Ты можешь принять то, что я тебя не люблю. »

 

Жизнь, казалось, вошла в прежнюю колею. Дэвид с Энди жили на Плэйстоу-гроув, сохранив, правда, за собой комнату у Мэри Финниган. Оба продолжали заниматься бекенгэмской «Артс-лэб» и планировали даже проведение фри-фестиваля. Боуи ринулся головой вперед в работу и записал новые песни. „Space Oddity“ потихоньку карабкалась наверх чартов, хоть и медленно. Это помогло Питту добыть для Боуи лучше оплачиваемые выступления.

Кое-что все же изменилось Боуи был вынужден больше, чем когда либо, полагаться на свои собственные силы, хотя Энджи смотрит на это по-другому. «Он во многом полагался на меня», - утверждает она. Возможно, она просто не желает признавать, что он ее использовал.

Потому что Боуи, как многие художники, был эгоистом. Ему было трудно угодить, он хотел постоянно находиться в центре внимания и использовал всякого, кто готов был позволить себя использовать. Если Энджи сама с готовностью возила его на машине, таскала его усилители, покупала продукты, готовила, убиралась и – если он этого хотел – спала с ним, его совесть была совершенно спокойна. Для него это было в порядке вещей.

В «Backstage Passes» Энджи пишет, что предложила тогда Боуи одну сделку, «чтобы помочь ему добиться своей цели – стать звездой». В обмен на это Боуи должен был предоставить ей доступ в мир театра и кино. Ответ Боуи был недвусмысленным: «Ты можешь принять то, что я тебя не люблю?»

Как бы жестоко это ни звучало, но таковы были их отношения с самого начала, еще до того как они поженились. Я сам заговорил об этом с Боуи, когда в декабре 1969 года меня попросили написать статью об их с Энджи отношениях.

«Ты ее любишь?» - спросил я его начистоту.

Боуи, смеясь, откинулся назад: «Люблю? – переспросил он. – Ну вот, мы начинаем становиться слегка старомодными, Джордж, ты не находишь? Можно назвать это любовью, если очень хочется, но я бы не стал использовать этого слова...», - прибавил он. Потом он рассказал мне о семье Энджи и о том, как они познакомились. Через 6 месяцев на их свадьбе в Бромли я задал Боуи тот же вопрос и получил похожий ответ:

«Она – американская гражданка, и если бы я на ней не женился, ей пришлось бы покинуть срану... Только поэтому мы так и сделали. Этот клочок бумажки совершенно ничего не значит для меня...»

Еще и 5 лет спустя Боуи ничего не говорил о любви:

«Я женился на ней, потому что она была одной из немногих женщин, с которыми я выдерживал больше 2-х недель. Мы всегда предоставляли друг другу свободное пространство, в котором можно было бы дышать. Но я не думаю, чтобы мы по-настоящему были влюблены друг в друга. Я, лично, еще ни разу не был по-настоящему влюблен, слава те, господи. Любовь – это болезнь, она вызывает лишь ревность, страх и гнев. Все что угодно, только не любовь. Она немного похожа на христианство. Со мной и с Энджи такого никогда не происходило. Она – женщина, к которой приятно возвращаться, и она всегда такой будет... Иногда я чрезвычайно требователен – не в физическом смысле, а в духовном. Я живу очень интенсивно, и некоторых людей, с которыми я жил, я отпугнул этим.» [Интервью с Кэмероном Кроу, «Роллинг Стоун» № 206 от 12.02.1976]

К тому времени Энджи стала уже для Боуи необходимой, (возможно, просто из-за отсутствия конкуренции). И все же на их отношениях с самого начала лежала тень: Боуи обладал настоящим талантом, а Энджи – лишь верой в ЕГО талант; две роли, которые не могли перемениться, так что предложенная Энджи «сделка» была обречена на провал. Ей нравилось брать уроки пения и танца у Линдсея Кемпа, ей нравилось заниматься с визажистами и парикмахерами, пробовавшими на ней свои приемы, как на чистом холсте, но в ней не было абсолютно никакой «звездной субстанции». В конце концов она оказалась за бортом. Тем не менее, не стоит недооценивать ее вклада в карьеру Боуи. Потому что именно Энджи Барнетт придала Дэвиду Боуи мужества и уверенности в себе и помогла ему преодолеть свою стеснительность. Именно Энджи, кстати, позаботилась о том, чтобы мать Боуи переехала на 6 месяцев жить на Кипр, к ее родителям, чтобы преодолеть шок от смерти мужа.

Для Боуи той осенью произошло кое-что важное. Сначала состоялся давно запланированный фри-фестиваль. Конечно, он не был похож на красочное шоу, устроенное Стоунз в Гайд-парке, скорее – на ежегодный сельский праздник. Организованный Дэвидом, Энджи, Мэри Финниган и их друзьями из «Артс-лаборатории», фестиваль состоялся в субботу, 16 августа на бекенгэмской «Рикриэйшн-граунд». Появились даже бургомистр и члены местного управления, хотя на милю вокруг все провоняло гашишем и гамбургерами.

