Бегство в налоговое изгнание

 

 

После всех этих лет, когда он постоянно плакался о своей бедности и жаловался, что у него даже не хватает грошей на сигареты (в его случае – на четыре пачки «житан» в день), Боуи становился теперь необыкновенно быстро необыкновенно богатым. В качестве части своей договоренности с «Мэйн Мэн» он одним махом получил 325.000 долларов – сумму, которую он по-видимому, удесятиерил в течение года. Одновременно он сократил все расходы и (в отличие от Энджи) жил очень скромно. После того как он снова обрел контроль над своей жизнью, состояние его здоровья улучшилось; потребление кокаина быстро сократилось.

Пока Боуи репетировал на Ямайке в течение рождественских и новогодних праздников, Энджи слетала в Швейцарию. Она разыскала бывшую директрису своей школы «Сент-Жорж» в Кларане близ Монтре, и та организовала ей встречу с новой директрисой, зам.директора и казначеем школы. Энджи получила от них весьма ценные советы и адреса трех адвокатов. Она посетила всех троих и постепенно выяснила, что Боуи необходимо предпринять, и какие ему нужны документы, чтобы получить вид на жительство. «После хитроумных и чрезвычайно успешных переговоров, - говорит она, - я получила все, что мы хотели и даже больше.»

Она нашла просторный дом с 7-ю – 8-ю спальнями и еще бОльшим количеством ванных комнат, пристройкой для управляющего и полутора гектарами земли. Этот дом, под названием «Кло де Мезанж» («Синичье угодье») находится возле Блонея, франкоговорящей деревушки в кантоне Води – высоко в укрытых снегом горах над Женевским озером. Кстати, недалеко располагался и Фрибур, где Дефриз разместил швецарское отделение своей фирмы «Мэйн Мэн Эс.Эй.»

Сам я не видел 53-страничного документа, оговаривавшего соглашение между Боуи и «Мэйн Мэн», но можно предположить, что, как это обычно бывает в случае подобных разводов, там расписывались причитающиеся пластиночной фирме и издательству тантьемы [доли с прибыли] и сроки получения чеков артистом и менеджером. Такой порядок значительно облегчал Боуи жизнь. После того как прибыль с продажи его альбомов перекрыла выплаченную предоплату, он мог наконец-то получать чеки на квартальные и полугодовые тантьемы. И, поскольку он уже давно перекрыл предоплаты от «Кризализ» и «Эссекс Мьюзик», можно бло ждать чеков и с этой стороны.

Но, по сравнению с тем, что предстояло, это были цветочки. Боуи основал собственные музыкальные издательства «Джонс Мьюзик Эс.Эй.», «Бьюли Бразерз Эс.Эй.» и «Тинторетто Мьюзик Эс.Эй» и еще одну фирму, названную именем его отца – «Стентон Эс.Эй.», которая должна была заботиться о кинопродукции и соответствующих видео-лицензиях. Другая фирма, под названием «Айзолар» [“Isolar”], была ответственна исключительно за турне-промоушн.

Начиная с 1976-го, после того как он расстался сначала с Дефризом, а затем и с Липпманом, у него больше не было менеджера и, следовательно, никого, кому бы полагалось «отстегивать» проценты. Каждый, кто с ним работал, просто получал зарплату, если не считать тех случаев, когда Боуи делил с кем-то авторские права (как с Ленноном и Эломаром на „Fame“) или же делал кавер-версии.

 

Смирившись с тем, что саундтрэк к «Человеку...» не был использован, он снова срочно собрал своих музыкантов в лос-анджелесской студии и меньше чем за 2 недели закончил свой следующий альбом, „Station to Station“. Затем он стал готовиться к мировому турне по „Station to Station“, первый концерт которого, как и было запланировано, состоялся в Ванкувере.

Исходя из того, что это было самое большое до тех пор турне в его карьере, приведшее его в бОльшие чем когда-либо залы, он попытался максимально увеличить свою прибыль, сведя до минимума все затраты. Как и на альбоме, его сопровождали всего лишь 5 музыкантов – Карлос Эломар (гитара), Джордж Мюррей (бас) и Деннис Дэйвис (ударные), игравшие на „Station to Station“, плюс бывший пианист Йез, Тони Кэй, заменивший Роя Биттана, и Стэйси Хейдон, заступивший в группу на место Эрла Слика. Слику пришлось уйти, когда Боуи уволил Майкла Липпмана, потому что Липпман был и его менеджером. Кроме того, Боуи расстался со своими певицами, Клаудией Ленниер и Эвой Черри. Он вбил себе в голову во время очередного кокаинового приступа паранойи, что у Эвы есть еще один параллельный роман. Это было не так, тем не менее, Эву «попросили», после того как она прожила с Боуи 2 года. Так что в Боуиевской команде убыло. Теперь она состояла только из вышеназванных 5-ти музыкантов, Коко Шваб, охранника [и шофера] Тони Масиа, тур-менеджера Пэта Гиббонса, пресс-агента Барбары Де Витт [Witt] и крошечной группки сценических техников.

