе

Я создал одно из противных подобий.

 

Ты строг, но для друга ты сделай изъятье.

Прости же меня, отмени ты проклятье!"

 

Так плакал, молил я, Судьбой удрученный.

Подвижник, раскаяньем чистым смягченный,

 

Ко мне обратился с таким заклинаньем,-

Дышал он горячим и частым дыханьем:

 

"Я слово сказал, и оно — непреложно.

Проклятье мое отменить невозможно.

 

Но так как с тобою дружили мы прежде,

То в сердце ты выбери место надежде.

 

Ты жди, о мудрец, надлежащего срока.

Родится подвижник, мудрец без порока.

 

Придет он к тебе, милосердье проявит,

Тебя от проклятия Руру избавит".

 

Жреца поразив этой мудрою речью,

Он принял и облик и стать человечью,

 

Подобьем он был — в образец превратился,

Исчезла змея, и мудрец возродился!

 

Сказал он: "Ты видишь, о твердый в обете,

Что есть и хорошие змеи на свете.

 

Поведал нам тот, кто творения множит:

"Придет Джанамеджая, змей уничтожит,

 

Сгорят нечестивцы, погибнут злодеи,

Спасутся невинные, честные змеи,

 

Которые жаждут добра и познанья!.."

На этом главу мы кончаем сказанья.

 

 

Великое жертвоприношение

 

Сказал Джанамеджая, твердый в решенье:

"Устрою великое жертв приношенье,

 

Но прежде чем род уничтожу змеиный,

Хочу я узнать злодеяний причины,

 

Хочу я узнать о царе-государе,

В чьей смерти повинны коварные твари,-

 

За что он убит, незнакомый с пороком?

Каков его путь, предначертанный роком?

 

Узнав обо всем, предприму я отмщенье,

Иначе свершить откажусь я сожженье".

 

В ответ он услышал от мудрых ученых,

Суровых в обетах, безгрешных в законах:

 

"Отец твой, властитель с душою открытой,

Народу служил справедливой защитой.

 

Не знал он таких, кто б его ненавидел,

Он сам никого никогда не обидел.

 

Он царствовал правильно, радостно, властно,

Богиню Земли охранял ежечасно.

 

Стремился он к благу, чтоб зажили в мире,

Закон соблюдая, все касты четыре.

 

Хвалили его и слуга и владелец;

И жрец, и боец, и купец, и умелец

 

Трудились, блюдя вековые законы,

И царствовал царь, как закон воплощенный.

 

Любили его бедняки и калеки,

О каждом заботился он человеке,

 

Великий деянием, праведный словом,

Защитником был он сиротам и вдовам.

 

Луной, что плывет по небесному своду,

Он людям казался, любезный народу.

 

Сражался Парикшит, ведомый богами,

С шестью обитавшими в сердце врагами:

 

То были Гордыня, Стяжание, Чванство,

Алкание, Гнев и Безумие Пьянства.

 

Он жил, побеждая презренные страсти,

Он жил, утверждая бесценное счастье,

 

Пока не достиг рокового предела

И змей не свершил беззаконного дела.

 

Царя не спасли ни мольбы, ни ограда,

Отец твой погиб от змеиного яда,

 

И ты воцарился на этом престоле,

Защитник народного блага и воли".

 

Ответил им царь, над царями поставлен:

"Был Такшакой-змеем отец мой отравлен.

 

Но Кашьяпа, знавший от яда лекарство,

На помощь спешил к повелителю царства,

 

Я знаю, что, змеем к тому побужденный,

Обратно отправился дваждырожденным.

 

А было в лесу и безлюдно и глухо.

Так кто же, скажите, до вашего слуха

 

Довел о беседе святого со змеем?

Ответьте, и в сердце отмщенье взлелеем".

 

Советники молвили мудрые речи:

"Узнай же, о царь справедливый, о встрече

 

Коварного змея с подвижником славным,

С великим жрецом, с мудрецом богоравным.

 

Сказал исцелителю змей непотребный:

"О, если ты силой владеешь целебной,

 

То дерево, друг мой, тогда оживи ты:

Сейчас я кору укушу, ядовитый".