Для всех на фестивале нашлось что-нибудь интересное: аттракционы для детей; тибетский монах, продававший от имени «Тибетского общества» брошюры, курительные палочки и прочую мелочь; прилавки с бижютерией, керамикой, свечами, травами и специями, вегетарианской кухней и хиповыми шмотками. Кэлвин Марк Ли продавал редкие психоделические постеры, которые он привез из Америки (и которые сегодня стоят небольшого состояния). Вся прибыль с этой торговли стекалась в кассу «Артс-лаборатории». Энджи простояла целый день за прилавком с гамбургерами, провонявшим жиром и луком.

Но не будем забывать о музыке. Боуи сыграл песни со своего первого альбома, вместе со „Space Oddity“ [Энджи пишет, что это была рэггиевая версия] и другими новыми, ориентированными скорее в сторону фолк-рока, песнями. Среди других многочисленных музыкантов были Juniors Eyes, Bridget St.John, Gas Works, Sun, The Straubs, Miscarriage, Amory Kane и Кит Кристмас. Джон Пил выступал в качестве конферансье. Были там еще уличный театр и театр кукол для детей. Под конец бургомистр поблагодарил 5.000 пришедших на фестиваль человек, принесших и кое-какие деньги в кассу муниципалитета.

Короче, идеальный день: солнышко сияет, и все довольны. Кроме Боуи. Насколько чудесно он выглядел со своими белокурыми локонами и в синей шелковой рубашке, настолько же отвратным было его настроение. Язвительно скривив физиономию, он бродил вокруг, бормоча что-то про «кучу материалистических жоп».

«Он вел себя просто безобразно, - рассказывала Мэри Финниган в одном радио-интервью. – Он обращался с некоторыми людьми так нагло и заносчиво, что они поклялись больше никогда в жизни с ним не разговаривать.»

Боуи рассказывал обо всем этом, естественно, совершенно по-другому:

«Это был великолепный день», - заявил он мне и сообщил, что фестиваль вдохновил его на песню „Memory of a Free Festival“ и атмосферой напоминал фестиваль в Гластонбери.

В этот момент явно появился новый Дэвид Боуи. Потеря Хермионы, смерть отца и первый флирт с большим успехом не прошли бесследно. Ушли в прошлое времена „When I’m Five“, „Laughing Gnome“ и прочих такого же рода сумасбродных песенок, чьи тексты напоминали выдержки из давно забытого семейного дневника. Не осталось никаких следов и от Энтони-Нльюлиевской мимикрии. Боуи, казалось, наконец-то нашел себя.

В последние недели сентября „Space Oddity“ утвердилась-таки в чартах, и Боуи получил приглашение выступить в „Top оf The Pops“ 9 октября. Тем временем его сингл взобрался еще выше. Эндрю Луг Олдэм, бывший менеджер Роллинг Стоунз, занимавшийся теперь группой Хамбл Пай, нанял Боуи «разогревом» в турне своих подопечных, начавшемся 8 октября в «Ковентри-театре», а затем продолжившемся в ратуше Лидса (9-го октября), в бирмингемской ратуше (10-го), брайтонском «Доме» (11-го), бристольском «Колстон-Холле» (13-го), лондонском «Куин-Элизабет-Холле» (21-го), в эдинбургском «Ашер-холле» (23-го), манчестерском «Одеоне» (25-го) и ливерпульском «Эмпайре» (26-го). Все это были относительно небольшие залы, но Боуи зарабатывал в них по 50 фунтов за вечер – в 3 раза больше, чем полгода назад, в турне с Тиранозаурус Рекс. Да только вот незадача: его 20-минутные акустические выступления совершенно не нравились публике. Народ требовал рок-н-ролла и не желал смотреть на всяких там хорошеньких мальчиков в одиночестве сидящих на стуле и бренчащих на гитаре. Боуи впервые был ошикан и освистан.

Между выступлениями с Хамбл Пай он устраивал и соло-концерты: в бирмингемской «Ребекке» (125 фунтов) – 9-го октября [этот концерт в других источниках не упоминается]; затем – 17-го «У Тиффани» в Эксетере (110 фунтов); затем последовало четвертое выступление в немецкой телепрограмме «Музыка для молодежи»; и, наконец к концу месяца еще два концерта – в «Генерале Гордоне» в Грэйвзенде и в отеле «Аврора» в Гиллингэме, за которые он получил, вместе,120 фунтов. Таким образом, Боуи только в октябре заработал 1.000 фунтов чистыми (после вычетов за посредничество агентам и менеджерских отчислений) – больше, чем за весь прошлый год.

Это внезапное изменение финансового положения побудило его найти новую квартиру. Энджи взялась за дело и подыскала нечто, подходившее будущей звезде: «Хэддон-Холл» (не то знаменитое поместье, что в Дербишире, но не менее разлапистое викторианское сооружение на Саузенд-роуд, 42, в Бекенгэме, с многочисленными домовыми трубами и пристроенной готической башенкой). В 1981 году этот дом был снесен, чтобы уступить место жилому блоку из 42 квартир.