Не смотря на всю экономию, новое шоу было великолепно. Боуи использовал в качестве декораций простые белые экраны, на которые проецировался шедевр Бунюэля [и Дали] «Андалузская собака», а также работы французского фотографа Ман Рэя [Man Ray]. Сценический костюм Боуи тоже был скромен, но впечатляющ. На нем были черные брюки, черная жилетка, белая рубашка и черные туфли. Тем самым он свел шоу к основному элементу, как это делали французские шансонье 40-х - 50-х. Боуи выходил на сцену с гитарой, саксофоном и пачкой «житан», торчащей из кармана.

После Ванкувера шоу покатило в Сиэттл, Портленд, Сан-Франциско и Лос-Анджелес, где Боуи выступал с 8-го по 11 февраля, а затем – дальше, в Сан-Диего, Феникс, Альбукверк, Денвер, Миллуоки, Эвансвилль, Цинциннати, Монреаль, Торонто, Кливленд и Детройт, где у Боуи взял интервью Крис Чарльзуорт, работавший тогда американским корреспондентом «Мелоди Мэйкер», а позднее ставший пресс-атташе Ар-си-эй.

«Такого эффективного турне я еще никогда не делал», - сказал Боуи Чарльзуорту и поведал, что обходится тур-персоналом в 26 человек, включая шофера и техников. Обычно в таких турне участвуют втрое больше людей.

«Это Джон Леннон втолковал мне, что художник может быть таким же хорошим менеджером, как и любой другой. Джон мне все объяснил. Он отвел меня в сторонку и растолковал, как все происходит. И тут я впервые понял, до чего же наивным я был. Я все еще думал, что нужен кто-то, кто бы выторговывал договоры. Но теперь я лучше знаком и с этой стороной шоу-бизнеса.»

Ну что ж, теперь, получив полный контроль, Боуи явно быстро приходил в себя и делал ве, чтобы освободиться от прошлого. Так он назвал Лос-Анджелес «гнуснейшей язвой на заднице человечества», а про два года, проведенные в Штатах, сказал:

«Я был здесь, но я не жил... Мои дела так запутались, что у меня даже не было времени поехать в Англию. Мне говорили, что я не могу туда вернуться, потому что у меня долги по налогам и нет денег их заплатить. Но теперь у меня есть деньги, и я вернусь... От „Diamond Dogs“-турне я не увидел ни пенни. Я только сейчас начинаю зарабатывать. Поэтому я хотел на сей раз устроить все как можно проще, чтобы заработать, наконец, денег. Теперь я – сам себе менеджер, потом что все менеджеры мне осточертели... После Спайдеров у меня не было постоянной группы, но я и не хочу быть в ответе за группу. Кроме того, иметь постоянный бэнд – это слишком дорого... И слишком много проблем, которые я себе не могу позволить... Я делаю это турне исключительно ради денег. До этого я их и в глаза не видывал, но теперь время настало. Кажется, я заслужил, разве нет?»

В другом месте этого интервью Боуи подтвердил с освежающей откровенностью то, что я всегда подозревал, - то, что его гомосексуальное признание в «Мелоди Мэйкер» на самом деле было рекламным трюком:

«Гей? – сказал он. – Да боже ж мой, вовсе нет. Конечно, нет! Это была ложь. Ко мне приклеили этот имидж, и пару лет он на мне висел. Я им никогда не был, мне это просто приписали. Да я за всю жизнь не сделал ничего „голубого“ – ни на сцене, ни на пластинках, и нигде. И я не думаю, что у меня много последователей среди геев. Ну, может, пара глиттер-трансвеститов... А в остальном за всем этим было не так уж много. Целая куча людей придумывает цитаты, которые я, якобы, говорил. Выдумывает все, что только можно о том, что я говорил или делал...»

[Надо заметить, что реплика про «придуманные цитаты» в связи со статьей в «Мелоди Мэйкер», мягко говоря, странна. Вообще, Боуи во время интервью с Чарльзуортом раскручивал имидж «Тощего Бледного Герцога», - персонажа, по сути, противоположного Зигги, так что и интервью давал соответствующие. На протяжение всей своей карьеры он то брал назал свое заявление в «Мелоди Мэйкер», то подтверждал его – в зависимости от настроения и имиджа. Последний вариант (образца 2002 года): заявление было искренним, поскольку он «не хотел, чтобы у него шептались за спиной».]

Тем временем к Боуи прибился спутник, тоже пытавшийся слезть с наркотиков, - Игги Поп. За несколько месяцев до того, перед отъездом в Нью-Мексико, Боуи навестил одинокого и всеми брошенного Игги в Калифорнийском психиатрическом институте в Лос-Анджелесе, куда Игги прописался добровольно, пытаясь избавиться от героиновой зависимости. Боуи навещал его ежедневно, подбадривал его и старался придать ему уверенности в своих силах. [По словам Игги, он «подбадривал» его при помощи наркотиков, которые проносил в больницу контрабандой.]