 

Не знали ни лекарь, ни змей пестрокожий,

Что был на смоковнице некий прохожий.

 

Он сучья ломал, на верхушку забрался:

 

Он жертвенным топливом там запасался.

Сожженный отравой змеиного, злою,

Он сделался с деревом вместе золою,

 

Но с деревом вместе его оживила

Премудрого Кашьяпы светлая сила.

 

Сей пепел, и тело и душу обретший,

Как дерево, снова для жизни расцветший,

 

В наш город пришел и поведал нам слово

О том, что от змея узнал и святого.

 

О царь, опечаленный этим рассказом,

Ты действуй теперь, как велит тебе разум".

 

Познал Джанамеджая горькие муки,

Снедаемый скорбью, ломал себе руки,

 

А лотосы — очи — росой заблистали...

Советникам славным сказал он в печали:

 

"Предам я сожжению Такшаку-змея,

За гибель отца уничтожу злодея.

 

Змеиного рода начну истребленье:

Я вижу, что змей велико преступленье.

 

Сгорел мой отец, повелитель державы,

Сожгло его пламя змеиной отравы.

 

Врагам уготовлю такую ж кончину:

Я в пламя змеиное племя низрину.

 

Теперь совершу я земли очищенье,

Теперь принесу я огню приношенье,

 

Согласно заветам, что мира древнее,

Огню будут преданы злобные змеи".

 

Сказал он жрецам: "Для такого обряда

Все то, что потребно, устроить вам надо".

 

Тогда-то пришли, как велел повелитель,

И жрец-охранитель, и жрец-исполнитель.

 

Избрали равнину под радостным небом,

Обильную солнцем, плодами и хлебом.

 

Воздвигли, чтоб род уничтожить змеиный,

Огромный алтарь посредине равнины.

 

Затем, после долгих трудов и усилий,

Они Джанамеджаю благословили:

 

"Да будет угодно твое приношенье –

Змеиного, злобного рода сожженье".

 

Явились в числе неисчетном святые,

Подвижники мудрые, старцы седые,

 

Они разместились удобно, в прохладе,

И речь повели о великом обряде.

 

Приблизился день, для него наилучший.

Случился тогда непредвиденный случай.

 

От главного зодчего, старца благого,

Услышал властитель правдивое слово:

 

"То место, что выбрано вами, прекрасно,

Но жертвенник здесь возвели вы напрасно.

 

Такое назначив ему положенье,

Не сможете змей завершить всесожженье.

 

Подвижник придет, неизвестный доселе,

Не даст вам достигнуть задуманной цели".

 

Сказал Джанамеджая в сильной тревоге:

"О стражи, приказ мой исполните строгий,

 

Сюда, к мудрецам, задушенным в законе,

Не должен пройти ни один посторонний".

 

Меж тем, в одеяниях: черного цвета,

Жрецы приготовились к делу обета.

 

Явились прислужники с маслом топленым.

Тотчас на равнине запахло паленым.

 

Пылание вспыхнуло неотвратимо.

Глаза у жрецов покраснели от дыма.

 

Они совершили огню возлиянье,

Они возгласили свое заклинанье:

 

"Летите, как ветер, ползите, как тучи,

Как яркие молнии, станьте летучи,

 

Сюда, на алтарь, устремитесь быстрее,

О злобные змеи, кусливые змеи!

 

Спешите лесами, лугами, полями,

Сегодня сожрет вас великое пламя.

 

Вы будете пожраны Агни-владыкой,

Он — бог семипламенный, седмиязыкий!"

 

В садах, где возвысился жертвенник дымный,

Тогда зазвенели молитвы и гимны.

 

Жрецы повторяли свои заклинанья,

Подняв в государстве змеином стенанья,

 

Заставив спокойно дремавших проснуться,

А самых жестоких и злых — содрогнуться.

 

И змеи, своим побужденные роком,

На гибель, на смерть устремились потоком.

 

Ползли, не желая, ползли они в страхе,

Вельможи, ученые, стражи, монахи,

 

Врачи, палачи, песнопевцы, гуляки,

Творившие зло на свету и во мраке.