«Хэддон-Холл», имевший огромный сад и вид на местную площадку для гольфа, был построен в 1851 году одним промышленным магнатом, нажившим состояние на производстве свечей в эпоху, предшествовавшую появлению газа и электричества. Главный вход вел в гигантский холл, примерно 200 кв.метров площадью, с изогнутыми лестницами, лепным потолком, роскошными выложенными изразцом каминами и огромным окном с цветным витражом на противоположной от входа стене. Такие помпезные здания сдавались в те времена относительно задешево, потому что ни один нормальный квартиросъемщик не в состоянии был обставить их мебелью или даже отопить. Боуи снял квартиру в бельэтаже за 8 фунтов в неделю. За эти деньги он получил гостиную размером почти 100 кв.метров (с минестрельской галереей, где могли ночевать на матрасах его друзья), плюс столовую, кабинет, спальню, кухню и ванную.

В конце октября они въехали туда, после того как Энджи удалось убедить хозяина в том, что ее длиннокудрый друг в состоянии платить за квартиру. На самом деле несчастного квартирного хозяина ждала куча неприятностей: еще в 1976 году он подал в суд на Боуи за неуплату и повреждение здания. Даже мэрия испытывала трудности с взысканием земельного налога: когда Боуи в 1978 году приехал в Англию с турне, ему торжественно всучили приказ об уплате.

Во время одного разговора, 17 ноября, Боуи рассказал мне о том, как продвигается работа в здании. Тони Висконти со своей подружкой Лиз, позднее поселившиеся в соседней квартире, и другие друзья помогли с ремонтом. Перед Боуи в квартире жил профессор истории с женой и 27-ю кошками, так что кошачий дух потом долго не выветривался. В конце концов пришлось отодрать старые обои и краску, чтобы к «Хэддон-Холлу» вернулась часть его былой викторианской атмосферы.

Главной задачей Боуи было достать недорогой ковер. Стены спальни покрасили розовой, остальные – серебряной краской. На пол бросили подержаные индийские ковры, которые можно было купить за 10 – 20 фунтов. В одной комиссионке Боуи откопал кровать в стиле эпохи регентства шириной больше двух метров.

«Я сразу же разглядел, что это за потрясная кровать. Я купил ее за 40 фунтов, разобрал на части, свез по частям в квартиру на машине, а потом снова собрал. Просто круть: как гигантский саркофаг с балдахином. А в гостиной стоит еще одна антикварная штука – буфет трехметровой длины из тикового дерева. Он сделан в Бирме, ручной работы. На выставке 1936 года он был представлен как предмет роскоши. Я купил его вместе с каталогом этой выставки – он там изображен во всей красе. А на окна пойдут драпирующиеся портьеры длиной до пола – они все выгодно оттенят.»

Питт, следивший за нашей беседой, добавил:

«Каждый раз, как я ему выдаю чек, он покупает что-нибудь антикварное. Дэвид всегда таким был: как только у него появляется немного денег, он покупает какую-нибудь коллекционную вещь. Отправляется на антикварный базар – в Мэрилбон или Кенсингтон – и что-нибудь откапывает: какое-нибудь олово или вазу, или викторианскую книжку для детей с иллюстрациями Артура Рэкема, Рэндольфа Колдкотта или Кэйт Гринуэй... все это теперь находится в „Хэддон-Холле“.»

И действительно: в каждой комнате стояли вазы, чаши, кушины, графины и пресс-папье из пестрого стекла.

«У меня еще в школе на уроках по искусству обнаружилось пристрастие к изделиям из стекла в стиле арт-нуво, - объяснил мне Боуи. – Позднее я поклялся собрать коллекцию, как только средства позволят. Стекло “галль“ с фабрики „Наней“ во Франции, „лалик“ и „дом“... Еще у меня есть картины Монтенегро, который создавал декорации для Нижинского; дизайн костюмов Эрта и сцена с эльфами – остров, полный эльфов. Его написал один из моих любимых художников-викторианцев, Фил Мэй.»

Тем не менее в новом Боуиевском доме все шло не так гладко, как можно заключить из этого описания. Как только Висконти перебрался к ним, Энджи присвоила себе работу секретарши, предоставив заниматься кухней подруге Висконти, Лиз, для чего та совершенно не подходила.

«В качестве коммунального хозяйства все это явно не функционировало», - говорит Висконти. Они с подругой оставляли Энджи деньги на общее пропитание, с тем результатом, что она как-то раз, к примеру, принесла себе и Боуи еду из китайского ресторана, поставив при этом на стол Висконти с Лиз две банки бобов.

«Там царила исключительно враждебная атмосфера... Совсем плохо стало, когда они принялись куролесить в открытую. Я имею в виду, на предмет сексуальной жизни.»