«Я мало кого люблю, - говорил Игги позднее. – Но вот его я люблю очень. Для него всегда есть место в моем сердце.»

Когда турне добралось до Лос-Анджелеса, Игги объявился за кулисами, и Боуи пригласил его присоединиться к гастролям; они поехали в родной город Игги, Детройт, а оттуда – в Чикаго, Сент-Луис, Мемфис, Нэшвилл, Атланту, Питтсбург, Норфолк, Вашингтон, Филадельфию, Бостон, Баффало и Рочестер, штат Нью-Йорк. Там их, вместе с одним другом, Дуэном Эй.Воном и одной спутницей по имени Чива Су, арестовали ранним утром 20-го марта, обвинив в хранении 250-ти граммов марихуаны. Их освободили под залог в 2.000 долларов на человека, который заплатил Боуи, и через год дело было закрыто.

Из Рочестера шоу покатило дальше в Нью-Хэйвен, затем – в Юниондэйл (Нью-Йорк) и, наконец, закончилось в нью-йоркском «Мэдисон-Сквер-Гарден». Затем начался европейский этап гастролей. Боуи с Игги поплыли на корабле. На причале в Каннах их поджидал Тони Масиа за рулем гигантского лимузина, принадлежавшего раньше президенту Сьерра-Леоне. В этом лимузине они и колесили по Европе. Первые концерты состоялись 7-го и 8-го апреля в Мюнхене и Дюссельдорфе. Потом они отправились в Берлин, где прошли через «Чекпойнт-Чарли» [пропускной пункт в восточную зону], и Боуи посетил бункер, в котором Гитлер покончил с собой. Вечером 10-го апреля состоялся берлинский концерт, 11-го они играли в Гамбурге, 13-го – во Франкфурте, 14-го – в Цюрихе. Затем Боуи отправился в Блоней и впервые взглянул на дом, найденный Энджи.

Тем временем все Боуиевские пожитки из его лос-анджелесского дома – многочисленные книги и пластинки, которые он купил в Америке, мелель, антиквариат, одежду, инструменты и звукозаписывающую аппаратуру, – вместе со сценическими костюмами, реквизитами и личными памятными вещами, которые Боуи скопил в своем доме в Нью-Йорке, были перевезены в Швейцарию. Толко его ближайшие друзья и сотрудники знали об этом, и несколько лет подряд это оставалось строго охраняемой тайной. Боуи не желал, чтобы его считали налоговым беглецом и всячески избегал ответов на провокационные вопросы, если их задавали. Тихо и незаметно он получил разрешение на бессрочное пребывание в Швейцарии, а следовательно, и право основывать там свои фирмы, выгадывая от мягкой швейцарской системы налогообложения. Вообще говоря, здесь нечего было стыдиться, но, по-видимому, Боуи было все же немного стыдно.

Когда он приехал, Энджи уже ждала его в «Кло де Мезанж». Но, как обычно, они в состоянии были терпеть друг друга лишь в течение пары часов, и вскоре опять начались перепалки и вспышки ярости. Через два дня Боуи уехал, чтобы дать концерты во Франкфурте (15-го) и в Берне (17-го). Следующие несколько недель он провел, путешествуя в автомобиле и на поезде вместе со своим другом Игги через всю Европу вплоть до Скандинавии. На польско-советской границе их задержали и обыскали сорудники КГБ, прежде чем разрешить им ехать дальше в Москву, где они остановились в гостинице «Метрополь». Они сходили на Крaсную площадь, в собор Василия Блаженного, в разные художественные музеи и в универмаг ГУМ. По-видимому, таможенники на советско-финской границе были предупреждены о двух странного вида молодых людях, путешествующих в сопровождении великана-охранника, потому что, когда Боуи с Игги приехали туда, их снова обыскали. Перерывая Боуиевский багаж, таможенники наткнулись на книги о Геббельсе и прочих нацистских вождях. Не смотря на протесты Боуи и уверения, что эти книги служат единственно исследовательским целям, поскольку он хочет написать мюзикл о жизни Геббельса, они все же были конфискованы. Эта – довольно-таки странная – идея насчет мюзикла про Геббельса происходила, вероятно, еще из времен „Diamond Dogs“ и запланированной постановки по «1984».

Один журналист оказался свидетелем обыска и конфискации книг, и скоро уже из Боуи-налогового эмигранта и швейцарского затворника сделали предполагаемого наци-Боуи. Пока он готовился к своим концертам в Хельсинки (24-го) и Стокгольме (26-го, 27-го), его засыпали вопросами насчет его «нацистских книжек». Предположительно, он ответил на вопрос одного журналиста так:

«Считаю, что Англия могла бы только выиграть от фашистского лидера. Я имею в виду „фашистского“ в настоящем смысле слова, а не в смысле „наци“. В конечном счете фашизм-таки действительно национализм, но в известном смысле это – разновидность коммунизма.»