 

Единые в счастье, различные в горе,

Добычею пламени сделались вскоре.

 

Одни, умирая, тоскливо взвывали,

Иные друг друга хвостом обвивали,

 

Одни извивались и падали с треском,

Другие исполнились молнийным блеском,

 

Там с телом сплеталось горящее тело,

Казалось, что в пламени пламя горело.

 

Пугаясь, они издавали шипенье,

А те низвергались в огонь в нетерпенье,

 

Одни уцепиться за камень старались,

Другие растеньями там притворялись,

 

А третьи как нить растянулись тугая,

Беспомощных, дряхлых вперед пропуская.

 

Четвертые в скользкие кольца скрутились,

От зла отрешились, в длине сократились,

 

А пятые, страхом объятые жгучим,

Самих себя жалили жалом могучим.

 

Шестые бороться хотели с Судьбою,

Но были не властны уже над собою.

 

Огонь полыхал, становился суровей,

Иные белели, как хобот слоновий,

 

Другие, как черные крысы, чернели,

Как молнии, третьи, блестя, пламенели.

 

Различные силой, окраскою кожи,

Одни — со слонами безумными схожи,

 

А те оказались породою мелкой,

А те — как дубины с железной наделкой,

 

А те, еле видные, в травке сокрыты,

Но все двоедушны, но все ядовиты!

 

Так двигались к пламени змеи любые,

Зеленые, черные и голубые,

 

Их множество было — усердных и праздных,

С красивой наружностью и безобразных,

 

Но сильных и слабых друг с другом сближало

С губительным ядом смертельное жало!

 

Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-

Поток бесконечный, огнем поглощенный.

 

Они, материнскою прокляты властью,

Ползли, пожираемы огненной пастью.

 

Что было для чистого сердца страшнее,

Чем гнусные змеи, коварные змеи?

 

А ныне смотрели живые творенья,

Как топливом стали они для горенья.

 

Те самые змеи, сообщество злое,

Что ужас на все наводило живое,-

 

Бессильны, безвольны, покорны, трусливы,

Теперь устремлялись в огонь справедливый.

 

А пламя забыло про отдых и роздых,

Наполнился запахом тления воздух,

 

И реки змеиного мозга и жира

Текли по дорогам смятенного мира,

 

И змеи стонали, и твари живые

Преступников плач услыхали впервые.

 

Огонь бушевал, полный силы смертельной.

Почувствовал Такшака страх беспредельный.

 

Стонал он, метался, покоя не зная.

Он думал: "Как прежде, поможет мне майя.

 

Я брахманом стану, прибегнув к обману.

О нет, червяком я безвредным предстану!"

 

Но Такшаки сила ушла без остатка.

Уже душегуба трясла лихорадка.

 

Беспомощным он становился в обмане,

Как раб, он внимал голосам заклинаний,

 

Он видел, что скоро утратит он волю

И сам изберет себе страшную долю.

 

Тогда поднатужился змей ядовитый

И двинулся к Индре, желая защиты.

 

"О Индра, — сказал он властителю влаги,-

Прошу я, прибежище дай мне, бедняге,

 

От Агни спаси меня, Индра великий,-

Он хочет пожрать меня, многоязыкий!"

 

Сказал Громовержец дрожащему змею:

"Не бойся, тебя защитить я сумею.

 

В чертоге моем, в многовлажном тумане,

Спасешься от пламени и заклинаний!"

 

Был змей осчастливлен подобным ответом.

Главу "Махабхараты" кончим на этом.

 

 

Подвиг Астики

 

Меж тем не смолкали заклятья, моленья,

Так жертвы стремились в огонь истребленья.

 

Алтарь справедливое пламя возвысил,

Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел,

 

Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-

Сменялся потоком поток истребленный.

 

Он корчился в пламени, род ядовитый,

И Васуки вскоре остался без свиты.

 

Унынье змеиным царем овладело.

"Сестра! — застонал он. — Горит мое тело,

 

Трепещет душа, и колеблется разум,

Я гибну, покорный священным приказам,