 

Во время нашего разговора на Манчестер-стрит напряжения между Боуи и Питтом совсем не ощущалось. Они общались друг с другом в том же дружески-доверительном тоне, что и раньше, и в какой-то момент беседа переключилась на музыку, нравившуюся Боуи в то время больше всего: Игги Попа, Фагз, Вельвет Андеграунд и, прежде всего, Лу Рида.

«Ты должен его обязательно послушать, - заявил Боуи. – Он делает нечто совершенно новое – смесь литературы, музыки и политики. Я, честно говоря, никогда не причислял себя к рок-н-роллу, потому что не чувствую никакой связи со старыми вещами. Там есть мелодия и ритм, но тексты совершенно ничего не говорят мне. А вот Лу Рид пишет действительно оригинальные тексты. И есть еще Игги Поп. Здесь пока что никто о нем не пишет – ПОКА ЧТО нет, но он крут. Совсем чокнутый, вконец обдолбанный, но крутой... Все важные вещи сейчас происходят в Америке. Один-два года назад центр был все еще здесь, но это изменилось.»

Боуи продолжал дальше, объявив, что стиль его песен тоже изменился. В то время мне было еще не ясно, как сильно повлияла на него смерть отца, но в ретроспективе становится очевидно, что он чувствовал себя очень одиноким. Он постепенно потерял контакт со своей матерью, а затем и с Питтом, и, хотя он в некотором роде зависел от Энджи и Кэлвина Марка Ли, все же не до такой степени, как им бы того хотелось. В то время в его жизнь снова вернулся Терри. Будни он проводил в «Кэйн-Хилле», в клинике, а выходные – либо на Плэйстоу-гроув, либо в «Хэддон-Холле». Все эти обстоятельства повлияли на то, что стиль Боуи изменился.

Боуи занимался тем, что сплачивал вокруг себя музыкантов, с которыми ему предстояло работать в будущие годы. Прежде всего, это относится к Висконти, спродюсировавшему впоследствии девять его альбомов. [Плюс “Heathen” 2002 года]. Затем – к Кену Скотту, тоже выполнявшему для него продюсерскую работу на альбомах „Hunky Dory“, „Ziggy Stardust“, „Aladdin Sane“ и „Pin-Ups“, а также к таким музыкантам, как гитаристы Мик Уэйн и Тим Ренвик, виолончелист и аранжировщик Пол Букмастер, ударники Терри Кокс и Джон Кэмбридж. За несколько месяцев из этого кружка слложилась группа, постоянно расширявшаяся за счет других музыкантов.

«Ты уже послушал мой новый альбом?» - спросил меня Боуи. – Каким ты его находишь?»

«Другим», - ответил я.

«Это – самое лучшее, что я когда-либо сделал, - подчеркнул Боуи. – Некоторыми вещами я по-настоящему горжусь. „The Wild Eyed Boy from Freecloud“ – одна из лучших. В ней идет речь об одном парне, влюбившемся в гору, на которой живет. Люди из деревни считают его сумасшедшим, хотят его убить, повесить, но гора защищает его и уничтожает эту деревню. К сожалению, никто не обратил внимания на эту вещь, потому что она вышла на обороте „Space Oddity“... Кстати, „Space Oddity“ мы записали еще раз. Теперь она немного длинее и в стерео; мне эта версия больше нравится.»

Боуи подтвердил, что „Letter to Hermione“ и „An Occasional Dream“ посвящены его роману с Хермионой Фартингейл.

«Я был в ужасно мрачном, меланхолическом настроении. Я написал ей письмо, но так и не отправил его. В этой песне я выразил то, что хотел ей сказать. Я любил ее, и прошли месяцы, прежде чем я смог от этого освободиться. Она ведь меня бросила, поэтому было особенно больно – это чувство, когда тебе дают пинка... „God Knows I’m Good” похожа, скорее, на мои прежние песни. В ней идет речь об одной воровке, которую застукали в магазине, а она не может в это поверить. „Memory of a Free Festival“ – типично мой новый стиль, меня вдохновил на нее августовский фестиваль в Бекенгэме. Это было важное событие, хотя в тот день я, кажется, совсем этого не чувствовал: у меня в голове вертелись другие вещи.»

Он говорил и об „Unwashed and Somewhat Slightly Dazed“, и я понял, что в недели, последовавшие после смерти его отца, он и вправду распустился. Он не мылся и не брился и по нескольку дней таскал одну и ту же одежду. Сам Боуи считал „Cygnet Committee“ лучшей песней из всех, что он записал для альбома. Он бы с удовольствием выпустил ее на сингле, но она была для этого слишком длинной, при своих девяти с половиной минутах.

«Это песня, которой я действительно хотел сказать нечто важное. Это – мое заявление движению хиппи. Мы все так хорошо начинали, а потом все пошло насмарку, потому что хиппи, как и все прочие, стали материалистическими и корыстными.»

Боуи явно гордился своими новыми песнями. Он не упомянул ни единым звуком только „Janine“, хотя именно эта вещь больше всего нравилась Висконти. Впоследствие он играл ее вживую лишь очень редко.