Этот комментарий – позднее Боуи раздраженно отрицал, что вообще когда-либо высказывал его, - обошел страницы всей интернациональной прессы, и, когда Боуи закончил свое скандинавское турне двумя концертами в Копенгагене и вернулся паромом в Лондон, английские ежедневники возвестили о его прибытии на первых полосах.

Когда его поезд прибыл на вокзал «Виктория», Боуи поднял руку, чтобы помахать своим фэнам в тот самый момент, когда один из фотографов нажал кнопочку. На снимке случайно вышло так, будто Боуи поднял руку в нацистском приветствии. На следующий день эта фотография появилась почти во всех газетах, и со всех сторон посыпались протесты. Одна женщина возмущалась больше всех: мать Дэвида, Пегги Джонс. Ее достойный восхищения инстинкт подсказал ей позвонить в «Нью Мьюзикл Экспресс» и поставить журналистов в известность о том, ЧТО именно она думает о своем сыне. «Он – ужасный лицемер», - заявила она Чарльзу Шаару Мюррею, рассказала о ссорах в своей семье и пожаловалась на то, что очень редко видится со своим сыном. Конечно, он подарил ей как-то на Рождество норковое манто; она, конечно, была очень рада, но куда же пойдет бедная пенсионерка в норковом манто?

Когда Боуи прочел это интервью, он пришел в дикое бешенство. У него, естественно, были проблемы с матерью, но то, что она названивала в музыкальные журналы, жаловалась на него и обзывала лицемером, не лезло ни в какие ворота. В гневе он тут же позвонил ей и раз и навсегда запретил давать какие бы то ни было интервью. Тем не менее, когда гроза улеглась, он действительно стал больше заботиться о своей матери; их отношения с тех пор основательно изменились. Миссис Джонс, которой сейчас за 80 [она умерла в 2001 году] регулярно навещает сына в его швейцарском доме [швейцарское поместье к настоящему моменту продано], ездит с ним в Нью-Йорк и даже бывает на его концертах. Она присутствовала и на его второй свадьбе и была представлена новым родственникам. Все это тоже было частью долгого путешествия, в течение которого Боуи избавлялся от своих бесов, демонов и кокаина, чтобы снова твердо встать на землю.

 

Ко времени возвращения Боуи в Европу „Station to Station“ уже стала хитом. Альбом добрался в Англии до 5-го места, а синглы оттуда – „Golden Years“ и „TVC 15“ – соответственно, до 8-го и 33-го. „Golden Years“, очевидно, была посвящена Энджи. Боуи написал ее текст в один из тех редких моментов, когда верил, что его брак можно спасти. Закончив песню, он сыграл ее Энджи по телефону. Под музыку, в которой было от всего понемногу – рок-вступление, диско-фанк-ритм, маракасы и флейта – Боуи пел, что он любит ее за то, что она «открыла ему двери» и «распутала веревки» и заверяет ее: «Буду верен тебе, бэби, тыщу лет, ничто не коснется тебя в эти золотые годы.»

Удивительное, по сути, послание, особенно, если учесть, в каком состоянии уже давно находился их брак, и что Боуи заявлял, будто физическая близость с Энджи вызывает у него аллергию. Но, возможно, какая-то часть его говорила в этой песне, тогда как другая уже давно смирилась с реальностью.

На 4 года „Station to Station“ суждно было оставаться последним альбомом Боуи, записанным в Америке. За ним последовали три альбома, известные как «Берлинский триптих». По синглу „TVC 15“ уже можно было догадаться, в каком направлении Боуи двинется дальше. Он писал стихи, разрезая, по методу Берроуза, какой-нибудь более длинный текст из книги, газеты или другого стихотворения на отдельные слова и выражения, а затем составляя из этих кусочков новый произвольный текст. Я, лично, не в особом восторге от такой методы; она напоминает мне манеру, с которой шимпанзе малюет каракули. По моему мнению, слова должны служить передаче мыслей и приданию песне смысла и глубины. Подбрасывать их в воздух и надеяться на лучшее – это отрицание сочинения песен как искусства.

[Этим Тремлетт выдает свое полное непонимание метода Боуи, который по прежнему пользуется кат-апом, но уже с помощью специальной компьютерной программы. Удивительно, если учесть его положительную критику альбома „Diamоnd Dogs“, в котором Боуи наиболее широко использовал этот метод. Суть метода заключается в самом выборе, в освобождении подсознания, которое располагает слова, повинуясь своим внутренним законам (нечто, вроде карт таро, по собственному определению Дэвида), соответственно, результат зависит от богатства внутренней жизни каждого данного шимпанзе.]

Так что могу честно признаться, что мне „TVC 15“ совершенно не нравится.

„Station to Station“ раскручивали с минимальными затратами: вполне достаточно было возвестить о появлении нового альбома Дэвида Боуи. Я спрашиваю себя, уж не считал ли и сам Боуи, отказавшийся как-то комментировать этот альбом, не считал ли и он сам его переходной работой? [Абсолютно неопределимо, что именно Тремлетт имеет в виду. „Station to Station“ общепризнанно считается одной из лучших работ Боуи. Дэвид неоднократно исполнял вживую все песни с альбома.] То было время, когда он появлялся на сцене в образе «Тощего Бледного Герцога», время, когда он вплотную занимался религией. Его огромная походная библиотека, которую он таскал за собой даже во время съемок «Человека, упавшего на землю», включала в себя книги на темы мифов о короле Артуре, древних мистических корней фашизма, на темы буддизма, искусства, архитектуры и истории римской и греческой империй.

Во время съемок «Человека...» он выглядел явно изнуренным своим злоупотреблением кокаина.

«То были дни такого психологического террора, что я почти достиг состояния перерождения, - признавался он годы спустя Энгусу МакКиннону из „Нью Мьюзикл Экспресс“. – Тогда я впервые задумался о Христе и Боге во всей их глубине, и „Word on a Wing“ должна была стать моей защитой.»

Как раз тогда он и начал носить серебряный крестик, впрочем, в основном под рубашкой.

«Он действительно был мне нужен, - сказал Боуи, прикоснувшись к кресту. – Мы затрагиваем теперь очень серьезные темы... Ну да, этой песней я хотел защитить себя от некоторых ситуаций, с которыми приходилось сталкиваться во время съемок.»

Между „Station to Station“ и «Человеком, упавшим на землю» напрашиваются некоторые параллели. [Вот уж, действительно, напрашиваются, особенно если учесть, что на обложке альбома использован кадр из «Человека...», а сам имидж «Тощего Бледного Герцога» - ни что иное, как приставший к Боуи надолго после съемок образ Томаса Джерома Ньютона.] В обеих работах речь идет о некоей трансформации, о переходе – с одной планеты на другую, от одной формы к другой, с одного уровня на следующий. Снова Боуи применял стилистические средства изменяющейся перспективы. В заглавной песне альбома, содержавшего в оригинальной версии всего 6 вещей, он позаботился указать на то, что его идеи – «не побочный эффект кокаина», более того, он объявляет: «думаю, это должна быть любовь». Врочем, что это за любовь, он не поясняет. Затем следует „Golden Years“, в которой он уже напрямую клянется в вечной любви, а „Word on a Wing“ впервые указывает на религиозную подоплеку альбома: «Только потому, что я верю, не считайте, что я не думаю». [Строго говоря, на «религиозную подоплеку» указывает уже первая, заглавная, песня: «Одно магическое движение от Кетер до Малкут». Это означает, приблизительно, явление (или падение) Бога из высшей духовной сферы в сферу физическую, поскольку «Кетер» (корона) обозначает в Каббале высшую духовную точку «Древа жизни», а «Малкут» (царство) – низшую физическую. На обороте CD „Station to Station“ мы видим Боуи, рисующего каббалистическое «Древо Жизни». Боуи также упоминал, что «станции» в заглавной песне имеют отношение к 14 остановкам Крестного пути Иисуса.]

В романтической балладе „Stay“, которая, возможно, тоже посвящена Анджеле, Боуи поет: «ведь ты никогда не знаешь, если кто-то хочет того же, что и ты». В финале пластинки, на „Wild is the Wind“ Боуи слушается, а позднее, с выходом видео, и смотрится скорее даже в сероватых, чем в черно-белых тонах. Эта песня Дмитрия Темкина первоначально была записана Джонни Мэтисом как лейтмотив одноименного фильма Джорджа Кьюкора с Энтони Куинном и Анной Маньяни. Эта земная романтическая любовная история вышла на экраны, когда Боуи было 10 лет. Голос Боуи звучит действительно, как завывание ветра, когда он выдыхает слова песни: «Разве ты не знаешь, что ты – сама жизнь?» Возможно, это был вопрос, который он задал самому себе, покинув Город Ангелов (Лос-Анджелес).

 

Второго мая Боуи, все так же предпочитавший путешествовать на корабле или на поезде, прибыл в Лондон. Снова состоялась презентация альбома. На сей раз речь шла о сборнике «лучших хитов» под хитрым названием „CHANGESONEBOWIE“, так чтобы в будущем не возникло проблем с продолжением – „CHANGESTWOBOWIE“ и т.д. Обложка, изображавшая чрезвычайно задумчивого Боуи, была работой голливудского фотографа Тома Келли, создателя знаменитого фотокалендаря Мерелин Монро. Снова дизайн обложки был безупречен. Альбом стал первым собранием самых успешных вещей Боуи, которые раньше были рассеяны по разным пластинкам. Теперь он предлагал своим фэнам купить их еще раз, что они и сделали, все как один. „CHANGESONEBOWIE“ распродался 1,5-миллионным тиражом: втрое лучше, чем „Station to Station“ и вообще лучше любого другого альбома Боуи, за исключением «Зигги Стардаста». [По данным „The Grеat Rock Discography“, „CHANGESONEBOWIE“ занял 2-е место в Англии, 10-е – в Америке; „Station To Station“ заняла соотв. 3-е и 5-е; „David Live“ – 2-e и 8-е, «Зигги – 5-е и 75-е.]