Через пару дней после нашего разговора состоялось запланированное еще год назад выступление Боуи в «Перселл-рум» - небольшом зале огромного комплекса «Фестивал-Холл». Боуи представил свои новые песни, при этом ему подыгрывали Джуниорз Айз – группа из окрестностей «Артс-Лаборатории». К несчастью, в этот вечер я не смог придти, так что пропустил один из важнейших концертов Боуи. Это выступление стало для него поворотным пунктом. Боуи впервые играл вещи в том стиле, который 3 года спустя принес ему славу, - песни с яркими лаконичными картинами и чувством отстраненности. Но, хотя его выступление было прекрасно подготовлено, Боуи с разочарованием обнаружил, что на нем присутствовала лишь жалкая кучка журналистов. Месяцы спустя я узнал, что он обвинил в этом Питта. Питт, со своей стороны свалил вину на Энджи и Кэлвина Марка Ли, которые настояли на том, чтобы организовывать концерт по своему усмотрению и составить свой собственный список приглашенных.

Концерт в «Перселл-рум» состоялся в один из решающих для Боуи моментов. В то время он разрывался между Питтом, с которым все еще был связан договором, и чьи способности менеджера старой закалки все еще использовал, и амбициями своей исключительно честолюбивой будущей жены, которая пыталась раскрутить его карьеру так быстро, как только возможно. После выступления Питт зашел в гримерку к Боуи и поздравил его.

«Сколько журналистов там было, Кен?» - поинтересовался Боуи.

«Насколько я знаю, очень мало, - ответил Питт, - один-два из музыкальной прессы, а из ежедневной вообще никого.»

Единственная стоящая рецензия появилась в «Обсервере», где Тони Палмер написал следующее:

«...Он дал замечательный концерт в „Перселл-рум“, который национальная пресса, в основном, проигнорировала, возможно, потому, что ни у кого не связалась в голове поп-музыка с Перселлом... На сцене Боуи выглядит просто пленительно: мечта каждой школьницы во плоти и крови, со своими светлыми локонами и голубыми глазами. Он улыбается, и вы сразу таете. Он подмигивает, вы хлопаетесь в обморок. Улыбаясь, он извиняется, что все песни написал сам, поэтому они так похожи одна на другую. Атмосфера – на редкость расслабляющая, приятная и веселая, и вы прощаете ему его хрипловатый голос, несколько сжатый в высоких нотах, и его небрежную интонацию. Вы просто откидываетесь назад и позволяете себя околдовать милой манере этого современного трубадура. И вдруг он пугает вас дикой, страстной, гневной, грохочущей песней об ужасе и отчаянии... Когда он показывает абсурдность современного общества, его наблюдения остры, как бритва.»

Тем не менее, Боуи остался ужасно разочарованным после этого концерта. Его мучил дикий страх, что он закончит карьеру «однохитовым чудом». По мнению Питта, в этот вечер пришел конец отношениям Боуи с Кэлвином Марком Ли:

«Его имя больше никогда не произносилось, и я лишь надеялся, что Дэвид усвоил этот урок.»

Питт не подозревал, что через считаные недели Боуи распрощается и с ним:

«У меня было такое ощущение, что разочарование Дэвида долго не продлится... Скоро он снова будет гореть воодушевлением и сыпать новыми идеями.»

Тем временем в календаре у Боуи значилось еще одно важное событие: благотворительный концерт в пользу «Ассоциации помощи детям-инвалидам», который должен был состояться 30 ноября под покровительством принцессы Маргарет. Боуи должны были лично представить за кулисами принцессе, из-за чего произошел еще один скандал, на сей раз между Питтом и Энджи. После горячей перепалки на тему того, кто должен сопровождать Боуи (Питт настаивал, что Энджи должна держаться подальше от этого представления), она улетела обратно на Кипр.

«Порешили быть мальчишнику. Ну ладно, я была сыта по горло: такая цена мне не подходила. Дэвид сам по себе был замечателен, но весь этот багаж, который он за собой таскал, годился только на помойку. Я решила прервать свою миссию в «Хэддон-Холле», отправиться на Кипр и продумать заново свои планы. Дэвид должен был сам разобраться со всеми своими педиками и демонами. Я поменяла рождественский билет и улетела на Кипр еще в начале декабря...»

Из-за забастовки почт в Англии Энджи не получала никаких вестей от Боуи 3 – 4 недели. Наконец, от него пришла рождественская открытка: «В следующем году мы поженимся». «Только этого мне еще не хватало» - было спонтанной реакцией Энджи. Но уже на другой день Боуи позвонил и сыграл ей по телефону самую новую свою песню, „The Prettiest Star“, объявив, что посвятил эту вещь ей. Энджи развесила уши, расчувствовалась и дала ему свое согласие.

Когда полковник Барнетт узнал,что его дочь опять собирается в Лондон, он бросил: «Это уже третий авиабилет, который я оплачиваю из-за этого человека». Однако же он пообещал паре 2.000 фунтов в качестве свадебного подарка.