Боуи оставался в Англии всего неделю, но за эту неделю он успел выступить 6 вечеров подряд с полным аншлагом в «Уэмбли-Эмпайр-Пуле». Причем он представился «Дэвидом Уинстоном Боуи» - одна из тех загадочных шуток, которые он никогда не объяснял. Намекала ли она на Джона Уинстона Леннона (а именно таково было полное имя Битла) или же он намекал на Уинстона Черчилля [в общем-то, все равно, потому что мать дала Леннону второе имя в порыве патриотизма (шла война) именно в честь Черчилля], чем хотел подчеркнуть, что он вовсе не фашист? Или же здесь шла речь об Уинстоне из «Скотного двора» Джорджа Оруэлла? [sic. Из «1984».]

Журналисты с удовольствием порасспрашивали бы его об этом, но Боуи согласился только на одно интервью – с Джин Рук из «Дэйли Экспресс». Тем временем в Лондоне начался показ «Человека, упавшего на землю». Фильм заслужил хорошую критику: «Таймс» назвала его «аллегорией», «Файнэншл Таймс» нашла в нем «достаточно идей на 6 фильмов», а «Ивнинг Стэндарт» попыталась убедить читателей в том, что здесь идет речь о современной версии мифа об Икаре.

В интервью с Джин Рук Боуи, прежде всего, открестился от всех обвинений в фашизме:

«У меня такое ужасное чувство, что я действительно сказал нечто подобное. Этот стокгольмский журналист без конца задавал мне политические вопросы, но я потрясен, что кто-то мог в это поверить. Я должен это прочесть и перечесть, чтобы самому в это поверить. Я не мракобес. И у меня нет большой власти. Ну, во всяком случае, такого рода власти. Я стою в машине и приветствую людей не потому, что считаю себя Гитлером. Я стою в машине и приветствую своих фэнов. Это не я придумал приписку под фотографией.»

Когда Джин Рук спросила его, имеет ли это, вообще, значение, - паблисити есть паблисити, он ответил:

«Да, имеет. Это огорчает меня. Может быть, я необуздан, может быть, я заносчив, но я не мракобес.»

Джин Рук перевела разговор на тему внешности и сравнила его с Дракулой, с Береникой, с зомби или с исхудавшим Марлоном Брандо в роли мальчика из «Гитлер-югенд».

«Нет-нет-нет, - снова запротестовал Боуи. – Я – Пьеро. Я – каждый, любой человек. То, что я делаю, это театр и только театр... В том, что я делаю на сцене, нет ничего злого. Это просто клоун. Я использую себя, как чистый холст, и пытаюсь написать на нем правду нашего времени. Белое лицо, штаны мешком – это Пьеро, вечный клоун, показывающий великую печаль 1976-го года.»

Боуи спросил ее, помнит ли она его в роли Зигги Стардаста, и продолжал:

«Зигги показывал причудливость нашего времени. А теперь Боуи изображает грусть.»

Джин Рук прокомментировала так:

«Если вы не видели и не слышали, как Боуи выступает на сцене, вы можете заподозрить его в том, что он заранее готовит такие лирические афоризмы для каждого интервью. Правда же заключается в том, что Боуи – поэт, возможно, даже наш современный гений. То, что Йитс, если уж цитировать этого ирландского бомжа, назвал «живой поэзией» легко струится с мертвенно-бледных губ Боуи (спокойно, всего лишь грим, никакой лейкемии, слава Богу). Он описывает свой односерьговый Зигги-период как «облик средний между Нижинским и „Вулвортс“», при этом вовсе не кажется, что он гордится своим умом. Слова, которых его мать не поняла бы, льются с его губ совершенно естественно. Как болтовня в духе Дилана Томаса...

Я удивлена, - говорит в заключение Рук, - мне даже захотелось рассказать об этом его маме: о том, что открыла для себя Дэвида Боуи как самого мистического, самого утонченного, самого странного и самого милого человека из всех, когда-либо мной встреченных.»

 

В разгар всей этой шумихи («Человек, упавший на землю» шел в кинотеатрах всей Англии; Би-би-си снова пустила по телевидению документал „Cracked Actor“; по радио шла многосерийная радио-передача „David Bowie Story“; пресса выклянчивала интервью, а в магазинах стояли „Station to Station“ и „CHANGESONEBOWIE“) Боуи снова сбежал вместе с Игги. На сей раз отправились с концертами в Роттердам и Париж. Затем Боуи поехал в «Шато д’Эрувиль», где он за три года до этого записывал „Pin-Ups“. Никто не знал, куда он испарился, а между тем уже начиналась следующая фаза его карьеры.

В своем интервью с Крисом Чарльзуортом 1 марта Боуи сказал кое-что интересное: он будет и дальше выпускать коммерческие альбомы, «но и такие, которые будут не столь коммерческими. Я постараюсь сделать хитовый альбом, чтобы заработать денег и иметь возможность сделать следующий, который будет продаваться не так хорошо.»

Такие признания можно услышать, в основном, от актеров, зарабатывающих в хорошо оплачиваемой теле- и киноподукции, а художественное удовлетворение получающих на театральных подмостках. Для рок-музыканта подобный тон был чем-то совершенно необычным, особенно, если учесть, что пластиночные фирмы в то время больше чем когда-либо были склонны мгновенно порывать отношения со своими артистами, если продажи альбомов не достигали запланированного уровня. Но в случае с Боуи речь шла не только о деньгах, даже если он получал в это время 3 – 4 миллиона в год. В его случае речь шла о рок-музыке как искусстве.

 

БОГАТСТВО, БЕРЛИН И РАЗВОД

 

По окончании последнего концерта в парижском «Павийон де Пари» на Пор-де-Патен в клубе «Альказар» состоялась вечеринка в честь завершения гастролей. Там Боуи познакомился с Роми Хааг, транссексуальной звездой, чьи берлинские шоу он регулярно посещал.

То, что Боуи был любящим отцом, не отрицала даже Энджи, как бы обижена она ни была. Он приехал в «Кло де Мезанж» на 5-летие своего сына и устроил такой праздник, о каком Зоуи, несомненно, еще долго вспоминал. Боуи снял в Монтре казино и подговорил Зоуи с приятелями сымпровизировать постановку сказки «Джек и бобовый стебель». Сам Боуи выступал в роли рассказчика. Энджи говорила позднее, что все было просто «великолепно»:

«Такого рода вещи удавались ему потрясающе хорошо. Он обожал уличный театр и импровизации с детьми и отснял на этом празднике просто чудесное видео.»

К сожалению, отношения у Дэвида с Энджи все ухудшались. Боуи чувствовал себя на грани нервного срыва, как только оказывался поблизости от своей жены. По совету матери Коко Шваб, бывшей практикующим психиатром в Швейцарии, Боуи обратился за психиатрической помощью. Если у него и были проблемы, то именно в затяжном кризисе семейной жизни. В присутствии Энджи он немедленно впадал в депрессию и предпочитал лучше останавливаться в отеле, чем жить с ней под одной крышей. В таких случаях Коко строго-настрого запрещалось рассказывать кому бы то ни было, где он находится.

Хотя их брак был в катастрофическом состоянии, Боуи по-прежнему не желал разводиться. Приплетались ли тут к несомненно существовавшему чувству ответственности еще какие-то денежные соображения, неизвестно. Но, как бы там ни было, при каждом споре между Энджи и Коко Дэвид неизменно становился на сторону своей ассистентки, что еще больше ухудшало ситуацию. За несколько месяцев до этого произошел один инцидент, когда Боуи собирался на Ямайку, и обе женщины поругались по поводу того, сколько ему брать багажа.

«Я ругала ее, а она огрызалась в ответ, - рассказывает Энджи. – „Не смей со мной так разговаривать“, - сказала я ей, и вдруг Дэвид набросился на меня, схватил обеими руками за горло и принялся душить. Он вопил, он был совершенно вне себя, а его хватка становилась все крепче и крепче. На меня накатила паника, я действительно поверила, что он меня не отпустит, пока не задушит... Коко оттащила его от меня, и помогла мне. Как бы иронично это ни звучало, но именно она, по-видимому, спасла мне жизнь.»

Тем не менее их брак продолжал существовать все в той же странной форме. Всего через несколько дней после того как с ней так жестоко обошлись, Энджи полетела в Швейцарию и подыскала для семьи новый дом. Когда Джин Рук интервьюировала Боуи 4 мая, Энджи уже снова была при нем.

«Со своей розовой подводкой для глаз, точно подобранной под цвет волос, она выглядела, словно связанная с ним инцестом сестра-двойняшка», - пишет Джин.

На вопрос, будут ли они женаты еще и через 10 лет, Энджи ответила: «Да», а Боуи прибавил:

«Как же я могу расстаться с этим божественным созданием?!» [Из того же интервью: Рук: «А что ты говоришь своему ребенку насчет своих красных волос, белил и туши для ресниц?» Боуи: «Говорю, что папуля так зашибает деньгу».]

Однако же, когда Боуи приехал на день рождения Зоуи, он остановился, как мы уже говорили, в отеле. Через пару дней Энджи уехала из Швейцарии и отправилась в Марокко к своему другу Рою Мартину. А Боуи надо было работать.

Поначалу он проводил в студии почти каждый день, хотя работалось ему нелегко. Он стал страшно неуравновешенным – непрерывно разражался то слезами, то истерическим хохотом, слишком много пил и снова стал принимать наркотики. Тем не менее – и так было всегда – он мог сконцентрироваться на самом важном: на музыке. Он спродюсировал в «Шато д’Эрувиль» новый альбом Игги Попа „The Idiot“ и даже написал вместе с Игги все вещи с этого альбома, вплоть до „Sister Midnight“, где помог еще Карлос Эломар. На альбоме находилась и песня „China Girl“, ставшая 6 лет спустя огромным хитом, после того как Боуи заново записал ее для своего собственного альбома „Let’s Dance“.