Пока Энджи была на Кипре, Боуи продолжал тесно общаться с Питтом. Они вдвоем ходили по вечерам куда-нибудь вместе с друзьями, слетали в Дублин – на выступление в „Radio Telefis Eireann“, посетили всемирную премьеру „Vesalii Icons“ Питера Максвелла Дэвиса. Кроме того, Боуи записал итальянскую версию „Space Oddity“ – „Rogazzo Solo, Ragazza Sola“. Питт старался продлить договор с «Эссекс Мьюзик». Не смотря на успех „Space Oddity“, «Эссекс» все еще не наверстала свои прошлые выплаты и отказывалась заключать новый договор. Что оказалось роковой ошибкой, поскольку из-за этого фирма потеряла права на три первых успешных альбома Боуи – „The Man Who Sold the World“, „Hunky Dory“ и „The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders from Mars“.

Тем временем, Питт нашел для Боуи другое музыкальное агентство – НЭМС [менеджерская компания, основанная Брайаном Эпстайном и владевшая правами на песни Битлз]. Между январем и мартом эта фирма добыла для него целый ряд выступлений. Боуи, со своей стороны, записал новый сингл - „The Prettiest Star“. В свой 23-й день рождения, 8 января 1970-го, он записал и еще одну версию „London Bye Ta-Ta“, в которой Марк Болан сыграл на лид-гитаре. Вечером того же дня Боуи первый раз дал концерт, организованный для него НЭМС: акустический соло-сет в «Спикизи», за который он получил 100 фунтов. Один журналист из гомосексуального журнала «Джереми» опубликовал, по инициативе Питта, длинную, проиллюстрированную фотографиями рецензию на этот концерт [статья Тима Хьюза от 01.1970]:

«Освещение такое тусклое, что едва можно различить, кто рядом с вами стоит; до вас с трудом доходит даже, что рядом вообще кто-то есть. Пара парней в обтягивающих бархатных штанах... Толпа девушек с мертвенным, холодным выражением лиц... Количество девушек и парней соотносится, как 4:1. Это просто не подходящая для Дэвида аудитория. Усевшись на свое ненадежное сидение из двух ящиков, он – ясное лицо эльфа в ореоле белокурых локонов – выглядит очень хрупким и ранимым. Он выкладывается, трудится вовсю... Ему отвечают лишь жидкими аплодисментами. Групиз толпятся вокруг, люди продолжают болтать; никому, кажется, нет дела. Реакция ужасно вялая. Наконец, все заканчивается, и мы с Дэвидом встречаемся у бара. На его эльфийском лице – растерянность: „Не могу поверить. Менеджер говорит – меня хорошо приняли. Если они так себя ведут, когда ты им нравишься, что же происходит, когда они тебя ненавидят?“. Кто-то из мародерствующих групиз облапил его между ног. „Эй, кто это был? – мгновенно реагирует Дэвид. – Мне должны платить за это отдельно.“»

В тот вечер Боуи представил кроме своих собственных песен композиции Жака Бреля и Стихи Мэйсона Уильямса. Его сопровождали Тони Висконти на басу и Джон Кэмбридж на ударных. Узнав, что Джуниорз Айз решили самораспуститься, Боуи пригласил Кэмбриджа перебраться в «Хэддон-Холл» и стать барабанщиком в его новой группе, где Тони Висконти должен был играть на ф-но, гитаре и басе.

«Становлюсь электрическим, - бросил Боуи Питту, обыгрывая знаменитый переход Боба Дилана от фолка к року, происшедший 4 года назад и стоивший Дилану многих его прежних поклонников. – Мы будем носить балдежные шмотки и всячески отрываться. Это будет один сплошной хайп.» [hype – рекламный трюк, шумиха, много шуму из ничего.]

«Ну тогда так и назовитесь – Хайп!» - предложил Питт, и новая группа тут же родилась.

В феврале в английских музыкальных газетах появились объявления о первых выступлениях Боуи со своей «новой электрической группой»: 3 февраля – в «МаркИ», 5 февраля – в новой передаче Джона Пила на Би-би-си, «Воскресное шоу», а к концу месяца – в бэзилдонском «Артс-центре».

Участники группы менялись каждый день. Какое-то время в нее входил Рик Уэйкман, игравший сначала в Стробз, позднее – в Йез, а затем завоевавший успех как солист. Потом пригласили Тима Ренвика, и Боуи стал рассуждать, что ему нужен лид-гитарист, чтобы сам он мог сконцентрироваться на своем пении. «Я знаю кое-кого в Халле», - сказал Кэмбридж и предложил одного друга, успевшего уже поиграть в разных группах во Франции, Германии и Северной Африке – «блестящего гитариста» - Мика Ронсона.

Ронсон был настоящим дворовым мальчишкой, - дитя рабочего класса, сын продавца. Когда Мик в 15 лет бросил школу, его все считали совсем безнадежным; его оценок лучше всего было никому не показывать. Играть в рок-группе стало для него одной из немногих возможностей избежать нищеты. Так что Ронсон стал одним из тех музыкантов, что непрерывно кочуют из группы в группу: сначала это были Войс, его первая группа [The Voice], потом – The Wanted, потом – Rats, «Крысы». Эти группы таскались на край света ради одного-единственного выступления и разбегались, когда у них кончались деньги, ломался автобус, или когда очередной судебный исполнитель стучался в дверь.