Когда «Идиот» был издан Ар-си-эй в марте следующего года, Боуи был указан на обложке как соавтор и продюсер. Тони Висконти сделал завершающий микс, но вот о том, что за музыканты играли на альбоме, не говорилось ни слова. Видимо, там были Эломар, Джордж Мюррей и Деннис Дэйвис, оставшиеся с Боуи после записи „Station to Station“. Добавим к ним Рики Гарднера, который переехал в «Шато» для работы над следующим собственным альбомом Боуи, „Low“. Сам Боуи играл на клавишных, гитаре и саксофоне, а сессионный гитарист Фил Палмер добавил пару соло.

„Low“ был одним из тех альбомов, которые Боуи имел в виду, говоря о менее коммерческих проектах. Синтезатор всегда привлекал его; еще „The Man Who Sold the World“ был очень синтезаторным альбомом – за год до того, как Брайан Ино сыграл на синтезаторе на своей первой из двух пластинок совместно с Рокси Мьюзик.

Рокси Мьюзик была первой представительницей потока групп, сложившихся в начале 70-х на почве художественных колледжей и университетов. [Все наиболее значительные группы еще 60-х имели в своем составе кого-нибудь из художественного колледжа.] Их вокалист Брайан Ферри закончил отделение живописи при Ньюкаслском университете, да и Ино, клавишник с жидкими волосами, одевавшийся еще более пижонски, чем Ферри, мог похвастаться художественным дипломом. Они оба обладали харизмой, но еще и в те времена Ферри был, по сравнению с Ино, буржуа – элегантный, прилизанный и лакированный Синатра от рок-н-ролла. Ино был интеллектуалом-экспериментатором, хотевшим применять новые технологии и вести группу за собой в авангардистском направлении. Ничего удивительного, что их пути вскоре разошлись. Ино покинул группу, чтобы работать с более открытыми эксперименту музыкантами – Робертом Фриппом, Джоном Кэйлом, Нико и Робертом Уайэттом или же с немецкими электронщиками Мебиусом и Ределиусом. Позднее он стал популярен благодаря своей работе с Боуи, Токин Хэдз и Дево, прежде чем сойтись с канадским продюсером и музыкантом Даниелем Лануа и спродюсировать вместе с ним два самых успешных альбома Ю2 – „The Unforgettable Fire“ (1984) и „The Joshua Tree“ (1986).

Боуи знал Ино уже давно. Рокси Мьюзик была разогревающей группой перед выступлением Боуи в театре «Радуга», где он впервые извлек на свет божий Зигги Стардаста, и уже тогда Ино казался ему самым влиятельным членом группы. Позднее он интересовался Иновскими экспериментами с эмбиент-музыкой – своего рода электронным фоном, где звуки без какой-либо явной мелодии создавали ненавязчивое ощущение пространства.

Когда Ино появился за кулисами в «Уэмбли-Эмпайр-Пуле», Боуи пригласил его в «Шато», где Висконти вместе с музыкантами со „Station to Station“ должны были записывать новый Боуиевский альбом. Кроме Рики Гарднера, был там и Рой Янг, легендарный рок-н-ролльный пианист. Янг еще в начале 60-х играл в Гамбурге с Клиффом Беннеттом и The Rebel Rousers – в то самое время, когда Битлз выступали там в «Кайзеркеллере» и «Стар»-клубе. У Янга была та же барабанящая манера игры, что и у Джерри Ли Льюиса, и, так же как и Льюису, ему было наплевать на весь остальной мир.

Висконти приехал, после того как Боуи позвонил ему и сказал:

«Слушай, я хочу сделать экспериментальный альбом. Мне осточертело всегда делать только „правильное“ и коммерческое. Брайан Ино тоже здесь будет. Я бы хотел, чтобы ты пожертвовал ради нас четырьмя неделями своего времени. Может быть, нам даже не удасться его издать, но поработать вместе будет здорово, а там посмотрим, что дальше произойдет.»

Так что все вместе въехали в «Шато». Боуи наотрез отказался ночевать в большой спальне, потому что там, по-видимому, бродили привидения Шопена и Жорж Санд. Вместо него там пришлось спать Висконти, но и он счел эту комнату «очень зловещей»: «Особенно один темный угол, казалось, полностью поглощал свет». Ино тоже говорил, что чувствует присутствие духов и рассказывал, как однажды ночью чья-то рука похлопала его по плечу.

«Я уже бывал там до этого вместе с Марком Боланом, - говорит Висконти, - но ничего подобного не происходило. Возможно, это из-за того, что Дэвид был психически перенапряжен... Он был в совершенно болезненном состоянии. Случались моменты, когда он был весел и полон энтузиазма... Но потом наступали долгие перио