«Ну хорошо, тащи его сюда», - бросил Боуи. Кэмбридж отправился в Халл, где потерявший последние иллюзии Ронсон нашел работу садовника – подстригал кусты, живые изгороди и лужайки. Какое-то время он даже пас стадо овец. Когда Кэмбридж его отыскал, он как раз – в темно-синей рабочей куртке, с ведром краски и роликом в руках – собирался отмечать границы одного поля для рэгби.

«А я играю в одной новой группе, с Дэвидом Боуи», - объявил Кэмбридж.

«Да ну?», - обронил Ронсон, всегда не слишком разговорчивый.

«Он ищет нового гитариста.»

«Да ну?»

«Я ему про тебя рассказал, и он хочет с тобой познакомиться. Это может оказаться как раз тем самым, о чем ты всегда мечтал.»

«Слыхали мы такое уже не раз», - бросил Ронсон и рассказал Кэмбриджу, что он как-то раз приехал с одной группой во Францию только чтобы обнаружить, что тот клуб, в котором они собирались выступать, тем временем закрылся.

И все же, после долгого уламывания, Ронсон бросил свой ролик и отправился с Кэмбриджем в Лондон. Он впервые встретил Боуи 3 февраля в «МаркИ». Этобыло последнее выступление Джуниорз Айз, и Боуи договорился, что они с группой получат 60% от сбора. К несчастью, на концерт пришли всего 129 человек. Получилось ровно 34 фунта, из которых, как и договаривались, группа получила около половины. Тони Висконти досталось 7 фунтов (он играл на басу), водитель автобуса состриг 6. Осталось всего 2 фунта, которые поделили между собой Боуи, Тим Ренвик и Джон Кэмбридж. «Вообще-то обычно мы получаем больше», - сообщил Боуи Ронсону по дороге в «Хэддон-Холл».

Их первое совместное выступление состоялось в «Пэрис Синема» - студии Би-би-си на Нижней Риджент-стрит. Там их концерт записали для передачи Джона Пила «Воскресное шоу». Оказалось, я был единственным журналистом, присутствовавшим на первом совместном концерте Боуи с Ронсоном. Меня пригласил Питт, и мы вместе послушали их репетицию. Если честно, как начало новой музыкальной революции это не звучало, но кое-что произвело на меня неизгладимое впечатление: Боуи все держал под контролем, он вел группу за собой, брал на себя всю ответственность, и даже Висконти охотно ему подчинялся.

Дэвид открыл вечер Жак-Брелиевским «Амстердамом» - первой их 4-х акустических песен: для 1970 года смелый выбор. Затем последовали „Sod Knows I’m Good“, „Buzz the Fuzz“ и „Karma Man“. После этого акустического сета на сцену вышли Ронсон, Висконти и Кэмбридж, и группа сыграла „London Bye Ta-Ta“, „Occasional Dream“ и первую, двухстрофовую версию „Width of a Circle“. Когда Боуи в следующем году открыл этой вещью свой альбом „The Man Who Sold the World“, она превратилась в 8-минутную композицию.

Ронсоновский режущий гитарный звук лучше всего пришелся ко двору в „The Prettiest Star“, где он сыграл очень похоже на Марка Болана, в „Unwashed and Somewhat Slightly Dazed“ и в длинной версии „Space Oddity“. После этого группа сыграла „The Cignet Committee“, „The Wild Eyed Boy from Freecloud“ и „Fill Your Heart“ – вещь Биффа Роуза, одну из Боуиевских самых любимых, которую он позднее записал для своего LP „Hunky Dory“.

На этом концерте впервые можно было услышать более длинные версие песен Боуи со спонтанными импровизациями, которые, казалось, больше вписывались в джазовую, чем в рок-н-ролльную традицию. Для концерта на Би-би-си этот репертуар казался необыкновенно прогрессивным, потому что за весь сет не выплыло ни одной «соглашательской» 3-минутной поп-песни. Яснее всего чувствовался энтузиазм Тони Висконти. Во время репетиции он все время предлагал что-нибудь новое – перемещение микрофона, изменение партий баса и ударных. Тем не менее, в конце концов он подчинялся всем предписаниям Боуи. Поистине удивительное зрелище: Боуи еще далеко не был звездой, но он управлял течением музыкального события с бОльшим мастерством и авторитетом, чем иные звезды.

Казалось, надежды, возлагаемые Боуи на свою «новую электрическую группу» оправдываются, но попутно он развивал и другие небольшие проекты. В конце января он отправился вместе с Энджи в Шотландию; он поучаствовал в программе „Cairngorm Sky Night“ телевизионного канала «Грэмпиан», затем дал концерт в Абердинском университете, а в Эдинбурге выступил вместе с Линдсеем Кемпом в маленькой пантомиме для шотландского телевидения, базировавшейся на «Пьеро в бирюзовом». В феврале был передан его концерт на Би-би-си, а затем последовали первые выступления с Хайп.

Как лучший новый исполнитель Боуи получил 13 февраля ежегодную награду журнала «Диск энд Мьюзик Эко» - золотую пластинку в кожаной обложке. В числе других лауреатов были Битлз, Лулу, Силла Блэк и Клифф Ричард. На церемонии награждения, где Боуи появился в кремовом костюме и цветастой рубашке, он выглядел очень довольным. То, что его отношения с Питтом в то время еще не окончательно разладились, явно обнаружилось, когда диск-жокей Тони Блэкберн вручил ему его приз. Перед всей собравшейся публикой Боуи подошел к Питту и объявил: «Это – тебе».

Через 9 дней, 22 февраля, Боуи впервые представил свою новую группу большой аудитории – в «Раунд-Хаузе», что в Кэмден-тауне. Для Хайп это было первое открытое испытание сил.

«У нас совершенно новая сценическая концепция, - объяснял мне Боуи еще в „Пэрис-Синема“. – Мы работаем с костюмами, с театральными средствами, а песни будут очень разными, не только рок-н-ролльными... Может, даже и не будет никакого рок-н-ролла. Все должно быть очень театральным.»

В течение 2-х недель, прошедших между этим разговором и выступлением в «Раунд-Хаузе» Энджи и подруги других музыкантов лихорадочно работали над сценическими костюмами.

«Не знаю точно, чем они там занимаются, но Дэвид явно что-то затевает», - заявил мне Питт.

В тот вечер Хайп выступала разогревом перед американской фолк-рок-группой „Country Joe McDonald and the Fish“. Боуи решил играть по-крупному. Он появился на сцене в образе «Космической Звезды» - в шелковой бирюзовой накидке и белом костюме, обтянутом серебряной сеткой. Висконти играл в безрукавном трико с широким воротником; он был «Хайпмэном»; Ронсон, облаченный в двубортный золотой замшевый костюм, был «Гангстером», а Кэмбридж, в джинсах, сапогах и куртке с бахромой, играл «Ковбоя». Публика отреагировала скорее недоумением, чем воодушевлением. Для Питта все это было чересчур, и даже Марк Болан, тоже присутствовавший в «Раунд-Хаузе», ничего не смог бы добиться таким шоу. Менеджеру с менее шатким положением, чем у Питта, возможно, удалось бы убедить Боуи, что ему лучше сконцентрироваться на своем новом сингле, чем изображать из себя участника обезумевшей группки актеров из числа школьников-любителей, только что стащившей реквизиты какого-то театра. Но Питт больше не способен был ни в чем его убедить. Теперь балом правила Энджи, и Питт чувствовал, что она заранее накладывала вето на все его предложения.

По мнению Питта, поступки Боуи становились все более непредсказуемыми. По просьбе самого Дэвида, Питт добыл ему участие в рекламном ролике одного колбасного фабриканта, Уолла. Участие в этой рекламе могло бы принести ему около 1.000 фунтов. Но, когда Питт позвонил ему и сообщил об этой выгодной работе, Боуи лишь презрительно ответил: «Ни о какой телерекламе для меня больше не может быть и речи».

Питт считал, что Боуи слишком поддается влиянию других людей, главным образом, Энджи.

«У Дэвида развились такие замашки... – сказал мне как-то Питт. – Но, думаю, в том не его вина.»

7 марта Боуи с Хайп выступили в «Политехникуме» на Риджент-стрит. Гэйвит Петри, критик из «Диск энд Мьюзик Эко», написал об этом событие следующее:

«Шоу было полным провалом. Гитара Мика Ронсона звучала чересчур громко, так что едва можно было различить пение Дэвида. Даже с ударными они переборщили. Стоял такой грохот, что первые ряды мгновенно опустели. Колдовство и величие, несомненно, в этой группе есть, но они, к сожалению, существуют как бы подспудно. Если ко мне вернется слух, надеюсь через пару месяцев посмотреть Дэвида с Хайп еще раз, но желательно с их настоящим звуком.»

Еще хуже, чем проблемы со звуком, было то, что Боуи именно теперь, когда он так нуждался в поддержке, по существу, потерял ее. Питта все больше оттесняли, Энджи не имела никакого представления о шоу-бизнесе, а фирма НЭМС добывала для него концерты где-то на краю света. [По словам Энджи, «концерты на краю света» добывал ему как раз Питт, и только благодаря НЭМС ему иногда удавалось выступать в приличных местах.] Боуи должен был бы переключиться на промоушн „The Prettiest Star“, но «Меркури Рекордз», еще довольно неизвестный в Лондоне лэйбл, палец о палец не ударила ради его нового сингла. Возможно, за этим стояли личные причины, потому что Лу Райзнер, кажется, не слишком рад был иметь в своей фирме человека, уведшего у него подружку. В конце концов договор Боуи заключил не с лондонским отделением «Меркури», а с главным офисом фирмы <